Текст книги "Бабушкины стёкла"

Автор книги: Николай Блохин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– А бабушка говорила, что правда про людей, которую, не видя, как молву передаешь, в твоих устах ложью становится.

– О! Гляди, как изъяснялась наша бабуся – прямо профессор! – сказал папа с иронией.

Ирония, мой дорогой читатель, – это та же усмешка, только злее, и она означает, что человек, с иронией говорящий, думает совсем не так, как говорит. Если такой тебе скажет, что ты умен, это означает, что, по его мнению, ты глуп.

– Папа, а пачку белой бумаги, которую ты с работы принес, ты тоже украл?

«Да это мое, недоплаченное! – хотел воскликнуть папа. – А потом, что ж сравнивать: пачка бумаги раз в месяц и полные неподъемные сумки, что каждый день таскает Петя!» Но почему-то хмыкнул только и признался:

– Да, я украл.

– А почему?

– А потому, что такой бумаги не купишь, а она мне нужна. Что тебе еще на этот счет бабушка говорила?

Этот неприятный разговор прервал звонок.

На сей раз пришла Катина подружка Таня. Замечательна она была тем, что имела талант рисования и лучше всего у нее получались бесы, или, как она их называла, чертики. Чертиками она изрисовала все, что только можно было. Например, вся асфальтовая площадка перед домом была испещрена Таниными чертиками.

– А-а! – засмеялся папа, увидев Таню. – Иди полюбуйся, как они живьем выглядят.

Секунд десять Таня смотрела неподвижно на свое страшное изображение, да как закричит! И как закричала внезапно, так и смолкла, оборвав крик, и дальше продолжала смотреть... Потом отошла, пораженная, и заплакала навзрыд, уткнула личико в ладони. Мама бросилась успокаивать Таню.

– Ой, как страшно, – шептала Таня. – Почему вместо лица у меня он, а?

– Успокойся, – гладила ее по голове мама. – Это так, обман зрения. – Смалодушничала мама, не выдержала такого плача.

– Что ты говоришь, мама? – почти что закричала Катя. – Это не обман зрения, а правда. Ты же сама знаешь.

Папа стоял в дверях комнаты, опершись на косяк, и внимательно смотрел на Таню. Она была первым человеком, который не вида беса устрашился, а ужаснулся тому, что вместо родного своего лица – бес, ужаснулся, увидев себя – бесом.

– Таня, – спросил папа, – а разве тот, который в зеркале, страшней тех, которых ты рисуешь?

– Он живой, – всхлипывая, ответила Таня. – Я никогда не думала, что он бывает живой. И не буду больше его рисовать!.. А ты тоже такая? – спросила она затем Катю.

– А ты встань вот сюда, – сказала ей мама, – чтобы себя не видеть, и посмотри на Катю.

– Ах ты! – вырвался у Тани возглас изумления, когда она увидела отражение Кати. – Какая краси-ивая! Уй ты! А почему, а?

– А мы с мамой сегодня причащались в церкви.

– Что делали? В церкви?! А если я тоже... при... причащусь – такая же буду в твоем зеркале?

– Да. А ты крещеная?

– Не зна-аю, – протянула Таня и задумалась. Это слово она слышала где-то, но что оно означает, не знала.

– А твои родители верят в Бога?

– Да что ты! Нет, конечно! А ты веришь?!

– Да.

– Перестань, тебе говорю, – возмущенно сказал папа, все так же стоявший в проеме двери.

– Нет, папа, я не перестану, – ответила Катя и потупилась, приготовившись к строгому разговору.

Учуяв неладное, Таня потихоньку двинулась к выходу:

– Ну, я пойду.

Катя, не поднимая глаз от пола, кивнула. Мама укоризненно взглянула на мужа. Хотел было он и на нее напуститься: опять, видно, закололо его это самое ма-те-ри-а-ли-сти-чес-ко-е (уф!) беспокойство. Но мама опередила его и сказала:

– Посмотрись-ка лучше в зеркало и успокойся.

Папа с укором посмотрел на маму, вышел, демонстрируя обиду, в прихожую и стал одеваться.

– Тетя Маша, – шепнула Таня. – А там, в зеркале, волшебник?

Хотела мама с улыбкой сказать «да», но осеклась на полуслове и сказала:

– Так Бог устраивает.

