Текст книги "Меч Шеола (СИ)"

Автор книги: Николай Ярославцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

– Ловкий меч! – Уважительно похвалил он. – Большой мастер над ним трудился. Но одного понять не могу, зачем он тебе, Ладушка?

– Это мой меч, Радо. – Ответила княжна и с ловкостью бывалого воина бросила меч в ножны. В нашем роду редко появляются сыновья. Потому батюшка, князь Гордич, меня и учил ратному делу.

Радогор посмотрел на нее так, словно впервые видел. А княжна, догадавшись о причинах его растерянности, звонко засмеялась.

– А ты думал, что все уже про меня знаешь? Не веришь, испытай. – И выдернув меч из ножен, мягко, кошачьим шагом, без предупреждения перешла в атаку. – Или забоишься?

Качнулась вперед и со змеиной ловкость направила свой меч в его живот, чуть ниже пупка. Радогор, не ожидавший от нее такой ловкости, едва успел уйти из под удара, откинувшись назад. А она, не давая ему подняться, нанесла новый удар развернулся корпусом, повторяя прием, который испытал на Охлябе, пропустил меч по руку и… меч оказался у нее же по подбородком.

Выпустил ее руку и широко улыбнулся.

– Молодец! И меч верно держишь. И ноги хорошо ставишь.

Зрители, собравшиеся поглазеть на потеху, разочарованно разошлись.

Вели, чтобы ремешки принесли. Перевязь тебе сошью, как у меня. У нож так же, как я носить будешь. И мешать не будет, и всегда под рукой.

Привели их лошадей и Ратимир сам придержал стремя для княжны, но Радогор, словно не заметив, подхватил ее за ста и усадил в седло. Гикнул, разгоняя своего жеребца. Пробежал рядом с ним несколько шагов и прыгнул в седло, не коснувшись ногой стремени. Чем вызвал завистливые взгляды Охляби.

– Сделал круг перед теремом, приучая его к своей руке, и крикнул поскучневшему другу.

– Не грусти, Ратимир. Вырос ты. Тесновата для тебя воеводская кольчужка. Тоскливо, хоть и не признаешься. Тебе с лодейщиками ходить. Большим делом пора заняться, чтобы не засохнуть. А здесь уж верно не заскучаешь.

У Влады глаза горят от восхищения. Горячит свою Буланку.

– Пока жив черный волхв, не будет житья от него Верховью. Туда Радогор рвется. Ты уж здесь сам управляйся, без нас.

Оглянулась на перестук копыт, а Радогор уже в воротах ее поджидает. Разговаривая с Гребенкой.

Глава 18

Копытиха, как и в прошлый приезд, встретила их на крыльце, выглядывая на поросшую травой, тропу. – не соврал, охальник! – Проворчала она, улыбаясь одними глазами. – Приехал.

– Я же обещал….

Радогор выпрыгнул из седла и принял княжну на руки.

– И тебе здравствовать, сорока. Эк железом то увешалась. Говоришь, сбросила с шеи хомут?

– Не говорила еще. – Княжна сделала большие глаза.

– А и не надо. Я и так знаю. – отмахнулась Копытиха и закрутила головой. Вытягивая дряблую шею. – Проказника где забыли? Или медов и ягодок бабкиных не захотел?

– Придет. – усмехнулся Радогор, снимая торока и расседлывая лошадей. – куда он от меда денется? Заигрался должно быть. Вот думаю, матушка, что мне с ним делать. Вести с собой нельзя. Пропадет дорогой. А как оставишь, если не захочет?

– Это уж так. У зверя сердце без лукавств. И душа не покривит. Не как у людей. А вот придет, тогда и поговорю с ним. – И с лукавой улыбкой, поглядывая на того и на другого, проговорила. – вы железо то с себя снимайте, снимайте. Оборонятсья вам здесь не от кого. Разве, что от старухи болтливой, надоедливой. Уже и банька готова. И выскоблена, вымыта до бела. Теперь выстаивается.

– Вот тебе гостинчики, матушка. А это настои и отвары. Что и как пить будешь, и чем ноги натирать вечером скажу. А после и, как готовить их, научу.

– Опять под подол полезешь, срамник? – Не скрывая подозрения, спросила Копытиха. – не дамся.

Радогор нахально улыбнулся и подмигнул Владе.

– Своей волей не дашься, силой возьму.

