Текст книги "Меч Шеола (СИ)"

Автор книги: Николай Ярославцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)

Не заметил, как и задремал. А когда глаза открыл над головой увидел свет от ярких звезд, пробивающийся сквозь густую листву. Не сразу и понял. Откуда бы взяться звездам в его тесном укрывище. Но скоро догадался. Выпустило его древо, когда погоня ушла. И лес успокоился.

Дедко Вран! Или его душа рядом ходит. Бережет его глупого.

Сидит на ветке, листьями закрылся, с ночью слился и клоня голову в стороны, глядит на него круглым глазом.

– Кра – к…

Не вран, сам сказал. Но врану пришлось по душе. Кивнул головой и не широко раскрыл клюв, словно улыбаясь.

А где косолапый? Куда унесло непутевого?

И без опаски, иначе бы лес его не выпустил из укрывища призывно проворчал. В ответ услышал не рык, не ворчание, а обиженное бормотание. А спустя совсем немного времени появился и сам бэр и сразу же обрушил на него всю, накопившуюся в его душе, обиду.

–Ну, будет, будет тебе. – Радко и без его причитаний чувствовал себя виноватым. – Я же сказал тебе, чтобы затаился. А ты только реветь горазд.

Вран снова раскрыл клюв, и опять Радогору показалось, что он улыбается, потешаясь над его незадачливым приятелем.

– Узнать бы, что дальше делать будут.

Но Ягодка после перенесенных страданий и мучительного чувства голода остался равнодушным к его словам. А вран, потоптавшись на ветке, повернулся на его голос, взмахнул крыльями и пологими кругами начал забираться вверх.

– Вот и поговори с вами.

А вран все поднимался и поднимался, пока не превратился в крохотную точку.

– Хорошо еще, что есть с кем поговорить.

Ягодка ткнулся мордой в бедро.

– Потерпи.

Взгляд его, не отрываясь, следил за черной точкой.

И вдруг перед глазами все поплыло и поехало. И мир расплылся, превращаясь в черную, с прозеленью, равнину, ощетинившись верхушками деревьев.

А звезды плыли рядом. Казалось, вытяни руку и хватай их горстями и ссыпай в подол рубахи. А рядом никого. Бэр поскуливает далеко внизу, спрятавшись под густыми кронами И сам он тоже там, видится серым пятном рубахи. Да глаза диковинного зверя полыхают огнем на голове диковинного зверя рукояти его меча.

А взгляд бежит над дорогой, высматривая скачущих по ней, всадников. А дальше, за кромкой леса просторное городище. Спиной приткнулось к лесу, а лицом обратилось к реке. Река широкая, от берега до берега глаз еле достает. Бежит вольно, не торопясь, И берега, казалось, совсем на нее не давят.

Городище на пологом берегу пристроилось. А по всему берегу из высокой травы мостки выглядывают. И не те, на которых бабы белье полощут. Широкие. На таких не двое, и даже не четверо мужиков разминутся. А вдоль тех мостков лодки стоят. Высокие, вздернутые их носы звериными мордами на городище уставились. А в ночное небо чищеными до бела жердинами ощетинились. На их озере, которое волхв Вран озерцом звал, таких лодок сроду не видывали.

Другой же город обрывистый, крутой. Навис над рекой, будто любуется ее осанистой красой. А по круче горы клыками в небо вонзились. Радко дыхание затаил. Уж не во сне ли все это видит? Или наваждение навалилось?

До городища, подумалось, даже конному пути не меньше двух дней. И то если коней не жалеть и в стороны не сворачивать. К тем малым городкам, которые и днем сквозь деревья не угадаешь. Дорога же путанная, извилистая. Наткнется на овраг, по дну которого бежит, шурша песком, еле заметный ручеек. И вильнет, огибая его, в сторону. И тянется вдоль оврага, пока не нащупает ровную дорогу. И снова бежит дорога к городищу, пока не утонет в непролазной дрягве – болоте. А через дрягву не только конному, но и пешему не пройти, если не знаешь тайной тропы.

Но эти знают куда идут. В том городище и полон взять можно. И добычу ввозами вывезти. Выбрали поляну попросторнее, и от дороги подальше, чтобы лошадям дать дух перевести. Но костров не жгут. Сторожиться стали. Огонь в ночи даже в лесу далеко видно. А дым разносится и того дальше.

