Текст книги "Течёт река…"

Автор книги: Нина Михальская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

10

Пришло время сменить группу на настоящую школу. Было мне почти десять лет, когда в августе 1935 года, в год рождения Марины, привезли меня из Сызрани. В этом возрасте учиться надо в третьем классе. В третий класс я и должна была поступать. Школу выбрали не сразу. Вблизи от нас находилась в то время только одна школа на Новинском бульваре, школа № 13, но слава о ней шла плохая, а родителям, конечно, хотелось выбрать учебное заведение хорошее. Узнала мама о том, что существует образцовая школа № 113, находящаяся в Среднетишинском переулке близ Малой Грузинской. Директор школы – Нина Александровна Леонтьева хорошо известна в учительских кругах, и хотя школа эта от дома была довольно далеко, решили остановиться на ней и туда отправились в самом конце августа. Но не всё получилось сразу: сказали, что надо меня проэкзаменовать, чтобы определить уровень подготовки. Странным показалось, что ребенка не определили в школу своевременно, а держали в какой-то группе, что противоречило всеобучу. Как-то даже и не хотелось директору откликаться на просьбу родителей и ни с того, ни с сего записывать ученика сразу в третий класс. Помогло, наверное, то, что мать сама была учительницей, да ещё во вспомогательной школе. Назначили экзамен на следующий день. Пришли мы с мамой утром. С третьим классом должна была работать учительница Лидия Ивановна Алексеева. К ней и направили. Первый раз оказалась я в школьном классе, первый раз села за парту, оставшись с учительницей с глазу на глаз. Поговорила она со мной, дала книжку, попросила прочитать указанную страницу, пересказать то, о чем прочитала. Потом задачку из задачника надо было решить, несколько примеров и ещё одну задачку устно. А потом писали диктант. После этого пригласила Лидия Ивановна в класс маму, и вместе с ней посмотрели они все, мною сделанное. Задачка решена неверно, в диктанте – две ошибки. Читала и рассказывала, – сказала учительница, – девочка очень хорошо. Результаты слабые. Но меня приняли. Мама была, как всегда, внешне спокойна и поблагодарила Лидию Ивановну. Я радовалась, что буду ходить в школу.

Первую неделю провожала меня тётя Маша, потом я ходила одна. Путь длинный – до Горбатого моста по нашему переулку, по Большой Конюшковской улице до зоопарка, потом по Большой Грузинской до Среднетишинского переулка (он почти напротив входа на Тишинский рынок), а здесь – третий дом от угла. Класс на втором этаже – 3-й «Б». Посадили меня на третью парту в первом ряду, у стены. Мне нравилось в школе, нравилось идти по широкому коридору, входить на перемене в большой зал, спускаться в столовую, садиться за стол, где уже стояли завтраки – салаты в мисочках, пюре с котлетой, компот. Нравилась Лидия Ивановна – спокойная и строгая, гладко на прямой пробор причесанная, с толстой косой, свернутой в пучок, с белым воротничком и в черном халате. Все учительницы в школе носили сатиновые халаты. Нравились уроки. И совсем не трудно было здесь учиться. Ошибок в диктантах я почти и не делала, задачки тоже получались, читать, рассказывать, рисовать умела. Не умела петь, а потому уроки музыки не очень любила. Но со временем и к ним привыкла. Учительница Марта Христофоровна каким-то образом определила, что у меня третий голос, и поставила рядом с теми, кто тоже пел этим голосом. Таких было мало, но мы старательно пели. Первой песней, которую разучивали мы на уроке пения в третьем классе, была песня про ребят из Германии. Начиналась она такими словами:

 
Анна, Марта, Ганс и Мина —
Всех их не счесть, —
Нам прислали из Берлина
Тяжкую весть…
 

Далее говорилось о том, что для Германии наступили тяжёлые времена и ребята, живущие в Берлине, хотят, чтобы все знали об этом, о том, как фашисты бросают людей в тюрьмы.