Влада, которая, как только показалась старухина развалюха, тут же забыла все печали и огорчения, утробно икнула, пытаясь сдержать смех. Не выдержала и Копытиха, и тоже засмеялась.

– А попался бы ты мне, молодец, раньше, годков этак… не скажу. Ну вот, как эта сорока. Уж повертелся бы ты у меня.

И подтолкнула их рукой.

– Бегите уж! я и веников для вас припасла. На любой вкус. И для мягкости, и для силы. И чтобы запах крепче держался. Полынь – трава под полком подвязана, и по всем углам растыкана.

Радогор, смущаясь, опустил очи долу. Покраснела и Влада. Одно дело, когда никто не видит. Другое дело, чужой человек рядом. И что подумает?

– А что ему думать? Он свое отдумал. – Отмахнулась старуха, угадав его мысли. И тихо шепнула княжне. – Ты только, озорница, своему телу воли не давай. Не жадничай.

– Бабушка! – взмолилась она.

– А что бабушка? Или не слышала я, как ты в копне попискивал да повизгивала, пока не рассвело? Баня, она не для писка, девица. Пищать и потом успеешь.

– А для чего же7 – Влада навострила уши.

– Чтобы парня присушить к себе без всяких приворотов. Как увидит твое тело белое да посмотрит на всю твою красу без утайки. Так и присохнет на всю жизнь, не оторвать. И до самой ночи, до той копны заветной, что ждет вас уж сколько дней, будешь ты у него перед глазами стоять. А потом уж, поверь мне, старой, озорница. Так пищать будешь, что в пору останавливать. Поняла?

Влада быстро закивала головой, уяснив не хитрый бабкин совет. И покраснела еще больше.

– А ну, как не утерпит, бабушка?

Старуха окинула ее зорким глазом. – и правильно сделает. Кто же утерпит, когда перед ним такое добро?

– Бабушка!

А Копытиха, не скрывая удовольствия, смотрит в ее багровое от смущения, лицо и давится смехом. И хохотала, пока не закашлялась.

– Какой же в этом стыд, Ладушка, если сам Род иного не придумал. А когда по душе тебе он. Так и вовсе в радость.

– Уж так в радость, бабушка, уж так в радость. Сгорела бы вся и огарочка малого не оставила.

– Видишь? Так и беги, не гляди на меня, старую.

Из бани вернулись красные. Как огонь, счастливые и немного смущенные. Бабка поглядела на них хитро, с прищуром и рассмеялась.

– Я уж думала, не угорели ли? Звать хотела идти. – Сказала она. – Ночь уж вызвездила, а вас все нет и нет.

– Угорели и есть. – Бойко отозвалась Влада. Показывая острые белые зубки. – Оба враз угорели.

И принялась расчесывать волосы, пряча под ними лицо.

Старуха снова развеселилась.

– А что и не угореть, если баня угарная.

Радогор уловил в ее словах тайный смысл и, пряча от нее смешливого взгляда, глаза принялся развязывать торока.

Вот этим настоем натирать, матушка, ноги к ночи будешь. Это по утру, чтобы легче ходилось. А вот отвар… – Подал ей плотно завязанный горшок. – … его пить надо. Боль снимает.

Бабка, разом согнала улыбку с губ, принимала от него горшки и горшочки, внимательно слушая, и принюхивалась. Чтобы уловить знакомые запахи.

– Садитесь – ка вы, ребятушки, к столу. Потчевать буду. – Вдруг спохватилась она. – Гостинцы разворачивать не буду. Наелись вы их у себя в красном тереме. А вкусненьким угощу. Небось оголодали, пока парились?

Не съели. Сметали все, что на столе их ждало. Не разбирая, где вкусное, а где сытное. И Радогор, тяжело отдуваясь, встал из – за стола, не забыв сказать.

– Спасибо за хлеб – соль, матушка.

– И за баню. – Невнятно пробормотала княжна, сонно щуря глаза. – Тоже…

– И за баню. – Согласился, снова краснея, Радогор. – А теперь тебя лечить буду, матушка.

Но старуха вдруг заартачилась.

– Я твоим отваром нашоркаюсь, настоя твоего хлебну…

– Не больше ложки, иначе плохо тебе будет.

– Ну и ладно. – Согласилась, покладисто мотнув головой, Копытиха. – Вы же спать идите, пока княжна с лавки не скатилась.

Услышав ее слова, Влада вытянулась, подставляя себя его рука и скорчила уморительную рожицу, чем развеселила старуху.