Наваждение ли, нет. Даже подумать не успел. А с глаз поляна схлынула и увидел, что стоит на том же месте, где и стоял. И Ягодка скулит и ногу мордой поддевает. И лапой его сапог скоблит. А сапоги ладные. На ногах ловко сидят. И на ходу не мешают. Со шнуровкой вдоль голяшки. Их еще дедко носил, а теперь ему донашивать. Оттолкнул его коленом. Но разве оттолкнешь такого? А ворон – птица уже на ветку мостится. И глядит на него вопрошающим блестящим взглядом. И будто спрашивает, все ли он, Радко то есть, разглядел, что увидеть хотел? Будь здесь старый волхв, он бы уж со всем сумел разобраться. А у него только холод по спине пробежал. И на лице холодный же пот выступил. Густой, липкий. И противный. Как ночью бывает, когда сон дурной увидишь. Или когда заговор не так скажешь. Или с мысли собьешься ненароком. Так не было же ни заговора. Даже малого заклинания говорить не думал. Словно чужим глазом все видел.

– Кра…

Вран, вытягивая шею, кивнул головой.

«Ин ладно. Явь ли, наваждение, день то покажет». – Успокаивая себя, прошептал он, доставая из котомки то, что в ней еще оставалось. Отрезал кусок мяса ворону, порубил его ножом на кусочки и выложил на траву подле себя.

– Тебе, мудрый вран. – Позвал он птицу.

Бэр хрюкнул и потянулся к мясу мордой. Оттолкнул его бесцеремонно рукой.

– Тебе тоже осталось. – Усовестил он его, выкладывая кусок побольше. – Обожрешься.

Что осталось, взял себе.

Наваждение все не оставляло его. Медленно пережевывая твердое мясо, заново переживал увиденное. Вроде себя видел сквозь густую листву. И вроде бы и не себя. Не подросток. Не юнец. Муж матерый, налитый злой, зрелой силой стоял среди деревье, задрав голову к звездам и зорко вглядываясь в небо. И не бэр скреб его сапог. Кто – то другой, неведомый и могучий, кто не хочет показывать пока до времени свой лик.

– Кра – а…

Черные блески врановых глаз словно внутрь заглядывать, словно видят все, о чем он думает.

Или все, что случилось с ним сейчас, ребячьи домыслы, которые одолевают нередко человека в ночном лесу? Окутывают колдовским сном, тревожа душу неясными видениями. То леший разбалуется, играя разумом, чтобы его заветные угодья лишний раз не побеспокоили и топором по лесине безбоязненно не махнули. То кикимора пугнет. То мавки, девки беспутные. В воде заплещутся, дразня душу своей дивной, немеркнущей красой. Да мало ли в лесу такого, о чем и помыслить страшно. А на мавок тех, девок проклятущих, раз как – то и сам набрел летним погожим утром. Вылезли из воды, чтобы понежиться в утреннем мягком тумане. Увидел их и сердце захолонуло. А они заметили его и ну руками махать, к себе подзывая и дразня взгляд бесстыдной наготой. Так бы и сгинул он, если бы не поняли, что мал он еще для грешного дела, даром что ростом вытянулся чуть не в сажень. Рассмеялись, озорно поводя в его сторону глазами, да и порскнули в воду. Но долго еще виделись ему их манящие глаза, их дразнящие губы. Дома же, когда рассказал все врану, заставил его волхв говорить заклинания от мавьего колдовского сглаза, пока язык не при томился. А то бы ходить ему на то клятое болотце без конца, пока бы усы на губе не пробились. А как пробьются… Но об этом даже подумать страшно.

Да и кикимора, даром что сучок сучком, тоже до мужеского звания охоча, строго выговаривал ему Вран. Леший, он кто? Рогулина сухая. Телом хоть и велик и выглядит дикообразно, но из себя не видный. И редкая на него польстится. И хоть говорят в их народе, что с лица воду не пить, но и с утра до ночи на образину глядеть тоже не велико счастье. Вот кикимора. Как приглядит кого ликом поприглядней, так сразу и тянет его к себе в хляби болотные.

