Текст книги "Течёт река…"

Автор книги: Нина Михальская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)

О пользе «пристального чтения»

Понятие «пристальное чтение», а на английском языке – close reading – постепенно входило в наше литературоведение, потом укрепилось в нём позднее, чем на Западе. Впервые о такого рода чтении я узнала только в 60-е годы из работ К. Брукса «Критики-формалисты» (1951) к А. Ричардса «Практическая критика» (1929), названия которых нашла в картотеке Ленинской библиотеки, где работала почти каждодневно. Сложные теоретические суждения Брукса и методические рекомендации Ричардса по существу сводились к тому, что читать текст надо очень внимательно, всецело сосредоточившись на «словах на бумаге», не отвлекаясь ни на какой контекст, и только тогда откроется значение всех нюансов текста, его глубина. Руководствуясь этими, в сущности, немудреными правилами, я решила их проверить на практике. И вот однажды в солнечный день февраля 1969 года, когда была свободна от занятий, лежа на диване, просматривая накопившиеся у меня сборники статей разных вузов, натолкнулась на одну попавшую на глаза статью в сборнике Пермского университета, номер которого запомнила навсегда – № 145, – о романах Моэма. О Моэме мне и самой приходилось писать в ряде статей и в диссертации. Название статьи – «Трагическое в романах Сомерсета Моэма «Луна, и грош» и «Раскрашенная вуаль». Оба эти романа были написаны в 1920-х годах, а потому и прочитать о них было для меня не только интересно, но и необходимо – ведь это мой период в истории английского романа. Имя автора статьи – Г. В. Аникин– мне не было известно, хотя всех преподавателей зарубежной литературы Пермского университета я знала. Кто же этот Аникин, может быть, аспирант? Принялась читать, помня о предложенных Ричардсом методах чтения. Обстановка в доме для пристального погружения в текст самая благоприятная: покой и тишина, ничто не отвлекает.

Чем больше углублялась в текст, тем больше понимала, что писал эту статью не аспирант. Мне даже показалось, что я знаю автора, кажется, встречалась и говорила с ним, но забыла, где и когда. Остановилась, прервала чтение, но вспомнить о такой встрече не смогла. Однако вспомнила о том, что «никакой контекст» и не нужен, а следует сосредоточиться. Двигаюсь дальше и все больше поражаюсь тому, как близки мне высказываемые автором суждения и мысли, как о многом думаю так же. «Да, – говорю себе, – в романах Моэма 20-х годов, как и утверждает Аникин, «трагические мотивы его ранних произведений перерастают в трагедию целой жизни человека». Да, в этих романах передано «ощущение неблагополучия современного мира», изображено «трагическое одиночество человека, который порывает с филистерской средой современной Англии и уезжает на Восток»; согласна я и с тем, что в романах «Луна и грош», «Раскрашенная вуаль» «нет подлинно эпического и героического», а также и с отмеченной автором статьи связью Моэма с философией Спинозы; согласна и со многим другим.

Пыталась узнать, кто Аникин, где он работает. Сначала мне сказали, что он не из Перми, а из Свердловска. Потом это не подтвердилось. Знакомая мне по аспирантским годам Лидия Клейн, работавшая в Свердловском пединституте на кафедре зарубежной литературы, сказала, что не знает «никакого Аникина». А преподаватель математики Свердловского университета мог сообщить только о том, что «кажется, Аникин вернулся», но откуда и куда, он не знает, с ним не знаком.

В двадцатых числах того же февраля (и бывают же такие совпадения!) позвонили мне из Министерства образования с просьбой поехать в краткую командировку в Свердловск, в пединститут, с целью «познакомиться с подготовкой научных кадров через аспирантуру». Я сразу же согласилась. Договорилась с сестрой своей, что Анюта в эти дни будет жить на Дорогомиловской, а ухаживать за мамой будут она и Мария Андреевна, считавшая, что и мне полезно хоть на несколько дней оторваться от работы и, как она сказала, «проветриться». Выяснив необходимое, я снова принялась за чтение все той же статьи, окончательно утвердившись в правильности принятого решения: ехать в Свердловск и найти Аникина.

Выехали утром в последний день февраля. Уезжать обратно должны 4 марта. Сразу же отправились в пединститут, шли к нему по большой и широкой улице, мимо высоких солидных зданий, красивых витрин магазинов. Самое первое впечатление, сложившееся у меня в то утро от города, было связано не только с освещенной солнцем улицей, по которой мы шли, но и с каким-то необычным, исходившим как бы из-под земли приглушенным шумом. Казалось что работали скрытые под землей машины невидимых заводов и фабрик.