– Беги дитятко на ручки. – Со смехом сказала она, глядя на то. Как Радогор легко, играючи. Вскинул княжну на руки. – Знала, плутовка, на что княжение меняла. Ловкая девка. Так то и трех княжений не жалко.

Уж и птицы отговорили, и лес отшумел, успокаиваясь И вран задремал, сидя рядом с ней на крыльце. А она все не уходила с крыльца, глядя на ночное небо. На звезды и что – то беззвучно шепча. Боль после всех отваров и настоев улеглась. Дышалось легко и на душе было спокойно.

– Радо… ну же, Радо! – Краем уха слышит она голос княжны.

– Руки, лада, руки…

– Я так тебе вся, без утайки открылась, а ты от меня вон еще сколько всего еще спрятал. Хорошо, что баня истопилась, а то так бы и жила, не ведая.

– Ладка!

Звенит, щебечет княжна сладким смехом.

– Я ночью проснусь, а твоя рука знаешь где?

– Так ночью спишь, и не знаешь куда она ляжет, эта рука.

– Вот и я спала, и тоже про руку, где она была, не помнила. Пока ты не разбудил. Я же, когда просыпаюсь, лежу себе тихохонько и тебя не бужу.

– Руки, Ладка, руки.

Не трудно догадаться ведунье, куда ее дерзкая рука заползает и что она там вытворяет.

Послышались звуки недолгой возни. И сладкий вздох.

Сломала таки парня, девка. Пересилила.

– Радо, Радо…

Шепчет его имя, словно все другие слова перезабыла.

Копытиха улыбнулась.

– Шепчи, шепчи, сорока. Короток бабий век.

Но на утро не повезло Ратимиру.

– Пусть без нас управляются, как знают. – Решила княжна. Сладко щурясь и потягиваясь. – Венец отдала, гривну тоже. Сами большие уже. А я спать буду. И тебя не отпущу. После бани на сон клонит.

– Не ловко, Лада. Я Ратимиру обещал, что утром вернусь.

– Ты обещал, а я нет. Я вообще, Радо, помалкивала. Потому, что знала…

Но что она знала такого, чего Радогор не знал, узнать не удалось. Ухватилась за его руку покрепче и уснула заново сном младенца. А Радогор полежал, терпеливо дожидаясь, когда она уснет крепче, высвободил руку, наскоро умылся, – после бани и так чистый, – и подошел к избе.

– Сладко ли спалось, молодец? – Спросила Копытиха, лукаво глядя на него.

– Еле глаза продрал, матушка. Я же говорю, спится здесь, как у дедки Врана. – Вставать не хочется.

– Ну, так… баня!

Радогор мучительно покраснел и быстро увел разговор в сторону.

– Я вот что хотел спросить, матушка. В какую сторону идти мне, чтобы на ту черную дрягву выйти? Где мне этого волхва искать?

Копытиха задумалась. Думала долго, основательно. С кряхтением. И, наконец, до чего то додумавшись, взбодрилась.

– Не два века жить собралась. Попытаюсь… В лоб не стукнет. Вечером увидим, где он прячется от людей. Тебя в это дело лучше не путать. Колдовство гольное. А как тебя не путать, если тебе это самому надо?

Поморщилась, поковыряла пальцем сначала в одном ухе, а потом и в другом. И решилась.

– Придетсяутать. Мне самой не обсказать. – И махнула рукой в сторону. – Там болотце есть. Крохотное, но дурное. Чуть ногой ступишь не туда и враз утянет. Ты туда, радо, не лезь, а найти место посуше и зачерпни воды болотной. Лягуху туда пусти, и пиявку добавь. А вечером, когда месяц выглянет мы с тобой поведьмачим. Поищем того проклятого Упыря.

И улыбнулась во весь рот.

– Ты только поторопись, пока княжна не проснулась. Проснется, обязательно за тобой увяжется. А там леса лешачьи вокруг болота. И кикимора наведывается. Хоть и не живет там, тесно ей, – а проведывать, проведывает. А как не приглядывать, сам, Радогор. посуди. Не приглядишь за добром, из рук вырвут. А то и с руками оторвут.

Она еще говорила, а он уже спешил, удаляясь от избушки, на ходу поправляя перевязь с мечом. А заодно пытаясь угадать, зачем ей понадобилась болотная вода, а тем более лягуха с пиявкой. Когда ручей и ключ рядом.