Таня удивленно округлила глаза:

– А Он разве есть?

Ох, опять стыдливость и сомнения затревожили маму... Они как сорняки: им чуть-чуть только землицы дай – сразу выскочат и зашумят. Но отступать и юлить невозможно было.

– Есть, – шепотом сказала мама.

– А можно я приду к вам и скажу, крещеная я или нет?

– Можно, можно, – шептала мама и подталкивала Таню к выходу, спиной чувствуя, как кипит в муже ураган страстей.

Открыв дверь, чтобы выпустить Таню, мама увидела... отца Василия. Он тянул руку к звонку.

«Ох, некстати! – мама даже похолодела. – Ох и скандал сейчас будет!»

– Проходите-проходите, – пролепетала мама упавшим голосом. Своей ныне все чувствующей спиной она видела, как папа смотрит на гостя.

Отец Василий был одет в черный длинный плащ и широкополую шляпу. Никогда такой шляпы мама еще не видела. Со своей бородкой клинышком отец Василий был похож на Дон Кихота. Отец Василий сказал громко:

– Мир дому сему, – и поклонился папе.

Папа тоже поклонился и спросил:

– Вы тоже желаете на зеркальце наше полюбоваться?

– На зеркальце-то что ж любоваться! А в зеркальце посмотрел бы.

– Прошу вас. А с кем имею честь? Не имел чести видеть вас в нашей округе.

Папа слегка кривлялся, а мама со страхом гадала, готовится он к скандалу или все-таки остыл.

– Я священник церкви, что напротив вас.

– Свя... священник? – Папа на несколько мгновений словно язык проглотил и смотрел неотрывно на отца Василия.

Вдруг он резко переменился лицом. Очень недоброе оно у него стало, усмешка злая показалась на губах:

– Пожалуйста! На черта своего хотите посмотреть? Пожалуйста! И мы полюбопытствуем. Была уже здесь одна, руками все крутила. Не жалует вашего брата Тот, Кому вы кланяетесь.

– Да за что нас жаловать-то, когда мы хуже вас, язычников? – улыбаясь, сказал отец Василий и снял плащ.

Папа свой тоже снял.

– Хуже кого, вы сказали? – переспросил он.

– Язычников, – повторил отец Василий.

– То есть? Ну-ка поясните.

– Простите, вы же язычник. Поклоняетесь временным кумирам. Вы, сдается мне, поклоняетесь науке, ее всемогуществу. Поклоняетесь ей как вершительнице судеб и разрешительнице всех проблем. Так, наверное? Простите меня, окаянного.

– Да, – ответил гордо папа, – поклоняюсь.

– Ну вот, да еще горды этим. Я и говорю – язычник.

Почему-то папа не обиделся и сказал:

– Я думаю, мы еще поговорим. А пока – к зеркалу пожалуйте.

Отец Василий осенил себя крестом и пошел в бабушкину комнату. Он встал напротив зеркала и пожал плечами: зеркало как зеркало... Рядом с ним встал папа. Его голова касалась плеча отца Василия.

– Свят, свят, свят, – прошептал отец Василий и даже пригнулся слегка, увидев папино отражение. – Не видал я, признаться, ни одного беса до сих пор. Сгинь, проклятый! – вдруг звонко крикнул отец Василий отражению папиному и перекрестил его.

Отражение папино изобразило бешенство и злобу, исказилось как-то. Страшная башка стала вытягиваться и, словно маска, слезать с папиного лица. Вот шея обнажилась, обыкновенная, человеческая, вот подбородок папин нормальный показался.

– Сгинь! – еще раз крикнул отец Василий и снова перекрестил отражение.

Бес в зеркале яростно оскалился на отца Василия. Жуткие муки испытывала морда: она силилась вырваться и не могла, точно приросла. Мама увидела, как ее муж схватился за горло и его лицо исказилось, как искажается любое лицо от боли.

– Попался, адское отродье! – воскликнул отец Василий и перекрещивал зеркало, прибавляя: – Во имя Отца и Сына и Святаго Духа.

Катя подбежала и тоже начала крестить. Папа, будто не выдержав боли в шее, отскочил от зеркала и ушел в большую комнату. Он плюхнулся в кресло и дернул за ворот рубашки, точно задыхался, оторвав при том пуговицы. Подошел отец Василий и положил руку ему на голову. Силы, клокотавшие в папе, повелели ему сбросить эту руку, но папа вдруг эти силы обуздал и ничего не сделал, только глаза закрыл. Ужасно он себя чувствовал.