Так, что если и есть тут колдоство. То лучше его не бередить. Не тревожить нечаянными помыслами, не шевелить неловким словом. Будет на то божья воля, само все явится и само все покажется.

Бэр от съеденного куса только раззадорился и, оглядев тусклым взглядом пустой мешок и пробормотав что-то мало понятное, но не очень лестное Радогору, скрылся в лесу. Ворон же взлетел на нижнюю ветку и подремывал там, совсем по стариковски время от времени открывая глаз.

– Ягодка, далеко не уходи. Скоро пойдем.

И сам задремал. В укрывище под древом сон не в сон. Над головой земля висит, корневища со всех сторон, будто лютые змеи, в лицо смотрят. Не укрывище – домовина.

Прогнал сон и поднялся на ноги, преодолевая усталость. Пешему за конными не угнаться. Хорошо бы в то городище, почему – то верилось, что там оно и стоит, где увидел, первому добежать. Рыкнул призывно, чтобы не подумал прожорливый бэр, что не бросает его. И зашагал прямиком через лес, удерживая в памяти дорогу. Ворон проследил за ним круглым глазом, оторвался от ветки, взмахнул крыльями, перелетел на его плечо и снова закрыл глаза, погружаясь в дремоту.

Лучше плохо ехать, чем хорошо бежать. – Невольно пошутил он.

«Не захотел его дедко одного оставлять. – Подумал он, и приподнял плечо, удобнее устраивая ворона. – И бэр – отец провожатого дал. Ну и ладно. Дорога веселее будет.

Глава 4

Путь до городища оказался не из простых. Другого слова Радогор выбрать так и не мог. То, что в наваждении да сверху казалось гладким и прямым, в действительности оказалось дремучим лесом и непролазной дрягвой.

Даже вран, отоспавшись в волю, сорвался с его плеча и поднялся в небо, чтобы, как понял. Радко высматривать для него дорогу. Продирались через колючий ягодник и густой орешник, забравшийся между деревьями. Спускались в темные овраги, творя обереги от тем ной силы. Неизвестно еще кто поселился там, сплетя для себя логово в густых кустах, через которые и ручей с трудом находит себе дорогу.

Творил перед черной дрягвой заклинания, уговаривая и увещевая кикимор, чтобы пропустили через болото безвредно. А как – то, сразу на другую ночь, наткнулся на водяного. Сидел тот, отквасив непомерное брюхо. Покачиваясь на высокой кочке и с любопытством взирал на них. Зеленая борода отродясь не чесана. В волосьях лягухи и пиявки приют нашли. Голая голова листом, как шапкой прикрыта. И круглыми глазами хлупает.

– Хлуп – хлуп.

Толстые губы шлепают, словно проглотить их собрался.

Страх!

Был бы один, непременно бы обмер. А раз не один, пришлось бодриться. А как не бодриться, если Ягодка подскуливает и за его спину прячется. И в саму трясину толкает. А вран над головой у водяного крыльями хлопает. У водяного руки хоть и тонкие, но хваткие. Растопырил лягушечьи пальцы и норовит птицу за ноги схватить. Брюхо туда – сюда по коленям катается, а в нем вода плещется, хлюпает.

Не вран, так давно бы уже загадками засыпал. Охоч он до них.

– Дедко, а дедко водяной. Пропусти, укажи, сделай милость. Дорогу. – Чинно проговорил Радогор. От страха и заговор – наговор забыл.

Кикимора хоть и скандальная, вздорная и норовистая, но, как не смотри на нее, женщина. И жалостлива же бывает по – женски. Случалось и сама из болота на твердую землю выводила. Этот же одичал в одиночестве. Не мыт, не стрижен, среди змей и лягух прозябая без человеческого слова. Куда же к людям с рыбьим хвостом выберешься?

– А я тебе на обратной дороге гостинец занесу.

Катится к нему, покачиваясь болотная кочка. Хлупает круглыми зелеными глазищами водяной и помалкивает.

Ворон на соседней кочке примостился и ждет, когда чудище болотное ближе подплывет. Дождался и гаркнул во все горло. Басовито и требовательно.