Путь до болотца оказался не коротким. Это Копытиха рукой махнула скоро, а пришлось шагать да шагать, обходя наваленные кучами деревья и непролазные заросли кустарника и ягодников. В одном не обманула, леса лешачьи! Если бы не увидел прежде, прямо бы в лапы корявые угодил. Стоит среди сухих деревьев, – болото близко, корни мокнут, – не сразу и увидишь. И только по глазам угадать можно.

Успел крикнуть.

– Я Радогор из рода Бэра. Без топора пришел.

Глаза настороженные, аж сучья хрустят от недоверия.

Народ Бэра для них вроде, как свой. Лапы утянулись, спрятались между веток и сучьев, а веки закрылись. И попробуй, угадай, где древо, а где леший. Строг народ древний, но не злобив. Напугать, напугает и по лесу поводит, покружит, но чтобы вред причинить, этого Радогор не слышал.

Болото – дрягва открылось сразу. Тиной затянулось, мох шапками из воды поднимается. Кочки травой – осокой ощетинились. Редко – редко, где чахлое деревце из воды торчит.

Подобрался к самому краю, встал на одно колено и зачерпнул воды в горшок. А лягушка сама в горшок вместе с водой залетела. Пиявок же внизу неисчислимое множество. Обвязал горлышко куском, сложенной в несколько раз, холстины…

Так… так… так…

Голос скрипит, как лесина сломленная.

Сидит закорючина на кочке, руками колени обняла и вместо платья тиной обвешалась. Голова пенек, не толще его руки. Нос сучком, а над ним два глаза тоскливых и блеклых от старости.

– Не платил, не сулил, а за добром явился.

Как раз в руку сказала Копытиха.

– Откушать со мной не желаешь ли, тетушка? – С хлебосольной улыбкой спросил он. А что еще ему было делать?

Кикимора фыркнула.

– Нашлась родня, когда не ждали. И как же зовут тебя, племянничек?

–Отец с матерью Ольхом назвали, дедко Вран Радогором….

Кикимора задумалась, мучительно морща лоб.

– Радогор, Радогор… Не помню, не слыхивала.

– Все равно не вспомнишь, как бы не старалась. Лучше присаживайся, откушай со мной. Одному кусок в горло не лезет, а вдвоем так и сухарь проскочит, не заметишь. У меня и мясцо припасено.

Кикимора смотрит с подозрением, подвоха ждет.

– Мясцо у меня, милок, уже зубы не берут, сносились все от старости. Вот сальца бы, так нет его у тебя. А за хлеб спасибо. – иссохшая ветка протянулась к нему длинные пальцы приняли краюху. Долго обнюхивала ее, разглядывала и, не спеша. По старушечьи мелко, принялась ее жевать.

– А где сам то жиешь, молодец? – Утолив первый голод, наконец, спросила она, с любопытством разглядывая его.

– В гости приехал. – Радогор махнул рукой, с зажатым ломтем хлеба, себе за спину. – тут, не далеко. У матушки Копытихи. Может, слышала про такую.

– Как не слышать? Слышала. Обходительная женщина. И приветить, и поговорить умеет. Бывало часто к ней захаживала, а теперь вот не могу. – С сожалением вздохнула кикимора. – Ноги болят. Не доплетусь. Иссохла вся. Сам видишь, где живу.

Голос кикиморы стал жалостливым, на глазах выступили слезы.

– Так и поискала бы для себя место посуше. От воды самая хворь в таком возрасте.

– Перебралась бы, а как? – Мотнула головой на сторону. – А это на кого оставлю? На соседа.

В ее глазах зажегся огонек, а голос скрипел, так, что у Радогора зубы заныли.

– Столько времени оберегала, хранила для людей, а сейчас все бросом брошу? На соседа оставлю? Не доедала, не досыпала и на те вам, дорогой соседушка?

– Плох сосед?

– У – у – у! Не то слово! Норовистый да буянистый, сил нет. Чуть что не по ему, такими не хорошими словами начинает браниться, что хоть уши затыкай. А я хоть и не молода годами, а все девица и мне ли слушать такое? Вступиться за же за меня, сироту, не кому. Как есть одна на всем белом свете осталась. – И снова прослезилась. – Сватался тут один ко мне. Совсем не давно было. И ста лет еще не прошло. Да я отказала. Сучок сучком и ни какой дородности. И на слова не самостоятельный. От слова до слова выспаться можно. Только здесь душой и отдыхаю.

