Текст книги "Течёт река…"

Автор книги: Нина Михальская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 34 страниц)

Захотелось слушать лекции о русской литературе. Такая возможность была: желающие студенты романо-германского отделения могли посещать спецкурсы о творчестве русских писателей. Спецкурсы Бонди о Пушкине и Белкина о Достоевском стали событием, а посещение Литературного музея Л.Н. Толстого на Кропоткинской, где регулярно читались лекции о Толстом и его современниках, тоже значило очень многое. К тому же был ещё Театральный музей Бахрушина, который привлекал своими богатствами.

В университетские годы для нашего курса академические занятия занимали в нашей жизни основное место. Им отдано было все время, на них было сосредоточено внимание. Возможность учиться в суровые годы войны воспринималась как дар судьбы и с чувством долга перед теми, кто сражался за это. Солдат, доставивших меня в Москву, я никогда не забывала.

28

На всю жизнь остался в памяти день 17 июля 1944 года, когда по улицам Москвы вели немецких пленных. Было тепло и солнечно. Я шла по Садовой, поднимаясь от Смоленской к Большому Новинскому, совсем не зная о том. что происходило в это время в Москве, и, уже миновав Новинский переулок, увидела вдруг двигавшиеся от Кудринской площади темные колонны. Они приближались к перекрестку, где собрались смотревшие на них люди. Было очень тихо. Движения машин не было. Стоявшие вдоль тротуаров люди молчали. И все же слова о пленных немцах носились в воздухе, они были слышны все более и более отчетливо по мере того, как заполнившие широкую улицу нестройные колонны приближались.

Я стояла у самой кромки тротуара. Совсем рядом проходили немцы, которых, наверное, все собравшиеся здесь в этот день и час люди видели впервые. Шли солдаты и их военачальники, шли совсем молодые и мужчины зрелого возраста, обросшие бородами и выбритые, двигавшиеся на костылях, с палками, с обвязанными руками.

Немцы шли, не глядя на стоявших вдоль дороги людей. Но не все. Разными были взгляды и выражение лиц проходивших: смотрели и с неприязнью, и ненавистью, с отчаянием и болью. Что чувствовали стоявшие на тротуаре? Ведь среди них были те, чьи родные или близкие были убиты, пропали без вести, находились, быть может, тоже в плеву. Конца колоннам не было видно.

Но все знали о длившейся почти два месяца битве на Курской дуге, завершившейся разгромом немецких войск, победах советских войск под командованием Рокоссовского, Ватутина, затем Конева и Малиновского, знали об освобождении Орла, Белгорода, Харькова. Мы знали о сражениях, исходом которых стал решающий перелом в войне. Идет война, она ещё не завершена, но конец её виден. Мы все его ждали, веря в победу.

И наконец этот день настал. Никакими словами нельзя передать все пережитое девятого мая 1945 года. Рано утром встретились мы – Зайка, Майя, Талка и я – на Арбатской площади и двинулись к Манежу. Улицы заполнены народом. Люди ликуют, плачут, смеются, обнимают друг друга. Малышей несут на плечах, стариков поддерживают, помогая им продвигаться в толпе. Музыка гремит, победные марши несутся из репродукторов Мы крепко держим друг друга за руки. Идем мимо Университета, американского посольства, на балконе которого стоит кричащие приветствия люди. Кого-то подбрасывают высоко в воздух, совсем рядом с нами. Узнаем Эренбурга. Взлетает в воздух молоденький парень в солдатской форме. Зайка бросается к нему, обнимает, целует. Он и её с помощью окружающих старается вознести к небесам. Мы бросаемся на выручку. Смеемся, отбиваем Зайку, и тут она с присущей ей энергией, взявшись за руки с рядом стоящими, образует хоровод, заключив в его круг десятка три мужчин и женщин, и они начинают петь «Катюшу». Песню подхватывают и она несется над площадью. Мы все поем, объединившись в едином стремлении высказать обуревающую нас радость.

