Текст книги "Меч Шеола (СИ)"

Автор книги: Николай Ярославцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Глава 8

Ратимир появился в воинской избе, надеясь найти Радогора там, уже затемно. Один из воев, которому надо было заступать на дежурство в самую поганую стражу, не зря прозванную собачьей, поднял голову и, что – то невразумительно пробормотав, так же неопределенно махнул рукой на двери.

Ратимир вышагнул за порог и нос к носу столкнулся со Смуром, который поднял на него вопросительный взгляд

– Там… – Ответил он на немой вопрос воеводы и указал кивком головы на караульную избу.

Смур кивнул головой и запустил руку в бороду.

– Какого лешего ему надо лезть в это дело?

Полонянку освободить из неволи, святое дело. Ей детей рожать. А детьми наш язык множится. И сделано с головой. Зверь дикий унес, а со зверя какой спрос?

Ответить на это было не чем. Все так. Но все же, пересемы воеводу донимают.

И Ратимир добавил.

– Воин – волхв. У него свой путь и только он знает, а может и не знает, куда идет и что делает. Боги ведут их.

И с этим не поспоришь.

У караульни, показывая служебное рвение, караульный закрыл им дорогу копьем и строго спросил.

– Кого еще носит в такое время?

Воевода ругнулся в сердцах. Слишком много свалилось на его бедную голову в один день. И еще этот…

– Или глаза заспал?

– Заспал, не заспал, а спросить должен. Радогор так распорядился.

Воевода вовсе опешил, настолько неожиданным показался ему ответ. И снова выругался, длинно и вычурно.

– Ты видал такое, друг Ратимр? Воевода им уже не указ. Им теперь Радогор за воеводу.

Караульный смутился.

– Прости, сударь воевода, если обидел. Дело тайное. Радогор даже своего бэра от греха подальше в лес отправил. А его птица, как на шатер забралась, так и сидит там и по сторонам глядит. Он же сам над девкой той, полонянкой волхвует.

Гнев воеводы понемногу улегся.

– Ин ладно. Гляди дальше. И смотри у меня, построже спрашивай, чтобы глаз какой не углядел.

Широко, по – хозяйски распахнул двери в караульню, наклонил голову и зашагнул в низкий проем. В караульне густой полумрак затаился в углах. Свет только в центре, над столом, от фитиля, что чуть теплится в масляной плошке.

– Двери притворите. Сквозит. – Услышали они озабоченный голос Радогора. А затем на свет выступил и он сам. – Спит. Пришла в себя, водицы с кислой ягодой, Неждан принес, испила, а теперь спит. Настрадалась, скажу я вам, судари мои.

Ратимир, понимающе, закивал головой.

– Как и меня, иглами колол?

– Девицу – то? Как можно на девичью наготу глядеть? – Возмутился Радогор и густо покраснел.

Воевода в такие мелочи лезть не собирался. Волхв, он на то и есть волхв, чтобы человека, пусть это даже девица, ставить. Его другое волновало.

– Распросить успел кто она и откуда? – Спросил он. – уж если грешить, так хоть знать за что.

– Княжна Владислава. Князя Верхних земель дочь. С объездом шли, а на них врасплох напали. Князь же с малой дружиной шел. Да и не дружина, а так с десяток воев, больше для почета нежели безопасности ради. Кто же в своей земле сторожиться будет? Вот и посекли их. А княжу полонили. Польстились на девку.

Воевода крякнул, цапнул рукой бороду, и встретил предупреждающий взгляд Радогора. Закрыл рот ладонью и плюхнулся на лавку.

– Ну и удачлив ты, Радогор! – Смур и не пытался скрыть свое удивление. – Вовремя угадал. И бэра с Охлябей вовремя отправил на их лодию. За дочь Верховского князя и впрямь стоило рискнуть. Долго ли спать будет?

– Думаю, раньше утренней зари не проснется.

Ратимр, да и Радогор тоже, догадались, что воевода за всем этим разглядел очевидную выгоду.

– В мужское платье обряди. Или так в лохмотьях своих и спит? Княжна, что ни говори…

– Переодел. Неждан из дома свою рубаху и портки принес. – Ответил Радогор. И дбавил извиняющее. – Я воев из избы выгнал и заходить не велел. Лето. Ночи теплые. Перетерпят.

– Плачет? Или как?