В институте нас ждали. Накрытый стол, чай с бутербродами придали силы. В кабинете директора (он был географом по специальности, защитившим свою докторскую диссертацию в нашем МГПИ). Нас представили собравшимся здесь профессорам, заведующим кафедрами, научным руководителям аспирантов. Мы рассказали о целях своего приезда. Определились содержание и план предстоящей совместной работы на три дня. Собравшиеся в своих выступлениях говорили о том, как обстоит дело с подготовкой аспирантов, о возникающих трудностях, высказывали замечания и пожелания в адрес Министерства.

В течение первого дня мы знакомились с интересующей нас документацией, посетили некоторые лекции. В конце рабочего дня директор спросил приехавших москвичей, что каждому хотелось бы посмотреть в Свердловске, куда пойти или поехать. Каждый откликнулся: одному хотелось посетить Театр музыкальной комедии, хорошо известный во всей стране, другому – побывать в консерватории, кому-то в музее, а когда очередь дошла до меня, то, помня о кратком сроке нашей командировки, я сразу же очень твердо сказала, что как можно скорее мне необходимо встретиться с Аникиным. «К сожалению, – ответил директор – мы не можем выполнить вашу просьбу прямо сейчас, потому что Аникин Геннадий Викторович работает не у нас, а в университете». И тут же в разговор включился заведующий кафедрой зарубежной литературы, сказав, что организацию этой встречи он берет на себя; он приглашает нас с Аникиным завтра к шести часам на обед и вечерний чай, где и представит нас друг другу. «С Аникиным я договорюсь по телефону, – добавив он. – С Геннадием Викторовичем я хорошо знаком. Вечером позвоню вам в гостиницу, и мы все уточним».

Наконец-то я узнала имя Аникина! А впереди ещё и встреча с ним! Даже трудно поверить, что все это происходит так быстро. Вечером в гостиничном номере раздался телефонный звонок. Все подтвердилось: Аникин придет к шести часам, адрес, куда мне надо прибыть, уточнен. Долго не могла заснуть. «Зачем вам этот Аникин?» спросила меня соседка по номеру Светлана Алексеевна, сотрудница Министерства, с которой мы в своё время вместе работали методистами в учебной части нашего пединститута. И я сразу же, не задумываясь ни на минуту, ответила: «Мне предстоит писать учебник по английской литературе, ищу соавтора, думаю, Геннадий Викторович согласится».

На следующий, второй день нашего пребывания в Свердловске, я посетила утром две лекции по литературе, одну из которых читал аспирант, проходивший в соответствии с его индивидуальным планом педагогическую практику. В полдень вместе со Светланой Алексеевной и с аспирантами всех кафедр собрались в одной из аудиторий для проведения общего собрания, которое вылилось в неформальную беседу с будущими преподавателями педвузов Речь шла о том, как работают аспиранты над диссертациями, есть ли возможность публикаций их статей, о возникающих у них трудностях и путях их преодоления, об условиях жизни в общежитии. После обеда нас на автобусе отвезли к тому месту, где проходит меридиан между Европой и Азией. Мы постояли на этой границе – одной ногой на одном, другой на другом континенте, побывав таким образом в Азии, затем вернулись в институт, размышляя о бескрайних землях Сибири.

Около шести, передохнув в гостинице, отправилась в гости, а уж если говорить точнее, летела по направлению дома, в который была приглашена, просто по воздуху. Летела недолго, минут через двадцать оказалась возле дома. Хозяина я знала, выступала в Москве на защите его диссертации о драматургии Бернарда Шоу. Вспомнила об этом только сейчас И жена его приезжала тогда в Москву, приходила на его защиту, боясь возможного сердечного приступа у соискателя ученой степени доктора наук Она была врачом и знала больше, чем все остальные, о здоровье своего мужа.