Целый день пролетает, как миг. Только к вечеру в полном изнеможении снова добираемся до Арбата и здесь расстаемся. К Кропоткинской уже не идут, а почти ползут Майя и Зайка. Тала идет к улице Воровского, а я по Арбату двигаюсь к Смоленской, к дому. И вновь обретаю силы, встречаясь с соседями, а потом с самыми близкими и дорогими мне людьми. Они ждут меня – мои родители, тётя Маша В этот вечер все жители нашей квартиры собрались на кухне. Пили чай. Каждый рассказывал о том, что видел, где был в этот день. Только Фёдора, Фёдора Ивановича Харитонова – отца всего этого выводка – Витяна, Боряна, Толяна, Юряна и Танечки – не было с нами. Но теперь и он скоро будет дома. Война кончилась.

В конце июня, когда были сданы все экзамены за второй курс и можно было, с облегчением вздохнув, окунуться в наступившее лето, произошло ещё одно очень важное событие – парад победы на Красной площади. Четыре года назад в июньское воскресенье началась война. Теперь она завершилась нашей победой. По Красной площади шли те. кто её одержал. К подножию мавзолея бросали знамена поверженных немецко-фашистских армий. Когда парад завершился, на Красную площадь хлынули люди. Мы тоже прошли мимо мавзолея и смотрели на лежавшие перед ним знамена.

29

После второго курса мы чувствовали себя в университете много свободнее, чем в первые годы. Свободнее относились к посещению лекций, больше времени проводили в библиотеке, предпочитая чтение сидению в аудиториях, ходили в кино н на концерты В театрах продавали дешевые билеты на мало удобные, а вернее на совсем неудобные места, но нас это вполне устраивало. «Ивана Сусанина» мне пришлось слушать первый раз, сидя в ложе пятого яруса, находившейся прямо над сценой. С высоты видны были макушки певцов и статистов, но слышимость была хорошая. На «Три сестры» во МХАТ мы стояли в очереди за входными билетами с самого утра, а потом чувствовали себя совершенно счастливыми, расположившись на ступеньках бельэтажа прямо напротив сцены и подложив под себя газеты. Сидели, как и вся публика вокруг, не дыша, ловили каждую реплику, каждое слово. Эту пьесу я знала наизусть и помнила все мизансцены. В зале стояла такая тишина, что было слышно, как Вершинин-Ершов постукивает пальцами по столу, как тихо-тихо выстукивает ему свой ответ Маша. Тогда мы все восхищались Тарасовой и ходили смотреть её в «Трех сестрах» по многу раз. А звуки марша, раздававшиеся в последнем действии, слышны и сейчас.

В Малом театре ставили «Евгению Гранде» с Межинским, Турчаниновой и Зеркаловой. Все происходило так. как в Сомюре. Старуха Гранде, почти не двигаясь, сидела в своём кресле, а на её бледном лице страдание и боль за судьбу единственной и любимой Евгении, с которой уже так скоро предстоит ей расстаться. И папаша Гранде, продолжающий подсчитывать прибыль и поучать Евгению, жизнь которой погублена его скаредностью. Как все просто и сильно сыграно! Незабываемо.

Вместе с Ревдитом мы много ходили по Москве, но на длинные маршруты у него не хватало сил, он быстро уставал. Потому двигались чаще всего по бульварам, сидя время от времени на скамейках, или ехали в Сокольники и гуляли по парку. Здесь, невдалеке, на Стромынке находилось общежитие МГУ, в котором он жил. Комната выглядела ужасно от царившего в ней беспорядке и ободранности стен. В окна дуло, двери не закрывались, на столе не было скатерти. Книги стопкам стояли на полу. Но народ здесь жил интересный, и жители Стромынки любили свой дом. Ревдит здесь прижился, однако близких друзей в Москве у него не было. Ему всегда хотелось уехать к матери в Старый Оскол.

Он раньше всех выбрал тему для своего диплома и приступил к его написанию задолго до окончания университета. Писал он о Герберте Уэллсе.

