Текст книги "Любовь Муры"

Автор книги: Николай Байтов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

В начале скажу словами Роллана:

«В действительности имеешь только одного друга на всю жизнь. И весьма редки те, у кот. они есть. Но счастье это так велико, что лишившись его мы уже не умеем жить. Сами того не замечая, мы заполнили им всю жизнь. Друг уходит – и жизнь пуста».

Много лет ты была для меня всем, всем. Ещё до сих пор трудно отвыкать от тебя. Но главная операция уже сделана. Она была вопиюще мучительной, страшной.

Есть очень немного людей, принадлежащих к моей категории, умеющих так безраздельно, страстно отдаваться своему чувству и до самозабвения растворяться в нём. (Между прочим, мне почему-то казалось, что Абрам Ис. именно такой человек, – может быть, поэтому он так привлёк меня к себе. Но он меня не любил. Извини за это отклонение.)…

И вот в самом разгаре моего сильного чувства к тебе так случилось (это произошло не по моей вине – тем хуже для меня!..), что произошёл очень тяжёлый период в нашей жизни.

Но не буду задерживаться на этом периоде; странно, но и до сих пор мне больно думать об этом.

Ехала я осенью к тебе с удовольствием, хотела видеть тебя, хотя и была полна тревоги о Идишеньке. Было потеряно понимание, ты не хотела разобраться в том, что я переживала, а мне обида не разрешила пояснить всё тебе ясней. Вспоминая всё происшедшее, я нашла простое объяснение ему: ты не любила меня. Тебя привлекала и привязала ко мне – моя большая любовь к тебе. Такое чувство должно захватить каждого, и ты также не могла остаться равнодушной к нему.

Я ищу в себе неискренности, о которой ты теперь стала мне говорить, и недоумеваю. Неужели моя неискренность так выпячивается, что заставляет тебя уже не раз говорить о ней? Даю тебе честное слово, что не нахожу её в себе. Я знаю одно – если мне нравится кто-либо, я вся растворяясь иду навстречу ему; к человеку же, который мне неприятен, я выказываю, иногда до грубости, свою неприязнь.

С Костиком всё вышло очень сложно и по нём не берись судить о моей неискренности. В общем я тебя не понимаю.

Мне до сих пор непривычно думать, что я осталась без тебя. Временами мне кажется, что всё рассеется и я снова найду в тебе свою Кисаньку, но чаще понимаю, что всё чудесное ушло безвозвратно.

Живу я сейчас «неважно». Пусто и бесцельно.

Крепко тебя обнимаю.

Мура.

Передай привет Оленьке.

8/III. Может, и это письмо тебе будет казаться неискренним?!

19/III.

Дорогая Ксюшенька!

Появилось желание написать тебе. Уже несколько дней мне хочется взяться за перо, но всё останавливает мысль, что ты уверена в моей фальши, неискренности.

А мне вот искренне захотелось обратиться к тебе, узнать подробней о твоей жизни. Кто его знает, как ты поймёшь и примешь мои слова. Это меня и сдерживает.

Я немало думала над твоими словами и, разбирая самоё себя, не нахожу в себе именно такой неискренности. Во мне странно уживаются 2 разных свойства: наряду с большой щепетильностью есть несчитание с людьми. Причём это последнее никогда не строится на корыстных целях. Вот это-то я и осознаю теперь, проверяя твои слова.

Мне грустно от сознания (а теперь очень твёрдого убеждения), что ты меня не любила. Моё чувство к тебе, заполнявшее всю меня, находило в тебе только добросовестное внимание. Ты ценила моё чувство к тебе до тех пор пока оно занимало тебя силой, страстностью. Ты была самой большой моей любовью, я многое бы дала, чтобы вернуть своё чувство к тебе. Но руководить своими чувствами нам не дано. По заказу это не приходит. Неизвестно по каким причинам и какими путями налетает ураганом чувство, захватывает нас целиком и владеет нами. Оно и мучительно и прекрасно.