Водяной был не мало удивлен такой дерзостью. От неожиданности нижняя губа до колен отвесилась. Да и плюхнулся в воду. А по воде пузыри покатились. Радко терпеливо ждал, когда страшилище снова взгромоздится на кочку. Водяной вынырнул, длинной струей выдул воду из себя и на удивление легко и проворно прыгнул на нее, как на лавку сел.

– А не обманешь? Принесешь гостинец?

– Чем хочешь поклянусь. – Радогор даже для большей правдоподобности глаза выкатил.

– Ну, гляди мне. Не обмани. А то у меня суд короткий.

Не для него говорил, догадался Радогор. Для врана, который не спускал глаз с водяного.

У самого края болота вода до колен не достает. И Радко подстрелил, отбившегося от стада подсвинка. Подсвинок не заметил, как стрела в бок, чуть дальше левой лапы воткнулась. И пискнуть не успел, как умер. А Радко тут же, у болота, бережно вырезал стрелу, потом отрезал одно ухо и бросил, широко размахнувшись, в болото.

– Тебе, берегиня Кикимора!

Затем так же ровно отрезал и другое.

– А это тебе, дедко Водяной, за то, что мешать на м не стал, не путал след болотом.

Темная кровь брызнула на землю.

– А это тебе Отец – Бэр.

Перевязал, стянул петлей лапы и перебросил подсвинка через плечо, как плечевую суму. Ягодка не сводил с подсвинка глаз. А взгляд жалобный, умоляющий.

– От болота уйти надо. А то вдруг обидели, обнесли кого. – попытался урезонить его Радко.

И юный бэр смирился. Плелся рядом и бросал на добычу оценивающие взгляды, гадая и рассчитывая хватит ли ему перекусить. А ну, как мало достанется. Вран, это бэр знал наверняка, мясо мимо рта не пронесет.

Но остановился только тога, когда солнце свалилось за полдень. В лесу прохладно. Идешь и не устанешь. И времени не замечаешь. Поэтому и остановился, когда плач бэра слушать стало уже не было сил.

– Перекусим наскоро и снова в путь. – Предупредил он бэра, сбрасывая с плеч поклажу.

Надрезал тонкую шкурку по животу. Отвернул края на стороны и распахнул брюшину. Малец тут как тут. Готов с ногами, если бы получилось, туда залезть. Лаком до требухи. Вырезал нежную печень и теплое еще сердце, на остальное махнул рукой.

– Забирай.

Разрубил мясо на куски и уложил, прежде завернув мясо в широкие листья, в мешок.

Можно было не тратиться на слова. Бэр зажал тушку в зубах и скрылся за деревьями, чтобы в одиночестве насладиться долгожданной трапезой.

Порезал печень и сердце пластами и поделил поровну.

Тебе, мудрый вран, если ты не дух.

Присыпал сою долю солью и проглотил единым духом. Горе горем, а на голодное брюхо долго не наратишься. Вран ел не торопясь, храня достоинство. Прижимал печень лапой, рвал клювом и забрасывал нежное мясо в горло, запрокидывая голову. Потом сидел, словно прислушиваясь к чему – то или размышляя, куда упало мясо. А затем снова рвал мясо, глотал и опять прислушивался…

А на бэра посмотреть, самому кусок в горло не полезет. Будто сроду не едал. Чавкает по свински, давится, кашляет и все толкает в брюхо, и толкает кусок за куском. Сбросал все, как в печь. И снова со скорбью смотрит на него.

– Терпи теперь до вечера. Иначе в сон бросать начнет.

И, не смотря на мольбы и стоны, вскинулся на ноги. Косолапый обиженно всхлипнул, запрыгал на передних лапах. Но Радко ушел, даже не обратив внимания на его скорбь. И бэр обреченно потащился следом, бросая завистливые взгляды на ворона, который снова утвердился на плече Радогора и подремывал, ничуть не заботясь, о тех страданиях, которые выпали на долю бедняги бэра.

Поздно вечером, уже при звездах доели подсвинка, а леса конца края не было. Мясо к тому времени потемнело, из него сочилась бурая жидкость и немного припахивало, и Радко судорожно проглотив несколько кусочков. Остольное ножом резал на мелкие кусочки и с руки, кормил врана.

