Текст книги "Бабушкины стёкла"

Автор книги: Николай Блохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Хох! Хох! – заорал класс.

Это учитель и повелитель возник слева от композитора и стоял в углу комнаты. Даже Вельзевул не смел приблизиться к блистающему светоносному Ангелу.

– У-р-р! – зарычали ученики и замахали на Ангела кулаками, а некоторые подскочили к экрану в бессильной ненависти. Того и гляди, экран расколотят.

Меж тем композитор все записал и стал проигрывать на рояле. Катя, которая все это видела и слышала, заслушалась дивной красоты мелодией. Ей даже показалось, что она видит музыку. Но... что это? Композитор недовольно поморщился и скривил губы. Ангел вздохнул и, опечаленный, отлетел от него. Заревел, загрохотал Вельзевул – и вот он уже на левом плече композитора. Он сел по-турецки, гаркнул жутко, будто горло прочищал, и задышал в ухо композитору. Глаза композитора полезли вверх, он даже припрыгнул радостно на стуле и стал сразу бренчать на рояле. Не могла спящая Катя себе уши заткнуть, а то бы заткнула. Композитор начал быстро писать в тетради, дергаясь в такт дьявольской музыке, что жила теперь в нем.

– Победа! Победа! Слава Вельзевулу! – снова бросились бесы в пляску.

– По местам! – скомандовал Вельзевул. – Еще одно: о перевоплощениях. Человек не любит нас видеть такими, какие мы есть, некоторые даже не выносят. И если нас человек видит в нашем обличье – знайте, это Творец вселенной так показывает нас. Но не торопитесь исчезать, гр-хы-хы, есть такие, что нас всяких стерпят. Превращайтесь в людей, зверей, птиц, только всегда помните, в кого вы превратились. Кошка не должна лаять, а птица мычать, а то среди вас всякие олухи есть. Р-р, – зарычал вдруг Вельзевул, – оторвалась от нас бабка проклятая, упустили! Зеркало да стекла теперь обличают нас. Однако, охр-гы-гы, мы, доложу я вам, многим нравимся!

– Хох! Хох! Победа! Нравимся... Нравимся! – завопили ученики.

Но тут на них надвинулся Крест – и вся бесовщина с Вельзевулом во главе пропала. Катя вздохнула и заснула еще крепче, без снов, до самого утра.

Утром мама сказала Кате:

– Ты знаешь, Катенька, а зеркало мы все-таки продадим Пете. Денег у нас совсем нет.

– Ну что ж, мамочка, продай, – ответила Катя. Не было в ней почему-то сейчас беспокойства на этот счет. – Папа, не снимай с себя крест, а? – попросила она, увидев, что папа зачем-то шарит за пазухой.

– А ты откуда знаешь, что он на мне есть?

– Так ты ж вчера пришел с ним, он у тебя на рубашке был.

– М-да-а, – проговорил папа и почесал затылок.

– Ин-те-рес-нень-ко, – закончила Катя и звонко рассмеялась.

Мама с папой улыбнулись. Все утро папа был задумчив, даже один раз ложку мимо рта пронес, ни о чем не спрашивал, замечаний никому не делал. И так и ушел на работу.

– Катя, – мама посадила Катю на колени, – придется тебе, милая, в детский сад до нашего отпуска походить. Бабушки же нет теперь. Сейчас пойдем устраиваться.

Катя очень расстроилась, чуть даже не заплакала.

– Мама, а ты оставляй меня одну до твоего прихода.

– Да что ты!

– Я хорошо буду себя вести, плитой я умею пользоваться, да она и не нужна мне.

– Что ж, ты без гулянья будешь?

– Подумаешь! А потом ты меня научишь ключом пользоваться, я и гулять буду.

– Да я испереживаюсь вся.

– А ты перекрести меня, перекрести дверь – и все.

– М-да-а-а!

– Интересненько! – И обе засмеялись.

И махнула мама рукой, сама удивляясь

своему решению:

– К черту детский сад.

– Ма-ама!

– Ну да. Тьфу! Не буду, в общем, поминать его. Тогда мы сегодня с тобой свободны. Я же отпросилась с работы на этот день.

– Ур-а-а! – закричала Катя, так что хрустальные рюмки в серванте зазвенели. Первым делом мама позвонила Пете и сказала, что зеркало продается. Через десять минут Петя был у мамы с двумя дюжими молодцами. Он сразу выложил маме полторы тысячи.