Напиши мне, если хочешь, о себе.

Я страшно опустилась и это сказывается во всём, во всём. Вот только теперь я понимаю силу значения слова «интерес» к жизни. Потерян у меня вкус к ней. Даже музыка не волнует и воодушевляет.

Дома много работаю – печатаю, как правило, раньше 2-х не укладываюсь и этому рада, т. к. от усталости сплю.

От Идишеньки получаю радужные письма. Они не успокаивают – это её стиль. Я уверена, что ей там «неважно». Ест она плохо, а у неё затемнены лёгкие. Сестра пишет, что её донимает Идочкино упрямство. Только мать может быть до конца снисходительна ко всем выходкам своего ребёнка. Жалею, что отправила её.

А вернётся – начнётся всё попрежнему.

Самой острое – это её жизнь с бабушкой. А куда я могу девать старушку. Но и вдвоём они жить не могут – это ясно. У Иды доброе сердечко и сейчас она пишет бабушке нежные слова, а будучи дома она её стала ненавидеть. И действительно обстановка была более чем гнетущей. В моё отсутствие происходила непрерывная грызня. Мама уже не сможет изменить себя. Что же делать? Где найти выход? С ужасом я думаю, что начнётся опять всё сызнова. Все мои планы разбиваются о невозможность отправить её к брату. Там будет ад для мамы. И не в праве я отравлять ей остаток жизни, но и не должна я помещать в такую обстановку Иду…

Очень тебе благодарна, что не забыла дня рождения её. Это впервые я проводила этот день без неё. Домой возвращаюсь сцепив зубы и только работая до дурноты я могу находиться там. От ночной работы теряю зрение. Уже предложено надеть (для работы пока что) очки.

Напиши о себе.

Целую тебя. Мура.

[Без даты.]

Дорогая Ксюшенька!

Как это неприятно, что у тебя было воспаление лёгких. Теперь тебе надо быть очень осторожной, бережно относиться к своему здоровью. Остерегайся холода. Лето в нынешнем году не обещает быть тёплым и не стоит тебе начинать работу в парке. Нельзя. Оставайся на прежнем положении.

За Идочкой я ехать не могу. Прежде всего нет денег, да и здоровье ещё требует большего покоя. Попрошу я тебя встретить её на вокзале. Говорю об этом с опаской, т. к. не зная точно твоего самочувствия, боюсь, как бы этой вознёй не ухудшить твоего здоровья. Поэтому напиши откровенно, я правильно пойму тебя. Если ты чувствуешь себя слабой, я обращусь к кому-нибудь из знакомых.

Не дождусь её. Как только раздобуду деньги, я ей высылаю на дорогу и она выезжает. Как-то она выглядит? Ведь 4 м-ца не виделись мы с ней! [Если Ида где-то до середины января была в Киеве, то сейчас уже середина мая?]

Уверена, что Катя и Володя с удовольствием расстаются с этим «сокровищем» и жалеют меня. С ней им было нелегко.

Относительно отпуска своего ничего ещё сказать не могу. Меня заело безденежье. Вероятнее всего вместо отпуска буду работать. Я, находясь на соцстрахе, жила только на ставке и это меня подвело, сказывается также, что приходится платить начёт по годовой ревизии.

Живу очень грустно. Всё мечтаю об обмене комнаты, с ужасом думаю, что Идочка возвращается в ту же компанию.

Крепко тебя целую. Мура.

Привет Оленьке.

[Письмо Иды (во время оккупации она превратилась в Иру).] 31-III-1944 года.

Здравствуйте дорогая Ксюшенька и Оленька!!!