Ягодка, отведав требухи, к мясу был равнодушен. Но уловив восхитительный запах тухлятины, торопливо проглотил свою долю и отправился в лес, чтобы насладиться ягодами. А если повезет, то порадовать себя и муравьями. Или орешками. Его приятель был все – таки большим лакомкой. Он уже больше не боялся, что Радогор бросит его одного в этом чужом лесу и мог позволить себе исчезнуть надолго. А появлялся всегда неожиданно с веселым блеском в глазах и, оглашая лес, грозным рыком, что на его взгляд было очень весело. Но стоило ему посмотреть на мешок Радогора, как он тут же начинал канючить, стонать, всем своим видом показывая, что желудок его пуст и вообще неизвестно в чем душа держится.

На исходе четвертых суток вран, чем – то обеспокоенный, сорвался с плеча и поднялся в небо. И когда исчез вдруг лес и провалился вниз, а сам он не постижимым образом поднялся над вершинами деревьев, совсем не удивился. Чего – то подобного уже ожидал, когда вран, поднимаясь все выше и выше, обратился в точку, спрятавшись между звезд. Глазам открылась опушка леса. А за ней широкое поле и городище. Не городище, город! Город, каких прежде не видывал, разве только со слов старого волхва слышал о таких. И люди в нем живут беззаботно и без опаски. Лошади тянут к воротам тяжелые возы, люди ходят. В поле работают. Торгуют. И торгуются до хрипоты, до крика. И ведают того, что сама смерть к их домам идет.

А смерть, вот она. Совсем не на много опередил ее Радко. Хоть и шел прямо, не отворачивая от опасных болот, не обходя буреломов и оврагов. Боялся, что не успеет. И пусть не на много, но обогнал вражеский набег. А те не могли пройти мимо, стоящих в стороне, городищ. И теряли время, зоря их.

– Спасибо, Крак. Я все увидел.

Уж не сомневался больше, что своими глазами показывает ему мудрая птица и лес, и городище, и врага. Не хочет старый вран оставлять его своей заботой.

Тусклая пелена с глаз сползла быстрее, чем в прошлый раз, и взгляд очистился.

– Ягодка, спешить надо!

Сказал строго, чтобы бэру спорить и на ум не пришло.

И бегом, никогда еще столько бегать не приходилось, как сейчас, когда всех родичей потерял, припустил к недалекой уже опушке. Ворон летел в локте над вершинами деревьев, а бурый колобком катился за ним, жалуясь на невыносимо тяжелую жизнь, в которой ни поесть тебе досыта, ни поспать в волюшку. Жизнь его приятель, как и все его родичи, предпочитал размеренную, неторопливую, со многим остановками. И любому бегу предпочитал шаг, хотя при желании в беге не уступал и лошади. Были они, его родичи, только с виду неуклюжи и не разворотливы. Но силища в них была скрыта неимоверная. А кто против их силы в здешних лесах выстоит? Но там где силой взять не могли, брали хитростью. И ловкостью.

Через поле, не обращая внимания на бабьи крики и мужскую брань. Задыхаясь и падая от усталости добежал до ворот. И с непонятной неприязнью подумал, что без опаски, без бережения живет город. За что и поплатится когда – нибудь. Даже стражи у городских ворот не видно. Хотя в их городище и сторожа была, и застава на краю леса, а много ли проку от них? Уснул или задремал страж, не успел прокричать и прогреметь своей погремушкой и не стало рода.

Остановился перед воротами, растерянно водя взглядом по сторонам.

– Тебе чего, парень?

Дюжий мужик бежал мимо, неся на плечах тяжеленный куль, и приостановился, заметив его потерянный взгляд.

– Мне бы из набольших кого… – Хриплым, срывающимся от усталости, голосом ответил он.

Это врановым глазом было близко смотреть, а в явь ночь бежать при шлось и еще от утра отхватить изрядный кус пришлось.

Растерялся от многолюдства. Глаза дурные. Головой крутит. Вокруг люди снуют, перед воротами от народа не протолкнутся. Так это еще и ворота не главные. Главные, так понял те, что на реку входят. А торжища прямо здесь у самых ворот начинаются. И не у ворот, а за воротами. Вдоль улиц ряды стоит…

Никогда не приходилось прежде видеть такого многолюдства. Голова кругом идет. И в глазах рябит. Спешат, толкаются. Говорят громкими голосами. Друг друга перебивают, перекричать стараются. Хоть и ошалел от многолюдства, но все успел приметить Радогор.