Радогор слушал ее, боясь улыбнуться.

– Сосед тот, часом, не водяной?

Кикимора замахала на него ручками.

– Как можно такое подумать? Водяной, мужчина из себя самостоятельный. Важный и упитанный, даром, что с хвостом. Но и он на днях перебрался в другое место. Сказал, уши больше не выносят и душа не терпит.

Посмотрела на пустые руки и с, надеждой в голосе, спросила, стыдливо отведя глаза в сторону, спросила.

– А не осталось ли у тебя, молодец, еще кусочка? Отдам при случае. От расстройства на еду потянуло. Так скоро из дома убегала, что и узелок не собрала в дорогу.

Радогор с охотой протянул последний ломоть.

– А скажи мне, тетушка, не Упырем ли зовут того соседа?

Стоило упомянуть ему это имя, как у кикиморы чуть кусок в горле не застрял. Вздрогнула и вызверилась на него.

– А ты как прознал про Упыря, милок? – сказала с плохо скрытым подозрением. – По началу казался такой весь из себя. И на улыбке, и худого слова не скажет. Я уж подумывать начала, уж не свататься ли собрался? А он обжился и будто кто телегой его переехал.

Радогор уже почти не слушал ее. только замолчала, чтобы дух перевести, как тут же спросил.

– Долго проживешь здесь, тетушка?

– Сама не знаю. Ушла бы, хоть сегодня, а ноги не идут. – быстро отозвалась кикимора. – А ты зачем это спросил?

– Помочь хочу…

Глаза кикиморы повеселели. Но тут же снова какие – то подозрения заставили ее нахмуриться.

– А тебе зачем это понадобилось.

Почему бы не помочь хорошему человеку? – Улыбнулся он. – Да и дорогу он мне переехал.

– Ну если так, дней пять проживу. А дальше уж не утерплю, убегу. Обратно пойду на муки.

Глаза стали скорбными, тоскливыми. От переполнившей жалости к себе скукожилась, руки соскользнули с колен и безвольно повисли.

– Пожила бы еще. Отогрелась… успокоилась.

Кикимора взвилась над кочкой.

– А тут пропадай все пропадом? Да он, соседушка мой, тут же и межу перетащит, кого хитростью к себе переманит, кого силойй сведет. Или я для него копила да обихаживала? Нет уж, пять дней от силы и побегу. – Выпалила она одним духом.

Радогор поднял левую бровь.

– Меня возьмешь с собой? Может, и помогу чем…

– Выйдет ли? – Кикимора откинула его придирчивым взглядом, не пропустив ничего. Ни крепких рук, ни просторной груди и широких плеч. – Даром, что образина болотная, каких свет не видывал, а силища в нем скопилась непомерная. И вся от злости.

– Так берешь? – Настойчиво повторил Радогор.

– Ан быть по твоему. – Решилась кикимора. – Только я, милок, напрямки побегу. Перевозишься весь в дрягве.

–Отмоюсь. Не та грязь, что на платье.

Кикимора поскребла затылок.

– Правда, есть и другая дорога. Посуше… А потом все равно через дрягву. – И нерешительно спросила. – А, может, и мне с тобой к Копытихе наведаться? Давно не виделись. Наверное думает, что и померла уж. Сколько времени не забегала. Ты как посоветуешь? Вечером посидим на крылечке, посудачим…

– Коли охота есть, почему не навестить? – улыбнулся Радогор.

– А, так и быть. Уговорил! Сбегаю на денек. И И нетерпеливо проворчала. – Ты у воды то долго еще прохлаждаться будешь? Так и до ночи не доберемся. А я молоко парное страсть, как люблю. Надоело всякую гадость в рот толкать изо дня в день.

И резво выскочила из воды на своих рогульках. Отряхнулась, рассыпая мох и водоросли, и засмущалась.

– Ты, парень, в мою сторону не смотри. Вся одежонка на мне от ветхости рассыпается. А я, с какой стороны не посмотри, а все равно девка. Стыдно мне телом перед тобой светить.

Радогор с трудом сдержал смех.

– Да я и так не смотрю, тетушка.

Катится, увешанная тиной, закорючина, трещит без умолку.

– До дому дойдем, принарядим тебя. – Утешил он ее. – Мужики, сколько бы их ни было на болоте, все глаза на тебя проглядят.

