Текст книги "Завет, или Странник из Галилеи"

Автор книги: Нино Риччи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

На холме выстроился лес крестов, мокнущих под дождем, позади высилась серая городская стена, а над ними, затянутое тучами, нависло черное небо. Глядя налицо Йерубаля, я вспомнил услышанные когда-то слова: гримаса смерти. Эта гримаса почти стерла его, такую знакомую мне еще по Гергесе, лукавую улыбку. Я думал о нем, задавая себе вопрос, который сейчас, наверное, не имел уже никакого смысла: случайно ли то, что он сделал? Может, он и есть чудо? Чудо, которое сотворил Еша, склонив его на свою сторону. Беззаботный плут стал тем, о ком рассказывал нам Еша в своих историях. Может быть, Йерубаль хотел подать нам пример? Но все же что-то подсказывало мне, что Йерубаль всего лишь совершил трагическую ошибку, и на этот раз удача отвернулась от него. А он даже представить себе не мог, что жизнь его кончится вот так.

Мы с Симоном еще долго оставались там, не спуская глаз с вершины холма. Постепенно собравшиеся стали расходиться. Тут я заметил, что братья Еша, его мать и несколько наших женщин стояли совсем неподалеку, всего в сотне шагов от нас. Я потерял их из виду с тех пор, как мы вышли за городские ворота. Их одежда промокла насквозь и была покрыта грязью, теперь они ничем не выделялись из серой толпы. Но стоило посмотреть на них попристальней, как появлялось ощущение, что от них исходило что-то неуловимое, похожее на порыв свежего ветра или приглушенный аромат полевых цветов. Что-то разделило их, как будто кто-то провел между ними невидимую черту. С одной стороны были братья, трое. Старший, как неприступная башня, стоял между двумя другими. По другую сторону находились три женщины; я обратил внимание, что мать Еша стояла рядом с Мари, обняв ее за талию и вместе с ней укрываясь от дождя под одним плащом. Они были теперь равны в своей беспомощности, словно дети, о которых забыли взрослые. Сейчас было не важно, каким разным был для них Еша, – его казнь уравняла их в чем-то очень важном. Ни одна из них не получила от него того, чего ожидала, а теперь они обе потеряли его.

Тишина, повисшая над нами, приобрела почти физическую плотность, она казалась самым нестерпимым на свете шумом. Мне вспомнились похороны в Баал-Саргасе, с наемными плакальщиками, изображающими скорбь; их вопли казались самой тишиной в сравнении со скорбным молчанием, из-за которого хотелось зажать поплотнее уши. Слышался только надоевший до тошноты шум дождя.

На крестах к тому времени завершилась первая стадия агонии, теперь люди должны были притерпеться к постоянной непрекращающейся, терзающей их тела муке. Зрелище было не из легких, но взгляд невольно возвращался к ним и неосознанно схватывал любое слабое движение, будь то судорога, или хрип или еще какой-нибудь всплеск затухающей жизни. Мать и Мари продолжали стоять здесь поодаль от меня. Я подумал, что, наверное, они не в силах смотреть на такое, но, обернувшись в их сторону, увидел, что их взгляд неотрывно прикован к Еша. Широко открытыми глазами они смотрели на крест, как бы желая разделить с распятым каждую горькую каплю его страданий.

– Я должен был быть там, рядом с ним, – сказал Симон; впервые за все это время он произнес такую длинную фразу. – Ведь этому он нас учил.

Я хотел сказать ему, что он ведь и сейчас рядом с Еша, но я слишком хорошо понял его. Он хотел быть рядом с ним там, на кресте, а не стоять тут, наблюдая его страдания.

Йерубаль умер первым, у него было меньше сил. Я почувствовал, в какой именно момент это произошло. Он как-то вдруг шевельнул рукой, потом вздохнул, и я вдруг понял, что на кресте уже не Йерубаль, а кусок мертвой плоти. Вскоре за Йерубалем умер и Еша. Остальные все еще были живы. Власти не хотели, чтобы их обвинили в оскорблении еврейского закона, поэтому солдатам скорее всего был отдан приказ управиться до захода солнца, тогда тела должны были уже быть сняты и погребены. Римляне начали обходить кресты, дубинками ломая ноги повешенным – тело резко опадало вниз и наступало удушье. После чего все закончилось довольно быстро. Когда умер последний повешенный, римляне стали опускать кресты, отрубая прибитые конечности специальными железными клиньями, так они освобождали крест от тел. После чего тела относили на кладбище и сваливали там в одну могилу.