Хозяева приветствовали московскую гостью, но Аникина ещё не было. Да и до назначенного времени оставалось минут десять, ведь летела я быстро. Прошли в дом через прихожую, затем оказались в кабинете, заставленном книжными полками от пола до потолка, вошли в столовую, где стол был уже накрыт, поговорили о том о сем. Ровно в шесть раздался звонок в дверь. Я вздрогнула и напряглась в ожидании второго гостя, но как только его увидела, напряжение исчезло. Пришедшего посадили напротив меня после того, как хозяева представили нас друг другу. Нет, конечно, Аникин не был аспирантом. Пришел человек солидный, внушительной внешности, как мне показалось, лет сорока пяти, не меньше, прекрасно одетый. Великолепный костюм, белоснежная рубашка, эффектно завязанный галстук. Он выглядел вальяжным и важным. Но это только на первых порах, а как только он сел и вступил в разговор, многое изменилось. А я, почувствовав себя легко и свободно, ощутила прилив захлестнувшего меня счастья и неудержимое желание говорить, рассказывать о своей жизни, работе, о своих родных и близких, обо всем на свете… Поняла, что и ему хочется говорить. Не только поняла, но и услышала поток его речи. Он рассказывал о своей жизни в Индии, откуда только недавно вернулся. В Индии – сначала в Дели, потом в Бомбее – жил вместе с женой три года, читал лекции о русской литературе, Толстом и Достоевском. Вначале говорил на русском языке, потом перешел на английский, но это уже на третьем году, когда усовершенствовал свой английский. Теперь он занимается исследованием творчества современных английских романистов – Грина, Мердок, Голдинга, Спарк и других. Пишет об этой докторскую диссертацию и ждет выхода своей книги «Современный английский роман». Эта монография уже сдана в печать, но требуется время для её издания. Заметил, что, к сожалению, Совета по защитам докторских диссертаций в Свердловском университете пока нет. Однако кафедра, на которой он работает, заинтересована в появлении доктора наук по зарубежной литературе.

«Что же происходит? – внутренне ликовала я. – Эстафета принята. У него современный роман, у меня роман 20-30-х годов! У нас общие интересы и, по существу, одна тема. Мы идем рядом, по одной дороге. Я жила в Англии, он – в Индии. Мы читали одни и те же книги. Я привезла, необходимые мне материалы и книги из Лондона, он – из Бомбея А как же все пойдет дальше? Куда каждый из нас двинется?» Отвечая самой себе на этот вопрос, я уже знала, что скоро наши пути окончательно сольются, иначе и быть не должно.

В девять часов мы прощались с хозяевами. Геннадий Викторович пошел меня провожать. По дороге к гостинице успели ещё о многом поговорить. Он спрашивал, над чем я теперь работаю, какие курсы читаю, где живу, живы ли мои родители, где учится дочь. Рассказал и о себе, о том, что живет сейчас не с семьей, а в университетском общежитии вместе с больной матерью. Она тяжело больна, нужен постоянный уход. Жена с сыном остались в их прежней квартире. В подробности не вдавался, причины не пояснял. Я тоже ни о чем не спрашивала, сказав только о болезни моей мамы и о том, что Анюта, как и его сын, кончает школу. Геннадий Викторович, к сожалению, как он сказал, не может пригласить меня к себе домой, но приглашает завтра часов в пять-шесть, после рабочего дня, прийти в университет, к ним на кафедру. «Университет совсем рядом с гостиницей», – прибавил он, указав на здание на противоположной стороне улицы, по которой мы как раз шли. Расставаться не хотелось. Мысль о завтрашней встрече согревала.

Завтрашний день наступил. Он был наполнен многими делами и впечатлениями. Составили общее заключение по результатам осуществленной проверки работы с аспирантами. Результаты в целом – положительные, но отметили необходимость более крепкой и регулярной связи с другими вузами не только Свердловска, но и других городов. Во второй половине дня состоялась экскурсия по городу с осмотром архитектурных и исторических достопримечательностей и памятников.

Приближалось время идти в университет на кафедру литературы, туда я и направилась, хорошо зная дорогу и приведя себя в порядок, зайдя ненадолго в гостиницу, откуда, как было мне уже известно, до университета – рукой подать. Дошла до перекрестка. Осталось только широкую улицу перейти. Но не перешла, что-то удерживало, а потому стояла и стояла, пока не разобралась в своих чувствах, не поняла, что они противоречат желаниям. Я так ждала этой встречи, всю ночь и весь день думала о ней, а вот теперь поняла и знала, что в университет мне идти нельзя, потому что завтра поезд Свердловск-Москва уйдет без меня. Улицу я не перешла, за угол большого здания, как мне было вчера сказано, не повернула. Пошла в гостиницу и собрала свои вещи. На следующий день уехала.