– Сухие глаза. Все слезы выплакала. – Тихим, изменившимся до неузнаваемости, голосом ответил Радогор. – Зря я им волю дал! И Гольма, Секиру эту поганую надо было псам бросить… чтобы кости его растащили по лесам и оврагам.

И воевода заметил, как потемнел Радогор лицом.

– Ты воин. – Так же тихо напомнил ему Ратимир.

– Зато они тати! – Радогор неуступчиво поджал губы, а его глаза сверкнули ненавистью. – Пойдемте, господа мои, чтобы сон ее не тревожить.

И подхватив их под локти, увлек за порог.

– И то верно. – Соласился Смур. – После сна и глаза по иному на божий свет глядят. А завтра, крадучись, на мое подворье ее приведешь. Там и уход иной будет, и забота иная. Женка моя, и девки за ней доглядят и досмотрят.

Ратимир, незаметно посмотрел На Радогора и увидел, как тот сразу помрачнел.

– Торопишься, друг мой Смур. Ей не девки сейчас надобны. Волхв! У него одна рука всех твоих девок стоит. Еще и другая есть. По себе знаю. – Помолчал недолго, словно собираясь с мыслями. И покачал головой. – А не приведи бог, дознаются? Воинская добыча. Хоть и подлая, а как не посмотри, воинская добыча. Пусть даже княжна, а все равно добыча.

Лицо Радогора посветлело.

– Я так же рассудил, Ратимир. Поставлю на ноги, чтобы своими ногами ступать могла, а там к Неждану уведем. У него изба просторная, и на отшибе. От людей далеко. Занавесью угол завесим и поживет девица, пока не поправится. А как поправится, так домой провожу.

Слова Радогора, судя по шумному сопению воеводы, – определил старшина, не совсем отвечали замыслам, которые выстраивались в голове Смура. Но спорить он не стал. О его воеводской чести пекутся, беспокоятся, что в воровстве обвинить могут, если полонянку на своем подворье укроет. А уж, как отлежится, так сразу к себе. К тому времени, как и пообещал, северных воев в городе и духу не будет. И не пришлецу безусому княжен провожать. Со всеми почестями поедет княжна.

– И то верно! – После короткого раздумья согласился он. – Ты только бэру, приятелю своему мохнатому накажи, чтобы в город и носа не показывал, пока не уляжется все. Пальцем указать могут. А так зверь и зверь… И что со зверя взять? И сам без нужды на глаза не лезь. Уж больно ты, Радогор, приметный.

– И сколько мне прятаться?

– Завтра к вечеру они эту свою секиру и воев, тобой убитых, на плот и в лодию малую положат во всей воинской справе, соломой и дровами обкладут. А затем вытолкнут ее на середину реки и подпалят ее стрелами с берега. – Пустился Ратимир в обстоятельные объяснения.

– А по реке зачем? – Удивился Радогор. – На берегу нельзя?

– Река их в Ваалхал выведет. – Вместо Ратимира ответил Смур. – Место, где их бог собирает самых отчаянных и храбрых воинов, которые с мечом в руке смерть нашли. А как проводят, так бражничать начнут. И тогда уж мне точно спать придется стоя.

– Опять буйствовать начнут? – Хмуро спросил Радогор.

– Тут уж не запретишь. Чем больше буйства, тем веселее дорога будет их вождю. – Смур окончательно расстроился. И драки будут. И морды разбитые. Я уж запретил к трактиру и близко подходить.

Радогору на месте не стоялось. Прислушивался к каждому звуку, к каждому шороху, которые доносились из раскрытых дверей. И с трудом удерживал себя рядом с воеводой.

Его беспокойство не укрылось от воеводы.

– А справишься ли? – Спросил он, кивнув головой на двери, через которую с трудом пробивался тусклый, еле заметный свет. – А то я за бабкой Опаленихой велю бежать. Она хоть и телом безобразна, – дитем малым с крыльца скатилась горб от того крыльца отрос, и ликом не приветлива, но и заговоры разные знает и травы знает. А прижмет, так она и дитя примет. Народ ее боится, и вслед плюет, но когда беда в дом придет или зверь лесной кого поломает, так сразу к ней с поклоном. Яичек с д. жину, маслица в узелке, сметанки. редко кому откажет. Я и сам ее не один раз кликал, когда раненого домой приносили.