К нам подошла Мари, лицо ее было до того безжизненным, что казалось маской, прикрывавшей пустоту.

– Мы уничтожены, – сказала она и упала на колени прямо в грязь.

Симон бросился поднимать ее, неловко обхватив. Это было похоже на объятие огромного неповоротливого человека и маленькой хрупкой женщины, поддерживающих друг друга в горе.

– Он так много открыл нам, и мы понимали даже самые сложные вещи, когда он говорил с нами. Может, когда-нибудь мы поймем и то, что случилось сегодня.

Они стояли так еще некоторое время. Мари крепко держалась за Симона, пока тому не стало неудобно, и он мягко отстранил ее, сказав, что ничего тут нельзя сделать, нужно идти домой.

Он обернулся ко мне и спросил, не хочу ли я пойти вместе с ними, но в глазах его при этом таилось беспокойство – слишком уж много пришлось мне увидеть и узнать.

– Я думаю, что сам найду обратную дорогу, – ответил я.

Мне просто хотелось побыть одному и самому найти свою дорогу.

Они отошли, направившись к родственникам Еша; я видел, как они, собравшись вместе, отправились прочь, не оглядываясь. Они были похожи на две горы, высокие и широкоплечие – Симон-Камень и старший брат Еша. Я смотрел, как они удалялись в окружении остальных членов семьи и наших женщин, и теперь эти две горы уже не казались огромными и неприступными – они словно осели, уйдя в землю.

Дождь перестал; толпа почти совсем разбрелась, хотя еще можно было увидеть отдельные небольшие группы людей, двигавшихся в сторону стоянок паломников. Мне тоже надо было уходить, но я почему-то все стоял, наблюдая, как римляне снимают с креста последнего казненного. После чего они стали вразнобой, как попало всовывать кресты обратно в лунки; их косые силуэты на вершине холма выглядели зловеще. Наверное, их решили уничтожить естественным способом, а именно оставить гнить под открытым небом. Но потом мне пришла в голову мысль, что их могут очистить от грязи и использовать для осужденных маленького роста, если возникнет такая необходимость. Стемнело, но я не покидал своего места. Я строил несмелые планы, что, возможно, когда римляне уйдут, я смогу пробраться к общей могиле и привести там в порядок тело Еша, очистить его немного, а может быть даже удастся положить его отдельно. Скорбь охватила мою душу, я должен был сделать хоть что-то ради него.

Чтобы не привлекать к себе внимание, я решил отойти и устроиться на небольшом пригорке около городских ворот, оттуда также открывался хороший вид, и можно было спрятаться в тени деревьев. Но, к моему огорчению, римляне оставили несколько охранников как раз у входа на кладбище. Стражники, не мешкая, развели костер, и я понял, что они собираются пробыть там долго. Они не сомневались, что никто из родственников не потребует отдать им тела казненных, которыми, как они считали, должны заниматься римляне. Наблюдая за ними, я все больше укреплялся в намерении осуществить свой план.

Еще несколько людей, как я заметил, оставались в поле неподалеку от холма. Может, они были родственниками кого-то из казненных и так же, как и я, решили пробраться к могиле? Так оно и вышло: едва только солдаты стали устраиваться спать, оставив двоих стражников приглядывать за могилой, люди в поле оживились и направились прямо к воротам кладбища. Я слышал, что люди о чем-то говорят с солдатами, но слов мне разобрать не удалось. Стражники, по виду сирийцы, все время оглядывались, опасаясь, что кто-нибудь наблюдает за ними. Затем отошли от костра вместе с одним из подошедших и скрылись в темноте. Все это выглядело странно и похоже было на какие-то тайные переговоры. Я представил себе, что сейчас в руках стражников, должно быть, звенят увесистые серебряные монеты. Все участники этой сцены действовали слаженно и четко, и я понял, что выкуп тела – дело привычное. Наверное, существовала даже установленная цена.