В школьной библиотеке я попросила книгу о фашистах; сказали – такой нет. Тогда попросила о Германии, и мне дали книжку «Карл Бруннер». Автора её не помню. Рассказано в книге про немецкого мальчика, который работает развозчиком хлеба у булочника. Каждое утро забирает он в булочной хлеб и везет по домам заказчикам, наблюдая за происходящим на улицах. К вечеру снова едет по нескольким адресам. И так день за днем. Как будто бы ничего особенного не происходит, но почему-то настораживаешься, чего-то все время ждёшь, переворачивая страницы. Что-то должно произойти. После того, как я вернула книгу, мне очень скоро захотелось её снова прочитать, но книги не было ни в тот день, когда я за ней пошла, ни через неделю, ни через месяц. А потом я уже не спрашивала, и никогда больше не встречалась мне эта книжка про Карла Бруннера.

Помню, что отец говорил Карлу – «С чужими не разговаривай, в драки и стычки не ввязывайся, от полиции будь подальше». А в конце упоминалось о большом пожаре. Горело очень важное здание.

Марта Христофоровна после того, как песню про Анну, Марту, Ганса и Мину мы выучили, очень скоро запретила нам её петь. Стали учить другие. Мы готовились к поступлению в пионеры, и наш классный хор репетировал пионерские песни – «Марш пионеров» и «Костер». Но незадолго перед тем, как должен был происходить торжественный прием в пионеры, случилось ещё одно важное событие: в Москву привезли испанских детей. В Испании происходила война, испанцы защищали свою страну от сил фашизма, а детей отправили в СССР, в дружественную антифашистам страну. В подарок ребятам нашей школы и присланы из Испании апельсины. Нам сообщила об этом на уроке Лидия Ивановна, и вместе с ней мы пошли в школьный зал, где директор Нина Александровна и человек, которому поручили передать нам апельсины, рассказывали об этой войне и о том, что на помощь борющимся испанцам едут люди из многих стран. Прозвучали слова «Но пасаран!» И все мы подняли сжатую в кулак правую руку. Это был первый митинг в моей жизни. Потом каждому дали по огромному апельсину, но никто в школе апельсин не съел, все понесли апельсин домой, чтобы показать его родителям, другим ребятам. Это было весной 30-го года. Перед первым маем в клубе им. Серафимовича (недалеко от школы) весь наш класс приняли в пионеры. Это было торжественно, на сцене в большом клубном зале. Играл духовой оркестр. Вышли мы из клуба в красных галстуках. На следующий день класс разделили на четыре пионерских звена, в каждом звене выбрали звеньевого; четыре звена составили пионерский отряд. Выбрали председателя отряда. Председатель и четыре звеньевых составили Совет отряда. Меня выбрали звеньевой. В звене было десять человек. Стали проводить два раза в месяц сборы звена и один раз в месяц – сбор отряда. Но так как учебный год уже кончался, то успели один раз собраться своим звеном и одни раз – в самом конце занятий – всем отрядом Решили выпускать стенную газету на следующий год и готовить интересные сборы отряда. Помогать в пионерской работе стала пионервожатая – Валя Саламатова. Она была старше нас на три-четыре года. Но пришла она к нам как пионервожатая уже в следующем учебном году, когда мы были уже в четвертом, а она в седьмом классе.

