Текст книги "Меч Шеола (СИ)"

Автор книги: Николай Ярославцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)

– За мечом.

Оторвалась от мяса, забыв прожевать то, что было во рту. И подняла взгляд на рукоять меча. И чуть не ахнула. Та же голова, рога, уши… И те же колющие, огненные глаза.

– Это его меч?

– Не знаю. Дедко Вран получил его в честном поединке. Но всегда убирал от глаз подальше. И сковал его страшным заклятием. А я, по глупости и молодости лет, явил его свету. – Спохватился и своей рукой поднес ее руку ко рту. – Ешь, а я твои ноги посмотрю. И спать…

Мясо застряло в горле.

– Я и так изоспалась.

Радогор не смог скрыть своего удовлетворения, заглянул в глаза и улыбнулся, качнув головой.

– А не безобразничай, коли на руках сидишь.

– А не на руках? – Стрельнула в него лукавым взглядом.

– И не на руках тоже. Мала еще для этих глупостей.

Вспыхнула от негодования, аж слеза из глаза скатилась.

– Скажешь… мала. Да если хочешь знать, матушка моя в мои лета уж год, как бабьи косы плела. А я все в девках.

За болтовней на заметила, как и с мясом управилась. Было, было и нет его. И Радогор, улыбаясь, подвинул ей еще кусок.

– Подниму рано…

И не слушая ее больше, Радогор склонился к ее ногам. Умело снял тряпицы с ее ступней и долго разглядывал мозоли. Удовлетворенно покачал головой и, по своему обыкновению, прошептал несколько слов на незнакомом языке.

– Пусть подсохнут…

Подождал пока вытрет подолом рубахи губы и пальцы, перемазанные жиром и, к ее неудовольствию, снял ноги со своих колен.

Ожила княжна, подумалось ему. Совсем не похожа на того испуганного грязного звереныша, какой ее увидел, лежащей в беспамятстве, на спине бэра. Телом округлилась. И глаза огнем горят. А к добру ли?

– Наклони голову, княжну.

С радостью. Еще и губки вытянула трубочкой.

Перекинул через голову тонкий ремешок и своей рукой одел ей на шею. Княжна скосила на него любопытный глаз. На ремешке висела крохотная фигурка. Разглядела – бэр.

– Оберег мой. Носи, не снимая. Родичи мои и их духи закроют тебя, случись беда.

– А ты как? – Тревоги своей за него даже скрыть не пыталась.

Знала, что не принято, нельзя свой оберег в чужие руки отдавать.

– Я и так бэр. – Отшутился он, тая улыбку в уголках губ. И распорядился. – Мясо прибери. На день хватит.

Скрылся под ветками так. Что и листок не шевельнулся, ветка не вздрогнула. И нет его. Бэр и бэр.

Наспех завернула остатки мяса в листья. Замотала холстиной и толкнула в мешок.

– Рассержусь. – Встретил ее спокойный предупреждающий голос, заранее предупредив ее тайные намерения.

– Ну и сердись. – Дерзкий ответ уже наготове. – На сердитых воду возят.

Но передумала. Побоялась, что опять сон нагонит. Уж лучше промолчать. Вернее будет.

Осторожно подползла и склонилась над лицом. Ресницы, изогнутые на концах, как у красной девки, подрагивают.

Безбоязненно подняла его голову и положила на свои колени.

– Так мягче будет голове. – Словно извиняясь, пробормотала она и запустила пальцы в волосы. – А то лежишь на голой земле.

Спорить не стал. Пусть уж так сидит и в волосах роется.

Так и сидела, перебирая мягкие пряди, пока не задремала.

Очнулась от того, что он хрипел и бился под ее рукой, жутко выворачивая ноги. Хватался руками за горло, словно пытаясь оторвать от него чьи – то руки, душившие его. Оттолкнулся ногами. Скатился с ее коленей и покатился по земле, задыхаясь и корчась от удушья. А возле него прыгал и рычал бэр, приходя в бешенство от того, что не видит этого подлого врага.

– Нельзя было оберег брать! – Запоздало подумала она и прыгнула сверху, надеясь закрыть его своим телом, отвлечь того, кто прямо на ее глазах душил ее Радогора. Но под руками, под телом кроме него никого не было. А Радогор уже почти почернел и глаза мутью затянуло от страшного удушья. Выгнулся дугой и перевернулся на бок, сбрасывая ее. Рука дотянулась до меча… А лезвие медленно поползло из ножен.