Никогда больше в Свердловск не приезжала, но наша вторая встреча с Геннадием Викторовичем произошла совсем неожиданно для меня уже в следующем месяце, в середине апреля в городе Иваново, на происходившей там конференции о взаимосвязях русской и зарубежной литературы. Программу этой конференции, как это и бывает обычно, рассылали по многим вузам, и в ней был обозначен мой доклад о восприятии творчества Диккенса в России, а также названо имя докладчика. Наша встреча произошла сразу же после того, как я кончила говорить. Выйдя из-за кафедры, я увидела Геннадия Викторовича, кивнула и вышла в коридор. Здесь мы и оказались рядом, обнялись и поцеловались. А я ещё колебалась: стоит ли мне ехать в Иваново! Я бы, конечно, и не секунды не колебалась, если бы в программе увидела его имя, но там этого не было. Да он и не собирался делать никакого доклада, но сумел убедить своего заведующего кафедрой в том, что конференция в Иванове, бесспорно, заслуживает внимания, и вот теперь они вдвоем прибыли сюда. Какая радость! Завкафедрой из Свердловска был доктором наук, исследователем литературного наследия Мамина-Сибиряка, о котором был готов говорить в любое время всем и каждому. Потому его сразу же назначили руководителем секции русской литературы и предложили выступить с докладом на завершающем конференцию пленарном заседании. Профессор был доволен и приступил к выполнению своих обязанностей. Аникина никакими обязанностями не обременяли, я свой доклад сделала. Мы оба были свободны, а потому, гуляя по городу, заходя время от времени в маленькие кафе, наговорились всласть. Этим же вечером я должна была уезжать домой, свердловчане тоже решили в Иванове дольше двух дней, а тогда и завершалась конференция, не задерживаться. И все же, переживая счастье нашей встречи, ни я, ни Геннадий Викторович не забывали о русско-зарубежных связях, мимоходом вспомнили о том, что в Иваново родилась и провела свои детские годы Наталья Ильинична Черняк, ставшая известной французской писательницей Натали Саррот. Вспомнили об этом в кафе оба; знали о том, что Натали Саррот, живя в Париже, работала над своими произведениями в одном из кафе, куда она приходила утром, выпивала утренний кофе и печатала на машинке свои «Тропизмы» и все остальное. Она всегда сидела за одним и тем же столом. Такое постоянство нам было по душе. Мне казалось, я знала, что за последнее время научилась не только ощущать и чувствовать каждое мгновение, но чувствовать и то, что ему предшествует, ощущать само движение, нарастание чувства. Это Саррот и назвала «тропизмами».

Самое главное, что я узнала в тот день и что мне было вновь сказано перед отходом вечернего московского поезда, заключалось в следующем: в сентябре Геннадий Викторович будет командирован не менее чем на три месяца в Москву для завершения докторской диссертации. Мы снова будем вместе. Но это произойдет осенью, а сейчас весна, впереди лето.

В летние месяцы 1969 года в моей жизни произошло многое. 28 июня умерла наша мама. Она скончалась от сердечного приступа, когда мы с сестрой и тетей Машей были дома, на кухне, а мама некоторое время оставалась в комнате одна, лежала в постели. Умерла, очевидно, внезапно. В звонок, который был у её кровати, не позвонила, на помощь себе не позвала. Когда я вошла в комнату, мама уже не дышала. Случилось так, что в день её смерти, точнее, вечером 28 июня, Анюта была на выпускном вечере в школе. Вернувшись на Дорогомиловскую, она увидела свою бабушку лежащей на большом столе уже мертвой. Через несколько дней Анюте предстояли вступительные экзамены в Московский Университет, куда она решила поступать на биологический факультет, что было совсем неожиданно для нас, знавших о её склонности к гуманитарным наукам Экзамены она сдала прекрасно, получив пятерки на экзаменах по биологии, химии и за сочинение. По математике была четверка. Таким образом, она набрала 19 баллов из 20. Это был высокий уровень. Анюта стала студенткой. её желание осуществилось.

В сентябре Геннадий Викторович приехал в Москву с командировкой в МГПИ и был оформлен стажером на кафедру зарубежной литературы. Как стажеру ему предоставили место в общежитии нашего института. К этому времени из присылаемых мне писем я уже знала о смерти его матери и о поступлении его сына на математический факультет Свердловского университета. Знала и о том, что они с женой подали заявление о разводе, срок которого назначен на декабрь.