Радогор слушал его в пол – уха, изобразив на лице внимание, но сам думал о другом. И задал совсем уж непонятный вопрос.

– Скажи, Ратимир, а что будет, если та Секира до своего Ваалхала не доплывет? Тогда что?

– Ваалхал для тех, Радогор, закрыт, кто без меча погиб. А Гольм секиру в руке держал… А тебе зачем?

– А ну, как река не примет? Или повернет не туда? – Упрямо гнул свое Радогор. – Тогда, как бражничать будут?

Ратимр вскинул на него быстрый и острый взгляд. Смур же, который уже отошел от них на несколько шагов, услышав их разговор, вернулся.

– Я к тому, что не могут их чествавать боги. Не к чести это такому вою, как Гольм.

И не дожидаясь ответа, скрыдся в караульне.

– О чем это он? – кивнул на двери Смур.

– Молод. А по молодости своей не знает еще, что такое воинская добыча. – неохотно отозвался Ратимир, которому слова Радогора показались тоже странными. – Пошли, сударь воевода. У Радогора нынешней ночью и без нас хлопот, полон рот будет. У девицы этой, княжны, значит, сейчас не тело, душа страдает. Бабье тело. Оно что? Оно, как тесто. Чем больше месишь. Тем крепче и задорней делается. А душа? Эта же совсем девчушка. И если опоганили. То и рассудок потерять может за всяко просто. Баба и та не всякая позора вынесет.

Не Смуру говорит Ратимир. Слова в ночь бросает. До воеводы только обрывки слов доносятся. Но он и так не слушает, переживая заново все то, что с ним приключилось за день

«А парнишка то наш, – Мысль неожиданно вильнула в сторону. – В городе прожил всего – то ничего. А будто два – три года прошло. И лицом огрубел, и глаза построжали. Даже ходить иначе стал. Словно не человек, зверь матерый идет. Веткой не хрустнет. Листок не пошевелит И если бы не юношеский пушок на лице. Зрелый вой. И отпустить такого жаль… А удержишь как? Каждое лихо к нему липнет».

Не один уж раз об этом думал, но ничего не придумывается.

Идет, не глядя под ноги, брынькает губами

Остромысл, черная душа, давно бы нашел ответ на такой простой вопрос, а он уж голову сломал, а так до края и не добился. И то, не Остромысл он. Ему за рукоять меча проще держаться.

Сколько дней бъется, а в голову ничего не лезет.

В улице сторожа, заслышав его шаги, деревянными колотушками заколотили.

– Слушай…

А кати оно все, куда катится.

– Будь здрав, Ратимир! мое подворье. – Спохватился Смур. – Чуть мимо не прошел. А то заходи. Опрокинем по чарке – другой. И лавка для тебя найдется.

Ратимир задумался, оглянулся по сторонам и отрицательно мотнул головой.

– Мимо пройду, не обессудь. Я с этим парнем уж все свои дела забыл. Едва глаза продеру, а ноги уж сами бегут. Как собаку на кость манит. Уж больно не прост парень. И все у него выходит само собой. Будто так и надо. И волхвование у него не наше. Пращуров волхвование. Давно забытое. А, может, и еще откуда, что вернее всего. И бой не здешний.

– Мысли, опять же, угадывает и слышит. Я уж и думать при нем боюсь. – Подхватил Смур. – Великая силища в нем затаилась до поры. Страшная силища.

Глава 9

К вечеру на берегу от народа тесно подступиться некуда. Мужи, бабы. Старики и те приползли. По ограде с клюкой до отхожего места дойти не могут, а сюда притащились. Ребятня под ногами путается. Их гонят прочь, а они пищат да лезут.

Но к воде близко не подступают. На берегу только дружина убитого ярла. И те, кого воевода Смур из ямы выпустил. А между дружиной и людом многочисленным на взгорке сам воевода Смур и другие набольшие люди. Сотские, десятские. Здесь же Ратимир. С Радогором тихонько переговаривается.

На воде плот покачивается. На плоту дрова сухие колодцем складены и соломой обложены. Поверх дров тела убитых, ярла Гольма и его воинов, в полной воинской справе. И с надлежащим припасом, чтобы в дороге ни в чем недостатка не было.

Лица воинов напряжены и суровы. Громкими хриплыми голосами вытягивают то ли гимн боевой, то ли песнь далеких предков. А может к своему богу молитву возносят..