И хватка ослабла. Это Влада поняла сразу, потому, как всхлипнул и со свистом выдохнул из легких воздух. Задышал часто и жадно, широко открывая рот.

Княжна упала перед ним на колени и сжала его голову в своих ладонях, прижимая к себе. Бэр же стоял, принюхиваясь к чему – то и вздрагивая всем телом.

– Живой, живой? – Повторяла она, заглядывая в глаза. – А я, колода сонливая. Чуть тебя не проспала… Не уберегла.

И не удержавшись, расплакалась, размазывая слезы по щекам.

– Ну, будет, будет. – Попытался он успокоить ее. – Или не княжна ты?

Провел ладонью по голове и прижал к груди.

– Успокойся. Сегодня больше не придет.

Рука скатилась с распущенных волос на спину.

– Мавки разве плачут?

– А ты бы сам подумал, как я одна. Когда в том сне всегда рядом. – Слезы душат, говорить не дают.

И не совладав с чувствами прилипла к губам, всхлипывая и утирая слезы. Потом ткнулась губами в глаза. В нос и все шептала и шептала.

– Ни кому не отдам. Мой ты. Жизни для тебя не пожалею…

Бережно, чтобы не обидеть, отстранил ее и поднялся на ноги.

– Сон перебили, а путь не близкий. Пойдем по холодку.

– А если увидит? – Снова встревожилась она.

– Увидел уже…

Хитрый бэр, услышав его слова, попятился и скрылся в лесу.

Княжна противиться не стала, решив, что и правда лучше уйти с проклятого места подальше и как можно быстрее. И посмотрела на свои босые ноги. Но Радогор уже рылся в траве, срывая жгучие листочки. И скоро ее ступни снова были затянуты ровными холстяными лентами из ее рубахи. А в его руках появилась баклага.

– Выпей, княжна, но не много. Водица от дуба – отца. Берег для черного дня. И я с тобой выпью. – Повернулся, ища глазами бэра и засмеялся. – Столковались?

– Вот еще. Больно надо. Сам ушел. – С независимым видом ответила она и улыбнулась.

Все равно и Владой меня звать будет. И Ладой. И Ладушкой назовет. Только время ему надо, чтобы привыкнуть.

И потянулась к нему руками.

Под утро, жалея его, спросила.

– Может я ногами пойду? Трава мягкая.

Но он, задумавшись, промолчал, а она настаивать не стала.

А вскоре из леса появился и бэр. С независимым видом, перепачканной медом мордой и опухшим глазом.

– Гнезда с дикими пчелами опять зори, разбойник? – Встретил его грозным вопросом Радогор. С укором покачал головой и пересадил княжну на его спину.

– Потрудись сейчас, бездельник.

Бэр наказание принял достойно. Но уже к полудню начал жалобно полскуливать, всем своим видом давая понять, что нормальному человеку пора бы уже трапезничать. Ну и бэру, конечно, если у того человека осталась еще хоть капля совести в глубине души. Но Радогор делал вид, что не замечает его страданий. Но и он, наконец, не выдержал. И Влада с готовностью прыгнула ему на руки. Ягодка от избытка чувств, взревел в полный голос, и пропал за деревьями.

– И врана нет твоего…

– Вперед улетел. Дорогу смотрит. Прямо пойдем. Раз нашел, чего уж прятаться. Да и мне охота посмотреть на того, рогатого поближе. И спросить, за что же он нас все таки так не любит? Где мы ему дорогу перебежали?

– А скажет? – С нескрываемым сомнением спросила княжна.

– А почему б ему не сказать, если спрашивают? Язык не отвалится. – Рассудительно ответил Радогор. – А там, глядишь, и к порубежью выйдем.

Влада вздрогнула и оторвала голову от его плеча. Она уж и думать забыла, что оборвется когда – нибудь их дорога.

– Ты же говорил… – Чуть не с испугом спросила она.

– Прятаться не будем, дорогу спрямим.

Влада еще крепче обвила его шею руками и уткнулась в плечо, не зная то ли верить, то ли нет, радоваться ли тому, что скоро дорога кончится или огорчаться. И не сидеть ей больше на этих руках, не лежать на его плече, не ласкать его щеку своими бесстыдными губами. А он доведет ее до высокого крыльца, повернется и уйдет. Тем, бестелесным, обещал к зиме быть. И слезы сами навернулись на глаза. Бегут по щекам и катятся крупными каплями на его шею. И нет сил их унять.