А в нашем классе училась её младшая сестра – Таня Саламатова, с которой я подружилась. У неё были длинные темные косы, и она прекрасно училась, задачи решала быстрее и лучше всех. Мне она сразу же понравилась, но настоящая дружба тоже была ещё впереди. В первый год пребывания в школе приходилось ещё ко многому присматриваться, привыкать. Важной проблемой для меня стал обратный путь из школы домой. Возвращаться приходилось одной, никто не встречал и не мог встречать. Родители работали, тётя Маша была с маленьким ребенком, с Мариной, а я была достаточно большой. Трудность состояла в том, что на первых порах на Большой Конюшковской, т. е. сразу же после зоопарка, меня подстерегали тамошние мальчишки и пытались то толкать, а то и бить. Они толпились обычно у одного из домов, возле крыльца и, завидя меня, начинали двигаться навстречу. За спиной у меня был ранец, руки свободны, что помогало кое-как отбиваться, но делать это было трудно. Их было то трое, то четверо. Иногда на помощь приходили прохожие, но не всегда кто-то оказывался рядом, да и кричать, призывал на помощь, как-то не хотелось. Приходилось защищаться, быстро бежать. Несколько раз они меня больно били, но чаще сильно обижали. Тогда я начала вооружаться. На Большой Грузинской улице был садик. Идя мимо него, я стала заходить в одну на аллеек, где выросли большие кусты, и запасаться прутьями и палками. Несла их, засунув в рукава пальто, а, завидя врагов, вытаскивала и била наотмашь со страшным остервенением от безвыходности. Мальчишки были не очень большие, не старше меня, а двое – помладше. Один раз одного удалось отхлестать сильно, двое других отступили. На следующий день они стояли на обычном месте, но шла я рядом с дядькой, впервые попросив помочь мне, и он им пригрозил расправой, и больше того, поймал одного за руку и потребовал сказать адрес, а тут из подъезда вышла мальчишкина мать и состоялся разговор, завершившийся тем, что она за ухо повела его домой. Другие разбежались. И все же не все было кончено, хотя при новой стычке им было сказано, что их родителям, поскольку теперь знаю, где живет один из них, будет известно и милиция их заберет. Не думаю, что это испугало. Но время шло, и сколько же можно сражаться с девчонкой? Дело затихло. Отрезок Большой Конюшковской стал почти безопасен, хотя терять бдительность все же не стоило.

На следующий учебный год школа наша переместилась на другую улицу, на 2-ую Брестскую, находящуюся рядом с Тверской. Туда я ездила на трамвае. К этому же времени и трамвайная линия была проложена прямо рядом с нами: от Смоленской площади по Проточному, потом по Песковскому переулку, а остановка у Горбатого переулка. Садилась на 47 трамвай и ехала до Тверской, до её пересечения с Большой Грузинской. Отсюда – минут пять и школа. Перевели 113-ую образцовую школу в новостройку из красного кирпича, четырёхэтажную с просторным двором. Но в этом здании не было зала. Потому и физкультурой занимались в коридоре, и вечера, сборы проводили в большом (сдвоенном) классе. Но зато все было новое, чистое. И ребят в классе оказалось много новых, живущих поблизости от этого нового школьного здания.

Для меня начало учебного года в четвертом классе оказалось неудачным. Летом мы с тетей Машей и маленькой Мариной (ей в июле 36-го исполнился только один год) были отправлены к бабушке в Сызрань. Ребенок почти все лето страдал от поноса, а я в конце июля тоже заболела и долго не могли определить, чем именно. Температура поднялась через день до 40 градусов, а то и выше. Потом остановилась, потом снова била меня лихорадка. В Сызрани была весьма распространена малярия, но врачи начали думать, что у меня что-то другое. В августе приехали в Москву. Здесь продолжалось ещё сильнее. Установили тропическую малярию. Голову обрили наголо. Лечили интенсивно. Совсем я ослабела и еле-еле выкарабкалась, как сказал врач, ожидавший худшего. Весь сентябрь и начало октября провела дома, а в школу пошла первый раз в середине октября совсем не в лучшем виде. Вместо красивых, как я считала, немного вьющихся на концах волос – лысая голова. А у всех девчонок косы или нормальная стрижка. Вместо ботанической коллекции, которую надо было собрать летом – какие-то жалкие осенние листья березы н липы, сорванные в московском садике. Правда, принесла я для живого уголка аксолотля в стеклянной банке, но его вид никому особенно не понравился. К тому же и звеньевого, пока меня не было, выбрали другого. И Лидия Ивановна уже не была нашей учительницей. Теперь все предметы преподавали разные учителя. Никого из них я не знала, и меня никто не знал. Место моё на третьей парте в первом ряду оказалось занятым. Таня Саламатова сидела с другой девочкой. Полно было новых мальчишек, и с одним на них была посажена я на последнюю парту у окна. Банка с аксолотлем стояла пока на подоконнике рядом со мной. Снова приходилось осваиваться.