Сегодня утром, в постели, до рапорта, получила письмо и была очень рада. Это 2-е письмо. Московский штамп на конверте навевает различные, хорошие воспоминания. Вспоминаю Москву, замечательную, перестраивающуюся, кипящую, такую, какую я видела в последний раз. Вагон-теплушка… маленькое окошко, дребезжаще-однотонный стук колёс и в чёрной синеве ночи тысячи убегающих огней большого города, – вот последние воспоминания о Москве. И когда последний круг огней скрылся из узкого оконного четырёхугольника, я почему-то подумала, что это последнее прощание с красавцем-городом. Стучащий состав теплушек понёс меня к новому необычайному отрезку жизни. И в годы лишений, авантюр, в годы рабства и приключений, граничивших со смертью, я часто вспоминала грустное выражение твоего лица и последний, убежавший в ночь неизвестности огонёк Москвы. Но это всё прошло. С приходом наших войск пошла добровольно в госпиталь, затем на курсы медсестёр, затем снова госпиталь. Сейчас мы недалеко (150–200 км) от мамы. Но наш госпиталь всё время движется за фронтом, так что мы на одном месте долго не стоим. Работы очень много, работа тяжёлая, приходится быть грузчиком, чернорабочим, малярами, каменщиками, штукатурами, санитарами и операционно-перевязочными мед-сёстрами.

Да я ещё имела глупость быть ответственной за самодеятельность и художественно-карикатурничать во всех стенгазетах. И сейчас меня ставят заведующей библиотеки, культурномассовым работником и «художественным оформлением». Я этого не особенно жажду, потому что недавно окончила курсы и почти не имею настоящей практики. Спорю по этому поводу с нашим начальством. Результат неизвестен. В общих чертах живём хорошо. По-военному – со всякими нарядами, рапортами, проверками, гауптвахтами. Очень скучаю за мамой и бабушкой. Плохо то, что нас ещё не успели обмундировать и я весело хожу на босую ногу в рваных ботах. Но это всё исправимо.

Пока, Ксюшенька, здорово спешу. Пиши почаще, когда в нашу глушь доходят письма, я делаю фантастические прыжки от неописуемой радости. С нетерпением жду следующего письма. Досвидаю. Целую крепко-крепко, горячо-горячо тебя и Оленьку.

Ваша, любящая Вас, Ирина Петровна Пше……

[Без даты.]

Ксюшенька, дорогая моя!

Пишу редко. Нечем радовать. Слишком тяжела жизнь.

Получила письмо от Кати. Они погибают от голода. Катя уже не поднимается. Вызвать её сюда невозможно. Да и не знаю, хватит ли у неё сил выехать. Я в отчаяньи и беспомощна помочь. Хорошо, если б она с мальчиками могла бы достать билет на Москву, чтобы через Киев ехать на Кавказ к Володе. Последний сейчас работает в Кизляре на Тереке. Если они смогут быть в Москве и если ты их приютишь на время, пока они достанут билет на Киев – будет хорошо. В Киеве она бы пожила у меня месяца полтора. Тут, конечно, дешевле, чем у них. Там ведро картофеля стоит 500 р. у нас – 60–80. Однако, думаю, что билет на Кавказ через Москву и Киев они не достанут. Пишу на всякий случай её адрес: г. Кизел Молотовской обл. п/я № 200, Отдел изысканий, Валентину Иосифовичу Меркулову.

Вчера говорила с одной москвичкой. Очевидно, тебе живётся тоже очень трудно. Дождёмся ли мы, доживём ли до конца войны. Проклятые совершают налёты ещё на нас.

Ты в предыдущих письмах спрашивала о том, кто был из друзей всё это время со мной. Делила со мной лишения и горе – Верочка Васютинская. Помнишь её? Она работала в редакции нашего журнала. Она меня буквально спасла. Без её помощи я бы погибла. Живу сейчас в одном доме с ней.

Многие из моих знакомых болеют и находятся в больнице. Поправился ли муж Ганны?

Как трудно пережить это время! Столько ужасного, мерзкого совершается в мире, что теряется вкус к жизни.

Идочка с фронта пишет бодрые письма. Я привыкаю к тому, что она не со мной. Пиши ей, пожалуйста.

Передай привет Олёнушке.

Да, я снова переменила квартиру. Перешла на 4-й этаж в этом же доме, но кв. № 8.