А как же сон?

Или прав он, когда говорил, что видит человек, как должно быть, а как будет и боги не знают.

И бегут слезы, бегут. И не унять их, не остановить А рука его сама тянется к его лицу и губы шепчут… «Радо… Радо».

– Не заслоняй пути, княжна. Упаду.

Слепец! Волхва из далеких земель разглядел, а того, что рядом не увидел. Не захотел увидеть. В чужих думках роется, как глупая курица в капустной грядке, а в ее мысли и заглянуть не хочет. Хотя и заглядывать не надо. Все на виду. Ни одна не спряталась, не затаилась.

Мысли в голове одна другой гаже. Сердце в груди испуганной птицей бьется. То наружу рвется, то замирает вдруг. Притихла, не сводя с него, бесчувственного глаз, а слезы все равно льются.

А вот повернусь и хвостиком побегу за ним. И пусть хоть палкой, хоть поленом гонит. Что в доме отчем ей, когда его рядом не будет?

– Нельзя, княжна. Я людям слово дал.

Услышал то, слышать не должен. А что услышать бы надо, мимо сердца пропустил.

– И гоже ли от дома бегать? А как же княгиня – матушка? И куда ты пойдешь, коли я сам не знаю своего пути? И долог ли тот будет.

– Долог, долог тот путь, Радо! Без конца и края тот путь, если я рядом буду.

Можно в глаза не смотреть, можно губ не размыкать, ни одно слово не затеряется в темном лесу.

Осторожно спустился в темный овраг и пробежал через ручей.

Догадка сама пала в голову.

– Здесь останови.

Над темным оврагом старая, потемневшая от времени, ольха. Вершину, как голову, над оврагом склонила.

– Не здесь. – Возразил он. – Ночью в овраге все черное оживает и наверх лезет.

Но она уже выскользнула из его рук и подбежала к ольхе.

Коснулась рукой, безвольно повисших, ветвей. Старость не радость, даже старые, иссохшие в пыль сережки, нет сил сбросить.

– Мать – ольха, приюти, укрой на короткое время. – Запинаясь в непривычных словах, зашептала она, глотая слезы. – Прости, что без гостинца пришла.

Упала перед ним на колени и обняла дерево руками и прижалась щекой к твердой, морщинистой коре.

– Не оттолкни девку глупую. Иная жертва, богаче, ждет тебя. Какой еще и не видывала. Сыночек будет, Ольхом его нареку, как отца его назвали, хоть и носит он ныне другое имя. А дочка будет, Ольхой, Ольгой пусть зовут.

И провела рукой по траве, как это делал Радогор.

То ли показалось ей, то ли в самом деле, но только вздохнула ольха со старческим надрывом, заскрипела, ворочая корнями и глаза княжны открылся лаз… Закрыла глаза, чтобы потемок не испугаться, и ящеркой прыгнула в него.

Тесно. Радогору с его ростом не стоять. Так и не стоять его привела. А ей впору. Зато сухо и чисто. Словно голиком кто прошелся.

Выбралась наружу и под его изумленным взглядом принялась рвать траву. Но не рядом с деревом, а отойдя подальше в сторону, чтобы нескромный глаз не углядел ее укрытия.

– Ночью пойдем, коли торопишься меня с рук сбыть. – Отворачивая глаза в сторону, чтобы не встречаться с его взглядом, а ну как прочтет ее грешные мысли, бросила она. И нырнула в лаз с охапкой травы.

Пожал плечами и расстелил холстину. Достал мясо и порубил его на куски помельче.

Княжна вернулась с очередной охапкой пахучей травы и выхватила из его руки нож. Скрутила прядь волос жгутом и одним движением отсекла ее. Так же молча вернула ему нож, завязала прядь узлом на нижней ветке и прошептала так. Чтобы не донеслось до Радогора.

– Возьми хоть это, мать – ольха. Тебе свидетельницей быть…

И только после этого устроилась на холстине, подвернув ноги под себя. Ела торопясь, не чувствуя вкуса и запаха мяса, целиком занятая своими мыслями. А съев, послушно запил а из поднесенной баклаги. И только после этого тихо и не глядя в его лицо, прошептала.