– Сударь, – начал отец Василий, он погладил папу по голове и снял руку, – не отчаивайтесь: сия подлая образина, из вашей головы торчавшая, в ваших руках, если вы займетесь собой. Послушайте меня, старика, я ведь лет на пятьдесят старше вас.

– А сколько же вам лет? – спросил папа, подняв на него глаза.

– Мне восемьдесят пять. Так вот, я видел, как вас всего покоробило, когда я сказал, что я священник. – Отец Василий улыбнулся: – Мне даже показалось, что вы вскрикнете: «Как?! Поп – в моем доме?!»

Папа тоже улыбнулся:

– Ага, хотел.

– А вы не бойтесь рясы, не бойтесь креста: на нем изображен Тот, от одного взгляда Которого такие образины, как дым, исчезают. А вся ваша наука всемогущая перед самым калечным бесенком бессильна. Смеются они над ней, да и над вами.

Папа уже пришел в себя, а клокочущие в нем скандальные силы сменили напор на маневр. Папа пожал плечами:

– О чем вы? Как, простите, вас звать?

– Меня называют отцом Василием.

– О чем вы, – запнулся было папа, но все-таки выговорил: – отец Василий? Да что мне до этой морды? Мне она жить не мешает. А почему это наше зеркальце так чудит, я думаю, наука быстрее вас разберется. – Папа имел в виду дядю Лешу.

Отец Василий посмотрел на папу так, как сам папа иногда смотрит на Катю, когда она скажет что-нибудь по-детски наивное, на что взрослые всегда улыбаются. Он сказал папе:

– Это неправда, что вам, как вы ее назвали, морда не мешает жить. А теперь, когда вы узрели ее воочию, она, точнее, он так накинется, что держитесь. А как бывает это, знаете? У вас все время будет подавленное настроение, вам все время будет хотеться скандалить, желание мстить обидчикам всяким будет преследовать вас, а прока от мщения не будет, и злость оттого еще сильнее душу заполнять будет. За обычные слова, вам сказанные, вас будет обида терзать, вы перестанете доверять всем и замкнетесь в себе. А в себе у вас – что?.. – Отец Василий указал перстом на бабушкину комнату, имея в виду зеркало. – Вот и все, вот и встретились, первый круг ада пройдя. Спаси Боже, – отец Василий перекрестился. – А в минуты просветления вы будете ломать голову, думать: что же происходит? Дай Бог, чтобы до беснования не дошло.

Впервые в жизни мамина рука сама собой сотворила крестное знамение как защитное средство от испуга. Отец Василий заметил это, понял, что впервые, полуобернулся к маме и проговорил:

– Да, мой дорогой. И никакая наука, никакая медицина не излечивает от бесовского преследования. И отчего зеркало так показывает, вы не узнаете. А главное, и узнавать-то ничего этого не нужно. Нужно в себя посмотреть. А вот вы, язычники, всегда смотрите на вещь поверхностно или из чего она состоит, а про нее «не это интересно, а то, каким это образом нам главное показывается: Премудрость Божия. Как Бог чудеса творит – никогда не узнать человеку; надо о вразумлении думать, которое Бог через чудо Свое нам являет, – вот о чем. О Боже, душа ваша в бесовском обличии в чудо-зеркале видна – вот о чем бы подумать, а не о том, как это все зеркало проделывает.

– Ну и напредсказали вы, – сказал папа с нарочитой легкостью в голосе, в котором все же чувствовалась тревога.

Да, если бы не зеркало, давно бы папа, конечно, выпроводил отца Василия за такие речи. А сейчас что ж скажешь? Дядя Леша со своей наукой не дал пока ответа, да и дяди Лешина наука тоже душу признает и какая-то она не такая, к которой привык папа и которую сам он учил, а ведь учился папа больше полжизни своей.

– Хотите... – заговорил отец Василий, и видно было, что он раздумывает, говорить это или нет. – Хотите, – решился он, – пойдемте сейчас со мной, я недалеко живу. Ко мне одного бесноватого приведут: я его отчитывать буду. Поможете мне.

