Текст книги "Любовь Муры"

Автор книги: Николай Байтов

Если оскандалюсь – намного ухудшу своё физическое состояние. При моём болезненном самолюбии свой неудачный доклад я очень тяжело и длительно буду переживать. Завтра мобилизую остаток своей энергии. Буду искать силы в Вас. Целую так крепко, как люблю. Ваша Мура.

P. S. Письмо Вашего друга (б.) мне понравилось: умное, интересное, с лёгкостью читается и так рельефно оттенены некоторые свойства Ваших проявлений.

30/I, вечер.

Весь день тянуло к звукам. Несмотря на выходной, отправилась к себе в учреждение – хотела хоть радио послушать. Много играла Polonaise № 12 Шопена и Вебера («Приглашение к танцу» – с замечательными переходами!). От звуков, извлекаемых моими негибкими и непослушными пальцами я получила всё же наслаждение. Как досадно, что Ида никак не податлива и не восприимчива к музыке. Её жизнь от отсутствия таких прекрасных восприятий будет охудосочена, в ней будет большой пробел. Уже в 7–8 лет я буквально млела от слащавых церковных напевов (то единственное, что было тогда доступно) и сама, принимая участие в хоре, чувствовала малейший изъян, детонирование мелодии. А теперь с удовлетворением, доходящим до экстаза, способна отдаваться звукам. Предпочитаю мелодии ноктюрнов, элегий, всевозможные adagio, – эта музыка всегда в контакте с моей настроенностью. Она не расслабляет, не к нытью располагает, а стимулирует, активизирует, заряжает запасом действий. Глубоко влияя, такая музыка воспитывает хорошее, открытое, прямое, даже отважное отношение ко всем перипетиям жизни. Какое чудесно-освобождающее от всей поросли нашей повседневности – это чувство отваги, когда бросаешь вызов (открытый, а не кулак в кармане!) тому, с чем обычно миришься, но за такое примиренчество испытываешь и досаду на себя! Такая отвага даёт риск и победу! Совершенно понятно, что в появлении героев, в создании различных эпопей она занимает значительное место в сочетании с такими качествами как чувство долга и т. д. Я часто с грустью… Перебили меня…

Эти дни я Идку забросила совсем, вообще я не имею возможности уделить ей внимание, а тут и подавно. Знаете, она успела прочитать «Лето», а я и не уследила! Передаёт мне сейчас содержание. Послушайте о курьёзах детского сегодняшнего воспринимания: говоря об отъезде Аннет из города (её бегство от Филиппа) она объявляет: «Аннет поехала в совхоз!» Ребёнок ея возраста деревни иной не представляет!

Завтра доклад, – я мало подготовлена, всё не могла сосредоточиться, да и сегодня не было такой выдержки. Нехорошо! Завтрашнего дня боюсь. Мы с Вами, очевидно, часто в одно и то же время беседуем на расстоянии друг с другом. Пожелайте мне успеха! Буду думать только о Вас, моя дорогая, любимая, родная рыжая кошечка.

P. S. Постараюсь в письмах к событиям своих последних дней не возвращаться. Так лучше. [Слово «не» написано жирно и подчёркнуто тремя чертами.]

1/II.

Пришла на работу в темноте. Проходя мимо близь расположенной возле нас товарной станции, глядя на станционные огни, я так реально представила момент своего утреннего приезда в Москву… В учреждении почти никого нет, только истопник и кухарка; слушая радио, я Вам наскоро пишу.

Вчера так затянулись прения по основному докладу, что остальные перенесены на сегодня, в том числе и мой. Целый день находясь в невероятном напряжении (в ожидании доклада), я не принимала участия в прениях (нужно было критиковать свои прошлые ошибки), меня за это страшно ругали, а в конечном итоге я поплатилась за это ещё одной ночью. Хорошо если спала часа два. Но, к удивлению, самочувствие бодрое, при гнуснейшем настроении. До чего я мелко самолюбива!