– Ух ты! – сказала мама. Столько денег она никогда в руках не держала.

Петя усмехнулся:

– Петя и сам живет, и другим дает.

Молодцы вынесли зеркало.

– Петя, – спросила взволнованно мама, – неужто за деньги показывать будешь? – Петя хохотнул в ответ. – А где? – допытывалась мама.

– А в парке нашем, – отвечал Петя.

– Разве можно?

Петя испытующе оглядел маму и снова усмехнулся:

– У нас все можно! – и ушел.

Повздыхали мама и Катя о зеркале, но не очень.

– А пойдем-ка мы, Катерина, с тобой по магазинам, – предложила мама.

Катя согласилась с радостью. Она любила ходить с мамой. Правда, чаще всего они в магазинах только рассматривали все, а не покупали, но Кате и это нравилось.

– Сегодня надо сумочки взять, сегодня мы не только смотреть будем, – весело сказала мама. И они пошли.

Долго ходили мама с Катей. И где только не побывали они! Маму постоянно подмывало покупать все подряд. Непривычно все-таки глядеть на шубу в триста рублей и знать, что она тебе по карману. А раньше ведь оглядишь, присвистнешь, на цену глядя, и дальше пойдешь. «А вот возьму и куплю», – кололо каждый раз маму, когда она видела что-то красивое и дорогое, хотя и ненужное. Но она сдерживала свои порывы и покупала только самое необходимое. Находились они, устали, Катя и говорит:

– Пойдем домой, мама. А по пути в парк зайдем, посмотрим, как Петя наше зеркало показывает.

– Что ж, ты думаешь, он сразу, что ли, его туда понес?

– А что тянуть-то? Я бы сразу понесла.

И они пошли в парк. В том месте, где в парке аттракционы, всегда многолюдно, но то, что увидели мама с Катей, никак нельзя было назвать многолюдством. Кишела громадная толпища.

– Что это народу столько? – спросила мама такую же тетю с девочкой, похожей на Катю.

– Ой! Зеркало в комнате зеркал выставлено: смотришь в зеркало – вместо себя черта видишь. Смех!

– А не страшно? – спросила Катя тетю.

– Страшно, – ответила за нее девочка, она подняла голову и с укором посмотрела на маму, – какой тут смех, когда страшно!

– Вообще-то, жутковато, – подтвердила тетя, в глазах ее было возбуждение, – прямо как живой на тебя смотрит. Мы сначала с утра были, мы всегда здесь с моей ласточкой, – тетя умиленно посмотрела на девочку, – гуляем. Зашли в зеркальную комнату, а там уже толпа. К тому зеркалу отдельный вход и отдельная плата. Насмотрелись мы, а народ все идет и идет. Мы своим знакомым порассказали. Те – сюда, а сначала не верили. Так дело пойдет – скоро не подойдешь к зеркалу: вся Москва повалит чертей смотреть.

Очередь была метров на сто от двери, но многие пытались пролезть так. На них орали, те отбрехивались. Кутерьма, в общем. Выходящих с другой стороны павильона также осаждал народ.

– Что? Как? Настоящий черт?

И чего только не слышалось в ответ! Один интеллигентный дядя в очках и с портфелем сказал, что это жульничество, ибо в природе чертей не существует, что это оптический обман и прочее. И вообще он был недоволен. Он хотел было поизучать зеркало, но на него заорали: «Давай-давай, не один ты!» – еще кое-что из слов добавили и выставили прочь. Он хотел было протестовать, что-де он деньги заплатил, имеет право, что время не оговорено, но вмешался сам Петя и так на него посмотрел, что интеллигент мигом ретировался. Другие выходящие смеялись и живо описывали страшную морду, и можно было подумать, что и вправду смешно. Кто выходил, головой покачивая, кто был бледен, как первый снег, кто – потный, как после бани, кто с лицом, перекосившимся от страха. В общем, выходящие своим ответом подогревали общий интерес. Еще не видевшие делали вывод: зрелище, какого еще не было, – надо стоять. Мама и Катя, которые тоже встали в очередь, увидели, что к толпе подходит группа милиционеров.

– Ой! – у мамы все обмерло внутри. – Арестуют Петю.