– Как бесноватого приведут? – спросили все трое разом.

– Да обыкновенно, – просто ответил отец Василий. – Не имею я силы бесов из человека изгонять, но упросили – я и стараюсь с Божией помощью, читаю заклинательные молитвы против бесов, отчитываю, значит. Эх, – заключил отец Василий, – капелюшечка бы веры в нас была – не было бы ни в каком зеркале таких образин. Так пойдете?

Папа растерялся. Такого предложения он никак не ждал. Но он не мог не ощутить в словах отца Василия правды и убежденности.

– Пойду, – сказал папа, – погляжу на бесноватого.

Выйдя в прихожую, отец Василий собрался одеваться, вдруг раздался звонок. Это опять пришла Таня.

– О, – сказал отец Василий, – смотри, как мы с тобой в дверях встречаемся. Бог даст, неспроста. – Он стал надевать плащ.

– Тетя Маша, я некрещеная, я узнала, – сказала Таня.

– Что? – Мама подзабыла уже слегка про Таню. – Некрещеная... М-да... – Она не знала, что сказать.

Отец Василий, услышав это, вопросительно посмотрел на маму, но вперед вышла Катя.

– Это Таня, – объявила она, – она не хочет себя в зеркале бесом видеть, но она некрещеная.

– Та-ак, – сказал отец Василий. – А что тебе родители твои говорят?

Таня заплакала, и из дальнейшего рассказа ее выяснилось, что один вопрос «крещена ли?» вызвал у нее дома бурю. А когда она поведала родителям о зеркале, о бесе и том, что она не хочет быть бесом и рисовать чертиков больше не будет, мама зарыдала, а папа впал в бешенство и проклял все на свете, что породило Танин вопрос, от бабушкиного зеркала до Господа Бога включительно. К тому же в доме были гости, разглядывали Танины рисунки с чертиками, ахали от восторга, и каждый требовал рисунок себе. После же резкого отказа Тани, когда веселые чертики были ею обозваны бесами, конфуз вышел всеобщий, и Таня убежала из квартиры вон.

Помрачнел отец Василий:

– Что же с тобой делать, милая моя? А сколько тебе лет?

– Семь.

– И ты хочешь креститься?

Таня кивнула головой.

– Приходи в наш храм в любой день. Катя тебя приведет.

Папа опять хотел было возмутиться – заклокотало в нем опять, – да мама, почуяв клокотание, пихнула его локтем в живот. Таня кивнула головой согласно, но ясно было, что она не придет.

– А давайте ее у нас окрестим, а, батюшка? – предложила Катя.

Папа замер.

– Это, миленка-Катенка, у родителей своих надо спрашивать. Я здесь гость.

Таня так посмотрела на папу, что тот поежился даже от взгляда заплаканных глаз, на него устремленного, и сразу оттаял.

– А что, крестить можно где угодно? – удивился папа.

– Да хоть в Москве-реке, так что вы отвечайте нашей Тане.

– Давайте, – согласился папа и второй раз за сегодня сбросил с себя плащ.

Через десять минут все было готово: в чемоданчике отца Василия оказалось все, что нужно. Вместо купели на полу стоял таз, на краях его были закреплены свечи из чемоданчика. Когда же отец Василий облачился, папа был поражен его величавым видом. И лицо у отца Василия преобразилось. Он обернулся к папе и маме:

– Кто-нибудь Символ веры знает?

Мама только заморгала в ответ и плечами пожала, а с папой и так все было ясно. Отец Василий дал папе молитвослов и сказал:

– Когда я скажу, прочтешь.

Папа дернулся было, но под маминым взглядом и на этот раз не вырвалось из него клокотание. А может, про невидимое клокотание в папе и говорить больше не надо? Может быть, уже нет его? Посмотрим.

Немного растерянный, стоял папа, держа в руках молитвослов, и удивлялся своей податливости: пожалуйста, и молитвослов взял без ропота. Иногда бывает так, что перестаешь сопротивляться напору на тебя всяких неожиданностей и напастей, когда они вдруг гурьбой наваливаются, одна за другой идут. Волей-неволей поддаешься им и, махнув рукой, делаешь то, что им хочется. Особенно когда после долгого бездействия воли это случается, когда, после однообразного течения жизни, надо вдруг заснувшую волю свою работать заставить, а она тебе говорит: «Шалишь: тут и троих таких, как я, мало, чтобы сбросить с тебя то, что навалилось. Сам расхлебывай кашу с этими зеркалами!» А куда уж там самому! Что в нас есть-то, в самих, без воли? Когда и с волей– то «фу» одно...