Плот качнулся, сдвинулся с места, сдвинутый тяжелыми баграми, постоял и послушно потянулся на середину реки. До зрителей долетел облегченный вздох воинов.

– Опасались, что не примет река. Оттолкнет – Чуть слышно шепнул Ратимир. – Обратно их вернет.

– И что?

– Будут тогда их души метаться бесприютными по свету, пока боги не простят. Или те, с кем они бесчестно поступили. Но и тогда врата Ваалхала будут для них закрыты.

А плот, покачиваясь на речной глади, неспешно удалялся от берега. Воины вздели луки. Вспыхнула, привязанная к стрелам солома и, смоченные в масле, тряпки. Стрелы, оставляя вечернем небе огненный след, взвились высоко вверх. Повисли, рассыпая искры, и со свистом обрушились вниз, на плот.

Вспыхнула солома.

Пламя вырвалось из – под дров. И разлетелось, охватив весь плот, вызвав радостные крики друзей погибших.

Но радость была недолгой. Пламя, сорвалось с кострища. Отделилось от него, отстав от плота и упало… в воду. Только слабые искорки рассыпались над рекой.

Плот же, дойдя до середины реки, остановился. Постоял, словно раздумывая плыть ли дальше, и медленно пошел по кругу.

Крик отчаяния долетел до стоящих на берегу.

Ратимир, стараясь остаться не замеченным, поглядел на Радогора.

И здесь угадал парень. Или нет?

Глаза сошлись в узкую щель, морозной синью отливают. Губы едва приметно шевелятся. А высоко в небе, почти сливаясь с быстро надвигающейся ночью, висит его ворон.

И второй раз стрелы взлетели в воздух. Остановились, будто слета на каменную стену налетели, и посыпались в воду, так и не долетев до плота. Плот же сорвался мс места и, подхваченный крутой волной, стремительно понесся вниз по реке. И опять диво. На реке даже ряби не был, и вдруг откуда не возьмись волна! Взметнула плот на горб, да так, что бревна затрещали, уронила и снова поднялась.

Стрелы посыпались огненным потоком. А сумеют ли они запалить намокшую солому?

А плот летит по воде так. Что ни веслом, ни парусом не догонишь.

Волна же в третий раз подхватила его, подняла на гребне и с треском переломила надвое. Захлестнула водой и успокоилась. И только бревна да поленья, лениво покачиваясь, остались на водной глади.

А на берегу воцарилась мертвая тишина. Даже детвора, против обыкновения, молчала, сбившись в тесную кучку. И только чей – то старушечий надтреснутый голос вымолвил с неподдельным испугом.

– Прогневили они своего полночного бога. Отвернул он от них свой лик.

Смур помотал головой.

Воин воина, пусть даже и врага, всегда поймет.

Опять угадал Радогор. Вот он стоит по другую сторону от Ратимира. Губы поджал, стиснув кулаки, и в глазах мстительный блеск. Словно и не боги покарали ярла. А он сам разломил плот, как краюху хлеба. И холодом от него наносит, хоть кутайся.

Взрыв отчаяния потряс души северных воинов. Не было еще такого не при их жизни, не на памяти, да, пожалуй, и на памяти их отцов и дедов. Иначе бы, хоть отголоски, а долетели бы. И не просто воина отвергли боги, ярла, о котором скальды поют песни и слагают саги.

Понурив голову и боясь смотреть в лица людей. Они молча, пошатываясь, как от крепчайшего эля, направились к своей лодии. А люди все не расходились, не сводя глаз с того места, где река поглотила ярла.

– Велики же грехи на них, коли подобно камням ушли на дно.

Все тот же старушечий голос, определил воевода.

– А другим теперь, как жить? Одной ватагой ходили. Эвон как их сразу всех к земле придавило.

– Жить одно. А умирать без всякой надежды совсем другое.

В голосе и злорадство и жалость. Все перемешалось, как квашня под бабьей мутовкой. Какой бы ни была душа, а все ж душа.

– Теперь уж вовсе одичают, коль узнали, что и умереть им, как все люди умирают, не доведется.

– А, может, и нет. Смерть, она кого хочешь заставит задуматься, когда строго на строго в глаза заглянет, да душу разом и перевернет.

Ратимр повернулся к Радогору, но парня уже рядом не было. Ушел Радогор не попрощавшись и не дождавшись конца.