Затем действие стало разворачиваться очень быстро и без каких-либо препятствий. Двое людей отвалили камень, прикрывающий вход в могилу, солдат отдал им печать от гроба. После чего они скрылись внутри. Я решил, что они договорились о том, чтобы им позволили совершить какой-то обряд над телами, после чего они должны были уйти. Но я ошибся. Некоторое время спустя двое появились с телом, перекинутым через плечо одного из них, а через мгновение они уже скрылись в темноте ночи. Я слышал, как они перелезали через изгородь, после чего все стихло. Сирийцы прикатили камень и поставили его на прежнее место. Потом, оглянувшись несколько раз, вернулись к костру.

Я наблюдал за сценой, разыгравшейся на моих глазах, затаив дыхание, настолько меня поразила дерзость такого поступка. Я решил, что Йерубаль наверняка был бы просто в восторге, если бы такое сделали ради его останков. Но об этом не приходилось и мечтать: мой кошелек был слишком тощим, чтобы я смог провернуть такое дельце ради него или кого-то еще. Я просто вернулся в город и купил у уличного торговца какой-то еды, чтобы поужинать. Моим ужином оказались куски баранины, значит, в конце концов я получил своего праздничного ягненка. У меня вдруг проснулся зверский аппетит, и я съел свой ужин тут же, присев на ступени базара, по которым уже поднимался сегодня утром. Мне нужно было найти ночлег, и я подумал о постоялом дворе у Навозных ворот. В комнате, которую мне сдали, кроме меня спали еще около дюжины человек; было очень душно, пахло потом, но я мгновенно заснул как убитый. Утром я запасся провизией, истратив на это все оставшиеся деньги, и отправился в обратный путь. Я шел, останавливаясь только для того, чтобы поесть и поспать, пока наконец не оказался дома, в своей постели.

С тех пор прошло уже немало времени. Когда я вернулся домой, брат Хурам только и сделал, что окинул меня с ног до головы рассеянным взглядом, словно я отлучался не далее чем на местный рынок и заставил себе ждать к ужину. В общем-то он был недалек от истины, ведь каким странным мне все ни казалось, но с тех пор, как я ушел из дому, прошло не больше четырнадцати дней. Я заметил, что отношение брата ко мне изменилось в лучшую сторону. Он стал обращаться ко мне с большим уважением: теперь, когда он хотел что-нибудь сказать мне, то делал это, старательно обдумывая слова, подчеркивая, что он говорит со своим братом, а не с каким-нибудь батраком. Мория сбежала спустя три месяца после моего возвращения, прихватила с собой ребенка и исчезла в неизвестном направлении. Хурам, к моему удивлению, и пальцем не пошевелил, чтобы разыскать ее. С тех пор он ни разу не произнес ни ее имени, ни имени ребенка. Вскоре получилось так, что я опять произвел на свет наследника нашего рода. Я познакомился с девушкой из Баал-Саргаса и женился на ней. К моменту нашей свадьбы она уже носила под сердцем моего ребенка. Когда моя жена родила сына, я назвал его Хурам – я даже не знаю, почему я выбрал для него именно это имя, но мне оно казалось самым подходящим.

В дальнейшем я больше не имел никаких дел с теми, кто называл себя учениками Еша. На обратном пути домой я зашел в Кефарнахум. Ученики Еша старались в то время не попадаться никому на глаза, справедливо опасаясь, что они могут быть следующими жертвами. Брат Еша Якоб, тем не менее, постарался разыскать кого-нибудь из ближайшего окружения учителя. Он очень хотел узнать, о чем говорил его брат, ради этого он сблизился с Камнем, и благодаря им многое из того, о чем учил Еша, не пропало втуне. Якоб и Камень, можно сказать, сохранили свой маленький круг. Когда же страхи немного забылись, а римляне так и не пришли ни за кем из сторонников Еша, Яков и Камень начали потихоньку снова собирать людей. Они возобновили встречи на берегу озера, вспоминая и обсуждая то, о чем говорил им Еша. Камень никогда ни словом не обмолвился о том признании, которое сделал Еша о своем незаконном происхождении. Ему было трудно понять это, так же как и то, что учитель был казнен. Не мне осуждать Камня за то, что он скрывал это. Ведь, по сути, какое это имело значение, бывает же так, что какая-то очень малозначимая вещь заслоняет собой многое очень важное.