Вскоре и перед другими возникла необходимость обратиться к дипломным сочинениям. Зайка внезапно изменила Шекспиру и увлеклась современной американской литературой, её интересы разделила и Майка. Обе они решили познакомиться с такими писателями, о каких прежде ничего не знали Майка, не раздумывая особенно долго, остановилась на Говарде Фасте, а Зайка – на Стейнбеке. Майка стала читать «Дорогу свободы» и собирать сведения об авторе этого романа, а Зайка пыталась погрузиться в роман «О мышах и людях» но не могла скрыть охватившей её неприязни. Что же касается Майи, то она держалась более стойко, хотя особого восторга не испытывала. В то время её волновали совсем другие переживания: начинался её роман с Гиви Жвания. Говард Фаст маячил в связи с этим в некоем отдалении. Она не могла уделять ему большого внимания. Зайка утешилась на некоторое время тем, что роман «Гроздья гнева» произвел на неё сильное впечатление, притупив разочарование другими творениями Стейнбека. К тому же и она должна была разобраться в своих чувствах к некоему Сереже – сыну подруги её матери Веры Васильевны. Тала Гребельская, которая не была в то время никем увлечена, легко сделала свой выбор, остановившись на поздних пьесах Бернарда Шоу. Ей хотелось писать и о литературе, и о театре. Шоу для этого вполне подходил. Ну а я, потерпев неудачу с Диккенсом, с удовольствием углубилась в романы Томаса Гарди. о котором прежде ничего не знала и впервые услыхала его имя на лекциях Е.Л. Гальпериной. «Тэсс из рода д'Эрбервиллей» и «Мэр Кестербриджа» меня покорили. Покорили и увлекли столь сильно, что я слишком бездумно и легкомысленно отнеслась к некоторым событиям в моей жизни.

С некоторых пор мама начала проявлять обеспокоенность тем обстоятельством, что рядом со мной не было достойных молодых людей, а потому ей захотелось принять посильное участие в восполнении этого очевидного пробела в моей жизни. Увлечение занятиями и бесконечные посещения читальных залов в обществе однокурсниц заняли непомерно большое место в жизни её дочери, и Нина Фёдоровна, никак не проявляя своих опасений в каких-либо беседах или даже в отдельных намеках, с присущей ей деловитостью и движимая материнской заботой о дальнейшей судьбе моей, нашла время, чтобы оглянуться вокруг, вдуматься в ситуацию и предпринять что-либо, по её мнению, подходящее. Очень скоро выяснилось, что остановить взгляд буквально не на чем, а точнее, не на ком. Ровесников моих мужского пола в ближайшем окружении не было, грузинскую компанию Майи Кавтарадзе и Ревдита с его устрашающей внешностью она в расчет не брала. Молодых людей, посещавших дом сестер Саламатовых, она не знала, только слышала о них от меня, не углубляясь в услышанное. Помогла, как это часто бывает, неожиданная встреча. Она произошла на картофельном поле.

Вскоре после того, как сотрудники института дефектологии стали возвращаться из эвакуации, им начали выделять небольшие земельные участки в районе деревни Горловки, рядом с которой размещался пионерский лагерь и его хозяйственные службы В этом лагере в летнее время отдыхали ребята, обучавшиеся в экспериментальных классах Института дефектологии, н дети учителей и научных сотрудников. В этом лагере провела многие школьные каникулы наша Марина. Здесь, в Горловке, на пяти сотках выделенной нам земли, основала наша семья своё подсобное хозяйства Оно было элементарно простым: несколько длинных рядов картошки, грядка овощей – лук и морковка. Впервые сажали картошку втроем: Павел Иванович, тётя Маша и я. Посадочный материал был тщательно подготовлен Павлом Ивановичем, выглядел он странно. Для посадки предназначались вырезанные из картофелин глазки, кусочки картофельных очисток, которые Павел Иванович заботливо нанизывал в течение некоторого времени на проволоку, а эти проволочные нити в период подготовки к посевной компании он развешивал на стенах наших двух комнат. Потом, накануне выезда на участок, всё это было сложено в заплечный мешок и сумку, и рано поутру мы двинулись на Белорусский вокзал, оттуда шли поезда на станцию Голицыно, а от Голицына надо было идти пешком километра три до Горловки.