У нас тоже стоят удивительно холодные дни. Весны нет. В этом году следует заняться огородами, но что-то мало сил.

Пиши, дорогая.

Крепко тебя целую. Мура.

Может быть, с течением времени я снова смогу тебе писать интересные письма. А сейчас отупела и всё даётся с трудом.

[Письмо Иды.]

26. IX.1944.

Добрый вечер, Ксюшенька!!

Получили сегодня твоё коротенькое письмецо. Опечалены, что ты плохо чувствуешь себя. Почему ты пишешь, что мы нескоро встретимся. Я мечтаю тайно побывать через год в Москве. Будущим летом, хоть на пару дней, хоть без билета, по привычке на ступеньках, но в Москву поеду [«по привычке» – подчёркнуто карандашом Ксении]. Экзамены в художественную школу я сдала. Поступила в 9 класс. С 1-ого октября начинаются занятия. Начало довольно туманное. Совершенно нет учебников, о тетрадях даже совестно мечтать, нет бумаги, кистей, красок. И хуже всего нет знаний необходимых для 9-ого класса. Ты даже не можешь представить, Ксюша, какая безграмотная тупица пишет сейчас тебе письмо. До войны я училась по настроению [подчёркнуто карандашом], и поэтому 3 года свели на нет обрывки школьных знаний. Придётся немножко перестроить себя и дневной режим для усиленных занятий. Между прочим в школе буду изучать новый для меня язык, мамин любимый – французский. Учиться очень хочется, но вместе с тем какая-то боязнь перед насыщенными формулами учебниками и такое тревожное чувство, будто в первый раз поступаешь в школу. Сейчас до занятий сижу дома. Хожу как неумело раскрашенный циркач-клоун, как двойник своей палитры. Мама достала несколько тюбиков масла (почти все коричневые!!!). Я достаю открытки мастеров, для копирования и своей единственной кистью, которая претендует на звание «гениальной» с увлечением мажу сразу 3 предмета: дикт, палитру и себя. Из перечисленных троих ни один не привлекает взор. Не знаю, что из этого получится, может быть школа (надеюсь!) отшлифует мою мазню.

Катюша доехала хорошо. Ребята тоже прилично доехали на Кавказ. Шлют письма. Катюша что-то 3 дня прихворала. Температура, сильная головная боль. Боюсь думать, что это лёгочное явление. Мама переживает. Вообще маме сейчас очень не легко, у меня есть с кого брать пример выдержанности, выносливости, стойкости [последние слова, начиная с «у меня есть», подчёркнуты карандашом]. Подбивает материальное и моральное состояние. Ну ничего. Я думаю, хочу, надеюсь, что это последний такой тяжёлый год, а там всё пойдёт к лучшему. Очень огорчена твоим нездоровьем. Одно самое лучшее средство – это покой, дорогая. Я знаю, что он сегодня невозможен, но всё-таки можно более-менее наладить душевное спокойствие и тогда все недуги исчезнут сами собой. Верить в самое лучшее и в ничтожность повседневных неприятностей [фраза подчёркнута карандашом]. Ксюшенька, милая, надеюсь, что ты скоро напишешь письмо, что твоя жизнь попрежнему радует тебя. Не волнуйся и береги своё здоровье.

В Киеве сейчас золотая, ласкающая, милая осень. Тепло. Деревья подёрнуты золотистыми каёмками. Небо манящее, нескончаемо синее. Прекрасны разливы Словутича, тающие дали, лёгкие чайки парусных лодок. Над Днепром зелёными горами высятся парки, тенистые аллеи, фонтаны, вековые деревья с шепчущими ветками, с инициалами влюблённых на серой коре.

Как природа радует, заставляет забывать о всём нехорошем [фраза подчёркнута карандашом].

Думаю, что всем нам будет хорошо и радостно в будущем, поэтому стараюсь не обращать внимания на неприятные минуты.