Но оказалось, что милиция пришла не за тем. Через десять минут кутерьмы у дверей не было, а стояли турникеты, и милиционеры ходили вдоль них и смотрели за порядком. «Ну и ну!» – сказала про себя мама. Наконец, они вошли в просторный тамбур. Налево был вход в обычную комнату смеха, но туда никто не шел. Все стояли направо, в просторную комнату, где находилось бабушкино зеркало. Петя их сразу увидал, вывел маму из очереди и сказал:

– Манечка, тут такое дело... Будем считать, что я вам недоплатил слегка, теперь ошибку исправляю, – и он сунул маме маленький сверток. – Вот теперь в расчете полностью.

– Что здесь? – спросила мама.

– Здесь полторы.

– Да что ты! И тех-то много.

Петя улыбнулся:

– Я так хочу! Как говорится, мы предполагаем, а Бог располагает. Все идет так, как в самом добром сне. Я уже сегодня могу закрыть это. – Он засмеялся. – Уже сейчас вполне на уровне. – И он снова счастливо рассмеялся.

– Петя, а есть кто-нибудь, кого зеркало нормальным показывает, без бесовской морды?

– Да я, вообще-то, не хожу туда, – Петя кивнул на комнату. – Но вроде нет. Хотя с утра, когда открыл, пара бабок с внуками заходили – те как будто сами собой были.

В тамбур вошел милиционер. Опять у мамы похолодело все внутри. Но милиционер дружелюбно и почему-то вопросительно посмотрел на Петю. Петя не удостоил его взглядом, а только кивнул головой на маленькую дверку, что была у него за спиной. Милиционер заскочил туда и через полминуты выскочил. Лицо его выражало удовольствие, и он что-то жевал.

– И никакой это не оптический обман, а такая у вас душа нынче черная, и бес в зеркале – настоящий, – услышала мама Катин голос.

– Ой, – сказала мама, – она тебе всю коммерцию испортит.

Петя тоже слышал, что сказала Катя.

– Нет, – сказал он, секунду подумав, – наоборот, – и прошел к зеркалу.

Когда же напротив зеркала встала мама, гомон стих. Все, кто был у зеркала, онемели и зачарованно смотрели на дивную красавицу в зеркале. Вообще-то, мама со страхом подходила к зеркалу. Она пересилила себя и шага за два стала часто-часто повторять про себя: «Господи, помилуй, Господи, благослови».

– Вот, – объявила Катя притихшим зрителям, – это моя мама. – Мама при этом замахала на нее руками. – Она причастилась вчера, и бес из нее вышел.

– А что, такая же была, как мы? – раздались голоса.

Мама кивнула. Дикий страх напал на нее. Ей казалось, что сейчас ее схватят и поведут, как говорил Васин дедушка, куда следует. Да и стыд вдруг проснулся, но стыд мама подавила быстро, а страх остался. Никогда не думала она, что сидит в ней такой страх. А всего-то: дочка ее во всеуслышание про Тело и Кровь Христову заговорила. «И будете ненавидимы за имя Мое», – неожиданно вспомнилось маме из Евангелия вчера прочитанное. Когда они вышли, рядом с ними оказался Петя. Он протянул листок и спросил:

– Ну-ка, проверьте, то ли написано?

На листке значилось: «Граждане посетители! У нас вы увидите зеркало, которое показывает не внешность вашу, а душу. Не взыщите, если в душе вашей сидит бес. Тогда вы увидите себя бесом. Если же в вас нет беса – вы увидите себя».

Мама засмеялась:

– То, Петя, то. Не в бровь, а в глаз. Точнее не скажешь. – Потом на ухо ему: – А не слишком ли? – Она вспомнила свой страх у зеркала.

– Нет, – твердо сказал Петя, – волков бояться – в лес не ходить. У меня так. Зато, – он ударил ладонью по листку, – реклама!

Когда мама с Катей подошли к дому, у зеркального павильона уже красовалось огромное Петино объявление. До позднего вечера шел и шел народ к зеркалу. По пути к дому мама с Катей беседовали. Впервые в жизни они разговаривали о вещах, еще совсем недавно так далеких от них. Мама рассказала Кате, что узнала про их род, про отца своего, про деда-мученика. Катя рассказала маме про историю с иконой и художницей. И друг друга слушали внимательно и серьезно, как и подобает в разговорах двух серьезных людей, говорящих о важных делах. Папа был уже дома.

– О, – сказала мама, – что так рано?