– К ручью схожу. Потом пропахла.

И с испугом вскинула на него нестерпимо синие глаза.

– А что оттуда лезет, радогор?

– Покричишь, если увидишь кого, я услышу… – Успокоил он ее, пытаясь поймать взглядом ее глаза.

Суета княжна начала вызывать у него подозрения. А того подозрительней было, что думок ее торопливых угадать не мог. Так, словно их и вовсе не было.

А Влада скрылась в овраге.

Пугливо оглядываясь на темные кусты, обступившие ручей, топливо разделась и шагнула в воду. Долго и с наслаждением плескалась, вглядываясь в свое отражение и пытаясь найти изъяны в своем теле, которых прежде не замечала по глупости или по малолетству. Вышагнула из ручья, наскоро отжала волосы и, не обтираясь, залезла в рубаху. Даже после того, как Радогор отодрал от нее широкую полосу на повязки для ног, она доходила почти до колен. Закинула портки на плечо и выбралась из оврага.

Радогор все еще сидел подле холстины. Но волосы у него были влажные. Успел и он сбегать к ручью. Не решился одну оставить в черном овраге.

Прошла мимо него с независимым видом, сверкая в лесной полутьме голыми икрами, и скрылась в траве под ольхой, чем вызвала в его душе еще большую тревогу. А спустя немного времени он услышал.

– Радогор…

Голос мягкий, но такой, что не воспротивишься. В княжьем тереме выросла, не в мужицкой избе. И не в жилище на два десятка семей, что были в их городище.

Предчувствуя и вовсе неладное, спустился в лаз.

И закрыл глаза, покраснев до удушья, до спазмов в горле.

Княжна стояла в шаге от него. Нагая и удивительно прекрасная. И волнующая.

Мавка!

Даже в полумраке укрытия, которое открыла ей старая и много повидавшая ольха, как смутилась и покраснела она. Но не закрылась руками, и не отступила.

– Открой глаза, Радо!

Голос твердый, хотя и подрагивает от волнения.

– Посмотри на меня. Или я худа и кривобока, что на меня и посмотреть нельзя? Стыдно девке перед парнем нагой стоять, а мне не стыдно. Тебя в своих снах видела. Для тебя эту красу припасала. Открой глаза, Радо…

Голос дрогнул и сорвался.

– Или девкой порченой брезгуешь? – Всхлипнула и сжалась в комок, чувствуя, что последние силы, которыми она запасалась в этот день, оставляют ее. – Так не меня, не мое тело терзал ярл на грязной лодии. Колоду неживую, бесчувственную. И нет за то на мне вины.

Говорить уже не могла Глотала слезы и тянулась к нему, привставая на носки.

– Завтра день, Радо. Другого может и не быть. Открой глаза, Радо. Возьми на руки.

Радогор словно онемел. Рад бы глаза открыть, но не открываются. И ноги подкашиваются.

Слез уже не сдержать. Хлынули в два ручья. Не совладала со стыдом. Или с собственной смелостью.

А княжна вжалась в его подкольчужник лицом и руками, не дотягиваясь, пытается обнять его за шею. Тело содрогается в рыданиях. И Радогор, преодолевая неведомый до селе, страх, обнял ее за плечи погладил по нагой спине.

– Что ты делаешь со мной, Лада? – С трудом выдавил он из себя, приоткрыв глаза. – Я же тебе и в глаза посмотреть не посмею.

– Сейчас посмей, Радо мой. А что утром будет, увидим. – Подняла на него глаза, наполненные слезами. – Мне же для тебя жизни не жалко. Лишь бы рядом быть. Возьми меня на руки. Если бы ты знал, как сладко и томно мне в них. Возьми…

– Что ты делаешь со мной, Лада, что делаешь. – как в забытьи шептал он. И уже нее сопротивляясь ее желанью или собственной страсти, вскинул ее на руки и до боли, до ломоты в зуба, вжался в ее влажные ждущие губы. Задохнулся от счастья, и больше не сдерживаясь. Покрывал поцелуями ее лицо, опускаясь губами все ниже и ниже. К пахнущим цветами, грудям. Жарким и желанным.

– Разве они не хороши для тебя, Радо? Или не твоих губ они ждали, нежась на твоей руке? – Горячечно шептала она, прижавшись к его лицу и почти теряя сознание.