– А не он ли посчитался с ними за девицу, княжну эту, Владиславу?

«Уж не научился ли Смур чужие мысли угадывать? – Подумал старшина. Глядя на воеводу.

Но нет. Где там. Воеводе в своих бы худо – бедно разобраться. Куда уж ему в чужие мысли лезть. Взгляд потерянный, в реке заблудился. А там бревна и поленья, как стояли так и стоят. Река небрежно к берегу их относит.

Пожал плечами. Де, не мое это дело. Своих через край. А хоть бы и посчитался. Один – бог суровый, как и его полночный край. Какое ему дело до людских страданий. И Тор не мягче норовом. Если только имена не перепутал.

– Куда они сейчас? – Это уже Смур.

– Кто их знает?

– Домой нельзя. Вождя потеряли. Кровью за кровь не ответили. Дорогой мертвых отправить не сумели. И у самих на душе свербит. Полонянку бы в жертву, чтобы бога своего, страхолюдину умилостивить, так и ее нет. Бэр унес. А ну, как та жертва поперек горла встанет? Тогда куда бежать. Не хочешь, так призадумаешься.

Раскорячились мысли в голове у воеводы в разные стороны. Вроде бы и не его это дело. А зацепило. Запутался, как рыба – ерш колючками в неводе. И вперед не пролезешь, и обратно колючки не пускают.

– Вот так, не по нраву придется что – нибудь, пошепчет, почамкает губами и сам забегаешь, милости просить будешь.

Ратимир поморщился.

– Не наговаривай на парня. Ему ли в божьи дела мешаться? – Поморщился Ратимир. – Люди услышат, начнут шарахаться от него. А то и вовсе на костер взведут. Тебе ли этого не знать?

– Я разве со зла? И люди… Да они ему в глаза заглядывают! Девки во сне видят. А бабы, сам знаю, сыновей его именем называют.

И, размахивая руками, зашагал от реки широкими шагами.

А Ратимр постоял недолго, задумчиво глядя на будто застывшую реку, и покачал головой.

– Вот они грехи человеческие. Река и та принять не смогла. Разом почернели от горя. А уж она ли не повидала на своем веку! И смертей без счета, и крови наглоталась. И все не притерпелась.

Радогор уж и думать забыл обо всем.

На столе светец чадит в потолок. Не початая крынка молока стоит. Да пол – хлеба. Пахучего. Ноздреватого.

Едва дверью хлопнул. Княжна дикой серной с лавки сорвалась и в угол спряталась. По стенам лохматые тени заплясли, запрыгали. И не юная девица, зрелый муж вздрогнет, убоявшись нечистой силы. Половицы под ногой утробно вздыхают и постанывают.

– Я это, княжна Влада. Радко… Радогор.

Приглушил голос, чтобы не перепугать еще больше.

Княжна еще теснее в угол вжалась.

Не человек перед ней, зверь дикий. И рог на голове.

– Радко я, Радко.

Голос ли признала, лицо ли на свету разглядела, робко вступила из угла присела на краешек лавки. Лиц в беспамятстве не разглядела, а голос знакомым показался. Молодой, напевный. И не рог у него на голове, меч за спиной… Цветами лесными на всю избу напахнуло.

– Волхв, а с мечом ходишь.

– Знать, такой волхв. – Смутился радогор, пряча глаза, чтобы не перепугать девицу прямым взглядом. А вдруг, да подумает не хорошо.

– Ела ли уже? – Спросил первое, что на ум пришло.

Но сам видел, не ела. Крынка до краев полна. И хлеб не ломлен, не надкусан. Как лежал, так и лежит. Спросил, чтобы не молчать. Говорить начнет, душа отмякнет. Слово порой не хуже сна излечивает.

– И зря. Тебе есть надо. Путь к Верховью, воевода сказывал, не ближний.

Не принимает княжна рассудком его речей. Все смешалось в нем. И грязный «дракон», и звероподобный ярл, загривок бэра и мрачная изба с лавкой, пахнущей мужским ядреным потом и железом. Да и он. Этот странный парень, которого первым увидела, придя в себя. В кожаном подкольчужнике и с мечом, не по нашему, за спиной, которого похоже никогда с себя не снимает.

– Все, как сон. Черный сон. И такой, что хоть криком кричи.

Радогор, соглашаясь, – что толку утешать, – наклонил голову.