Мы виделись каждый день то в библиотеке, куда приходили с утра, о у меня дома, где обедали, если обед был приготовлен. Анюта ветрела нас приветливо, против частого посещения гостем нашего дома в разговорах со мной не возражала и, как мне казалось, чувствовала себя свободно, без слов понимая и меня, и сложившуюся ситуацию. Студенческая жизнь пришлась ей по душе, занятия её увлекали. Вечерами мы с Геннадием Викторовичем часто ходили в театры и на концерты. Если было свободное время, то я знакомила его с Москвой, будучи твердо уверенной, что узнать город можно только в том случае, если ходишь по нему пешком. В ту осень стояла прекрасная погода, дожди шли редко, и мы – я хорошо это помню, – прошли пешком не только Бульварное, но и девятикилометровое Садовое кольцо. Уличный шум не мешал беседам, в которых теперь мы часто обсуждали будущее. Прошагали все арбатские переулки, район Кропоткинской улицы и Зубовской площади, прошли пешком и Большую и Малую Пироговку, ходили на Новодевичье кладбище, съездили на могилу моих родителей в Востряково, побывали в музеях, на выставках. А уж район Плющихи и Ростовских переулков, которых было семь, Геннадий Викторович узнал во всех деталях, он прекрасно ориентировался во всех дворах и закоулках. Больше всего ему нравился старый Арбат. Я показала ему дом, где появилась на свет. И теперь, когда мы вместе с ним проходили здесь, я твердо знала, что появляться на свет стоило.

Девятьсот семидесятые

Семидесятые годы стали для меня десятилетием счастья. За это время пришлось пережить много значительного и радостного, однако, как это и бывает в жизни, радость соединялась с болью утрат. Никогда прежде не приходилось работать так много, как в это время. Была избрана деканом факультета и председателем Совета по защитам докторских и кандидатских диссертаций, руководила работой аспирантов и читала лекционные курсы на трёх гуманитарных факультетах. Появились и докторанты, среди них – Грета Ионкис, писавшая об английской поэзии XX века. На открывшихся при кафедре курсах повышения квалификации преподавателей зарубежной литературы пединститутов страны тоже вела занятия. Но выполнять все казалось легко, меня несло на крыльях счастья. Геннадий Викторович приехал в Москву, мы были рядом и поженились.

Регистрация брака состоялась в ближайшем к дому загсе во Вражском переулке, где собрались все мои друзья. Здесь выслушали наставительную речь расписавшей нас дамы, твердо знавшей правила поведения супругов, она же вручила нам свидетельство о бракосочетании и пожелала благополучия. В выданном свидетельстве были написаны наши имена и фамилии. Муж – Аникин, жена – Михальская. Я не изменила фамилию: под ней значилась моя дочь, да и все мои документы были выданы на имя Н. П. Михальской, а обмен их был связан с бесконечной волокитой.

При выходе из загса нас ожидали такси, отправились сначала на Большую Дорогомиловскую, где вкусили все прелести кулинарного мастерства тети Маши. Великолепны были пироги и пышные ватрушки. Звучали тосты, раздавался звон бокалов. Домой на Ростовскую набережную переместились вечером, продолжив празднество, распив шампанское.

В первое лето нашей совместной жизни начали вместе писать учебник по истории английской литературы. В то лето под Москвой горели торфяные болота. В городе было дымно и душно от жары. Оставаться в квартире было легче, чем бродить по улицам, и мы не отступали от своего первого совместного труда. Работали с радостью. Очень хорошо все складывалось, обо всем легко и быстро договаривались, сразу определилось, кому что писать: мне – вступление и раздел о средних веках, ему – о литературе эпохи Возрождения и XVII века, мне – XVIII веке, ему – о романтизме XIX века, мне – о реализме, ему – о рубеже XIX–XX веков, мне – о модернистах 20-30-х годов XX века, ему – о литературе послевоенного периода. Все выстраивалось в соответствии с интересами и желаниями каждого. Да ведь иначе и быть могло, мы и в работе своей становились единым целым. Закончили учебник быстро.