– Так, – неопределенно ответил папа. Он был хмур и задумчив. Наперебой ему рассказали о зеркале в парке, о Пете, а мама еще и про полторы тысячи. – Надо же, – сказал на это папа и брови поднял. – По-моему, неправы мы были, когда осуждали его. – Папа посмотрел при этом на маму, усмехнувшись. – Поверь, я говорю это не потому, что он еще денег дал. Да, кстати, а кто из твоих и моих знакомых так бы сделал, а? Скажи! – Папа пожал плечами. – Да, пожалуй, никто! – Папа как-то очень по-особому посмотрел на маму, положил ей руку на плечо и сказал: – Да хватит о Пете. Ну дал и дал. Спасибо ему. Да я не только к нему, я почти ко всем неправ. Знаешь... я подумал, я не буду мешать вашему с Катькой хождению в церковь. Ходите. – Папа вздохнул и закурил. – Там действительно что-то есть. А сам я – увы! – материалист. Я хоть и летал к потолку на бесе, сюда, – он показал на сердце, – я не могу скомандовать. Ма-те-ри-а-лист я – и все!

– И не все, – раздался рядом Катин голосок. Папа и не заметил, как она подошла и стояла рядом. – Бабушка говорила, что Христос сказал: «Кто не против Меня, тот за Меня». Ты не расстраивайся и креста не снимай, ладно?

Мама засмеялась, а папа горько улыбнулся, но пообещал креста не снимать.

На следующий день часам эдак к трем около зеркального павильона в парке творилось нечто невообразимое. А ведь до летнего сезона еще далеко было. Петина реклама сделала дело. Давившиеся в очереди шутливо возмущались друг другом: «И когда ж это люди работают только!» Действительно, так и казалось, что Москва перестала работать и двинулась к Пете – глазеть на бесов. К пяти часам Пете потребовалось нанять еще три наряда милиции. А между тем рядом с павильоном стоял дядя Леша и смотрел на очередь. Из павильона вышел подышать воздухом Петя.

– О, Алексей! – приветствовал он дядю Лешу. – Ты-то что здесь? Ты ж все это у братана видел! Что это ты с чемоданом?

– Это душеловка, – отвечал дядя Леша, – уже готовая. Десять минут монтажа – и она готова к действию.

Петя изучающе, внимательно глянул дяде Леше в глаза. Он так сделал потому, что уж очень странным был голос у дяди Леши. Да и выглядел он, если присмотреться, странно, будто он эти три дня, с тех пор как мы с ним расстались, не спал и не ел. Глаза у него были какие-то застывшие и ничего не выражали. Голос же у него такой, которым говорит человек, находящийся «не в себе», – так принято это называть. Голос таинственный, гордый и в то же время смертельно усталый. Когда же деловой Петя выспросил у дяди Леши, что это за душеловка, то присвистнул и сказал:

– Монтируй, сейчас до чьей-нибудь души доберемся.

Он не знал еще, можно ли будет душеловку к коммерции приспособить, но ему стало интересно, и он сразу поверил дяде Леше, что душеловка – это не фантазия, а вот она, в чемодане лежит. Очень был чуток Петя на правду-неправду, когда дело касалось изделий ума и рук человеческих. Вроде чепуху человек говорит, небывальщину, а взглянет на него Петя и сразу увидит: нет, не врет, надо этого человека как-то использовать. И тут же начинает соображать как. И соображение получится ловкое и толковое. Таков Петя. Через десять минут, как и было обещано, установка оказалась собрана. Собрали ее у выхода из павильона. Похожа она была... ни на что, в общем, она не была похожа. Душеловка, одним словом.

– Что приуныли, любители чертей? – возгласил вдруг Петя и засмеялся. – Вот, пожалуйста, новый чудо-прибор, лечит от бесов душу. Душеловка называется. У желающего отнимается душа и пребывает здесь. Желающий лежит мертвецом, а душа обозревает окрестности. Подходите, не пожалеете. Удовольствие – рубль.

Дядя Леша оробел.

– Ты что болтаешь? – зашипел он Пете. – Она еще ничего не лечит, да и обратный переход барахлит. Тут дело научное, тонкое, а ты сразу – «рубль»!

– Молчи, – цыкнул на него Петя, – ты свое сделал. Теперь помалкивай.

– А как же она лечит, милок? – спросила у Пети бабуся, только что вышедшая из павильона. Она была ужасно угнетена и крестилась все время.