– Если легче будет, покричи. Но лучше не надо. Воев переполошишь. И есть еще те, кому голос твой не надо бы слышать.

В двери кто – то часто застучал.

– А вот и тот, кто тебя, княжна, первым увидел.

Приоткрыл двери и впустил ворона. Ворон важно и чинно, вперевалку, словно передразнивая бэра, пересек, постукивая крепкими когтям, избу. Подпрыгнул и сел на край стола. Заглянул круглым глазом в крынку, перевел его на краюху.

– Кра…

– Краком его зову. – Пояснил Радогор. – А так ли? Он один знает. Не сердится и то хорошо.

Наклонил крынку и налил молока в чашку. Отрезал ломоть от краюхи, искрошил в молоко и размешал ложкой.

– Свежее мясо любит, но где его взять. Времени нет в лес сходить. Но и мимо молочка не проходит. Может и ты, княжна, на пару с ним? и если позволишь, то и я на краешке пристроюсь. А ближе к утру сведу из караульни к хорошим людям.

Влада, осторожно ступая босыми ногами, подошла к столу и наклонилась к врану.

– Спасибо тебе, мудрая птица.

И осторожно провела невесомой ладонью по глянцево – черным перьям. Вран оторвался от чашки, поднял голову и остановил на ней взгляд черных и загадочных глаз.

Как в колдовской омут провалилась княжна, утонула в глубине этих глаз. Летела в никуда, ощущая леденящий холод, млея от страха и восторга. А когда вынырнула, вран уже снова выклевывал из чашки, смоченные в молоке, кусочки хлеба.

Подняла взгляд широко распахнутых и, даже, в темной избе небесно – синих глаз на Радогора и встретила чуть заметную улыбку на детски припухших губах.

– Что – то увидела, княжна?

– Не – е знаю. – С испугом прошептала она. – Словно в омут летела вниз головой.

– Время придет, вспомнишь. Вран не всякому все сразу открывает. Иное и припрятать любит до поры. На то и вран – вещун.

Глаза его отвердели и Влада, безотчетно повинуясь, пристроилась на лавке. Ладонь Радогора легла на темя и так быстро, что и отдернуться не успела. И она ощутила ровное, ласковое тепло, исходящее от его руки. Тело вдруг стало легким и словно забыло о боли. А душа наполнилась забытым покоем и таким же теплом, что согревало ее темя. И совсем уж неожиданно для себя самой потянулась рукой за крынкой. А Радогор уже одной рукой подвигал кружку с молоком, а второй ломоть, – и когда успел отрезать? – хлеба.

– Если позволишь, я и себе налью. Плохое, княжна Влада, все осталось позади. И страшится тебе больше не кого. Мучитель твой мертв. А кто жив пока, так лучше бы им умереть. Они свою смерть видели, а с этим не каждый уживется. – Наклонил голову к врану. – так ли я говорю, дружище?

Ворон поднял голову над чашкой.

«Отец – дуб! Совсем еще девчонка. Из – под Неждановой рубахи кости во все стороны выпирают. Ни спереди, ни сзади. Девицей назвать разве, что в насмешку назвать можно. Личико круглой, носик вздернутый. А вокруг носика конопушки рассыпались, словно кто – то из горсти их выронил. Губешки дрожат. Того и гляди расплачется. И зубы о край чашки брякают. Но глаза и брови! Смотрел бы и не насмотрелся. – Думал он, краем глаза глядя на полонянку. – надо будет лесу гостинец отнести».

Заметила его взгляд и подняла голову над чашкой.

– Из неволи ты меня вызволил, Радогор?

Назвала его по имени и покраснела. Его имя, как река на перекатах рокочет. Аж языку щекотно.

– Вран показал. Ягодка – бэр вынес. Воин Охлябя рядом бежал. Я же другим делом был занят.

Охлябю помяни, а он уж сам здесь.

– Ну да. Он в это время с ярлом тем, Гольмом, на мечах бился. – Прямо от порога выпалил он, боясь, что Радогор не позволит и рта раскрыть. – И пока Гольмова дружина смотрела, как меч Радогора того ярла поразит, Ягодка тебя и унес. Ныне же Радогор ему в лесу велел схорониться от любопытных глаз, чтобы не сведал кто о тайном деле. А так и слов нет… Зверь на девку польстился. А нас же и близко не было в ту пору.