– Так это тебе не здесь искать надо. – Мужик рад, что выпал случай дух перевести. – А вон над избами высокое жилье шатровой крышей поднимается. Там и ищи.

– Времени нет. – Замотал головой Радко. Враг набегом идет на вас. Я его не намного опередил. Ворота закрывать надо, дядька.

Дядька ему до переносья не достает, хотя годами зрел. Посуровел глазами и прямо на дорогу тюк свалил.

– Так… родственничек. А не врешь ли часом? Сам то откуда? И почему с медведем?

Вран на плече устроился. Ягодка к его ноге прижался и совсем нелюбезно на мужика поглядывает. А сам успевает носом по сторонам водить. Рыбный запах от реки поймал.

– Радогор я, Радко из рода Бэра. А это родич мой, ягодкой кличут потому, как ягоды любит. От самого окаема иду. Наше городище первым побили. Я последний остался…. – Торопится Радко. Ногами от нетерпения скоблит утоптанную землю от страха за город, словами давится. Спиной чувствует, рядом уже набег. Народ не успеет за ворота уйти, как здесь будут. – следом да рядом шел. Остановить пытался. А как увидел ваше городище, так и кинулся через и болота, чтобы первому успеть. А те дорогой идут. Вам бы, дядька, закрыться скорее.

Говорил громко. Считал, что чем скорее его услышат, тем скорее ворота закроют.

Вокруг народ начал собираться, заприслушивались. Мужик смотрит хмуро, изподлобья. В лице переменился. Мельком глянул на турий лук, на остатке стрел, на рукояти меча, выглядывающего из – за плеча диковинной головой.

– Говоришь, увидел… болотами шел… топями пробирался?

– Времени нет, дядька.

Радко зубы до хруста сжал. Голос бэровым рыком гремит. А камни на мечи гневом полыхнули. Да таким, что мужик зажмурился, закрыл глаза рукой и отступил на шаг.

Услышав гневный голос Радогора, раскрыл рот и Ягодка, показав во всей красе свои зубы. Вран взмахнул крыльями, сорвался с плеча и сделал несколько не широких кругов над городом. И Радко пошатнулся, как от удара березовым поленом по голове. В полный скок уже кони несут. Уж и копья на лошадиные шеи легли для удара. Не останавливаясь. В ворота заскочат. С тревожным криком вран почти отвесно, сложив крылья, упал вниз и сел на плечо.

– Версты две осталось А дальше только поле. – Крикнул он прямо в лицо мужики, нависнув над ним тяжкой скалой. И не совладав с собой зарычал бэром.

Перехватил лук половчее и метнулся в ворота А перед ним Ягодка. Поднялся на задние ноги и уже не юнец – лакомка, грозный зверь застыл в воротах, заслоняя их собой.

– Так! – Решился мужик. – Пропадай пропадом моя головушка. Закрывай народ ворота и вали все на стену. Грозно дело знать выходит. Эй, мальцы, кто на ногу поскорее. Метись за воевой. Не врет, по всему видно, парень.

Теперь уже всем казалось, что слышат они яростный топот и лошадиный надсадный храп. И множество людских раззадоренных голосов. Без скрипа сомкнулись створы дубовых ворот, едва последние успели забежать за стены. Толстенная, в бревно закладуха легла поперек створ. А из – за тына кричали, на смерть перепуганные, люди. Не все успели, как оказалось, забежать в ворота.

– К реке, к реке бегите! – Кричали им со стена.

– Не надо бегать. Здесь я уже. – Кто велел ворота закрыть?

Голос грозный. Видно что привык повелевать.

– Почему лай? Малец напугал?

Набычился Раадко, стянул брови к переносице. И уже не малец перед ним. Здоровенный парняга, вой, отведавший крови стоит перед миром. Оскалил зубы по звериному, того и гляди захлестнет злоба и лежать тогда воеводе с порванным горлом и изломанной спиной.

– Зри сам, воевода! Крак…

Ворон поднялся бесшумно с плеча и проплыл над городом, сделал круг и направился к лесу. Радогор почему – то был уверен, что и воевода увидит то, что открыто ему. На то он и воевода. А он, не дожидаясь, заторопился.