Писать сейчас я принялась не для того, чтобы передавать Вам о своих настроениях. Хочу Вам отправить письмо вот с какой просьбой: рыжая, не надо посещать больную приятельницу (что за прекрасные мелодии, всё передают всевозможные испанские bolero и неаполитанские песенки – чёткие, солнечные, ажурные!). Детка, я боюсь, что эти посещения скверно скажутся на Вас. Меня вообще пугают Ваши настроения, – к такому тяжёлому состоянию если Вы прибавите безотрадное зрелище больного человека, то так или иначе, а сказаться на Вашей психике это должно. Если Ваша приятельница очень больна, то даже помощи Вы ей оказать не сможете. В технической помощи она, очевидно, не нуждается, а моральная Ваша поддержка к ней не дойдёт. Нужно же разграничивать полезность различных выказываний участия к человеку. Если только я Вам хоть немного дорога, исполните мою просьбу, любимая! Вы хотели мне помочь – в этом и будет большая Ваша помощь. Вы несказанно мне дороги, Ваше здоровье меня беспокоит, поберегите его. Сейчас начнут мне мешать, какая досада!

Голубка ненаглядная, как хочу ускорить приезд в Москву. Всё появляются новые препятствия, числа 10-го скажу уже о дне приезда. Говорю Вам, что до последнего момента не буду уверена, что увижу Вас, даже когда буду подниматься к Вам по лестнице, и то не буду покойна – а вдруг она обвалится!.. Сейчас передают по радио биографию Роллана. Подходит завхоз – помешает.

Кончаю. Моя любимая, исполните же мою просьбу, умоляю следить за своим здоровьем. Жду письма с ответом о согласии, уверена, что меня отказом Вы не огорчите. (Биография Роллана была очень схематично передана.)

2/II.

До того нет времени, что стараюсь совместить невозможное: в левой руке ложка с отвратительной кашицей (моя пища), а в другой перо – и пишу Вам. Сейчас бегу в город – много заданий, а вечером продолжение конференции. Получила Ваше обеспокоенное письмо. Сестричка моя родная, – благодарю за него. На всё это я скажу словами Фета (кажется, его!) —

 
«Спасибо жизни! Пусть по воле рока
Истерзана, обижена глубоко,
Душа порою в сон погружена…»
 

Любимая, доклад прошёл прекрасно. Мне приятно было видеть, как зал в 200 человек слушал меня внимательно, без перешёптываний и без хождений. Всё напряжение было направлено на желание скрыть от аудитории своё смущение, как говорят друзья – мне это удалось.

Моё здоровье как будто бы в эти дни (2 дня) лучше, боюсь констатировать – становлюсь суеверной, от воспоминанья болей в позвоночнике меня лихорадит! К тому же, как это ни странно, физические страдания я всегда переношу терпеливо (особенно после родов!).

Начинаю снова читать. Повторяю Войнича: «Овод».

3/II.

Ну до чего хотелось читать Ваши строки! И вот, входя в комнату, стремительно открывая дверь, я бросаю жадный взгляд на столик – письма нет! Уже зная, что не получу утешительного ответа, я всё же упавшим голосом даю вопрос: «писем сегодня нет?» Чего бы я только не дала, чтобы иметь перед собой Ваш серый конверт с таким милым разбросанным почерком. Вы моё утешение, как было бы пусто без Вас, чем заполнила бы я этот провал? Но в то же время как страшит мысль, что всё непрочно, недолго и, наконец, ещё так, в сущности говоря, незнакомо. Ведь люди в своём обнажении (наготе) выступают только при непосредственном соприкосновении. Что Вы знаете обо мне, а я о Вас? Правда, 15 дней совместной жизни были во многих отношениях показательны, но всё же их недостаточно…

Ещё вчера вечером мне мама сказала, что 6-го Ваш «день ангела» и прибавила: «ты же непременно за 3 дня отправь поздравительное письмо!». Итак, я Вас поздравляю, но с чем? К таким радостям надо относиться более чем скептически. К уходящей жизни прибавляется ещё год. Вот бодрости, здоровья, ровного, спокойного состояния – я Вам желаю.

Читаю (перечитываю, конечно) «Овода» и на этот раз пришла к выводу, что некоторые отрицательные стороны его – свойственны мне. Например: особенность вносить с собой беспокойство; прикрыванье иронией своих настоящих чувств и др.