Пока, Ксюшенька. Горячий привет и поцелуй от всех наших.

Целую крепко-крепко.

Буду писать о всех своих учебных радостях и огорчениях.

Извини, что плохо пишу, пишу при потухающей лампе.

Твоя Ирина. (Будущий маэстро).

[Приписка Муры:]

Дорогая Ксюшенька! Опечалена твоим состоянием. Родная моя, крепись, отвлекайся от всего тяжёлого, силой воли сбрось с себя паутину, застилающую душу и мозг. Ты же умница и можешь добиться многого.

Я тебе нежно благодарна за приём бедной моей сестрички. Ей уже 3 дня как плохо. Хоть бы она поправилась.

Жизнь складывается так, что нет времени у меня ни для неё, ни для Идуси и бабушки. Работаю с большим напряжением. Поднимаюсь в 5³⁰ и являюсь домой к 8–9. Мечтаю о перемене работы, где бы не было такой ответственности. Устала я смертельно. Внешне выгляжу лучше, но очень постарела.

Вылечился ли от своей болезни муж Ганны? Его недуг страшен, мне кажется, что и я могу заболеть также. Такие мысли мучают меня. Что тогда будет с Идусей, с бабушкой, а теперь ещё прибавиласъ беспомощная сестра! С припиской её – туговато.

Боюсь тебя огорчать, но кажется мне, что Марье Порфирьевне невозможно будет выехать в Москву. Прежде чем ехать, узнай хорошенько обо всём в Москве. Приготовь заранее все документы. Как всё сложно! Бедная Марья Порфирьевна! На какую же жилплощадь ты привезёшь её? Об этом обязательно надо иметь документы.

Передай мой привет Олёнушке.

Береги себя. Можешь ли ты читать? И что читаешь? Я сейчас не имею (почти!) такой возможности. Мечтаю научиться шить обувь. В своём таком изделии я выходила всё лето. А теперь думаю выкроить время и поступить на обучение к настоящему мастеру-сапожнику.

Целую тебя крепко. Пиши, пожалуйста. Мура.

Целую и целую. Будь же здорова, моя дорогая.

Катюша тебя целует.

2/XI.

Дорогая Ксюшенька!

День так плотно упакован работой и домашними неотложными делами (вроде остекления окон, пилки дров и др.), что только сейчас я смогла присесть за письмо к тебе.

Ухожу на работу, когда ещё серо, а прихожу домой уже в полной темноте в часов 7–8 – перед праздниками – в часов 11–12.

Ксюшенька, дорогая моя, я уверена, что ты скоро поправишься окончательно, – твоя ясная головка убеждает меня в этом.

Пока нет физической дряхлости и мир не съужен границами кровати, стоит цепко хвататься за жизнь. Как бы мне хотелось влить в тебя жизненную устойчивость!

Скажу коротко о нашей жизни. Это – непрерывная и тяжкая борьба с такими трудностями, что раньше и в голову не могла бы придти возможность наличия их. Временами кажется, что не выдержим. Бороться очень помогает счастье от сознания, что нет вокруг нас этой гнусной немецкой дряни. Поэтому я иногда с чувством внутреннего ликования пробегаю по улицам и всё уже не кажется таким трудным. Да будет благословенен час нашего освобождения! А что было бы с Идой при фашизме? Страшно подумать. Я в восторге, что она учится в худож. школе.

Да, но буду продолжать о нашей работе. Большую часть всех трудностей выполняет Верочка, она взяла на себя самое тяжёлое. Не будь её около меня, я теперь не смогла бы быть руководителем такого учреждения, я одна не вытянула бы эту махину. Верочка и способней и умней меня. Она, что называется, золотой работник. Одно удовольствие наблюдать за ней, когда она что-либо выполняет. Но, всё же, устали мы обе изрядно и так хочется думать, что по окончании войны мы наконец-то сможем отдохнуть.