Повернулась скорехонько и в глаза заглядывает. Не шутит ли? Парень молодой, востроглазый. Но нет. Лицо серьезное. И глаза не улыбчивые, холодные. Сразу видно, самостоятельные, пустое молот не будет.

– А ты с какой стороны Копытихе приходишься, молодец? Я у Копытиху всю родню наперечет помню. На моих глазах, можно сказать, выросли. Всех перебрала, а тебя не упомню.

– С той… – Указал глазами на полдень.

– Если с той, тогда конечно. Я там редко бываю.

Зацепилась рогулькой за куст, еле на ногах устояла. Пока выбиралась, последнюю одежонку растеряла.

– Отвернись, отвернись скорее, парень. – запричитала она со слезой в голосе. – Молод ты еще такое видеть. Отгостилась я… И на порог в таком виде не ступить. Срам один! Как же я подружке на глаза покажусь? Эх, сирота я горемычная! Последнее платьишко изодрала.

Радогор, чтобы смех скрыть, отвернулся.

– Ты, тетушка, наломай веток тонких, и обмотайся. А потом прыгай мне на загривок. На затылке глаз нет – Посоветовал он. – тут недалеко уж. Быстро добежим.

Кикимора затихла, обдумывая его совет. Что – то в словах Радогора показалось ей подозрительным.

– А за голы ноги хватать не станешь?

– Тетушка!

Поверила, но все еще топталась в нерешительности.

– Пироги остынут… – Пришлось поторопить.

Упоминание о пирогах, все сомнения, как ветром выдуло.

– Ты только, парень, головы не поворачивая. – Предупредила она, устраиваясь у него за спиной. – А какие пироги? С грибами? А, может, с ягодами? Или горохом? Я и с горохом, и с грибами ем. Но с ягодами все равно слаще. Сами в рот скачут.

И снова затрещала без умолку.

– Принимай гостей, матушка. – Издалека, едва показалась избушка, закричал он. – Не один иду. С подружкой.

Слово вылетело, не догонишь.

На его слова первой выскочила Влада. Лицо порозовело от возмущения. От обиды губы дрожат. И есть от чего. Не разбудил, не сказался, один ушел. Но увидела над его плечом пенек с расщепом вместо волос и сразу успокоилась. Присела, пискнула, закрыв рот ладошкой и скакнула обратно.

– Не твоя ли зазноба, часом? Юркая. – В голосе кикиморы слышится явный укор. – Ни какой самостоятельности.

– Подругу твою оповестить поторопилась. – Поторопился оправдать княжну Радогор. А вот и она.

Переваливаясь с ноги на ногу из – за угла выворачивала Копытиха.

– Редкий гость. – Заулыбалась Копытиха при виде кикиморы. – А я уж думать начала, не рассерчала ли на что? Не идешь и не идешь? А ты с какого такого перепуга чужому парню на загорбок забралась, подруга?

– Дорогой начисто оборвалась о кусты. Все платьишко в ленты. Так и осталось на ветках висеть. – Виновато заговорила кикимора, торопясь повиниться. – Сама знаю, что не ладно вышло. И девку сконфузила. Но не голым же задом мне перед ним светить? А за спиной вроде, как и не видно. А перед девкой я повинюсь.

Из – за угла долетел заразительный смех.

Копытиха и сам еле удерживалась, чтобы не расхохотаться. Но устояла и хлебосольно повела рукой в сторону избы.

– Милости прошу, подруга. Только со спины на землю спустись. А ты, Радогор, отвернись и здесь постой, пока мы в избу не зайдем.

Радогор послушно отвернулся. И кикимора, болтая без умолк, заторопилась к избе, ухватившись за руку Копытихи.

– Чистое золото у тебя, подруга, а не парень. А уж какой обходительный! Хлебцем угостил, последнего не пожалел. От нынешних разве дождешься такого? У них одно на уме! Тетушкой меня зовет. – Хлюпнула носом, не совладав с чувствами. – Меня же больше все кикиморой да кикиморой дразнят А твой то – тетушка! Чистое золото! Повезет же какой – нибудь оторве. С руками отхватит и ножками сбрякать не успеет. Я бы тоже отхватила, будь помоложе. А пироги у тебя нынче с чем? Не с ягодами ли часом?

Хлопнули двери и Радогор дал волю чувствам. В два прыжка подлетел к копне и закатился смехом. А там уже каталась в истерике Влада.

– Ой, не могу. Где ты ее нашел, Радо? Тебя и в лес одного не отпустить. Сам, на своей спине разлучницу мне принес. Ой, держи. Лопну сейчас от смеха.