Во все глаза смотрел папа на дивный обряд крещения и еще коситься успевал на маму. Она каждый раз крестилась, когда отец Василий говорил: «Господу помолимся... Господи, помилуй».

– Отрицаюся тя, сатана, – властно сказал священник, обернувшись к маме с папой: – и вы повторяйте!

– Отрицаюсь, – выдавил из себя папа...

– Сочетаешься Христу?

– Сочетаюсь...

Как-то так говорил отец Василий, что, когда это в папино ухо входило и проходило в голову, замирал там протест против того, что видели глаза. Ма-те-ри-а-лизм шипел – и только. Папа забылся – вдруг мама тыкает его в живот и шепчет: «Читай», – и отец Василий, увидел папа, смотрит на него внимательно. Тут все, что набрасывалось в храме на маму, набросилось на папу. Мама, глядя на отца Василия, поняла, что тот видит внутреннее борение ее мужа, и еще она увидела шевелящиеся губы отца Василия: он молился. Папа, запинаясь, вычитал-таки Символ Православной веры.

Сияла Таня, стоя в тазу, так что даже папа улыбнулся такой улыбкой, какой он улыбался, когда Катей был очень доволен и умилен. Когда же отец Василий облил ее водой, она засмеялась таким счастливым смехом, что мама вытерла слезы, показавшиеся на ее глазах.

– А что мне теперь делать? – спросила Таня, когда Таинство закончилось и она уже была одета и с крестиком на шее.

– Как что? – радостно сказал ей отец Василий. – Жить! А теперь беги к зеркалу!

Завороженно смотрела Таня на свое блистающее отражение: даже легкое розовое сияние виднелось вокруг головы.

– Ну! – Мама пихнула папу в бок, ничего не прибавив к этому «ну».

– М-да, – сказал папа.

– Ин-те-рес-нень-ко, – закончила за него Катя. И тут уж все втроем рассмеялись.

«Дзинь-дзинь...» – заверещал дверной звонок. Папа открыл дверь и увидел переводящего дух человека. Видно было, что он хочет что-то сказать, но воздуха ему нехватает. Наконец он произнес:

– Где моя дочь?

Папа понял, что перед ним Танин отец. А предыстория этого визита такова: когда Таня выскользнула из дому, родители поутихли (гости все же пришли), но мама вдруг встала из-за стола, кивком головы вызвала папу и сказала ему:

– Иди ищи Татьяну: я чувствую недоброе.

– Да что ты... – заикнулся было тот: очень ему не хотелось уходить от застолья. Мама Тани взглянула на него – очень страшные у нее были глаза.

– Иди! – воскликнула она.

У Таниных бесов, что были развешаны по квартире, тоже, как показалось папе, морды погрустнели.

– А что ты недоброе чувствуешь? – шепотом спросил он.

– Иди, – только и смогла вымолвить Танина мама. Рукой она держалась за сердце. И тут тревога и страх из ее глаз влетели в папины и – ух! – его по голове. Танин папа стремительно сорвался в погоню. Он бессмысленно носился по улицам, пугая прохожих, пока, наконец, не вспомнил про ее рассказ о зеркале. Минут пятнадцать метался в поисках Катиной квартиры. И вот он здесь. Папа указал ему на бабушкину комнату. Когда Танин папа увидел свою дочь перед зеркалом, он успокоился немного, а когда подошел к ней, чтобы взять ее за руку, и сам на себя посмотрел, подпрыгнул сначала, вскрикнул, а потом приблизил лицо вплотную к зеркалу:

– Гляди-ка, такой же, как ты рисуешь.

– Я уже сказала тебе, – ответила Таня, – что рисовать их больше не буду, а тебе надо креститься: ты же некрещеный, иначе был бы такой, как я.

И взорвались в Танином папе те силы, что выкинули его из дому и гоняли по улицам.

– Уж не крестилась ли ты здесь?! – закричал он. И заскребло по коже, заныло по костям: «Опоздал!»

– Да, папа, меня окрестили, – ответила Таня. – Ты посмотри на меня в зеркало.