И, выпалив все одним духом, Охлябя, не чинясь, плюхнулся на лавку и потянулся за куском хлеба.

– Не помню…

– А как бы тебе помнить, коли ты в это время на спине бэра будто мертвая ехала.

Что говорит, не понять. Хлеба в рот натолкал без меры и молоком прямо из крынки залил, чтобы хлеб протолкнуть.

– Радогор потом над тобой руками сколько времени водил, чтобы в чувство привести. В рот отвары лил и в нос чем то тыкал. Я уж и ждать притомился. А как глаза открыла и посмотрела на нас ясным глазом, так он снова ладошкой над лицом поводил, чтобы уснула, значит. А он меня из избы выпер чуть не в толчки. Ну и прочих тоже. А за порогом Гребенку на страже поставил..

– Мети, помело. – Поморщился Радогор, бросая на Охлябю сердитый взгляд.

– И не мету я, а говорю, как есть. – Обиделся Охлябя. – Но тут же снова заулыбался. – Пошли, что ли? Ныне Неждан на карауле. Никто не прознает.

Заглянул в пустую крынку и с сожалением вздохнул мелковата посудина. Бережно смахнул крошки со стола в раскрытую ладонь и так же бережно ссыпал их в рот.

– Скажи я кому, что княжну из неволи помогал выручать, не поверят. А потом еще и в мой же избе хорониться…

– А ты не говори.

Радогор улыбался, но глаза его смотрелм на воина предостерегающе. Но Охлябе хоть кол на голове теши.

– А если не молчится, Радогор? Тогда что? Удержу нет, аж язык свербит.

Не слушая его, Радогор легко, как ребенка, поднял за плечи парня с лавки и подтолкнул его к дверям.

– Возле тына держись. Там тебя и месяц не углядит, и сам все увидишь. – Посоветовал ему Радогор. – Княжна Влада, ты за моей спиной держись.

И зябко передернул плечами, чем вызвал явное недовольство Крака, который уже занял свое законное место на его плече.

– А ты, брат вран, поднимись, как выйдем, повыше.

Пропустил вперед Охлябю, постоял, прислушиваясь, и шагнул за порог.

– Неждан, – Тихо позвал он, подождал, когда из – за угла покажется тень. – Стереги так, чтобы казалось, будто мы все еще здесь.

И выругал себя. Под утро голос по реке далеко разносится, а он кричит во все горло. Шагнул в тень, держа княжну за руку и пропал. И сколько бы не хлопал Неждан глазами, найти его уже не мог. Шел Радогор быстро и бесшумно, словно не замечая того, что княжна за ним вприскочку еле успевает. До Охлябниной избы было уже рукой подать, когда его снова затрясло в ознобе. Вдавил Владу спинной в тын, с такой силой, что княжна жалобно пискнула. Ее нос уперся в Радогорову спину, как раз между лопатками.

Не раздумывая, качнулся влево и ударил коротко. Без замаха. Затем еще раз. И княжна услышала глухой стон и звук падающего тела. Затем быстрые шаги возвращающегося Охляби, который убежал даоеко вперед, чтобы оповестить своих о дорогой гостье. А Радогор раскрутил меч кистью и еще одно тело упало ему под ноги.

– Как я мимо пробежал?

Охлябя виновато крутил головой и скреб затылок, словно пытаясь там найти ответ на свой вопрос.

Влада выбралась из – за его спины и ладонью растирала придавленный нос. Взгляд упал на неподвижные тела у ног Радогора.

– Тащи их, Охлябя, за ноги на свет.

– И все таки… – Охлябя, чувствуя свою вину, проследил за ее взглядом.

– Не ты им нужен был, вот и пропустили молча.

– Те, с «дракона», трое…

Охлябя выпер убитых на свет и теперь стоял, разглядывая, их.

– Это они пришли с тебя виру взять за убитого ярла Гольма – Свирепую секиру. – Убежденно сказал он, закончив осмотр. – Но как уследили? Даже вои не знали, кто в караульне скрывается.

– Не важно кто скрывается, важнее что скрывается. А остальное само приложится, если знать куда класть.

Сам иначе думал. Не за ним шли. Поединок был честный, без лукавства. А они вои. За ней, за княжной шли. Жертвой того Одина умилостивить, чтобы ярла принял. И не в последний раз пришли. Из города не уйдут, пока своего не добьются. Следить, выкарауливать будут, пока своего не добьются.