Идочка, конечно, ленится. Понемногу двигается вперёд в своей учёбе. За это короткое время пребывания в школе она приобрела уже кое-что и рисует гораздо лучше. Работа её часто тормозится из-за отсутствия красок, кисточек. Если тебе встретится когда-либо возможность купить для неё красок (главным образом белила и светлые, горячие тона) – сделай это, пожалуйста.

Приезд Кати утеплил мою жизнь. Правда, когда она заболевает, я пугаюсь, что взяла на себя большую ответственность за её состояние. Она долго не проживёт, это мне ясно. Дышит она одним лёгким. Трудно очень с бабушкой, характер кот. сделался ещё невыносимей. Моё большое терпение и то иногда иссякает. Неужели глубокой старости свойственно проявление такого эгоизма, бестактности и нежелания понимать, что всё не должно быть сосредоточено вокруг её особы?!

Но довольно о себе. Пиши мне, дорогая, о своей жизни. Чем занимаешься? Продолжаешь ли шить? Появились ли новые знакомые? Как живёт Ольга Васильевна?

Очень жаль, что так и не получила посланных тобой журналов. Будь же здорова, дорогая. Целую тебя. Мура.

[Приписка Иды:]

Здравствуй дорогая Ксюшенька!!!

Извини, что так мало пишу. Совсем нет времени. С 8Уг до 5 ч. в школе, а там и оглянуться не успеешь, уже вечер.

У меня всё хорошо. Немножко паршиво, что нет подходящей обуви и совсем плохо, что нет красок. Понимаешь, Ксюшенька, все увлекаются, пишут, мажутся, а я брожу одна, как лунатик. В Киеве очень трудно достать масляных или акварельных красок, так как всё давно разграблено а привозных нехватает для настоящих художников. А так всё хорошо (сравнительно). В Киеве стоят сейчас хорошие тёплые дни, вероятно последние.

Часто вспоминаю 41 год, Москву и тебя. Как хочется побывать снова в столице, снова увидеть тебя!

Я сейчас нахожусь всё время в яростном настроении. Так как я учусь в 9 классе, то мне немножко трудно, ребята в моём классе уже учатся по 5 лет, и конечно технически сильнее меня. Я нервируюсь, но всё таки не отстаю.

Целую, Ксюшенька, крепко, нет времени, тянут пилить дрова.

Твоя Ирина – «пачкотня».

[Без даты.]

Ксюшенька дорогая! Что же ты совсем замолчала? Твои письма мне нужны. Как ты себя чувствуешь, как твоё здоровье? Напиши об этом обязательно и поскорей.

Жизнь моя осложнилась болезнью. Страдаю ночью и днём от болей в желудке [подчёркнуто карандашом Ксении]. Ослабела от них. Думаю над тем, каким счастьем является здоровье, и в маленькие просветы отсутствия болей я от души радуюсь бытию.

Работа неудовлетворяет и невероятно трудна. Проблемами является доставка топлива, чтобы отопить 15 печек, и снабжение овощами, чтобы накормить 100 ртов. То и другое нужно доставлять за клм. 60–100, что при отсутствии денег и транспорта является подчас неразрешимой задачей. Стара я уже для такой работы и очень устала. Понимаю, что сейчас, когда весь мир вздыблен ужасами войны, – надо, не считаясь с затратами сил, отдавать их для пользы дела. Это – так. Но сколько вокруг нас здоровёхоньких бездельников, не работающих, а только устраивающих своё благополучие. Они и войны не ощущают. [Конец абзаца – начиная со слов «это – так» отчёркнут с двух сторон вертикальными штрихами – карандашом Ксении.]

Дождёмся ли мы окончания войны? Поздравляя тебя с Новым годом, прежде всего шлю тебе это пожелание – принимать участие на празднестве окончания войны. Ещё посылаю тебе, дорогая, пожелания быть здоровой и удовлетворённой. Прошу тебя немедленно написать о себе. Твоё молчание меня беспокоит.

Идочка по живописи делает успехи.

Ты уже, наверное, узнала о смерти Р. Роллана? Об этом я много думаю.