А Радогор и слова сказать не может, под копной трясется от смеха, не имея сил остановиться.

– Хорошо, что я поторопилась, из под носа свое чистое золото. – Ее руки упали на его шею. А вслед за руками появилась и ее проказливая мордашка. – Проворонила бы свое счастье.

Представила Радогора рядом с кикиморой и развеселилась еще больше. Зашлась в смехе и скатилась на его колени.

– А признайся, Радо, хоть одним глазком да посмотрел на ее голый зад?

От восторга на коленях усидеть не может.

– И даже не взглянул? – Ткнулась губами в его нос. – А – а – а, покраснел, покраснел! Вижу, все вижу. Свое всегда приедается, на чужое потянуло.

– Ну, что взялась плести, Лада? – Попробовал отбиваться Радогор.

– Не я плету. И пальчиком грозит. – Ты узелки на стороне вяжешь. То – то, не хотел меня брать.

Глаза лукавые, смехом искрятся.

– Погоди, ночь придет – проверю, нет ли убытку.

Руки же ночи ждать не хотят. Сами по его телу, затянутому кожей, порхают.

– Ладка!

Вздохнула с сожалением и убрал дерзкие руки, но с колен слезть не захотела.

– Где ты ее нашел, жадина?

– Вестимо где, в болоте. Я воды зачерпнул для матушкиного колдовства, только голову поднял, а она на кочке сидит. Думал, утопит. Ан нет… Разговорились… оказалось, что она к Упырю дорогу знает. В соседях живут. Обид у нее на него накопилось, до ночи не перечесть. – наспех объяснил. И решительно снял с колен.

– Беги. Помоги бабке нарядить гостью. Есть хочется. Еще немного и от тебя откусывать начну. – Пошутил он, подталкивая ее к избе.

– Прямо сейчас и начинай. Не жалко. – Прищурилась на него, и игриво изогнувшись, подставила ягодицу. – А с какого места начнешь?

Закрутилась на одной ноге, показывая себя.

– Ладушка, – взмолился он. – Сил нет, есть хочу.

– То – то же! Не будешь на чужое заглядываться, когда своего с горкой! Погоди, вот придет ночь, так узнаешь… – И со счастливым смехом убежала помогать бабке.

Пироги оказались, как по заказу. С ягодами. И кикимора, переодетая в старое бабкино платье, бросала их, как в печку один за другим. Встала из – за стола Копытиха. Гости в доме, хозяйке места нет. Отвалилась от стола княжна. Радогор, насытившись, вяло пережевывал последний пирожок. А кикимора все без устали брала и отправляла в рот пирог за пирогом. Но сдалась и она. Тусклым взглядом поглядела на глинянное просторное блюдо, на котором оставалось еще с полдюжины подрумяненных пирогов и сокрушенно заявила.

– Брюхо ссохлось от голода. Не лезет больше. Спать пойду. В девках то я побойчее была. Со всем бы управилась, а сейчас… А и мастерица же ты, подруга! – Еще раз с сожалением посмотрела на пироги и полезла на печь. Коротко вздохнула и огласила избу богатырским храпом.

А Копытиха наскоро убрала со стола и перелила, принесенную Радогором болотную воду, в просторное блюдо. И запустила туда лягушку с пиявкой.

– Будто бы болото. – Пояснила она Радогору и, примостившейся рядом с ним, княжне, выставляя по углам стола восковые свечи. – С прошлого раза осталось.

Остановилась, сцепив руки под передником, задумалась.

Когда же это было? Не помню…

Радогор встал с лавки и пристроился рядом. Влада забралась с ногами по другую сторону стола. Храп неожиданно умолк. Радогор повернулся и увидел, что кикимора свесилась с печи. Прячась за его спиной и боязливо косится на Копытиху.

– А я помню, подружка. Чуть изба твоя тогда не сгорела. Хорошо еще, что я успела выбежать. А то было бы тебе горя, слезы лить по мне.

– А я?

– Не ждать же мне, когда ты доковыляешь.

Вода в блюде успокоилась и отсвечивала зеленью. Лягушка сидела, сохраняя полное спокойствие, в самом центре блюда, а пиявка, толстая и жирная улеглась у ее передних лап.