Картошка была посажена. К всеобщему удивлению, через некоторое время появились всходы, пришло время окучивать хилые зеленоватые кустики. Делать это было поручено уже мне одной. Вместе с длинной мотыгой, приобретенной для этого на Тишинском рынке, я прибыла на огород и приступила к делу. Трудилась не я одна: на соседних землях выхаживали свой будущий урожай мамины сослуживцы. Всего картофельных рядов у нас было пять, и каждый – ужасно длинный. Обработав два, я решила передохнуть под развесистой сосной. Вынула заботливо положенный для меня в пластмассовую коробочку завтрак, приготовленный тетей Машей, бутылку с холодным, но сладким чаем, и увидела направлявшегося в мою сторону с дальнего участка человека, явно не похожего на сотрудника Института дефектологии. Одет он был в хороший костюм, светлую рубашку с ярким галстуком, на ногах сапоги. Они были в земле, ведь он тоже окучивал грядки, но перед этим, что было вполне очевидно, он их хорошо начистил. Голенища блестели. Незнакомец подошел, поздоровался и, густо покраснев, вероятно, от смущения, предложил свою помощь в окучивании оставшихся необработанными грядок. Неожиданное предложение обрадовало; теперь можно было уехать в Москву пораньше. Мы принялись за работу и прикончили все дружно и быстро. Работали молча. Ни одного слова не было произнесено. Сказав в самом конце: «Большое спасибо за помощь», – я собрала своё имущество и попрощалась. Густо покраснев, незнакомец выразил желание меня проводить, сообщив, что он тоже едет в Москву. Молча прошагали половину пути и, снова покраснев, он сказал, что знает, как меня зовут, сообщив и своё имя – Володя. У станции он сказал, что купит билет на поезд и для меня, но у меня уже был обратный билет. Залившись краской, Володя попросил подождать, пока он «обернется с билетом», и бегом пустился к кассе. Потом мы целый час ехали до Москвы, сидя рядом. Здесь я осмелела и попыталась завязать разговор, но Володя был сверхлаконичен. Удалось выяснить, что он живет и работает в Горловке, а начальство его находится в Москве. Ещё он сказал, что знает, где я живу в Москве, и проводит меня до дома. Проводил. Покраснев ещё один раз, сказал «До свидания» и удалился. С облегчением вздохнув, я поднялась на свой второй этаж и дернула за ручку звонка-колокольчика.

Так состоялось это знакомство. Мама им заинтересовалась и уже на следующий день уточнила некоторые детали, поговорив со своими коллегами. Володя был бухгалтером в институтском хозяйстве в Горловке. Он совсем недавно приехал из своих родных мест – из-под Владимира и проявил себя как прекрасный работник. На него возлагаются надежды. Кем и какие именно надежды, не уточнялось. В следующий раз окучивать уже окрепшие картофельные всходы поехала я вместе с тетей Машей, прихватив и Марину. Володя снова нам помогал.

В середине сентября я была послана выяснить, не пора ли собирать урожай. Опасалась, что снова появится бухгалтер, но его на этот раз на месте не оказалось. Подкопав несколько кустов, я набрала целую сумку картошки и, на радость всем домашним, привезла её к ужину. Картошка оказалась разваристой и вкусной. Сбор урожая происходил в конце сентября вполне организованно в точно назначенный два этого события воскресный день. Мешки с картошкой увозила на Погодинку к институту, оттуда кто на тележке, кто на спине доставлял сам вешка домой Нашу картошку перетаскивал на Горбатку Володя. Потом он ужинал и пил чай вместе с нами. Это было его первое посещение нашего дома.