В наше время слухи, что всю жизнь сопровождали этих людей, стали просто немыслимыми, они ходят в основном среди жителей городов и поселков по побережью Киннеретского озера. В конце концов их все стали считать чуть ли не хуже «сыновей света». Наверное, всему виной было то горе, которое они все пережили, узнав о казни учителя. Стараясь найти хоть какое-то объяснение тому, что произошло, они начали усиленно искажать факты. Но делали они это только потому, что хотели найти глубокий смысл в очень простых вещах, найти объяснение случившейся с Еша несправедливости. Но чем больше они старались, тем невероятнее становились их истории. Теперь каждый незначительный поступок Еша становился великим. И если Еша когда-то вскрыл кому-то нарыв, теперь говорили, что он излечил целый город. Если где-то его проповедь слушали около пятидесяти человек, теперь называлось число не менее, чем пять тысяч. Но самой поразительной, пожалуй, была история про то, что случилось на следующее утро после казни. Говорят, что Мари и Саломея пришли к могиле и не нашли там тела Еша. Наверное, какие-то слухи о родственниках, забравших за деньги тело казненного, просочились в город и стали распространяться там, пока не достигли ушей учеников Еша. Маловероятно, но все же возможно такое объяснение, что родственники казненного по ошибке забрали не то тело. Этот случай послужил поводом для разговоров о том, что Еша мог восстать из мертвых. Кто-то из его учеников даже утверждал потом, что как-то на дороге видел его, живого и здорового.

Тем не менее я достаточно хорошо узнал Еша и не стану возражать против того, что многое из рассказанного учениками могло произойти на самом деле. Ведь я же был свидетелем того, как Элазар, казавшийся мертвее мертвого, вернулся к жизни благодаря Еша. Я скажу еще, что не удивился бы, если бы вдруг в один прекрасный день встретил Еша на дороге, я даже знаю, кто был бы в таком случае его спутником, – конечно же, старина Йерубаль, гораздый на всякий выдумки и дарящий всем свою кривую улыбочку. Я начинал мечтать дальше, и мне казалось, нет, я был совершенно уверен, что всю эту штуку они придумали вместе. Трюк со сломанной ногой и мнимую смерть. Наверняка те люди в поле были их помощниками, пришедшими освободить их. После чего, наверное, они по пути заглянули в Кефарнахум и обнаружив, что все активные сторонники Еша попрятались, они решили подшутить, чтобы немного растормошить их. Вот и придумали эту историю с восстанием из мертвых. А потом, наверное, отправились куда-нибудь в неведомые земли.

Я знаю, что память у людей очень короткая, и они быстро забывают того, чье имя совсем недавно было у всех на устах. Или помнят о нем только что-то плохое, например, сплетни о его отношениях с женщинами, или то, что он был схвачен и казнен как преступник, или то, что он был незаконнорожденный. Но что бы там о нем ни вспоминали, совершенно не значит, что именно так все и было на самом деле. Кто-то один исказит всего лишь маленькую деталь в угоду своей фантазии, другой вслед за ним разукрасит уже придуманный факт, а третий решит добавить еще что-нибудь, чтобы его слушатели от удивления открыли рты. Вот так, мало-помалу, реальная история совершенно исчезает, а вместо нее получается сказка, которую дети любят слушать на ночь. Но Еша, настоящий, мудрый Еша исчез из этих рассказов. А ведь даже такой человек как я, ученость которого до встречи с Еша ограничивалась знанием о том, сколько овец надо вырастить для выплаты выкупа за невесту, даже такой человек стал задумываться о сложных вещах.

Как-то на рынке в Гергесе я услышал, как кто-то рассказывал о том, как он побывал у южного моря, путешествуя по Царской дороге. Он прошел через земли набатеев с их таинственным скрытым городом. Он рассказывал, с какими опасностями ему довелось столкнуться, ведь пустыня в тех местах так и кишит разбойниками и бродягами. Он видел бедуинов с их верблюдами и шатрами. И вот, наконец, он увидел южное море, обрамленное цепью гор, до того пустых и безжизненных, что, казалось, даже боги отвернулись от этого места. Там можно идти много дней, не встретив ни одной живой души, а в глазах у вас будет только два цвета: красный – цвет скал и серый – цвет моря. Но если вы зайдете в воды моря и опустите в них свое лицо, вы будете поражены открывшимся зрелищем. Под серой поверхностью скрывается мир, полный красок. Пестрые стаи рыб всевозможных форм и расцветок, которые трудно даже себе представить.