Вчера меня напугала Идочка. Домой я пришла очень поздно – в 12 час. Ида уже спала. Взволнованная мама передала, что у неё был сердечный припадок, уже, между прочим, не первый. Я уверена, что порок сердца у неё уж обеспечен. Эти дни мы с ней живём дружно, я выказываю внешне большую нежность, что её как будто бы трогает. Бедное дитя, не так хорошо ей придётся без отца! Эх, если б я могла с чувством облегчения сказать:

 
«…но радуги нет победней,
Чем радуга конченных мук!»
 

4/II – 12 час. дня.

Вношу добавления в свою работу (первый этап просмотра она прошла). Работая, временами мысль о Вас заставляет бросать перо, и я вся поглощена Вами.

Начатую на работе фразу в этом письме прервали «высокие посетители», приехавшие к нам впервые. Зав. дошк. отд. Наркомпроса Украины и её секретарь. Понравилась ей постановка работы и вынесла даже благодарность мне. Пишу Вам об этом только для того, чтобы сказать, что и сейчас, и в эту минуту нет удовлетворения работой в такой степени, чтобы этим участком жизни компенсировать остальные…

С интересом читаю «Правду» – она каждый день даёт много нового. Страна требует нового человека – инициативного, настойчивого, знающего, с широким горизонтом. Вот всё это и должно искоренить мои мысли о моей ненужности. Каждый из нас выполняет свою частицу общественно-полезного дела, каждый вкладывает свою крупинку в общее великое дело, и каждый, кто только добросовестно работает, и нужен, и полезен. Итак, будь добра, по-прежнему работай с не меньшим огнём, энтузиазмом; но вот сегодня, например, я не выполнила намеченного, и это уж не в первый раз ловлю себя на этом. Всё же, как не хочу сознаться, но нездоровье сказывается на работе, и это так меня мучит.

(Не понимаю, в чём тут дело – или бумага, а вернее, чернило плохо пристаёт к бумаге, и это так раздражает, приходится писать карандашом, чего я не люблю.)

Меня угнетает мысль, что иногда жизнь заставляет быть такой беспомощной и бессильной, сознание этого унижает моё человеческое достоинство. Работать не могу, хотя и очень рано. С трудом склеиваю слова – вот так бывает, что обыкновенная фраза даётся с потугами. Спокойной ночи, Рыжая, любимая! Ни одной минуты сегодня я не обходилась без Вас!

5/II (снова в часы работы).

У меня небольшая работа – нужно ввести добавления очень несложного характера (я говорю о тех разделах книги, которые я написала), но вот уже сижу 3-й день, а дело почти ещё не начато. Какие странные явления, как будто бы не я писала всё предшествующее, и я с удовольствием перечитываю некоторые места. Но теперь что-нибудь похожее написать – не могу. Бьюсь 3-й день, и выходит что-то жалкое, выхолощенное. Может быть, следовало бы мне обратить внимание и поговорить с врачом об этом, но меня даже не волнует (этому я рада), а только раздражает такой «запор» (есть таки грубое сравнение – извините, рыжая, за него) мыслей. Эти дни, да и ночи (только не во сне) Вы всегда со мной. Знаете, Ксения, я никого так не любила, и прихожу к заключению, что тут именно проявляется у меня что-то болезненное. Хотя и даю объяснение довольно понятно: в такой переломный период своей жизни я встретила Вас, тонкого, культурного, родного по общности миропонимания человека, и ведь не так трудно с моими «сильными чувствами» так же сильно и привязаться к Вам. Разделяющее нас расстояние же обостряет это чувство, и поэтому я так отдалась ему.

Того же числа – дома. О, моя голубка, о ненаглядная рыжая, любимая! Застала 2 письма. Отделивши себя от мира ширмой, я их «облизывала» в течение часа. Я не люблю, когда самые сокровенные чувства, т. е. внешние проявления их, заметны окружающим, мне было бы неприятно, если б даже мама видела улыбку счастья при чтении Ваших писем.

Детонька, послезавтра исполняется 3 месяца как я попрощалась с Вами, и может быть остаётся ещё 17 дней (до 24-го) до встречи.

Только что я внимательно осмотрела себя в зеркало – сделалось совсем печально. Как постарела! Совсем седая. Об этом мне, правда, все говорят, советуя красить волосы, но я всегда не любила неестественность, – а теперь тем более.