С тех пор с регулярностью восходящего солнца он стал появляться у нас, не переставая краснеть, продолжая молчать, но уже все более смело садясь на то место за столом, которое было определено ему при первом появлении. Это становилось удручающе нелепым и скучным. Но мама почему-то так не считала. На кухне из уст соседки Натальи уже не раз слышалось слово «жених», что заставляло вздрагивать другую нашу соседку, Агнессу Иосифовну, которую звала мы «тётя Неся». Однажды у неё на рук даже выпала и с грохотом разбилась тарелка, когда это слово впервые достигло её ушей. Мария Андреевна тоже начала роптать, выражая протест против молчаливого, но решительного гостя. Я просила маму больше не приглашать его, рассчитывая на моё присутствие. Мне не хотелось сидеть за столом вместе с ним в своём родном доме. В конце концов бухгалтер Володя исчез из нашего поля зрения, уволившись, как стало известно, из Горловки, найдя что-то более подходящее для себя в Москве. А поскольку Москва велика и дорог в ней много, то он пошел, очевидно, по другой дороге, от нашей Горбатки удаленной.

30

Осенний урожай на картофельном поле в самом начале сентября 1947 года мы собрали без помощи бухгалтера, вполне справившись со всеми видами этой уже хорошо освоенной нами процедуры. 7 сентября Москва отмечала своё 800-летие. Это был грандиозный праздник, запомнившийся навсегда его участникам. Запомнился он и мне.

С самого утра по украшенным транспарантами и гирляндами искусственных цветов, воздушных шаров улицам двигались потоки людей, направляясь к центру, к Кремлю, к Красной площади. Вечером к небу взлетали фейерверки, а когда стемнело – загрохотали салюты и гроздья разноцветных огней озаряли небеса. В этот вечер наша студенческая компания, как и всегда, приняла участие в происходящем праздновании. Усталые, почти совсем потерявшие силы после нескольких часов хождения по площадям и улицам, мы с Зайкой сидели на скамейке Гоголевского бульвара, когда я вспомнила о том, что мама приглашала меня на концерт, а потом на чаепитие, устроенное по поводу московского юбилея силами профкома. Идти или нет? Идти сил не было, но и домой тоже надо было добираться, а до Погодинки можно было доехать на трамвае прямо от Гоголевского бульвара, и я поехала.

Концерт уже кончился, а чаепитие только начиналось, и меня посадили между двумя аспирантами – Кириллом и Константином. Кирилл специализировался в сурдопедагогике, а Константин в методике преподавания арифметики в школе для умственно отсталых. Эта материя была отчасти мне знакома, и я сразу же сообразила, что его руководителем в научных изысканиях вполне могла бы быть Нина Фёдоровна. Так оно и оказалось. Кирилл неплохо пел и охотно продемонстрировал свои певческие таланты. Но Константин, как выяснилось, пел ещё лучше и прекрасно играл на гитаре. Он тоже не замедлил порадовать присутствующих своими песнями. Это были романсы. Лучше всего получился романс «Гори, гори, моя звезда». Оба эти аспиранта жили в институтском общежитии здесь же на Погодинке в подвальном помещении. С ними вместе жил ещё аспирант-биохимик, который хоть и не пел, но сидел рядом с нами за столом и принимал участие в разговоре. Звали его Юрий Филиппович.

Когда поздно вечером мы с мамой вернулись домой, она сказала, что рада состоявшемуся знакомству моему с хорошими молодыми людьми и выразила готовность как-нибудь пригласить их к нам, не откладывая этого в долгий ящик. Очень скоро вместо бухгалтера Володи за нашим столом на Горбатке появились Кирилл и Константин. В этот День они помогли Нине Фёдоровне доставить купленный ею огромный арбуз, который был прикончен совместными усилиями после приготовленного тетей Машей ужина. После ухода гостей Мария Андреевна восхищалась их воспитанностью и вежливостью, а также умением вести беседу, чем не отличался бухгалтер Володя.