– Не секирой, не мечами, ножами хотели употчевать тебя. И лезвия сажей вывозили, чтобы месяц не высветил. И, правда, зачем секира, когда ночью и из – за угла сподручней. – Охлябя старался говорить рассудительно, как бывалый воин. – Неждан, я за воеводой. А ты этих постереги.

– Думаешь, убегут? – Ухмыльнулся, подходя, Неждан. – Это после Радогора? После его меча долго не набегаешь.

Княжна вцепилась в Радогоров локоть и хлюпала носом.

– Идти сможешь, княжна?

Княжна еще крепче вцепилась в его локоть, решив, что хочет бросить ее одну в чужом городе этот, уверенный в своей силе, парень.

– Дорогу выдержишь?

– И далеко ли собрался? – Услышали он угрюмый голос воеводы Смура, которого поднял Охлябя среди ночи.

– Уходим, сударь воевода. Не серчай. – Спокойно, словно не замечая злого взгляда воеводы, ответил он. – Ребята твои кое – что запомнили. Но ты их не жалей. Гоняй без всякого сострадания и пощады. Охлябе отдай меч, Неждану стрелу. Гребенка же пусть возьмет копье. У них лучше других получается.

Повернулся к лесу и вытянул шею. Грозный призывный рев разъяренного могучего бэра раскатился над городом и рванулся к лесу.

– Тише ты! Город разбудишь.

Радогор пропустил его слова мимл ушей.

– Не за себя боюсь, за княжну.

– Княжну Владу я сам с дружиной провожу!

Воевода говорил, как о деле решенном, а для убедительности еще и рукой припечатал. Сказал, как отрезал!

– Большой дружины ты, сударь воевода, не дашь. У тебя ее у самого по пальцам перечесть… И город как без защиты оставишь? А от малой дружины больше вреда в дороге, чем пользы. Шуму много, а доведись до дела, ее саму оборонять нужно.

Радогор говорил уверенно, со знанием дела.

– И на своем подворье тебе ее не укрыть. Коли начали искать, все равно найдут.

– А ты убережешь? – Вопрос язвительный. Злой. Не привык воевода к возражениям. А с тех пор, как не стало старосты Остромысла и вовсе.

– Уберегу, воевода. Я последний из рода Бэра. – И прислушался. За воротами, ломясь в город, буйствовал Ягодка, поспевший на зов друга. – Вран опасность углядит, родичи помогут. Отец – лес укроет, леший на дорогу выведет, кикимора, и для нее заветное слово есть, от погони укроет.

– Прав Радогор. Напрасно споришь, Смур. – Услышал воевода за спиной спокойный, как всегда рассудочный голос. – Как зрелый муж он все рассудил. Но если хочешь, у княжны спроси. Пусть она сама скажет, с кем пойдет.

А что спрашивать, когда и без вопросов все ясно. Висит княжна на Радогоровой руке, не оторвать. Если только вместе с его рукой.

– И скажет она он лучше нас с тобой, какой город ее укрыл, от гибели уберег. – Добавил Ратимир, понимая беспокойство Смура. – Уйдут они, и эти город покинут. Снова спокойно заживешь. А как опасность минет, так сам в Верховье нагрянешь…

Радогор с облегчением, не сдержавшись, вздохнул. Умел Ратимир вовремя прийти на выручку. А воевода после слов старшины больше не возражал, хотя все еще недовольно сопел, дергая бороду. И самому ему не хотелось огорчать Смура. Встретил его воевода добром, от Остромысла уберег. А если и злится, так не о своей выгоде печется, городу добра ищет.

– Прощай, воевода. Не поминай лихом. – Легко поклонился он. Не обидно хорошему человеку кланяться. – Случись беда, позови. Приду, если жив буду, где бы ни был. Доброту твою помнить век буду.

Не удержавшись, обхватил руками за плечи, и прижал к груди. Смур сразу задохнулся в его руках, чувствуя, как проходит обида.

– Скажи только его братьям, а они уж найдут. – Указал он глазами на ворона.

Подошел к Ратимиру.

– С тобой не прощаюсь, Ратимир. – Сказал он, сжимая руку старшины в своей ладони. – мир просторен, да дороги в нем узкие. Верю… Не верю, знаю, что сведут они нас еще вместе.