– Люди те по другую сторону леса живут, за самым дальним окаемом. Городищ не строят, хлеба не садят. Живут со скота, а более того набегами и разбоем.

Побледнел воевода. Не надо уж теперь и враньего глаза. Без него все видно. Вываливаются из леса конные десятки, устремив копья к городу.

– К мечу!

А люди уже без приказа торопятся на стены. Вражеский набег на одни м отбивать. Бегут со всем, что под руку попалось. С копьем, с рогатиной. А то и просто с топором. Зашумели и на реке. Кто лодку с берега отталкивает. Кто парус поднимает. Радогору со стены хорошо все видно. Но не видит. На бегу кинул стрелу на тетиву почти не выцеливая, кинул ее в набегающих всадников, едва взбежав на стену по крутой лестнице. Прямо в раскаленное дикой скачкой лицо, под толстую кожаную остроконечную шапку. В затуманенный азартом глаз. Гнется, стонет в его руках турий лук, выбрасывая стрелу за стрелой. И ни одна мимо не прошла.

– Духи матери – земли, духи отца леса… – Шепчут бескровные от ярости губы. Не той ярости, которая слепит глаза и туманит сознание. Другой, холодной, всепоглащающей. И беспощадной. – к вам взывает последний из рода бэра. Пусть же могилой станет им этот берег…

Воевода на стене рядом с парнем. И парнем ли. Лицо бледное. Скулы затвердели. Нос обострился. Слышит его свистящий шепот и жутко делается ему от его слов старому вою. Уж не волхв ли? Молод, однако, для волхва. А глазом ворона смотреть заставил. И стрелы мечет, как ни один человек метать не может. За пальцами не уследишь. Его тул, битком набитый стрелами, перехватил и не заметил. И каждая стрела летит в самое око, под бровь. Или в оскаленный рот.

…Пусть не найдут их души обиталищей родичей их, и да будут их души вечно скитаться, не зная покоя, стеная и плача.

Страшные слова! Не ему, не воеводе сказаны, а кровь в жилах стынет. Страшнее самой лютой смерти те слова.

…молю вас, духи моих предков….

И ярится земля. Мелкой дрожью трясется. В трещины рвется. А парень все шепчет и шепчет. И стрелу за стрелой, так что лук его стоном стонет. Лук же такой не каждой руке дастся.

Слова все злее и злее. Кони носятся по полю…

…Заступи им пути лес – отец. Не дай уйти погубителям твоего рода. Тебе эта кровавая жертва, коей давно не видел ты. Тебе их живая кровь. Клянусь, пока жив буду…

Уши бы заткнуть, чтобы не слышать его слов. Обезумел от горя парень. Голову потерял. Себя не помнит.

Не хотел воевода, но невольно отодвинулся в сторону, благо места на стене хватает. Откуда только слова у него берутся? И про кровавую жертву помнит. Уж и поминать забыли, а он промолвился.

Ворон рядом с парнем на тыне пристроился. Глядит безбоязненно вниз, да еще и щурится. Тут же родич его, бэр, толчется. Пасть раскрыл, словно улыбается.

А лес и правда, словно услышал его слова про кровавую жертву. Зашумел, закряхтел, спеша откликнуться на просьбу. Трещит земля вокруг города, по за тыном. Колется, рвется земля. Ширятся трещины. И вдруг непостижимым образом наползают друг на друга, сходятся со страшным грохотом вместе. И дыбятся горой вверх, сметая все, что есть на ней. А потом прорывается дым и бьет огонь из под земли в самое небо. Разливаясь по небосводу огненными всполохами. До врат городища еще ни один не добрался. Ни стрелой не дотянулся, ни копьем не достал.

Парень и сам с бэром стал схож.

С волхвами, если только сам не настоящий волхв, так бывает. И не волхв он. Колдун, коих приходилось видеть их воеводе в дальних землях, которые на полдень лежат. Будто разум они теряют. А Радко и впрямь словно обезумел. Вся боль, вся ярость, вся скопившаяся в нем ярость вырвалась наружу, раздирая разум на части. Спроси, и сам не сказал какие слова из памяти выбирал, какие каленые с его языка рвались. Видело око, что творили его слова, но остановиться уже не мог. И не хотел.