Копытиха вытянула руки, поводила ладонями над водой, н а распев, медленно и важно, начала читать заклинание. Радогор попытался вслушаться в ее слова, но ни чего не понял. Каждое слово ему казалось знакомым и в то же время нет. Над водой, клубясь. Медленно поднимался белесый туман. Густел, сворачиваясь в тугие клубки и снова падал в воду.

– Гляди, Радогор.

Услышал он тихий старухин шепот. И даже не шепот. Скорее угадал по шевелению губ. Или мысли услышал.

Наклонился над блюдом, до боли, до ряби в глазах, вглядываясь в зелень воды. туман, едкий и приторный до тошноты, забрался в ноздри. От напряжения помутилось сознание. А на дне блюда кроме лягушки и пиявки ни кого и ни чего.

– Смотри, Радогор, лучше смотри. На тебя заклинание говорено. Мне не откроется. И ни кому не откроется.

Показалось, что – то увидел. Чахлые деревца утонули у края дрягвы, в заросляхболотной травы. В траве крохотные оконца стоялой воды. Кочки, заросшие мхом, разбегаются в разные стороны. Густые, плотные мхи буграми поднимаются над водой. Одинокая, чудом уцелевшая березка…

Взгляд бежит, торопится дальше от кромки болота. Всюду одно и то же. Глазу зацепиться не за что. Окна пустой воды попадаются все реже и реже. На поверхность из бездонных хлябей с урчанием и бульканием выкатываются пузыри и рвутся с оглушительным треском. И снова мох… полями необъятными. Обманчивыми. Гибельными.

Совсем уж далеко взгляд поймал нечто, отдаленно схожее с человеческим жилищем. Четыре бревна торчком поднимаются на пол – сажени над болотом. А на них пристроилась избешка, плетеная из гибких прутьев, обмазанная донной глиной. И крытая толстым слоем болотной травы. Вместо дверей шкура, грубой выделки.

– Вот оно, логово Упыря! – догадался Радогор.

Шкура откинулась на сторону и перед ним появилось странное, нелепое существо. Обросло густой, грязной и свалявшейся шерстью, мало похожей на человеческий волос. Под шерстью, такой длины она отросла, ни ног, ни рук не видно. Не сразу и шкуру разглядел, в которую оно куталось. Сквозь шерсть на него уставились круглые не мигающие глаза. Существо подняло правую руку и неестественно вывернуло и раскорячило пальцы. Шерсть зашевелилась, открывая рот с острыми редкими зубами. С ладони сорвался горячий, с зелена, шар… И Радогор, что есть силы, ахнул по блюду кулаком. Вода заискрилась, заиграла в слабом свете свечей. А Радогор затряс ладонью, обоженную огнем. Но не огнем. Ошибся в горячах. Зимней стужей опалило. Холод заполнил все его тело и подбирался к сердцу, когда Радогор вырвал руку из блюда с водой.

Ахнула Копытиха и схватилась за сердце. Кикимора шмыгнула за трубу и следила за ними дурными от страха, глазами. И только Влада, не издав ни звука, бросилась к нему.

На руке Радогора искрилась корка зеленоватого льда, с каждым его вздохом увеличиваясь в размерах. Радогор чувствуя, как что – то холодное и скользкое добирается до сердца и тянется к нему могучими лапами, чтобы смять, раздавить в смертельных объятиях, грохнул глыбой льда по столу. Стол развалился, а от льда и крошки не отскочило.

– Назад! – Крикнул он княжне, делая страшное лицо. – Сам!

Закрыл глаза и, боясь впасть в беспамятство, сцепил руки перед грудью. Ладони медленно наполнялись теплом. Затем их опалило жаром и нестерпимым огнем. Сознание с трудом выдерживало боль, от которой сжималось сердце. Но он уже чувствовал, что хватка ослабевает. Еще одно усилие и лед ручьями потек на пол. А скоро освободилась и рука. Он облегченно вздохнул Сердце вздрогнуло и торопливо заколотилось. Но боль осталась прежней. Острой и нестерпимой. Перевел взгляд на руки. Та и другая вздулась, покрывшись волдырями.

– Ой, Радо!

У княжны глаза испуганные. И круглые. Каждое величиной с блюдце. Еще немного и на пол рухнет. Привстав на носки, дует на руки, вытянув их трубочкой.

Бабка Копытиха мечется по избе.

– Дура я, дура старая! Прошлый раз, хоть чуть избу не спалила, а ныне вовсе парня изувечила. Куда он теперь с такими руками?

Влада, услышав ее слова, разревелась.