Послала Иду за марками на почту. Уличонка наша глухая, я её спокойно отпускаю.

9/II.

Написала Тане (моя знакомая) письмо (ещё 1-го) с запросом – не стесню ли её новым своим приездом, но ответа нет до сих пор. Если даже и получу от неё письмо, то всё же по запоздалому ответу можно судить, что я не так желательна. Останавливаться же у Вас очень не хочу, причины Вам известны, – основное, что я должна себя чувствовать совсем свободно, а сознание, что я так или иначе стесню Вас, будет очень связывать меня. Разузнаю ещё об общежитиях при доме работников просвещения и при помощи Наркомпроса постараюсь что-нибудь сделать.

Вчера отправила с невероятным трудом написанных несколько строк Петру. От него я ничего не получаю – не пишет совсем. Написала мне только 2 письма его сестра. Состояние у него ужасное, ко всему он болеет. Я стараюсь своими редкими, правда, письмами его ободрить, но когда слова вымучены и не чувствуется в них ласки, то такие письма мало действенны, что он, конечно, и ощущает. Чего бы я только не дала, если б могла разрешить себе теперь же оставить всякие мысли о нём. Жалость (уже не такая острая!) ещё сдерживает меня, и я ради неё иду на фальшь, лицемерие, что, в конечном итоге, не нужно и ему, а мне тем более.

По-прежнему нигде не бываю, по вечерам допоздна сижу по заседаниям, бригадам, совещаниям и совершенно опустошённая валюсь в кровать с тем, чтобы заснувши, проснуться в часа 3–4 ночи и до утра уж не спать.

Досадно, что мой отъезд задерживает, во-первых, праздник (день Кр. Армии), что всегда проходит у нас с большим эффектом, много бывает гостей (вот если б Вы были среди них!), а во-вторых, смотр по конкурсу на лучшее дошкольное учреждение по Украине. Чтобы заполнить свою пустоту и заглушить тоску – работаю больше обычного, но нет прежнего подъёма, отсутствует «горенье», а без него я «головешка», как когда-то сказал Ваш приятель (в присланном мне письме)… Одна мысль о том, что скоро Вас увижу, меня стимулирует во всём.

Сейчас по радио передают монтаж «Фауста», вот если Вы дома, то может быть также слушаете эту музыку.

10/II.

Мама по-прежнему больна, и только сейчас со всей полнотой я понимаю ценность присутствия в доме этого человека…

Пустынно, тихо у нас на окраине. Так пахнуло селом и маленькими местечками, где всё же порядочно времени я провела с Петром. Глубина несчастья, постигшего его, только теперь познаётся мной. Умышленно стараюсь восстановить себя против него воспоминаниями некрасивых его поступков, и почти ко всем жалость подбирает оправдывающие обстоятельства. Всё это нехорошо, тоскливо, отделаться от таких чувств никак не могу.

В работе замечаю манкирования и, когда отдаю отчёт в них, то по-настоящему пугаюсь. Очевидно, идёт старость, та, которая несёт безинициативность, неподвижность, косность, консерватизм, заскорузлость (ах, какой ароматный перечень!). Если нет всех качеств, то первое уже ощущаю.

Я понимаю, что боли мне поганят всё, что они – основа и что на мне подтверждается материалистическое утверждение какого-то из философов: «смотреть на мир через свои желудочные ощущения».

…Мой ненаглядный «Христов наместник» (так ли Вас Оленька называет?), помните, что даже и те, кого Вы «врачуете» своим уходом, вниманием, и те в соответствующую минуту пройдут равнодушно мимо Вас. Конечно, эти слова не означают, что мы должны терять человечность, – только что-то в Вашем отношении к людям мне неприемлемо. Чтобы не задеть Вас и не получить в ответ фразу: «это первый случай нашего непонимания!» (она меня встревожила, эта фраза, помните Вы её?), я оставляю эти определения до встречи.

Спокойной ночи! разрешите мне пропищать: «так мало и редко пишете мне, а я так жду писем!». На этом прихлопываю свой рот, а то могу разразиться фонтаном. Ксенёчек, люблю Вас. С сожалением кладу перо.