Душеловку с Петей и дядей Лешей уже окружила толпа.

– А так, – уверенно сказал Петя. – Ложись, плати рубль – сама увидишь.

– Да это не мне надо, я хоть и черная в зеркале, да на себя похожа... Да иди же ты сюда, идол, – и бабуся вытолкнула к душеловке упирающегося робкого мужчину, сына, видимо. – В церковь не затащишь, так иди в душеловку! – Старуха была очень опечалена и сердита. Он же был сутул, немного нетрезв и, похоже, совершенно безволен. – Спился несчастный, – сообщила старуха. – Ложись, – сказала она ему и сунула Пете рубль.

На длинном ящике с начинкой, которую придумал дядя Леша, было устроено ложе, похожее на раскладушку. Мужчина лег на него и неожиданно засмеялся – наверное, над нелепостью происходящего.

– Включаю, – сказал дядя Леша.

И прервался смех, и застыл оскал на лице, глаза выпучились и омертвели. Над полушаром же, соединенным с ложем, зажглась красная лампочка.

– Есть, – прошептал дядя Леша. – Есть! – заорал он потом с какой-то дикарской радостью и стал прыгать вокруг мертвого и душеловки.

Толпа, оценивая представление, замерла сразу и уставилась на мертвого. Задние же из этой толпы, которым видно не было, шумели, допытывались:

– Ну, что там?

Им не отвечали.

– Впервые в мире, – орал дядя Леша, – душа отделена от человека и изолирована в замкнутом объеме!

Старуха испугалась так, что повалилась назад, на толпу, которая ее удержала. Да и Петя рот раскрыл, и холодок у него по позвоночнику промчался. «Угробили человека», – подумал он, и подумал, надо сказать, совершенно верно.

– Лечи, милый! – опомнилась наконец старуха и заплакала. – Лечи, оживи, дорогой! – обращалась старуха к Пете, ибо в нем видела главного.

Петя бочком приступил к дяде Леше:

– Лечи!

– Да я ж тебе говорил, – зашипел в ответ дядя Леша, – что душеловка пока только ловит, но не лечит.

– Тогда водворяй обратно.

– Попробую, только не знаю, выйдет ли, я ж говорил тебе, что обратный переход затруднен.

– Я тебе дам, затруднен! – Петя был вне себя. – Школяры, интеллигентишки! Зачем тогда приволокся сюда?! На мышах сначала пробуй!

– Да я ж говорил тебе...

– Водворяй назад душу, не то убью!

А бабка заголосила:

– Уби-или, уби-или!

Еще чуть – и неизвестно, как бы оно все обернулось для дяди Леши, Пети и мертвого. Но Петя поднял руку и вскричал:

– Спокойно, граждане! – Ох, как нелегко ему самому далось его видимое спокойствие! – Душа сейчас будет возвращена в покой… испытуемому в целости и сохранности. «Ну, а если получится, это ведь по сто рублей за сеанс можно брать», – трезвый ум Пети уже и об этом думал.

Дядя Леша возился с аппаратом, и на лице его было отчаяние. Бабка увидела это отчаяние и снова запричитала:

– Уби-и-или!..

Вдруг раздался стук о полушар. Внутри стучало. И забурлило там, заклокотало. Дядя Леша отскочил. Запертая душа рвалась наружу. Загрохотало, зазвенело, аппарат разлетелся вдребезги, и туманное облачко вылетело из расколотого полушара. Покойника отбросило метра на полтора, и он... ожил. Он сидел на земле и таращился часто мигающими глазами на толпу.

– Ожил! – Бабка бросилась к нему. – Слава Те, Господи!

– Я все видел, братцы! – закричал воскресший толпе. – Себя видел, как лежал, вас всех, все разговоры слышал.

Воскресший вдруг охватил голову руками, переживая то, что с ним случилось. Толпа набросилась на него с вопросами. Дядя Леша сидел на земле и плакал.

– Все пропало, все пропало! Восстановить это невозможно.

Петя поднял дядю Лешу:

– Ничего, Леха, все можно восстановить. Ты молодец. Я тобой займусь. Пойдем, я тебя в такси посажу.

И Петя сделал, как сказал.