Моим соседом по парте стал Вовка Давыдов – второгодник. С ним у меня сразу нашелся общий язык. Списывал он у меня всё и без всяких моих возражений, чем был доволен. Вскоре предложил сыграть с ним в шашки, они всегда были при нем. На одном из уроков сыграли, но потом я отказалась, проявив без всякого стеснения жажду знаний, многие из которых уже были пропущены за время болезни. С его стороны это нашло понимание. Но в шашки иногда на переменах играли. И все же не с Вовкой хотелось мне подружиться. Было много других хороших ребят. Постепенно все получилось. Снова мы стали дружить с Таней Саламатовой, потом с Женей Коробковой, со Златой Чудовой. Среди ребят интересны нам были Виктор Лемберг. Орик Семенов. Борис Боссарт и, конечно, Дима Полонский. Но он смотрел, затаив дыхание, только на Олю Кирзнер. Постепенно намечалась компания, сплотившаяся, однако, только на следующий год Пока мы ограничивались общением друг с другом только в школе. Домой я ходила несколько раз лишь к Тане Саламатовой. Она жила с мамой н сестрой Валей. Мама её была латышка, звали её Марией Эмильевной, работала она машинисткой, и днем дома её никогда не было Отец Танин, как узнала позднее, находился в ссылке уже два года. Он был профессор-экономист. Мария Эмильевна, потрясенная арестом я ссылкой мужа, всего страшилась, все силы отдавала работе, беря листы для перепечатки я домой, печатала на машинке до позднего вечера. Жили они только на её заработок. У Тани было одно платье, в нём она ходила в школу почти целый год, а весной стало возможным купить сразу два новых платья, и мы вместе с ней выбрали их в Мосторге на Красной Пресне. Одно – светло-серое, а другое – темно-кирпичного цвета. Обе юбочки у платьев – в глубокую складочку. Валя ходила в юбке и темно-синем тонком джемпере с небольшой вышивкой на левой стороне груди. Все ребята в Валином классе, все самые интересные мальчишки были её друзьями и поклонниками, все и всегда окружали ее. Училась она прекрасно, а по математике и физике была вообще сильнее всех. Таня тоже во всем проявляла способности. Обе они играли на пианино.

У Тани все было аккуратно – тетрадки, учебники, бантики в косах. Потрясали меня закладки в её книгах, чудесные маленькие картинки, которыми она приклеивала к своим тетрадям ленточки, а к ленточкам – промокашки. Картинки – глянцевые, с изображением белых барашков, козочек. бабочек. Мне очень нравилось, что Таня и Валя ходили вместе на концерты в консерваторию, где мне пока ещё не приходилось бывать. Почувствовать себя уютно в классе помогла не только Таня, но и учителя. Учительница по естествознанию (она же и классный руководитель в 4-м классе) осталась вполне довольна моими жёлтыми листьями, а появление аксолотля она просто приветствовала, сказав, что такой редкий экземпляр будет в живом уголке впервые. Учитель рисования Павел Петрович взял у меня два рисунка для школьной выставки, готовящейся к ноябрьским праздникам. На одном рисунке – куст рябины, на другом – русалка, выглядывающая из реки. Волосы распущены. На небе – луна и звезды. Куст рябины появился на выставке, а русалка вернулась ко мне вместе со своими распущенными косами. Павел Петрович сказал, что её возьмут на следующую выставку. Но и на куст смотреть было приятно. Особенно возликовала я, получив сразу три отличные отметки на уроках истории у Константина Фёдоровича Орлина. Ему понравилось, что рассказываю я «образно», просто можно себе представить, говорил он, и князя Игоря, и княгиню Ольгу. После всего этого почувствовала я себя хорошо и успокоилась. Даже обритая голова перестала меня волновать. К тому же волосы отрастали быстро.