12/II.

От всей души благодарю за снимок и принимаю его как дар – выражения Вашего хорошего расположения ко мне.

Только что Ида подносит мне Ваш снимок и, показывая на старый снимок, говорит: «а Ксения (она Вас так называет – простите ей эту фамильярность!) здесь не похожа!». Я не удерживаюсь и целую этот только что присланный снимок. В старом Вы прелестны, но это уже прошлое, и я Вас тогда не знала. Сегодняшний снимок мне много говорит, вот смотрите Вы на меня, точно живая, такая, какой я Вас оставила в ноябре, такая, какой я Вас полюбила. Даю Вам слово, что ничьему портрету я никогда так не радовалась, как Вашему.

Сегодня утром проснувшись в 5 ч. (спокойно прошла ночь!) я решила выйти из дому и отправилась совсем ещё в темноте к Днепру. Встречала только «хохлушек» – молочниц, направляющихся в город. Вышла к озеру (за железнодорожным мостом). Свист ветра в камышах, сугробы, отсутствие человеческого шума, безбрежность, этот покой природы – всё настраивало на мудрое философское мировоспринимание.

Вот на нашей пожилой уж планете тысячелетиями существовали и погибали всевозможные виды живых существ, и наконец «венец творения» – человек – мыслящее существо, могущественное этим свойством, как божество, – человек так утрудняет самоистерзанием своё коротенькое пребывание на этой планете. Я, например, неглупое существо со здоровыми чувствами восприятия, живущее в такую красочную эпоху, – чего я заставляю себя страдать? Почему является скука? [Последний вопрос подчёркнут чернилами Ксении]. Несмотря на все увещеванья и такие понятные, казалось бы, самоуговоры – всё равно облегченья нет…

Детонька, не впадайте в крайности!.. «90 % матерей всецело отдаются своим детям…» [По-видимому, цитата из письма Ксении.] Да, совершенно верно, и 90 % скверно, нелепо поступают, в большинстве случаев это слепые самки. Жизнь до конца дней принадлежит Вам, нельзя её растворять, охудосочивать мужем, детьми. Вот в этом уменьи до конца жизненной черты «жить», находить в каждом возрасте особенные прелести (а они всё же есть и в «закате») – в таком уменьи будет стройная, прекрасная законченность. Почему Вы должны суживать свою жизнь [три слова подчёркнуты волнистой линией – чернилами Ксении] присоединением её к близкому человеку, хотя бы и наиболее дорогому Вам, к своему дитяти? Вы можете, да и следует, отдавать своему ребёнку много внимания, заботы, нежности, любви, но в то же время продолжать жить своей собственной жизнью. Вот только мешать, портить жизнь другому, тем более своему ребёнку, недопустимо! А чем это Вы Оличке портите жизнь? Своим «ворчаньем»? Ну, это ещё не так убийственно, но всё же, безусловно, излишне и, конечно, не надо упрекать её в «недостаточном внимании» к себе. Простите мне мой поучительный тон, я разрешаю себе его, он исходит из моей любви к Вам, – во-первых, а во-вторых, со стороны всегда видней.

Только что вернулась из города, ходила к зубному врачу. Застала Иду в жару, жалуется на боли в горле. Уходя, я её оставила во дворе с санками, ничто не указывало, что она больна. Безумно боюсь скарлатины и дифтерита. Целую горячо. Ваша Мура.

P. S. Последними словами своего письма Вы меня «ошеломляете» сообщением: «я большая эгоистка». Голубка моя, я не допускала иного! Конечно, эгоистка. Напрасно Вы обольщали себя, квалифицируя себя иначе. В этом также «неумолимый закон» природы. Эгоизм в разных проявлениях, степенях – органически неотъемлем от нас…

Целую, обнимаю.

Ваша карточка уже висит на стене в рамочке. Итак, надеюсь, до скорого свидания. Подзывает к себе Идочка.

13/II. Жар у Иды спал – какая радость! Как пугают меня её болезни!

13/II.