«Душеловка», – заходил, загулял слух над толпой-очередью, подогревая и без того горячий интерес. По-разному читали Петино объявление подходящие к павильону. Кто бредом называл, кто с интересом руки потирал, ожидая зрелища, кто говорил: «Дешевый трюк, реклама», кто читал и думал: «Ишь ты, ну, посмотрим-посмотрим». Но вот подошел один очень серьезный дядя пенсионного возраста, с портфелем. Минут двадцать он стоял у объявления, затем огляделся и безошибочно направился к Пете:

– Могу я видеть ответственного за этот аттракцион? – спросил он.

– Да, пожалуйста, он перед вами.

Дядя снял очки и оглядел Петино лицо.

И Петя все понял. Он тоже оглядел дядино лицо. Умел Петя смотреть так, что мурашки пробирали, но этот только усмехнулся. «Вот и волк, которого если бояться, в лес не ходить», – подумал Петя.

– Эта надпись и это зеркало есть идеологическая диверсия, и от имени ветеранов партии, которых я имею честь представлять, я требую прекращения этого.

– А иначе – что? – спросил Петя и скрестил руки на груди.

– А иначе плохо будет, молодой человек. – И дядя снова протер очки.

– А вы, простите, сами в зеркало смотрелись?

– Нет, и не желаю.

«Ведь и взятку не возьмет, сколько ни предлагай», – подумал Петя, а вслух сказал:

– Пройдемте, пожалуйста, ко мне.

– Никуда я не пойду. Откуда, кстати, такое зеркало взялось?

– Фамильное наследство. Хорошо, через три дня аттракцион закроем.

– Немедленно, – отчеканил дядя.

Тогда Петя надвинулся на него, взял за грудь и сказал:

– Три дня!

Такого дядя не ждал. Испуг мелькнул в его глазах. И это удесятерило напор Пети: он вдавил дядю кулаком в стену павильона и продолжал вдавливать сильнее. Дядя захрипел.

– Слушай, старый гриб, – сказал Петя, – три дня, понял? Через три дня уберу. Если за эти три дня брякнешь что, повешу перед зеркалом. Понял? Понял?!

У дяди выкатились глаза, он сначала хотел было закричать: «Помогите», – но понял, что никто и не шевельнется.

– Понял, – наконец выдавил он.

– Согласен?

– Согласен, – просипел дядя.

Петя его отпустил и добавил:

– Я не шутник: нарушишь договор – не я, так другие тебя повесят, понял?

Сидящий на корточках дядя молча кивнул. «Ладно, —думал Петя, отходя, – хватит и двух дней, а то, может, и одного завтрашнего».

Больше никто и ничто не тревожило Петю до самого закрытия.

Дома же у Кати все было мирно и спокойно. Папа был все такой же молчаливый и задумчивый. Мама понимала его настроение и не тревожила. Когда мама пришла домой и отпустила Катю гулять, Катя на лестнице встретила дядю Андрея с верхнего этажа и остановилась перед ним. Дядя Андрей был композитор, но, как говорили в доме, – неудачник. И квартира у него была однокомнатная, и жена ушла, и музыка его игралась неизвестно где. А может, он был просто плохой музыкант?

– Дядя Андрей, – сказала ему Катя, – хотите, я вам мелодию подарю? Я сегодня ночью ее от ангела слышала.

Дядя Андрей улыбнулся:

– Ну-ка, ну-ка.

Катя спела, как могла, то, что слышала во сне.

– Прекрасно! – загорелся дядя Андрей. – Чудно! У тебя талант. Подарок принимаю. – И побежал к себе.

«И при чем здесь я ?» – подумала Катя. Потом походила по дворам, поискала того мальчика, кому дьявол сказал «правду» о родителях. Но не нашла. Потом решила сходить к Васе и подарить ему второе стеклышко от очков. «Может, впрок пойдет», – думала Катя. Дверь ей открыла Васина мама, Анна Павловна. Она почему-то была заплакана.

– Что случилось, тетя Аня? – спросила Катя.

– Вася заболел. Проходи, навести.

Вася лежал накрытый одеялом, бледный и с погасшими глазами.

– Что с тобой, Вася? – подсела к нему Катя. – У тебя температура?

– То-то и оно, что ничего нет, – сказала его мама и вытерла слезы. – Ни температуры, ни кашля, легкие в порядке, анализы нормальные, а он тает как воск – и все тут. И врач ничего не нашел.