Крепко тебя целую, моя дорогая. Жду письма. Передай привет Оленьке. Пиши же. Мура.

[Письмо Иды.]

Киев. 9.I.1945 года.

Здравствуй дорогая Ксюшенька!!!

Извини, что так долго не писала. Была очень занята. В школе кончалось полугодие и приходилось там сидеть с утра до вечера. Было очень много работы, нужно было сдавать зачёты по всем общеобразовательным предметам. Я очень сильно отстала по всему, особенно по алгебре, геометрии и т. д. Придётся упорно поработать этот год. А так в школе всё хорошо. По живописи у меня в четверти 4, но у меня мало классных работ. Вообще в школе очень интересно заниматься. Жаль, что плохие материальные условия. В школе не топят, очень холодно и тяжело сосредотачиваться при писании. У нас в программе есть изучение скульптуры, но мы её не проходим, потому что лепкой заниматься в таком холоде совсем невозможно.

Дома у нас попрежнему материально туговато. Заболела мама, сильно простудилась, все ночи не спит от кашля. Кроме того, уже недели 3 у ней что-то неладно с желудком. Сильные боли. Температура. Рвоты. Врачи не знают язва или болезнь печени. Мама опять сильно похудела, изменилась. Сейчас встала и больная пошла на работу. В детсад беспрерывно приходят делегации методистов с разных городов и сегодня ждут делегацию каких-то иностранцев. Работать в саду сейчас очень трудно. Не знаю, как мама могла бы работать, если бы не было такого надёжного помощника как Вера Сергеевна. Остальной штат плохо спаян. Каждый день бесконечные кражи. Это ещё больше подкашивает маму. Бедная B.C. целый день мечется, мама больна, мать B.C. тоже больна, в детсаду масса дел и неприятностей. т. Катя и бабушка тоже болеют.

Вот кусочек из нашей жизни.

Как сейчас в Москве? Очень хотелось бы поехать. Соскучилась. Как состояние твоего здоровья лучше, хуже? Как вообще жизнь.

Ещё раз прошу, Ксенюшенька, не обижайся за молчание, столько работы, день так короток и незаметен. Пока до свидания, дорогая. Целую тебя крепко и горячо.

Почти маэстро – твоя Ирина Пшенишняк.

[Письмо было отправлено без конверта – сложено треугольником. На обратной стороне листка виден адрес – Харьков, до востребования.]

21. I.

Дорогая Ксюшенька! Не так давно мы с Идусей отправили тебе письмо в Москву. Твоему письму обрадовалась, – твоё молчание меня беспокоило. Как же ты доехала? Условия езды сейчас невероятно тяжелы. Ты, наверное, бедняжка, немало в пути натерпелась. Думаю, что обратная дорога будет легче, но билет достать будет трудновато.

Рада, что действительность тебя не так испугала и ты немножко успокоилась за судьбу Марьи Порфирьевны. Передай, пожалуйста, ей мой привет. Твои волнения мне были очень понятны, в своё время судьба Кати мне не давала покоя. Большого труда стоило мне достать ей вызов и пропуск в Киев. А теперь она жалеет, что не уехала сразу к Володе на Кавказ. Здесь ей живётся нехорошо. Прежде всего, я не могу её обеспечить достаточным питанием, что меня мучит невероятно.

Я стала «бешено» завидовать одиночкам [подчёркнуто карандашом Ксении]. Я так устала и надоело мне быть вечной нянькой другим. Для себя мне не хватает ни времени, ни возможностей. Да и характерец мамы достаточно отравляет мою жизнь. Я стала болеть и нервы отказываются сносить то, что раньше не так раздражало. Спасибо Верочке, чем только в состоянии, она старается облегчить моё положение.

С нетерпением жду весны. Уж очень трудно нам зимой. Может быть, с весной придёт и окончание войны. Наши успехи, невиданные ещё победы – ведут к этому.

Буду ли я иметь возможность снова поехать в Москву?