Я обычно не очень-то доверяю рассказам, услышанным на рынке, – чего только не болтают там люди, да и сам я не без греха, случалось, старался показать себя. Но я вспомнил Еша, то, что он рассказал нам в ту ночь, когда спас Элазара. И тут словно пелена упала с моих глаз. Сознание озарила яркая вспышка света: я вдруг понял, что трудно выразить обыкновенными словами настолько прекрасное, что комок подступает к горлу. Как будто бы вы шли мимо двери и увидели вдруг нечто невообразимое и удивительное, а когда подошли ближе, оно уже исчезло, оставив одни воспоминания.

Мне кажется, что Еша похож на такое ослепительное и неуловимое видение. Таким он был для меня. Сколько я пробыл с ним?! Всего только несколько дней. Что это значит по сравнению со всей человеческой жизнью – лишь краткий ее миг. Однако с тех пор стоит мне выйти на берег озера, где я, как и прежде, пасу своих овец, и мне кажется, я начинаю различать что-то скрытое за легкой дымкой. Сердце наполняет надежда, мне кажется, что вот-вот случится что-то необыкновенное, но что – я не могу объяснить. Я живу дома, и счастлив этим. Я знаю, что все самое хорошее и самое плохое в моей жизни случилось со мной тогда, в те недолгие дни, абсолютно все, и они были самыми лучшими днями моей жизни, будь то радость, будь то горе, будь то чудеса или козни дьявола – многое прошло передо мной тогда. Я часто вспоминаю ту ночь, когда увидел Элазара, встающего с одра смерти. И я думал, что вижу величайшее из чудес – мертвого человека вернули к жизни, потому что как бы нам ни расписывали красоты по ту сторону жизни, лучше все-таки оставаться здесь, на этой стороне, и я постараюсь делать это как можно дольше. Однако теперь я все чаще думаю про тот свет, который видел Элазар, который манил его у выхода из темноты пещеры. Он не знал, откуда исходит тот негасимый свет. И я спрашивал себя: может быть, это и есть то Царствие, которое невозможно увидеть и которое зовет меня отсюда, из пронизанных светом полей.

От автора

Представленная вниманию читателя работа является художественным произведением. На создание образа главного героя меня вдохновил тот, кто известен всем нам под именем Иисуса Христа. Это не значит, что я задался целью представить его в качестве исключительно исторического лица. Но в то же время я старался быть верным именно историческому подходу и прилагал все усилия к тому, чтобы сделать центральный образ романа правдоподобным с точки зрения истории. Воссоздавая события того времени, я опирался на реальные факты, используя в качестве источников различные исторические документы и труды, в том числе работы, представленные Семинаром Иисуса и другими современными исследователями, ставившими своей задачей отображение Иисуса Христа как исторической личности.

И еще одно замечание, касающееся перевода имени одного из действующих лиц романа. Мне не удалось избежать ошибки, часто встречающейся в христианской литературе, а именно: греческое «simon kananites» часто ошибочно переводят как Симон Кананит, тогда как правильно было бы перевести Симон Зелот.

Я выражаю Глубокую благодарность за помощь, которую оказали мне в работе над книгой Эрика де Васконселос, Дон Мелади, Эн Макдермид, Майа Мавйе и Марта Кания-Форстнер.

Нино Риччи – один из ведущих канадских писателей, лауреат Премии генерал-губернатора Канады и множества других литературных наград.

Иешуа из Назарета.

Кем он был – великим философом, пытавшимся принести в этот жестокий мир философию добра и непротивления злу?

Борцом за свободу своего народа, стонавшего под властью Римской империи?

Сыном Божиим, пришедшим, чтобы ценой собственной жизни искупить грехи человечества?

Или – кем-то еще?

На эти вопросы – каждый по-своему – отвечают четверо: Мириам – мать Иешуа, его ученица Мириам из Мигдаля, его последователь – сирийский пастух Симон и зелот Иуда из Кариота…

Потрясающая книга! Риччи удалось сказать нечто новое на тему, казалось бы, досконально разработанную в литературе!

«Gazette»