Вид у Анны Павловны был очень изможденный. Катя достала стеклышко и посмотрела на Васю. Она не вздрогнула и не вскрикнула, хотя стеклышко показывало ужасное: торчащая из-под одеяла бесовская башка блаженно улыбалась, сердце же Васи, которое тоже было видно, обвил собой второй бес и, вцепившись в него пастью, что-то пил, как будто высасывал из Васи жизненные соки. Катя молча подала стеклышко Васиной маме. Та взвизгнула, увидев страшную картину.

– Что это?!

– То самое, тетя Аня. Бесы терзают Васю, – и Катя всхлипнула. – Крестить его надо, тетя Аня, крестить сегодня же. А иначе он умрет.

– Что ты говоришь, Катя! – зашептала Анна Павловна, а сама неотрывно смотрела на Васю, теперь уже без стеклышка.

– Не врет стеклышко, тетя Аня, не врет, – говорила Катя и сама плакала. – Мы сейчас сбегаем за отцом Василием, он окрестит его – и все пройдет. Давайте? – И она готова была уже бежать.

Анна Павловна стояла сама не своя и не знала, что отвечать. В это время вошел Васин папа, а с ним доктор.

– Вася, – сказала она мужу, – давай окрестим Васеньку.

– Что?! – У того от возмущения вытянулось лицо. – Опять?!

– Да ты посмотри! – Она подала ему стеклышко.

Долго он смотрел... Наконец отшвырнул стеклышко.

– Бред это все! Не желаю я на ерунду смотреть!

– Что такое? – К Василию Ивановичу подошел доктор.

– Да вот, Давид Ниссоныч, моя благоверная, – он указал на Анну Павловну, – крестить Ваську предлагает!

– Что?! – Давид Ниссонович, казалось, сейчас съест маму своим жабьим ртом. – Вы же образованный человек, Анна Пална, успокойтесь. Все будет в порядке.

– Ничего не будет в порядке, – сказала Катя. – Если его не окрестить – умрет.

– Да кто ты такая?! – взорвался Васин отец. Он схватил стеклышко, бросил об пол и раздавил его каблуком.

Катя повернулась и плача пошла вон. Когда она пришла домой в слезах, мама и папа, ничего не понимая, бросились ее успокаивать и еле допытались, что произошло.

– М-да, – сказал папа. – Если б у нас так прижало, я бы, пожалуй, крестил.

– Это ты сейчас так говоришь, после зеркала да летанья в потолок. – Мама серьезно посмотрела на него.

– Может быть, и так, – буркнул папа.

Зазвонил телефон. Это была тетя Лена: она, плача, рассказала, что случилось с дядей Лешей. Он лежит пластом, плачет и говорит: «Все пропало, все пропало».

Папа не знал, как помочь тете Лене. Сказать, чтоб дядя Леша плюнул на свою душеловку, – пустые слова: он тогда перестанет быть дядей Лешей, а это невозможно. Успокаивать – тоже не выйдет ничего, ибо не может быть успокоительных слов для одержимого. Промямлил папа что-то в трубку – и дело с концом. А вечером состоялся самый неожиданный визит: пришел Петя. Начал он с того, что в ближайшие дни зеркало вернет.

– Да что ты, Петя! – мама замахала руками. – Оно теперь твое.

– Маня, – сказал Петя сурово, – что я сказал, то сказал. Оно мне уже будет ни к чему. Оно свое сделало. Волки в лесу появились, Манечка, – сказал Петя и засмеялся.

– Какие волки? – удивилась мама.

– Злые и клыкастые, но не нашлось еще на Петю клыка.

Потом Петя с папой пили коньяк, который принес Петя, и уже совсем поздно, когда они были изрядно пьяные, Петя повторял, обращаясь к папе:

– Я крестил своих детей, потому что я русский человек. А Васька, – имеется в виду Василий Иванович, – тот просто болван, хоть и образованный.

Так, по-разному для всех, закончился этот день, третий день после великого праздника – Благовещения. Утро следующего дня началось с того, что ни свет ни заря заявился дядя Леша. Он принес назад стеклышко. Вся семья всполошилась, увидев дядю Лешу. Уж очень страшно и больно на него было смотреть.

– Алексей, тебе уехать надо, развеяться, – сказал папа.

Дядя Леша ничего не видел и ничего не слышал. Он был точно лунатик. Ох уж эти ученые! Посидел он, отказался от завтрака, походил туда-сюда, тупо на все глядя.

– Лешка, – воскликнула мама, – так ты что, из-за стеклышка только прикатил? Господи! Слава Богу, хоть под машину не попал.