Но Танин папа дернул дочку за руку и выскочил в большую комнату. Едва не сшиб притом стоящих в двери остальных присутствующих.

– Вы... – Танин папа злобно оглядел всех четверых, – вы ответите за это!

– За что? – спросил отец Василий. – Ваша девочка сама пришла и попросила. На мне сан священника, я не мог отказать.

Танин папа зыркнул на дочь, словно хотел застрелить ее глазами, и рявкнул отцу Василию:

– Поп! Мракобесина! Не имеешь права на дому крестить! Всех... – словно вспомнив что-то, он дернулся и запустил руку Тане за шиворот и вытащил крест. Руки его дрожали. Он смотрел на крест, как Таня недавно на беса. Казалось, он сейчас из самого себя выскочит. Мама Тани в это время также сама не своя ходила по комнатам туда-сюда, не обращая внимания на гостей.

– Успокойтесь, – подался к Таниному папе отец Василий, но тот отскочил, точно от прокаженного. В руках у него был крест на веревочке.

– Папа, отдай, – робко пискнула Таня. Она вся уже была в слезах.

А папа ее будто раздумывал, что ему с крестом сотворить: проглотить ли, чтобы его не было, или еще что. И вдруг – р-раз! – и крестик в руках у Кати. Еще мгновение – и она за спиной отца Василия. Танин папа, изумившись нападению, дернулся было в сторону отца Василия, но дорогу ему заступила мама.

– Так, вещественное доказательство похитили! Ну, это вам не поможет. – Злость в его глазах была ужасна.

– Помоги ты лучше себе, чадо, успокойся, – ласково сказал отец Василий.

Тот не ответил, схватил Таню за руку и, проскрипев что-то, убежал.

– Что ж он теперь с ней сделает? – воскликнула мама.

– Ничего, – спокойно сказал отец Василий, – до дому дойдет, угар пройдет, поорет немного, потешит беса, шлепнет девчушку пару раз, ну а этим Христу хвалу воздаст, пострадает девчушка за Христа – и все. И будет думать, как бы меня со свету сжить. Однако это не страшно. Идем? – обратился он затем к папе.

– Куда? – спросил папа, но затем спохватился: – Да, конечно.

Мысли папины прыгали от напиравших событий, смысла их он не постигал и шел сквозь них, как в тумане.

Квартира у отца Василия была почти такая же, как у папиного семейства, только большая и маленькая комнаты были раздельные и имели каждая свой вход в прихожую. Папа и отец Василий вошли в большую. Поразился папа количеству икон на стенах. Стен не было – был сплошной иконостас. И до чего же это было красиво! Папа ойкнул даже, когда вошел. Высокая и худая старая женщина встретила папу поклоном.

– Супруга моя, матушка, – рекомендовал отец Василий. – А это раб Божий Константин, помощник мне на сегодня.

Папа загляделся, рассматривая иконы, – и вдруг в комнату вошли двое. И звонка даже папа не слышал. Мужчина был папиного возраста, очень худой, очень бледный, с выпученными и неживыми, равнодушными до страшноты глазами. Руки его болтались, точно не имели мышц. Его вела пожилая женщина, вид у нее тоже был измученный. Но глаза смотрели живо, хоть и устало, и с тоской.

«Какой же это бесноватый? – подумал папа. – Он еле ноги волочит».

Женщина заплакала. Отец Василий препоручил ее матушке и подошел к папе:

– Слушай внимательно. Возьми крест и надень. Не ерепенься: так надо, потом поймешь. Будешь стоять сзади него и держать за руки. Крепко держать. Изо всех сил.

– Да чего его держать! – возразил папа. – Он еле дышит.

– Он так задышит, что только держись. Ну-ка повтори: «Спаси, Господи, и огради меня Крестом Твоим». Повтори. – Папа буркнул, повторил, отвернувшись. – Вот это и повторяй, когда держать будешь.

– Обойдусь, – сказал папа.

– Нет, не обойдешься. Сам увидишь. Господи, прости мне мое дерзновение, ниспошли благодать Твою на нас, вразуми неразумных.

Меж тем сидящий вялый человек забеспокоился. Папа подошел к нему, поднял, завел ему слегка руки назад, как показал отец Василий, и встал сзади, держа его за локти.