В ту осень папа уехал в командировку на север, а тётя Маша в связи с недомоганием Евдокии Филипповны отбыла в Сызрань. Хозяйство приходилось вести нам с мамой, к чему мы были не особенно приспособлены. Но сразу же нашлись помощники: Константин и Кирилл. Вскоре их стали звать у нас в доме Кирюша и Костя, пение романсов стало своего рода вечерним ритуалом, слова «Гори, гори, моя звезда» были у всех на устах, а гитара, на которой играл Константин, переместилась с Погодинки на Горбатку. Когда он пел, мы внимали ему с восторгом.

Константин не был похож ни на одного из моих знакомых. Он прошел всю войну от Москвы до Берлина, до самого Рейхстага, на стене которого написал своё имя. У него были награды за оборону Москвы, освобождение Варшавы, взятие Берлина; он награжден орденом Красной Звезды Он был ранен и перенес контузию во время обороны одного из рубежей, оказавшись под развалинами обрушившегося укрепления. У него были золотые руки, и он умел делать все. Он был призван в армию за год до начала войны, сразу же после окончания института – Московского пединститута им. Ленина, где окончил математическое отделение дефектологического факультета. Во время войны ремонтировал зенитки, двигаясь на своём грузовике, в кузове которого располагалась походная ремонтная мастерская, вслед за войсками. На фронте был убит его старший брат, а он осенью сорок пятого года демобилизовался и вернулся в Москву. Он стал аспирантом Института дефектологии, а его руководителем назначили Нину Фёдоровну Кузьмину. Родные Кости жили в Смоленской области.

К.А. Михальский, 1947

Весной сорок седьмого года умерла его мать. Вот всё, что мне было известно о нем. Надо ещё добавить, что танцевал он прекрасно и был похож на Сергея Есенина.

Очень скоро Костя освоился в нашем доме, приходил сюда уже без Кирюши, засиживался до позднего вечера. Однажды привел своего приятеля (тоже маминого аспиранта) Петю Тишина. В доме этого Пети Костя некоторое время жил до поступления в аспирантуру. Знакомы они были давно, вместе учились в институте. Тишин романсов не пел, все больше озирался, осматривался. Говорил мало, все больше прислушивался. Был высок, некрасив, с толстыми губами, крупными чертами лица. Противный. И все время казалось, что хочется ему что-то узнать, уточнить, выяснить, Но ни о чем он не спрашивал, вопросов не задавал. Пил чай, причмокивая, сушки заглатывал с удивительной быстротой.

Прошел октябрь, Костя встречал меня около университета, шли вместе домой. Ревдит уже не маячил возле ворот на Моховой. Но по-прежнему много времени я проводила в читальном зале, хотя было радостно думать, что вечером снова увижу Костю. Все складывалось как-то очень просто, и ко времени возвращения Павла Ивановича ситуация окончательно прояснилась: в конце декабря было подано заявление в ЗАГС, и наше бракосочетание, а точнее, регистрация брака была назначена на 20-е января сорок восьмого года. Никаких специальных торжеств по этому поводу не устраивалось. Проходило все буднично, как нечто само собой разумеющееся, может быть, даже неизбежное. Начитавшись романов Гарди, я все размышляла в те дни над проблемой рока, определяющего судьбу человека, никак не связывая это со своей судьбой, а углубляясь в творения древнегреческое трагиков, вчитываясь в софоклова «Царя Эдипа». Плоды филологического образования давали себя знать. Однако результат не был односторонним: в нём заключались силы, помогавшие выстоять. А сил понадобилось много и на последующие годы, и уже на самые первые дни нового этапа моей жизни.

Покинув около трёх часов дня располагавшееся на Большой Конюшковской улице Краснопресненское отделение ЗАГС (отделение Записи Актов Гражданского Состояния), откуда я вышла уже под фамилией Михальская, мы с мужем зашли в маленький магазин возле Зоопарка, где были куплены шелковые дамские чулки, цветной шарф и мужской галстук синего цвета, а потом разошлись в разные стороны: я в библиотеку, он в свой институт. Вечером в кругу семьи ужинали, пили чай с тортом. День завершился.