– Я пойду, – сказал дядя Леша, ничего не слушая. Перед самой дверью глаза вдруг его заблестели, он таинственно и зло прошептал: – Я найду все-таки, как ее удержать!

– Тебя проводить, дядя Леша? – крикнула вдогонку Катя, но дверь уже хлопнула.

Затем ворвалась к ним Анна Павловна. Видно было, что ночь она не спала. Она ломая руки застонала перед Катей:

– Катенька, давай своего попа, окрестим Васеньку.

– Да, конечно, – тихо и потупясь сказала Катя, – пусть умрет крещеный.

– Как?! – вытаращила глаза Анна Павловна. – Как?!

Очень страшно звучало сказанное Катиным тихим голосом слово «умрет».

– Ладно тебе каркать! – выступил папа. – Тоже мне, пророчица! Пойдем к отцу Василию.

– Тебе ж на работу, Костя, – сказала мама.

– Ничего, – ответил папа, – отбоярюсь.

Через полчаса отец Василий с Катей входили в Васину квартиру. Еще на лестничной площадке они услышали скандал, бушевавший в квартире. Открыла заплаканная Анна Павловна.

– Через мой труп ты его окрестишь! – выскочил из комнаты Василий Иванович.

– И переступлю я через твой труп, переступлю! – крикнула ему прямо в лицо Анна Павловна.

На подмогу Василию Ивановичу откуда-то явился Васин дедушка – и понесся чертоворот, в центре которого стояли отец Василий и Катя и ждали. Пришел и врач вчерашний, Давид Ниссонович. Тот зашумел было на отца Василия, но Катя подошла к нему и сунула стеклышко прямо ему в очки.

– А вы, дядя Вася, это стеклышко не бейте, оно мое.

Давид Ниссонович подошел к Васе, скандал приутих. Давид Ниссонович направил стеклышко на Васю и отшатнулся, вскрикнув. Очень долго смотрел он на Васю и, уже спокойный, возвратил стеклышко Кате. Даже более чем спокойным было его лицо. Он с таким видом отдавал стеклышко, будто ему было все известно, все неинтересно; такое снисхождение было в его взгляде, будто ему ведома некая тайна.

– Ну и что? – обратился он к Кате и отцу Василию. – Оптический обман! – И ухмыльнулся, сказав так.

Впервые в жизни Кате захотелось ударить человека.

– Уходите! – зашипел на отца Василия дед Васи. – Я вами лично займусь.

– Спаси вас Господи, – сказал отец Василий и надел шляпу. – Пойдем, миленка-Катенка.

Анна Павловна бросила умоляющий взгляд на отца Василия. Тот понял взгляд.

– Мы пойдем к Катеньке, чайку попьем, – громко сказал он, глядя на Катю.

И они пошли пить чай. Папа ушел на работу, а мама была как на иголках: она уже опаздывала. Она оставила им ключи и убежала. Попивали чаек отец Василий с Катей, беседовали и ждали.

– Батюшка, – говорила Катя, – наш дядя Леша говорил, что в стеклышках какое-то особое преломление лучей.

– Очень может быть, – улыбнулся отец Василий, – у Бога всего много. Бог дал природе законы, через них Он и действует. Жалко, конечно, твоего дядю Лешу. Эх, недаром ведь сказано Екклесиастом-проповедником в Библии: кто умножает знания – умножает скорбь. О рабы своих страстей, смеющиеся над нами, рабами Божьими! А ведь нету, миленка-Катенка, людей на земле свободней, чем рабы Божии.

Их беседа была прервана Анной Павловной.

– Ушли мои крокодилы, – сразу объявила она, – пойдемте.

– Не надо так говорить, – сказал отец Василий, вставая, затем вздохнул глубоко и произнес: – «Враги человеку – домашние его». Как замечательно сказал Христос Спаситель, как верно!

Вася лежал неподвижно, невидящие глаза глядели в потолок. Быстро приготовили все необходимое для крещения: чистую рубашку, полотенце, купелью послужило большое корыто. Отец Василий в это время доставал из своего портфеля нужные ему вещи. Среди них были два креста – маленький нательный крестик и крест побольше, две книги – Евангелие и Требник, свечи, а также специальный ящичек, откуда были извлечены два пузыречка – с елеем и миром, две особенные кисточки, губка и ножницы.