А ее тело неожиданно обмякло и, тяжелея, выскользнуло из рук. И боясь уронить ее, он упал на колени. А ее руки уже торопясь, рвали ремни на его подкольчужнике и пряжку на поясном ремне, срывали с него одежду. Губы летали по его телу, а руки бесстыдно мяли и гладили его. Два тела слились воедино. И Влада вскрикнула, застонало, а тело ее содрогнулось от счастья и упоительного восторга.

Глава 12

Как долго все это длилось не смог бы ни сказать не один из них. Очнулись словно из глубокого омута вынырнули. По крайней мере, он. Открыл глаза, а над ним ее лицо. А пронзительно синие глаза заливают его счастьем. Припухшие от его поцелуев, губы, чуть слышно касаются его лица. Руки нежно гладят щеку. И опускаются по телу все ниже, к соску, По телу вновь пробежала сладкая дрожь. Ее грудь коснулась губ. Не выдержав, прижал ее к себе с такой силой, что она невольно охнула и застонала.

– Не торопись, сладкий мой. – проворковала она в ухо, закрывая в смущении глаза. – Дай с силами собраться. Я и рукой пошевелить не могу.

Ее колено на его ногах. И вот она уже почти лежит на нем.

– А я то думала, почему мои девки – срамницы хихикают по утрам и глаза блудливо в сторону уводят. И краснеют, подлые, от счастья. Теперь же изведала. Всю то ты меня выпил до самого донышка. А легко то как, Радо! Радость моя…

Завозилась, прилаживаясь удобнее к его телу. Колено невольно поднялось выше по его ноге, а рука опустилась ниже. И снова утянул их черный омут, из которого не вынырнуть, не выбраться.

– Мой ты, мой… – Исступленно шепчет она, задыхаясь от, переполнявшего ее счастья. – Следом пойду. Чтобы ни чей подлый глаз тебя не коснулся, чтобы ни чья рука тебя не задела. Как нитка за иголкой потянусь.

Спали или нет, спроси и не скажут.

Радогор открыл глаза. А над головой черный лаз на месяц смотрит. Или ее глаза синим светом светятся. Лежит, вольно раскинувшись. Ночь – подружка на верху. И нет нужды стыдиться стыдной наготоы. А если еще что – то было бы на ней, так и то бы сняла. Лишь бы только смотрел на нее своими серыми глазами без устали и наглядеться не мог.

– Пора, Ладушка. – Прошептал он, касаясь губами щеки. – Не поспеем ко времени.

Его рука медленно и осторожно скользит по телу.

– Пора…

Рука замерла на груди и грудь сама спряталась в его ладони.

– Не уйдем сейчас, так и седьмицу отсюда не выберемся.

– Не выберемся. – Дремотно соглашается она.

И затихла, чувствуя, как его чуткие пальцы, щекоча кожу, перебираются по животу все ниже, волнуя нежный пушок. Подалась руке навстречу. Застонала… Только бы не убрал он своей руки!

– И не выберемся!

Прижалась к его руке, удерживая своей. А губами жадно потянулась к его губам.

– Стыдное делаю, а не стыдно – Шепчет ему в ухо. – Утонула бы в тебе. Если бы ты только знал, что я передумала, сидя на твоих руках. Аж телу было жарко. А сердцу тесно. И самой совестно. А оно думается и думается. А наяву, так еще слаще, как и не придумаешь.

У Радогора глаза слипаются. И не понятно от чего. От усталости, так нет ее. Тогда от чего.

– А ты спи, спи. Только рук не убирай. А держи меня крепче.

Рассвет брезжит, а они все друг другом не насытятся. И лишь изредка вспоминают.

– Пора…

– Пора, Радо!

И еще крепче прижимает его своим телом к цветочному ложу. И не встать, не оторваться ему от этого жаркого тела, как бы не хотел. А и хотел ли?

– Мавка. – Шепчет он исцелованными губами.

– Мавка! – С радостью соглашается она. – А ты не верил, когда говорила тебе, что заманю.

Волосы скатываются по плечам на его лицо. А тело жадно тянется к его рукам, чтобы снова и снова утонуть, раствориться в беспамятстве первой девичьей любви.

За лазом то жалобно скулит, потеряв терпение, Ягодка, то ворчит сердито, страдая от мук голода.

Только что рассвет в их прибежище заглядывал бесстыдно, срамник этакий, а глядь, уж снова ночь опустилась.