Завтра Проценко «празднует» день своего рождения, уже недели 2, уезжая в командировку, он просил меня провести с ним этот вечер. Я ему ничего не писала, хотя он очень просил ответить. Сейчас я решаю – пойду. Хотелось бы, чтобы такое решение сохранилось и назавтра… Он умён, с ним не скучно, но, с другой стороны, в некоторых моментах наблюдаются (у всех!) нудные повторения, и когда нет созвучия в них, то такие моменты кажутся и комичными (наблюдательность и анализ подводят!) и противными. Они меня приостанавливают. Человек же он славный, симпатичный, и досадно, что никак не женится (обожает детей!), я его хочу сосватать и подбираю ему соответствующий объект.

14/II.

Ида таки больна. Остаётся в кровати, причём я бабушке не завидую, будут бесконечные конфликты, которые могу предотвратить и улаживать я.

Только 6 ч. утра – ещё темно. Сейчас выхожу.

Завтра исполняется мне 33 года – радости мало. Выгляжу на 43 – не меньше. Отмечаю (с большой радостью!), что постепенно «муки увядания» уменьшаются. Если избавлюсь от этого, то, конечно, перестану стесняться и внешности своей…

15/II.

Комиссия по проверке работы собирается начать смотр с 20-го, и это очень скверно, может задержать меня! Дома до сих пор лазарет, но надеюсь, что ко дню отъезда поправятся, у мамы тянется грипп, у Иды небольшая простуда.

Проведённый (таки пошла!) вечер у Проценко прошёл не так плохо. При расставании (не желая скорой встречи) я впервые применила Ваш способ, т. е. обещала написать, когда смогу быть у него. Очень хочет ехать со мной в Москву, но ведь там он мне только помешает. Я становлюсь нестерпимой «пуританкой» и дохожу до того, что вчерашние «скромные» поцелуи не могу себе простить. Вечеринку ноября м-ца не забываю и так боюсь возможности повторения такой слабости, что не хочу даже и всего того, что является до некоторой степени преддверием к ней.

В старой записной книжке нашла некогда переписанное стихотворение, хочу поделиться с Вами им.

 
L’homme est comme un fruit
                                 qui dicu sépare en deux
Il marche par le monde et pour
                                      qu’il soit heurecix,
Il faut qu’il ait trove dans
                                   sa course incertoine,
L’antre moitie de lui; mais le hasard le mene
Le hasard est aveugle ton seul
                                    conduit ses pas;
Aussi, presque toujours il ne la trouve pas.
Pourtant, quoned d’adventure il la
                                      recontre, il aime
Et tous etiez je crois, la moitie
                                      de moi – meme,
Qui dieu me distinoit et qui
                                      je cherchais, mais
Je ne vous, trouvoi pas et je n’aimoi j amoris.
 

С удовольствием пишу Вам эти рифмованные строки неизвестного мне автора.

19/II.

Вчера, вернувшись из оперы, застала Ваше письмо и около него записку от Идочки, которую пересылаю Вам[2]2
  [Записка Иды на клочке бумаги:]
Мур-мур-Мурушонок цып, цып, цып,Ах ты мой маленый цыпленок,Спокойной ночки крохотка.И. П.  [На обороте:]
  Как видите, эти уменьшительные ласковые эпитеты «весьма» подходят ко мне и вяжутся с моей фигурой.


[Закрыть]. Нежность обращения меня растрогала. Она очень не хочет, чтобы я уезжала в Москву, а остальных (мама, тем более Пётр) я даже и не спрашиваю. Большой эгоизм – но мне надоедает быть под опекой всю жизнь, поэтому (из боязни её) я, может быть, всю жизнь и поступала, не считаясь ни с кем (там, где это касалось только меня).

Моя любимая, мне у Вас очень приятно пробыть, но всё-таки я буду очень смущаться многого, поэтому я останавливаюсь на комнате Тани. Боже мой, неужели через 7 дней я Вас увижу?! Курьерский поезд примчит меня к Вам как будто бы за 18 час.

Детонька моя родная, на мою фразу о возможности «сбросить часть своего чувства по приезде» – не следует реагировать. По естественному ходу развития всякого чувства нужно предполагать, что такая «экспансивность» никогда не может быть продолжительной и должна перейти в ровное, глубокое, но и спокойное отношение. Я жду его.

21/II.