– Вам их кровь! А мне отмещение.

Бросил лук под ноги. В руке появился меч. Камни в рукояти горели, слепя огнем. По узорчатому лезвию перекатываются волны тяжелого холодного света.

– Крови!

Повис над стеной его крик. И не крик. Рев бэрий. Не раздумывая прыгнул с многосаженной стены вниз, в гущу сбившегося у стены набега. Поняли они, что под стеной трясти и плеваться огнем земля, и сбились все здесь.

Вран его тоже что – то прокричал на своем, враньем языке. И слетел вниз. Заметался, закричал над головами врагов.

Убился! – Ахнули на стене.

Но нет, не убился. Упал, присел и перекатился через голову. И вот уже узкий его клинок, который и мечом разве, что в шутку назвать можно было, полыхнул над его головой. И с колена провел мечом перед собой. Меча не видно. Полыхнул и исчез в круговерти всполохов, орошая землю кровью. Только камни в глазах диковинного зверя от жадности горят. Только камни в глазах диковинного зверя от жадности горят. Не по нашенски скор на руку парень. А его меч творит немыслимое. Исчез меч с людских глаз. А вместе с мечом исчез и его хозяин. Только размытое, чуть заметное, пятно разглядел воевода на том месте, на котором только что стоял этот пришлец.

И снова по телу воевода прокатилась дрожь.

Одно слово, колдун.

Его медведь, которого он на свой лад бэром зовет, кубарем скатился по лестнице, ступеней не замечая. И теперь ревет у ворот, стараясь выломить закладень. Должно быть, крепко рассерчал Ягодка, кажется так зовет он своего мохнатого друга, что одного оставил в городке.

Опомнился воевода и сам за меч взялся. Пока бежал, створы ворот распахнулись. А за воротами медвежий грозный рев. Долетел до леса, ударился в дерева, как в стену и откатился обратно, смниная страхом тех, кто уцелел под злыми стрелами и под безжалостными мечами.

Земля успокоилась сразу, как только парень слетел со стены на землю, чтобы не мешать ему. И лес затих, чтобы не задеть его случайно. Молчит в ожидании обещанной жертвы. А жертва получилась щедрой. Парень, поди – т – кА и сам не ведал, что выговаривал.

До леса ни один не добежал. А и добежал бы да не убежал. Глухой стеной сомкнулся лес, услышав забытые слова. И что удивительно, все забыли, а парень этот упомнил язык, коим с землицей родной, с лесом, со всем, что водилось на земле щуры – пращуры говаривали. И жутко, и трепетно воеводе стало. Да и ему ли одному? Пока мечами и топорами под стеной махали, не до того было. А как остановились, вот тогда жутко стало.

А парняга, нечаянным случаем их город уберегший, по среди побоища стоит и на меч опирается. И вран его, диковинная птица, с плеча окрест себя зрит круглым глазом. И грозный бэр, как собачонка дворовая что – то ему выговаривает. Кровью парень залит, пальцем ткнуть некуда. Взгляд пустой, отрешенный. Гладит мишку рукой по могучей шее, по широкой спине, на которой выспаться можно и сам того не замечает. Но рука не дрожит. А многих, и постарше его, после такой крови не дрожь пробирает, а трясет так, как он только, что землю тряс.

А воеводу, и не только воеводу, любопытство разбирает. Если по лицу и по ломкому голосу судить, юнец. Но телом просторен и крепок. Но в остальном… любой град такому волхву, а паче того, воину врата свои распахнет. Еще и с поклоном встретит.

– Сколько же годков тебе, отроче. – Спросил он не громко, так, чтобы только Радогор и слышал.

И сбился, смешался под его холодным и совсем не юношеским взглядом.

– Годы ныне не зимами меряются.

И то достойно ответил. Зрело.

Хотел отвернуть взгляд в сторону, но глаза словно повиноваться отказались. Так и тянутся к парню. И сам он стоит рядом с ним, будто других дел нет после набега. Сам Род принес этого парня в город. Даже перепугаться не успели. Вои сейчас отлавливают тех, кто уцелел. Перед городскими воротами земля ровная. Только дымится и почернела местами. И не подумаешь, что совсем недавно вздымалась она горами, зияла бездонными трещинами и плевалась огнем и дымом.