Рядом со школой, на Большой Васильевской улице находился Дом кино, взявший над нами шефство. Так бывало в то время часто: кондитерский цех брал шефство над детским садом, например, ткацкая фабрика над техникумом, а над нашей школой – Дом кино. Шефы заботились о своих подшефных. Дом кино заботился о нас. Это проявлялось в том. что несколько раз в год всю школу приглашали на просмотры новых кинофильмов, иногда предоставляли свой зал для проведения наших школьных праздников, приглашали учителей и старшеклассников на встречи с киноактёрами и режиссерами. Нам повезло, потому что ходить на новые кинофильмы было всегда интересна Не помню, какой фильм из показанных нам был самый первый, за пять лет (с четвертого по восьмой класс) посмотрели там немало.

Вообще в середине 30-х годов кино привлекало всех. На моем пути в школу и обратно находились кинотеатры «Смена» на Тишинской и «Баррикады» у зоопарка. Так что, проходя или проезжая мимо, всегда можно было узнать, какую картину показывают. Первый раз в кино я оказалась много раньше (когда точно, не могу сказать) вместе с мамой и бабушкой, приехавшей к нам в гости в Москву. Было это на Пушкинской площади в кинотеатре «Центральном». Смотрели картину «Какая прекрасная будет жизнь». О женщине, её любви и о чем-то прекрасном в конце. В ранние школьные годы в «Баррикадах» и «Смене» на дневных сеансах были и «Путёвка в жизнь», и «Джульбарс», и «Бесприданница», и «Гобсек», и «Профессор Мамлок». Открывался целый новый мир. Восхищение от «Бесприданницы» было столь велико, что сохранилось на всю жизнь. Алисова, Кторов, Пыжова, Климов так и стоят перед глазами. Особенно кадры, на которых Паратов-Кторов бросает свою шубу мехом вверх на мокрый снег, чтобы Лариса-Алисова не замочила башмачки. И пароход, плывущий по Волге. Лет через десять, когда вместе с отцом жили в Заволжье, напротив Костромы, плавали по Волге в Кинешму и видели места, где снимали фильм. Беседку на берегу Волги, волжские дали, улицы Кинешмы.

11

Плыть по Волге – это значит пребывать в особом движущемся мире, где каждое мгновение – иное, чем предшествующее, но столь же мимолётное и трепещущее. Каждое хотелось бы остановить, но ты уже включен в поток и устремляешься в нем… Куда же? Вперёд и все дальше. Волга – спокойная и сильная река. Она подчиняет своей силе и успокаивает отдавшегося ритму её течения, плывущего по ней на плоту, в лодке и на пароходе. По Волге пришлось мне плавать и на лодке близ Сызрани, и на плоту – от Костромы до Кинешмы, а раньше всего испытать эту радость, плывя на пароходе от Москвы до Астрахани в семилетнем возрасте.

В Москве мы сели на пароход вместе с мамой, а в Казани нас ждала встреча с отцом Оттуда путешествие наше должно было стать совместным. Ожидание этой встречи радовало, придавая особую значительность каждому новому этапу приближения к ней и ещё более обостряя и усиливая впечатления от всего увиденного и прочувствованного. Чайки припадали к воде и вновь взмывали вверх, гудок парохода уносился вдаль, облака двигались вслед за нами, а берега приглашали взглянуть на них. Мама выходила на палубу в красивом полотняном платье с вышитыми ею самой прошвами, становясь неотъемлемой частью невыразимой красоты, и я чувствовала всем своим существом, что ею любуются прогуливающиеся по палубе люди. И в эти минуты я не подходила, не приближалась к ней, а просто смотрела на нее, как и все окружающие. Ей было тридцать два года, она только что сдала свои последние экзамены в институте и получила диплом. В связи с этим событием и была задумана поездка по Волге. У нас был праздник, и вот мы скоро встретимся с папой и все вместе отметим его. Забыты на время и вспомогательная школа, и мои занятия, н Москва. Волга уносит нас, плывем мимо Углича, Костромы, Юрьева. Мир Волги безбрежен и бесконечен.