Как будто пишу последнее письмо. Итак, 23-го беру билет на 25-е и, если достану его, то в тот же день телеграфирую. Ксенёк, очень прошу не встречать меня и категорически настаиваю на том, чтобы работу свою Вы не прерывали. Одно сознание, что мой приезд так нарушил нормальный ход Вашей жизни – заставит меня поспешно уехать. Я Вас уверяю, что времени нам совершенно будет достаточно. Меня этот вопрос уже сейчас очень волнует. Детка, Вам ведь и так прийдётся работать уже с меньшей нагрузкой, с тем, чтобы освободить вечера.

Что-то ещё хотела сказать, но пишу в совершенно невозможной обстановке, а письмо надо отправить сейчас.

Целую Вас горячо.

Ну что за божественная погода, – весна – лужи в наших местах такие, что ни пройти ни проехать. Обожаю такие дни.

Целую и целую.

21/II.

Моя любимая. Утром отправила письмо с определённым намерением уезжать 25-го, а вот сейчас, вечером, пишу Вам эти строки помертвевшей от ужаса – заболела снова мама, лежит в t° – 39,9… Закипают слёзы, разрушаются так долго лелеянные планы… Слабая надежда ещё теплится, но навряд ли! Боже мой, до чего коварны обстоятельства, что за проклятое положение! Что же мне делать, Ксенёчек, детка моя дорогая?! Я всё подготовила к отъезду, а позже мне никак не вырваться. Подготовку такую я вела исподволь, методически, и приблизительно всё (при моей обострённой добросовестности!) было учтено.

[Слова «при моей обострённой добросовестности» подчёркнуты Ксенией – красным карандашом. Только сейчас мне пришло в голову, что Ксения подчёркивает не всегда то, с чем согласна, а быть может, порой и то, что вызывает у неё насмешку. Т. е. она отмечает качества не заявленные в содержании, а проявленные в стиле. Кто знает? – ]

Что теперь предпринять! Я в большом горе. Какой ужас! Всё пошло к чёрту. Нет, так не могу, оставляю местечко для робкой надежды. Очевидно прийдётся брать билет уже только лишь (при условии, если у мамы t° упадёт!) 25-го. Эти дни будут ужасны.

Бог мой, что делать, чтобы маме легче было? Пусть бы я заболела, я выезжала бы в жару!.. Начинаю говорить чепуху… Поставлю снова банки, она жалуется на боли в груди.

Над кем ещё так издеваются обстоятельства!.. От злости у меня темнеет в глазах.

[Письмо Иды.]

3/III.

Милая Ксеня!

Я очень хочу вас видеть. Я благодару Вас за ириски. Сегодня у нас похолодало, сделолось холодно и пошол снег. Мура обешает меня летом повести в москву и тогда я пойду к вам в гости. Уже позно и я сечас спать, поэтому пока досведанья.

Ида П.

[Без даты]

Родная! Что я могла Вам сказать иное, помимо своей беспросветной тоски и пустоты? – Вот поэтому несколько дней не могла писать. Нельзя жить с такой пустотой. Спасибо за Ваши коротенькие письма, они очень бодрят.

Все эти дни «захвачена великосветскими увеселениями» – каждый вечер или торжественные конференции или слёты (день 8 марта), на которых я рапортую – прихожу домой к час. 2-м ночи.

Сплю хорошо (к удивлению!) но болею больше и даже теряю румянец.

Неужели Вы не получили ещё моих 2 письма? Причём последнее из них из-за поспешной услуги Иды отправлено без марки. – [Писем нет.]

За это время созрело и окрепло решение о переезде в Москву – я хочу быть ближе к Вам! Итак, Рубикон перейдён. Я решила и написала об этом Таниной маме. Практически осуществить этот замысел будет невероятно трудно: помимо того, что меня не согласятся отпустить, технически оформить переезд будет нелегко, особенно без помощи мужчины.

Последнее письмо от Петра меня привело в бешенство и тоску. С кем я жила? и от кого у меня ребёнок? Проявляемая ревность мне понятна (я и сама ревнива), но отпускаемая, к тому же незаслуженная, ругань – сверх сил. Всё письмо наполнено такими животными проявлениями, но о ребёнке ни слова и даже не вспомнил о дне ея рождения – чего никогда не прощу. Скот! Своего прошлого из жизни не вычеркнешь, но всё же хотелось бы, чтобы воспоминания о нём исчезли из сознания!