Влада села, оперлась на руку и заглянула в его глаза. Груди, отяжелевшие за ночь, в лицо уставились. Так и просятся в руки.

Поймала его взгляд и весело, переливчато, рассмеялась.

– Тесно им стало в коже, так и вылетели бы наружу и пали тебе в ладошки.

Раскраснелась от своей дерзкой прямоты и спряталась на его плече.

– Есть хочется так, что хоть от тебя по кусочку откусывай и глотай не пережевывая. – Все с тем же смехом проговорила она. И острыми зубками попробовала прикусить грудь. Но зубки скользнули, как по железу. – У – у – у…

– А кто тебя понесет, если обкусаешь? – Улыбнулся он, поднимаясь. И, наконец – то, почувствовал усталость. Но не ту, от которой плечи ломит и спина ноет. А другую, веселую и ненадоедливую.

– Ты еще и нести можешь? – Удивилась она, не пряча взгляда, разглядывая его сильное, гибкое тело.

Ухватилась двумя руками за его ладонь и настойчиво потянула к себе. Щека коснулась чего – то твердого и упругого. Отстранилась и бездумно провела рукой. И сразу же тело забилось в судорогах. Зарделась и откинулась на спину, увлекая его за собой.

«Ему можно, а мне нет?» – Шало подумала она, глядя в его лицо бессовестными, как ей казалось, глазами.

Но скоро, скорее, чем хотелось бы ей, она уснула, совершенно обессиленная, свернувшись на груди под его рукой и закинув ногу на его живот. Проснулась неожиданно быстро. Только вроде глаза закрыла, а он уже стоит на ногах и зашнуровывает свой подкольчужник. Сквозь ресницы, не помня о своей наготе, следила за ним, чувствуя, как снова бешено колотится ее сердце. Затянулся широким поясным ремнем, повязал волосы ремешком через лоб, перевязь с мечом легла на плечи. Дивный витязь из чужих далеких земель! У наших рубаха из – под доспеха ниже колен, меч в ногах путается. И бородища веником. У Радогора же все ладно. И все к месту.

– Вставай, Ладушка. – Не оборачиваясь, мягко сказал он, почувствовав на себе ее взгляд.

И не утерпев. Оглянулся и, не скрывая удовольствия, посмотрел на ее тело.

– Не смотри на меня так, Радо. Совестно.

– И почему бы? – улыбнулся он, туже затягивая перевязь с мечом.

– А вдруг опять не утерплю? – Прошептала она и отвела взгляд в сторону. – Сил нет, до чего изголодалась.

Натянула на себя рубаху и кинулась к ручью. Вернулась с порозовевшим лицом и повеселевшими глазами. А на холстине ее ждала их незатейливая еда. Пока урча и постанывая от удовольствия глотала мясо кусок за куском, он перетягивал ее ступни. И не утерпев, коснулся колена и перебрался к бедру. Перестав есть, она наклонив голову, следила за его рукой, забыв совсем, что так и не успела надеть портки. Но рука неожиданно остановилась, так и не добравшись до тайного.

С трудом сдержала вздох разочарования.

– Пора, Ладушка. – повторил он снова, – Сидим здесь, а беду навстречу торопится. Бэр наш затемно, устав ждать, ушел.

– Тогда уж лучше здесь ее ждать, чем к ней бежать. – без всякой надежды невнятно проговорила, дожевывая остатки мяса. И попросила. – Отвернись, Радо, я в портки залезу.

– А вот и не отвернусь – Улыбнулся он, подразнивая ее. – так лезь.

– Уж и без того высмотрел, что было. А нет, так потом досмотришь. Ответила она и стыдливо потупила глаза. – Не завтра придем.

И вытянула руки ему навстречу, подставляя ему себя. И, устроившись на руках, проворковала.

– Ничего не утаю, не скрою. Все, что есть твое будет.

И заскользила губами по щеке.

– Не дразни. Брошу, Лада. – Взмолился он. – Тогда нам и вовсе не дойти. Или сама не видишь, через силу креплюсь?

Зашлась в счастливом смехе, откинулась спиной на руках и заглянула в глаза. А в них хмель бродит. Без вина пьяный. И удовлетворенно кивнула головой.

– Так тебе и надо. А мне, думаешь, легко было?

Не сказала. Только подумала, надеясь, что и так услышит.