Вечерами пассажиры сидят в белых деревянных креслах и шезлонгах на палубе. В кают-компании звучит музыка. Многие уже знают друг друга, раскланиваются, садятся рядом, в большой круг. Дети на пароходе были, но по возрасту гораздо старше или много младше меня, а потому я прибивалась к взрослым. С гордостью надевала белую панаму с полями, сумочку на плечо, когда пароход останавливался. Пассажиры выходили на пристань, а оттуда направлялись на осмотр достопримечательностей города. В Костроме обходили торговые ряды с льняными товарами, подходили к пожарной каланче, к гостинице «Россия», в которой любил останавливаться А.Н. Островский, с высокого берега смотрели на церковь Заволжья и уходящие за горизонт дали. На высоком берегу Волги готовились ставить памятник Ленину. И фотография с его проектом здесь демонстрировалась. Ходили в Ипатьевский монастырь, вернее, к его стенам. Потом, как и во всех остальных городах, мы с мамой заходили в книжный магазин и выбирали интересную книжку и для неё, и для меня.

Получалось так, что обычно рядом с нами и на палубе парохода, и во время такого рода прогулок оказывался высокий и нелепый человек по имени Николай Сергеевич. Вскоре он сопровождал нас повсюду, а мне с готовностью покупал мороженое, приглашая зайти в какое-нибудь маленькое заведение типа чайной или столовой. Рассказывал о местных памятниках старины, в чем был прекрасно осведомлён, покупал газеты на пристани, сообщал, просмотрев их, новости. В Юрьеве принес нам с мамой букет ромашек. Внешне он выделялся среди остальных своим высоким ростом и зонтом в виде трости с круто загнутой ручкой. Волосы у него были причёсаны на косой пробор и падали на уши, однако полностью прикрыть их огромный размер и оттопыренность не могли. Уши торчали и из-под полей его соломенной шляпы, когда он её надевал. Светлый чесучовый костюм свободно свисал с его длинной худощавой фигуры. Был он сутул и двигался всегда как-то немного вбок. Их беседы с мамой всё удлинялись, и места в них для меня оставалось всё меньше. В Казани мы с мамой вышли на пристань, откуда при приближении парохода нам уже махал отец. Он был в белом полотняном костюме и, как всегда, с рюкзакам, но держал его, повесив на плечо. А белой кепкой, подняв её вверх, приветствовал нас. В каюте вынул гостинцы: восточные сладости, нами любимые, – маковые ириски, орехи в сахаре, рулетик с изюмом. Вечером, за ужином, который, как все пароходные трапезы, проходил в общем столовом зале, состоялось их знакомство с Николаем Сергеевичем. Тот уже несколько дней был нашим соседом по столу, как и ещё один пассажир преклонного возраста. На первых порах Николай Сергеевич с подчеркнутой готовностью хотел пересесть за другой столик, освободив место для Павла Ивановича, однако, с ещё большей готовностью, это сделал другой наш сосед, проявив при этом всю свойственную ему галантность.

Наш квартет не распадался до конца путешествия, но как нечто целостное существовал лишь во время завтрака, обеда и ужина. Прогулки по городам в нижнем течении Волги и почти во всех пунктах на обратном пути мы совершали уже не с группой пассажиров, в которую входил и Николай Сергеевич, а втроём. Отец и сам знал достаточно много и о Самаре, и о Саратове, и об Астрахани. Покупали яблоки, помидоры, арбузы, вишню. Путешествие длилось, если считать от Москвы и обратно, больше трёх недель Все загорели и были довольны. Все купленные на пути книги были прочитаны. Приближались к Москве. За последним ужином, который объявили празднично-прощальным, столы оказались сдвинутыми в один большой общий стол В вазах стояли цветы. Возвышались бутылки с вином и шампанским. За пианино сидела красиво одетая дама; молодой человек переворачивал страницы нот. В восемь часов появился капитан, заняв место во главе стола. А наутро мы приплыли в Москву. Прощаясь с Николаем Сергеевичем, вновь подтвердили взаимное желание встречаться время от времени, заходить друг к другу в гости. Обмен адресами состоялся накануне вечером после бокалов шампанского.