Вялый обернулся, как-то просяще глянул на папу. Безумие полыхнуло из его глаз, но сразу пропало. Папа сосредоточился и сжал локти сильнее. Отец Василий стал спиной к ним и лицом к иконам в правом углу, где зажжены были свечи. И начались заклинательные молитвы. Вялый вдруг дернулся с неожиданной силой, но папа удержал его и сдавил еще сильнее. Вялый обернулся к папе и, вытянув вперед губы, зашипел. Мурашки прошли по папиной спине, на лбу он ощутил пот. Он уперся подбородком в позвоночник вялого и вцепился в его локти мертвой хваткой. Впереди слышался голос отца Василия, но папе было не до него, хотя поначалу он думал вслушиваться. Он вдруг понял, что сила вялого растет, и растет страшно. Он все время оборачивался и сверкал глазами, делая рожи, но папа больше ему в лицо не смотрел. Вдруг папа услышал, как вялый сказал ему:

– Что ты меня держишь, дурак? Я полетать хочу, пусти же. Смотри, плохо тебе будет.

Голос был ровным, будничным и каким-то вкрадчивым. Если бы он был злобным, под стать событию, если бы вялый заорал на него, папа не смутился бы так. Этого он ожидал. Но эта шипящая вкрадчивость и ровность привели его в трепет. В голосе слышна была затаенность чего-то такого необъяснимого и жуткого, что им вдруг овладел панический, смертельный страх, еще миг – и он бы бросил вялого, сорвался и убежал, забыв старое утверждение свое, что человеку с двумя высшими образованиями бесы не страшны.

– Замолчи, гад, – услышал папа свой голос. Это он сам теперь отвечал вялому. В ответ раздался вдруг такой хохот, что папа едва не оглох, ему показалось, что сейчас все иконы попадают. И еще он почувствовал, что его тянет вверх. И снова ровный голос его спросил:

– Ну, что, полетаем?

Столбняк скрутил папу, зубы его застучали, когда он понял, что его не просто тянет, но поднимает вверх. Вот он стоит уже на цыпочках, вот он уже делает глупые движения мысками ботинок, будто зацепиться ими за пол хочет, и вот – нету опоры под ногами. Тогда и вырвалась из него та молитва, которой научил его отец Василий.

– Спаси, Господи, и огради меня Крестом Твоим, – зашептали папины губы.

Вялый задергался в воздухе, руки папины, клещами державшие локти вялого, онемели уже, папа почувствовал, что еще немного – и вялый (да какой он теперь вялый!) вырвется. И тогда – так папа почему-то подумал – случится что-то я ужасное и непоправимое.

– Не уйдешь, гад, – яростно зашептал папа, из последних сил он удерживал локти вялого, которые с каждой минутой становились все крепче и рвали клещи папиных рук.

Такой же нечеловеческий хохот, как в первый раз, раскатился по комнате, только еще сильнее. И затвердили папины уста уже вслух, почти криком оградительную молитву. Голос отца Василия тоже стал громче.

– Летим, летим, держи крепче, дурак, вместе летим! – снова заверещало над папиной головой, на которой волосы зашевелились от этого призыва.

Вдруг вялый издал кошмарный вопль, руки его рывком ликвидировали папин захват, и папа полетел на пол; вялый же взмыл вверх, стукнулся головой в потолок и рухнул на папу. Из вопящего рта вялого вырвался красно-огненный шар, похожий на шаровую молнию. С воем, похожим на смесь свинячьего предсмертного визга и рычания льва, шар ринулся к окну, с треском врезался в него и взорвался, рассыпался. На окне осталась черная размазанная клякса, а в комнате завоняло тухлыми яйцами. Вялый валялся рядом с папой, с закрытыми глазами. Но бледности на лице не было, наоборот, оно было румяно и даже, казалось, улыбалось. Папа же лежал ни жив ни мертв. «Уж не почудилось ли все это?» – думал он. Сил не было даже подняться, дрожь челюсти не проходила, весь он был точно ватный. Подошел отец Василий и подал ему руку:

– Вставай, раб Божий Константин. – Рука у отца Василия оказалась очень твердая и сильная. – Вот и справились, с Божией помощью, – просто сказал он.

– Что это был за шар? – спросил папа.