Тоскую по Вас. Принятое решение освежает, но реально не представляю, как осуществить его. Для этого нужно во время отпуска работать там, но ведь вакантное место не будет же ожидать меня до отпуска? Очень трудно. В прошлом году в Ленинграде, где меня поджидала приятельница – она такой перевод подготовила умело и удобно, но у неё было большое желание перетянуть меня к себе, а здесь в Москве таких друзей нет.

Пишите, любимая, не забывайте меня. Мне всё кажется, что Вы меня забудете. Оставьте обращение на «вы», переходите на более близкую и тёплую форму.

11/III. 10 час. веч.

Вчера легла спать около 4 час. утра (всё празднуем 8-е марта), с вожделением думалось днём о постели, но прийдя домой, застала снова больной маму. Припадок болей в печени. Спать, конечно, не прийдётся.

Об этом пишу так много с тем, чтобы обнажить перед Вами свои гнусненькие свойства досады, недовольства от хронических стонов больного человека. Я себя глубоко презираю за это…

12/III.

На минутку присела за письмо в перерыве, когда подогревается на примусе каша (конечно, гречневая!). Хочу прибрать поосновательней комнату, но надо и поспеть в город к зубн. врачу (сломался-таки мостик!). Этим обстоятельством я убита совсем. Лет до 17-ти мой рот не знал зубоврач. вмешательства. Хотя нужда в нём ощущалась большая, а теперь вот должна пройти жизнь с такими результатами…

Голубка любимая, когда теперь я увижу Вас?! Как хорошо мне было с Вами, повторятся ли ещё когда такие дни? Я так почувствовала Вашу любовь, но эти слова сейчас пишу с опаской, т. к. вечный червячок сомнения и в этот момент грызя, говорит о ненужности уверенности в этом.

Вернулась со школы Каменева, бегала туда за материалами к отчёту. Инструктор политотдела всунул газету, где пишет обо мне, вырезку чего посылаю (пришлите, пожалуйста, обратно), и застала Ваше письмо. Я его ещё не читала. Взвешиваю в руках – оно обещает быть полней обычного. За эту радость благодарю. Сейчас накормлю Идку и примусь за чтение. Маме хуже, появляется жар. Боюсь, что она серьёзно чем-то больна, а эти врачи (дешёвые печерские) не могут определить.

О Петре я Вам писала: своим наглым письмом, где, высказывая себя обиженным самцом, он забывает даже о дне рождения ребёнка – этим письмом он разрешил мне окончательно с собой развязаться. Теперь я чувствую себя свободной от него, но… удовлетворения в этом не нашла!

Мне приятно слышать, что Оличке я понравилась, но ещё больше я рада своему хорошему к ней отношению. Я не предполагала, что она окажется такой обаятельной, а помимо этого у меня всегда была подсознательная ревность (это наглость – ревновать Вас к собственной дочери!). Раньше я не смела высказать Вам этой чуши.

Родненький мой, комнату прошу закрывать не из боязни, что мои письма могут быть прочитаны, об этом я совершенно не думала. А вообще же мысль, что мои экзальтированные, сумасбродные строки могут быть читаемы ещё кем-либо, – всегда мне неприятна. В данном случае, я исхожу из иных соображений. Во-первых, у Вас уже была небольшая кража, а во-вторых (и это основное!) неприятно, что у Вас всегда комната открыта. Ваш уголок – это нечто интимное, принадлежащее только Вам, оно не должно быть обнажено. Вот только поэтому я и прошу Вас о запоре.

Вы так долго держите меня у преддверия вхождения в число Ваших настоящих друзей, что я рискую никогда не попасть к ним. Ваша выдержка поучительна мне. Всё же я ожидала письма с местоимением «ты». Я со многими на «ты», и обыкновенно оно меня ни к чему не обязывает, там я не вкладываю особого смысла. Здесь же, с Вами, такое обращение будет говорить о близком, о родстве, о большом человеческом, благородном, в самом лучшем понимании, чувстве. Если Вы колебались, раздумывали, то, пожалуй, ценность такого перехода для меня утеряна.