А он уже торопился от ольхи, неся свою невесомую ношу. А Влада, глядя в сторону их убежища, не переставая шептала.

– Спасибо тебе, мать – ольха. Все, что сказала тебе, все исполню. Сын – Ольх. Дочь будет – Ольхой, Ольгой назову.

Радогор же уже не шел, бежал, легко, и почти не касаясь земли. И лицо, видела княжна, с каждым шагом каменеет. А глаза наливались зимней стужей.

– Притомишься, Радо. – Прошептала она ему на ухо. Проклиная, на чем свет стоит себя и свое бесстыдное тело. – пусти меня, ногами пойду.

Его тревога передалась и ей.

Но он промолчал, словно не слыша ее слов. Побелевшие губы выплевывали непонятные слова, а пальцы под ее телом сплетались в узлы. И лоб его начал быстро покрываться испариной, которая тут же белела и скатывалась льдинками по лицу на ее грудь и плечи.

– Пересидели! – Услышала она его голос.

Не останавливаясь и не разжимая рук, вытянул шею, свел брови к переносице изо рта вырвался грозный рев матерого бэра.

«И сам лицом стал похож на того бэра». – Подумала она, и от непонятного страха вжалась в его плечо.

Новый рык раскатился над лесом.

Почти сразу же услышала ответный рев. Затем еще один, и еще…

А Радогор не бежал, летел, как стрела, выпущенная из его рогового лука.

– Сожми оберег в руке, княжна. Только крепче сожми, чтобы не выронить, не выпустить.

Из леса, догоняя их, вынесся Ягодка. И не Ягодка. Не узнать его. Свирепый могучий бэр с оскаленной мордой, готовый к смертельной схватке. А со всех сторон их окружали еще десятки бэрьих глаз.

Не останавливаясь, Радогор перебросил ее на спину бэра. И что – то проворчал по бэрьи, коротко, но властно. И скрылся между деревьев. Ягодка был уязвлен, но спорить уже было не с кем. Послушно остановился, скосил на не сердитый взгляд, потоптался на месте и боком, косолопя, свернул в сторону. Его приятели, откликнувшиеся на зов Радогора, потянулись за ним, держась поодаль.

– Кто ты, враг мой?

От напряжения глаза Радогора затянула багровая пелена. А сквозь пелену, ему показалось, что видит то же лицо, или оскаленную морду свирепого зверя, что и ночью между угольев и пепла костра. Те же закрученные бычьи рога, те же горящие красные глаза и кабаньи клыки. А дальше уж совсем дико. Могучее человеческое тело с неохватной грудью. Длинные когтистые лапы на зверином туловище. И крылья. Несется по воздух навстречу ему. Отталкиваясь от облаков могучими лапами и молотя крыльями.

– Я тот, чей меч ты носишь не по праву.

– По праву силы в честном бою взял этот меч старый волхв Вран. А от него перешел ко мне. Назови свое имя, чтобы знать с кем в бою доведется столкнуться.

Глаза в красном мареве земли не видят.

– Что имя? Звук пустой… Сказал, и ветром унесло. И знал ли я его сам, рожденный в древнем огне? Дело помнится, а имя?

Взмах гигантских крыльев перенес чудовище через реку. Оттолкнулся без задержки и он уже над лесом.

– Когда – то, когда я владел этим мечом, люди внимали моим словам, как богу. Неисчислимым тьмами приносили они себя в жертву на алтарях, которые посвящали мне. Стонала земля, когда гнали они стада, чтобы вымолить мою милость. Но завладели мечом мои недруги и исчезло мое имя из людской памяти.

Намолчался, говорит без умолку. Спешит, торопится, слова глотает. Уж не речь людская, рев звериный.

И расколет меч снова этот мир и перемешает все народы, и тогда вспомнят мое имя. И содрогнутся в ужасе миры…

Веселый дядя, нечего сказать!

Не зря прятал дедко Вран меч под дубовой домовиной. И тот поединщик с умыслом расплатился с ним мечом. Знать угадали его тайную силу. А он, в который уж раз пожалел он, поторопился явить его свету, чтобы этот рогатый увидел. А уродина каких поискать.

Услышал. И обиделся. А чтобы он такого сказал?

– Я не всегда таким был. Таким меня сделала людская молва.

Обида прямо таки клокочет у зверя в груди и жаром выплескивается на лес, на землю.