Когда книги Г. В. Аникина «Современный английский роман» была издана, можно было защищать докторскую диссертацию. Но сразу же встал вопрос – где? Сначала предполагалось, что в Москве, в МГПИ. Но теперь ситуация изменилась: мы стали мужем и женой, а жена – председатель Совета, где будет защищаться диссертация мужа. Решили поступить иначе. Я договорилась с заведующим кафедрой зарубежной литературы Ленинградского пединститута имени Герцена профессором Алексеем Львовичем Григорьевым о том, что диссертация Аникина будет рассмотрена его кафедрой, а потом, если получит положительную оценку, поступит в Совет при их институте. Так все и произошло.

На защиту мы отправились в Ленинград вместе. Остановились в гостинице «Россия», где мой приятель Алексей Лукичев заказал нам номер. Защита проходила не совсем просто. В отзыве оппонента, ленинградского профессора А. С. Ромм, прозвучали замечания, которых не было в первоначальном письменном отзыве, а приехавшие на защиту из Свердловска бывшие коллеги Аникина засыпали его вопросами, которым не было конца. Однако все завершилось благополучно. В Москву Геннадий Викторович вернулся доктором филологических наук.

Геннадий Викторович Аникин

В Москве Г. В. Аникин устроился на работу, его приняли на должность научного сотрудника в Институт мировой литературы Академии Наук СССР (ИМЛИ им. Горького) в секцию, возглавляемую профессором Засурским Ясеном Николаевичем, где он с энтузиазмом приступил к своим новым обязанностям.

Анюта училась на биофаке МГУ с увлечением. Вскоре у неё появился приятель-однокурсник, ставший через некоторое время её мужем. Молодожены стремились к самостоятельности, и мне удалось приобрести освободившуюся в нашем же доме однокомнатную квартиру. Оплатить её я смогла в счет полученных гонораров за книгу, учебник и ряд предисловий к романам Диккенса. Да и зарплата к этому времени у меня была выше, чем прежде, а долги почти полностью выплачены. Все складывалось удачно. Молодые супруги обрели желаемое. Невосполнимую утрату вся наша кафедра пережила в 1972 году со смертью Марии Евгеньевны. С её уходом я потеряла не только наставника, но и друга, оберегавшего меня с самого начала нашего знакомства. Мария Евгеньевна умерла 2-го июня в своей квартире на улице Королева. Она была одна, когда почувствовала себя плохо. Сама вызвала по телефону машину скорой помощи и открыла входную дверь. Села в кресло на своё обычное место возле письменного стола у окна. Ночь была на исходе. В пять часов утра, когда в квартиру вошли врач и медсестра, Мария Евгеньевна, уже не дышала. На столе лежала открытая книга. В «Учительской газете» от 6 июня 1972 года сообщалось: «Скончалась Мария Евгеньевна Елизарова – профессор, доктор филологических наук, старейший работник Московского государственного педагогического института имени В.И. Ленина. Мария Евгеньевна подготовила многие поколения преподавателей школ и вузов. В течение 20 лет она возглавляла кафедру зарубежной литературы, вела научно-исследовательскую работу по вопросам взаимодействия русской и зарубежной литературы, уделяя специальное внимание творчеству Чехова. Из жизни ушел замечательный человек, пользовавшийся любовью и уважением всего коллектива МГПИ и своих многочисленных учеников». Похоронили Марию Евгеньевну на Новодевичьем кладбище. Каждый год, по сложившейся в 70-е годы традиции, к могиле М. Е. Елизаровой приходят её ученики, возлагают цветы.

В 1974 году, успешно закончив биофак, Анюта стала работать в биохимической лаборатории, но через некоторое время ей пришлось оставить это место из-за все усиливающейся аллергии. Врач предупредил ее, что в случае беременности оставаться в лаборатории нельзя, необходимо думать не только о себе, но и о здоровье ребенка. Уйдя из лаборатории, Анюта поступила в наш институт на должность помощника главного библиографа в библиотеку и одновременно стала учиться на вечернем отделении факультета русского языка и литературы МГПИ. И то и другое оказалось ей по душе. Литературный факультет она окончила с отличием и была принята в аспирантуру при кафедре русского языка, её научным руководителем стала Людмила Васильевна Николенко – известный специалист в области фразеологии. По проблемам фразеологии в назначенный срок была защищена кандидатская диссертация Анной Михальской, ставшей кандидатом филологических наук, что отнюдь не помешало ей впоследствии публиковать работы не только о русском языке и фундаментальные труды по риторике, но и книги о собаках и кошках