Первым нанес визит Николай Сергеевич. Он пришел дней через десять после того, как расстались на московской пристани. С цветами и коробкой конфет. Пили чай, и просил он бывать у него без церемоний, передал приглашение и от брата своего, с которым жил. Брат его был известным уже в то время врачом, его имя – Александр Сергеевич Пучков с уважением называлось и докторами, жившими в нашем доме, и многими мамиными знакомыми. Позднее А.С. Пучков стал основателем и главным врачом Московской службы скорой помощи, а потом и возглавил всю эту службу. Родители мои посетили Пучковых. Оба брата были холостяками, вели своё хозяйство сообща. Впрочем, хозяйства как такового и не было, но была обширная квартира, оставшаяся от умерших отца и матери их в старом московском доме в районе Армянского переулка (на Маросейке). Всем было ясно, что Николай Сергеевич благоговел перед Ниной Фёдоровной, а ей его поклонение было по душе, она его принимала. Павел Иванович не перечил, но в Армянский переулок ходить отказался. Николай Сергеевич время от времени приходил, тётя Маша почтительно с ним здоровалась, поджимая губы, удалялась. Так прошла зима, а весной отец уехал на Север. Мама была, как всегда, погружена в свои педагогические заботы и составление задачника для олигофренов первого года школьного обучения. Визиты Николая Сергеевича прекратились. Телефона в то время у нас не было. Осенью, когда папа вернулся, пришло от Пучкова письмо. Он сообщал о своей женитьбе и справлялся о возможности посетить нас совместно с женой его Верой Александровной. Они появились однажды, и состоялось знакомство. Вера Александровна была молода, белокура, с огромной косой вокруг головы, розовощёка и очень красива. Глаза голубые и сияющие, голос глубокий и волнующий, на руках кольца с красивыми камнями, платье синее-синее. Рядом с ней и Николай Сергеевич выглядел представительным и совсем не таким сутулым, каким казался прежде. Говорили о том, что новая полоса началась у него не только в личной жизни, но и служебной. Он получил место бухгалтера в солидном учреждении, оставив прежнюю контору. Все были оживлены и веселы. Тётя Маша светилась улыбками, угощая вкусными пирогами, папа от души смеялся любой шутке, мама и Вера Александровна симпатизировали друг другу. Вечером родители пошли проводить гостей до трамвая, а тётя Маша перед тем, как убирать со стола перекрестилась перед иконой, висевшей у неё за занавеской в передней. Весной у Веры Александровны и Николая Сергеевича родилась дочка Танечка, а на следующее лето у нас появилась Марина. Прошло немного времени – года полтора, наверное, как мы узнали, что Николай Сергеевич арестован. О семье его заботился брат, а о нём самом очень долго ничего не было известно. Александр Сергеевич работал в больнице Склифосовского, хлопотал о своём брате, но безрезультатно. И только через несколько лет после окончания войны, уже в середине 50-х гг. Николай Сергеевич Пучков снова появился в нашем доме. Он выглядел иссохшим и старым, но, как и прежде, был в шляпе и длинном пальто, при строгом галстуке и в костюме. И, как в прежнее время, принёс цветы. Все ахнули, увидев его, потому что пришел он без всякого предупреждения. Говорил мало. Сказал, что потом расскажет обо всем, а пока сидел молча, смотрел на всех нас, на маму, тоже примолкшую, на Марину, ставшую уже большой девочкой, на меня, уже вышедшую замуж. Выяснилось только то, что места к северу от Сыктывкара, в которых приходилось бывать отцу, теперь хорошо известны Николаю Сергеевичу.

Связь с семьей Пучковых возобновилась. Мы с мамой изредка бывали у них. Танечка стала большой и красивой, Николай Сергеевич снова ходил на работу. Он много болел. В газетах появлялись статьи его брата, и статьи о работе скорой помощи в Москве, так хорошо организованной А.С. Пучковым. Николай Сергеевич умер в начале 60-х годов.