– Таким видели меня люди в своих черных снах, когда проходил я через их земли со своим войском, смертью открывая пути к обновлению мира. Ведь только тогда рождается новое и совершенное, когда умирает старое, никчемное.

Так и сыплет словами, приближаясь к нему гигантскими прыжками.

– Волчья стая?

– Право вожака!

– Но и вожак дряхлеет…

– Я всегда был молод, пока моя рука сжимала этот меч. И теперь я его нашел. Он вернет мне мое тело вместе с прежней силой.

– Куда тебе больше?

Нестерпимо горячий воздух сжигает заживо. Дышать было почти невозможно. Губы полопались от жара и кровь запеклась на них. Но он бежал все ускоряя свой бег, чтобы опередить уродливое и грозное существо.

– Никогда бы не поверил, что простой меч способен на такое.

– Ты не знаешь, человек, что это за меч!

– Скажешь тоже. Выковал кузнец из небесного металла. А потом ему отрубили руки, чтобы не сотворил другого.

Чудище аж от гнева задохнулось.

– Я, я творец этого меча. Я нашел этот небесный камень. Я калил его в первородном пламени матери – земли в те времена, когда она в корчах и муках, стенаниях и плаче исторгала из себя горы, заполняла слезами моря и озера. А затем распустил, раскаленный до бела, камень на мягкие податливые нити и заплел их в косы. И мял их в своих руках, вытягивая в полосу. И снова бросал в огонь и мял, мял. Руки обуглились до костей, а я мял, не уставая. А потом стучал молотом. И так продолжалось много лет. А после того, как лезвие было готово, кровь многих жертв напитала его на моем алтаре. Ты и сейчас можешь увидеть, как струится она чуть заметными ручейками по клинку.

– Лес – отец, слышишь ли ты это?

– Но и насытившись, он продолжает требовать свежей крови, мой грозный меч войны. Крови, которой по малодушию, присущему всем обитателям этого мира, ты не способен дать.

Еще прыжок, еще один взмах крыльями и это существо будет здесь. Только не пустить его на поляну. Встретить в лесу, между деревьями.

– Духи лесные, к вам взываю я, последний из рода Бэра, и к вашей древней силе.

– Верни меч. И умрешь без мучений. Прославив свое имя тем, что будешь убит моей рукой. И напитав его своей кровью.

– А не верну, так тоже умру. Выбор не велик. Куда не кинь… – Попытался поскрести пальцем потылицу, но не получилось. Руки заняты. – Хоть совой о пень, хоть пнем по сове. Уж лучше я его у себя оставлю.

И проскочил через поляну.

Над головой с оглушительным треском сложились крылья и с жутким ревом зверь обрушился на него, круша деревья и не замечая, сыплющихся в него, стрел. Выругался так, как никогда не ругался. И бросил на тетиву заговоренную стрелу. Успел нашептать, пока княжна, вымотавшись, спала. Растянул лук выпусти все одну за другой на одном дыхании. Но и заговоренные стрелы не остановили зверя. Вспыхнули искорками и погасли на груди чудища. Провалился до самой земли и заворочался между поваленными стволами. Выдирая из земли корни вместе с кустами. И вместо слов из пасти звериный рев!

Отбросил в сторону бесполезный лук, отбросил его в сторону и рванул из ножен меч. Камни в навершии огнем зажглись. А по клинку всполохи прокатились. Раскрутил его в руке, чувствуя как тяжелеет он. Крутанул еще раз, меч слушается. В левой руке боевой нож зажал. Но прежде все метательные ножи из ладони выпустил, но, правда, без всякой надежды на успех. Так и произошло. Ножи упали на шаг не долетев до багрового глаза.

Зверь между деревьями ворочается, крыльями между ними застрял. Разволновался, от ярости слюна из пасти на землю хлещет и на земле пенится, сжигая траву. Перья из крыльев на землю с железным стуком валятся.

В три прыжка подлетел к нему. Меч пошел снизу вверх, туда где из звериного туловища человеческое тело торчит. Клинок зазвенел. Оставив еле заметную царапину. Растянулся в невероятном длинном прыжке, целя ножом в шею. Гигантская лапа вылетела ему навстречу с кошачьей ловкостью и когти прошлись по его телу, сдирая подкольчужник вместе с кожей. Но это не остановило его. Нож по рукоять вошел в тело монстра. А меч полоснул по морде. По пышущим жаром, ноздрям.