А.К. Михальская

Важным событием стало появление на свет первого сына Анюты, моего первого внука – Алексея Владимировича, родившегося 2-го марта 1976 года. Всегда помню, как ранним утром разбудил меня телефонный звонок, и ликующим голосом Володя сообщил о рождении у них Анютой сына весом в три с лишним килограмма и ростом в 51 сантиметр. Сказано было и о том, что роды прошли благополучно, Анюта чувствует себя хорошо. После этой новости солнце засияло особенно ярко, и в институт по Плющихе я не шла, а летела на лекцию, совсем не думая о Мольере и обо всем с ним связанным, а думая об Анюте и новом члене нашей семьи. Хотелось со всеми поделиться радостью, всем рассказать о своём внуке, хотя я его ещё и не видела, но мне казалось, что я уже касалась его, трогала маленькие пальчики на ножках. Кем ом будет? На кого похож? Об этом я думала, подходя к институту, входя в него, поднимаясь по лестнице и сообщая каждому встречному о своей новости. О театре Мольера вспомнила, сев за стол и начав лекцию, но рассказывала и об этом с упоением.

Домой возвращалась в более умеренном темпе. Зашла в аптеку, где купила штук двадцать разных сосок, бутылочек для молока, несколько метров марли, вату и вазелин. Вместе с Геннадием Викторовичем в этот же день сходили в мануфактурный магазин на Арбате, где подкупили бумазеи и белого ситца на пеленки, хотя дома их было уже множество, как и всякого рода распашонок и чепчиков. Анюта все необходимое заготовила своевременно. Вечером обсуждали с Геннадием Викторовичем проблемы воспитания ребенка-мальчика, поскольку у такого опыта не было, растила девочку.

Забегая вперед, скажу, что на первых порах жизнь молодой семьи была налажена и шла успешно. У Анюты был декретный отпуск, но дважды в неделю – по вторникам и пятницам – ходила регулярно на занятия, принося ребенка, если его отец был занят, к нам.

Потом, когда пришло время ходить ей на работу, ситуация осложнилась, но на выручку пришел Геннадий Викторович, посещавший ИМЛИ только по четвергам и охотно согласившийся присматривать за маленьким Алешей, когда и меня дома не было. Так все и шло. Мы помогали растить мальчика, полюбили и привязались к нему. Но Володе надо было писать диссертацию, сдавать кандидатские экзамены, ходить на уроки французского языка, а потому не высыпаться ночами, заниматься вечерами на кухне, где рядом готовилась еда и сушились пеленки, Володе все это оказалось не под силу. К тому же вечером он любил слушать музыку, а ребенка рано укладывали спать, прошло года полтора, и он перебрался к своим родителям в Лосиноостровскую, в выделенную для него комнату, где было удобно и тихо, переехал он туда, прихватив любимый им музыкальный комплекс, подаренный к первой годовщине совместной жизни молодых супругов. С тех пор ни с женой, ни с сыном не встречался.

Г.В. Аникин и Н.П. Михальская с первым внуком Алексеем.

По утрам Анюта приносила Алешу к нам, шла на работу. По четвергам у меня не было занятий, и я могла быть с ребенком, когда Геннадий Викторович шел в свой институт. В остальные дни рассчитывали на него, успевавшего каким-то образом писать свои научные статьи об английской и американской литературе. Удивительным было то, что оставаясь с ним, ребенок всегда был спокоен, а когда подрос и начал говорить, они приступили к чтению вслух. Начали со стихов, смешных нонсенсов, несколько позднее перешли к прозе Марка Твена. «Приключения Тома Сойера» пришлись Алеше особенно по душе, но слушал он и о приключениях Гека Финна, а когда Геннадию Викторовичу надо было написать о памфлетах Твена, то и памфлеты американского классика читались вслух, а также и некоторые другие не менее захватывающие тексты. Алеша полюбил рассказы и стихи Стивенсона и, конечно, «Робинзона Крузо», «Алиса в стране чудес» почему-то его не заинтересовала. Геннадий Викторович считал, что это произошло от недостаточно увлекательного комментария, которым сам он сопровождал чтение этой знаменитой книги, которую не очень любил.

Внук Алеша, 4 года. 1980 г.

Преподанные в младенчестве специалистом уроки чтения сделали своё дело: Алексей пристрастился к художественной литературе, научался выбирать и читать книги; в детский сад Алеша стал ходить, когда ему было около пяти лет.