– Шар-то? Бес. Десять лет сидел внутри этого несчастного и мучил его. И вот предстательством святителя Василия Великого изгнали его вон. Сей раб Божий тоже ведь Василий, общий у нас покровитель небесный.

– А почему бес в зеркале на черта похож, а тут – шар?

– Ах, Константин, это адское отродье, – отец Василий перекрестился, – любую личину принимать может. Даже в образе Христа явиться может, прости меня, Господи. Только в образе Богородицы не может. Сыном Ее, Спасителем нашим, отнята у него такая возможность.

– А может быть, все это бред, сон? А может, все это почудилось, а?

Отец Василий обнял папу за плечи и сказал проникновенно:

– Нет, дорогой, все виденное тобою – явь. Ах, как бы я хотел, чтобы Дух Святой из моих уст для тебя говорил, а не словеса мои невесомые. Но не по мне мера. Доверяй сердцу и совести больше, чем глазам и ушам, а уж если глаза и уши подтверждают голос сердца и совести, куда ж от этого спрятаться, а, Константин? – рассмеялся отец Василий. Но папе не улыбалось и не смеялось. Он почесал голову.

– Так что ж, во мне тоже бес сидит?

– Почему? Бес в зеркале, я думаю, это образ души твоей черной, без Бога неприкаянной и сиротливой. Сиротка-то она по своей воле; ох и легкая такая сиротка добыча для лукавого! – Отец Василий опять перекрестился. – Давай поднимать человека.

Исцеленный Василий открыл глаза. Ах, какие замечательные были теперь у него глаза! Выпученность пропала, ясность и спокойствие выражали они. Папа и отец Василий подняли его. Стоять он не мог, и они посадили его на стул. Тот улыбнулся и сказал шепотом:

– Спаси вас Господи. Все?

– Все, – отвечал ему отец Василий. – Слава Богу и угоднику Его Святителю Василию, все.

Взгляд исцеленного остановился на кляксе на окне:

– Это он?

– Да, блюди теперь себя, молись, в храм ходи, причащайся чаще.

Исцеленный Василий перекрестился. Видно было, как силы наполняли его. Вот он уже встал.

Радость же старушки, что привела его, не поддавалась описанию. Она висла на отце Василии, целовала его одеяние, плакала, падала перед ним на колени и пыталась целовать ему ноги. Наконец, отец Василий приструнил ее, и она, взяв под руку исцеленного Василия, ушла. Матушка же отца сотворила крестное знамение и начала очищать окно.

– Все, раб Божий Константин, – сказал отец Василий, радостно улыбнулся и расставил широко руки. – Обедать будешь с нами.

– Нет, отец, – сказал папа, – я домой пойду, я что-то не в себе.

– Понимаю, не держу. Иди себе с Богом. Бог даст, свидимся еще, и не раз. Огромное тебе спасибо.

– Да что там, – буркнул папа, – руками держать – нехитрое дело... М-да-а, дела... До свидания.

– С праздником, дорогой. Ангела Хранителя тебе в дорогу.

Домой папа шел, шатаясь, точно пьяный. Он смотрел на солнце, на людей, на деревья, нюхал весенний воздух и видел перед собой летящего в потолок вялого, а в носу стоял запах тухлых яиц. Папа боднул воздух головой, отгоняя наваждение. Остановился и закурил. «Ну и денек! Благовещение!» Он поправил на себе галстук, и сразу вспомнилась боль на шее там, дома у зеркала, когда отец Василий крикнул: «Сгинь, проклятый!» Папа сел на грязную скамейку, откинулся на ее спинку и прикрыл глаза. «Посижу полчасика», – решил он.

А в доме у него творилось следующее: хлынул поток жаждущих постоять у зеркала, на беса своего посмотреть. Во-первых, та бабуся, постоянно крестящаяся (а точнее, рукой вертящая), возвестила всем, кого нашла, про «бесову квартиру» и обозвала населяющих ее охальниками, что только усилило интерес. Во-вторых, Васина ватага разнесла новость по всем дворам среди ребят, а ребята – родителям, а те – знакомым.

Первыми начали паломничество бабуськи и дети. Охание, гвалт, всхлипывания и веселье царили около зеркала в бабушкиной комнате. Едва до драки не дошло меж двух бабусь, из коих одна походила на бабу-ягу, а другая на змея-горыныча.