Чем же ты заполняешь дни в Харькове, дорогая?

О тебе всегда думаю.

Целует тебя горячо Иришка.

Обнимаю и целую тебя. Мура.

[Письмо – так же, как и предыдущее, – было сложено треугольником. На обратной стороне листка по штампу военной цензуры можно определить дату прибытия письма в Харьков – 18/II. В самом письме даты нет.]

Дорогая Ксюшенька! В Харьков я отправила тебе письмо, думаю, что ты его уже получила. Не беспокойся о нас, дорогая. Прожить каждый день является тяжёлой обязанностью. Живём – нелегко. Но об этом я уже писала тебе.

Читаю очень мало, очень занята. Так мечтаю, когда Ида станет самостоятельной и я смогу меньше работать. Думаю над тем, что следует теперь же подучиться какому-либо ремеслу, хотя бы сапожному. К сожалению, нет времени заняться сейчас этим. Для лета ещё в прошлом году уже сделала сама для себя туфли и в них бегала до морозов. Чем и как живёт Марья Порфирьевна? Как твоё здоровье, настроение? Чем теперь полна твоя душа? Чем увлекаешься? Пожалуйста, напиши о себе подробно.

Со страстным нетерпением ожидаю конца войны. Счастлива, что наша армия громит немцев на их территории – пусть испытают то, что нам приходилось переносить.

Очень и очень благодарна тебе за газеты и журналы. Пишу поздно вечером. Сегодня вернулась домой в 10 час. Устала так, что не смогу заснуть.

Извини за сумбурное письмо.

Крепко тебя целую. Мура.

31/III.

Дорогая Ксюшенька!

Каждый день думала, что вечером смогу отписать тебе. Но ежедневно происходят непредвиденные осложнения и я задерживаюсь на работе часов до 10–11. Являюсь домой расслабленной от волнений дня и сваливаюсь в кровать.

Мне хочется сказать тебе, что судьба не была ласкова ко мне в эти годы. Не было просвета. Казалось голод и страх пред высылкой в Германию сломят окончательно. Ведь месяцев 6 мы не пробовали хлеба. И всё же выжила. Спасла меня Верочка. В то время она была немного крепче меня. Откуда только возможно она, сама не съедая, таскала для меня или пшен. кашу или горох. Всё это измерялось стаканчиками или ложками. Сама она была уже подпухшей от голода, а я температурила с открытым процессом лёгких. Собрав последние силы, с невероятными трудностями (чего только, при желании, не добъётся человек) она отправила меня с Идой к старику Петра и там мы отошли. После этого мы поступили в дет. столовую, где кормили только пшен. кашей. Но это было уже приблизительно сытно. Так мы дождались прихода своих.

Делало нашу жизнь ещё более страшной следующее обстоятельство. В той же столовке мы приютили еврейскую семью (мать с 2^мя детьми). Если б кто-либо выдал её – вместе с ней погибли бы и мы все. Какие же страшные годы пережили мы! Ни одного покойного дня и ночи! Между прочим, эта всецело обязанная нам женщина сейчас даже исподтишка паскудит нам. Пишу тебе об этом не для того, чтобы ты была лучшего мнения обо мне. Это – долг каждого человека. Но в то мерзкое время я подвергала себя и свою семью смертельной опасности. И так печально, что люди могут быть такими гаденькими.

Все эти годы неразрывны с Верочкой и на фоне окружающего паскудства она была ещё дороже мне. Это – чистейшей души и высокой пробы человек.

Мало, совсем мало радостей в моей жизни. Верочка красит её. Ида даёт одни печали. Безумно любя её, я не обольщаюсь на её счёт. Она странное и, что хуже, не всегда порядочное существо. Талантлива – это вывод художественного совета и, как сказали мне, ничего не выйдет из неё – ленива. Совершенно не работает по общеобразовательным предметам. Такая мука с ней. Если будет у тебя время, напиши ей, дорогая. Равнодушной к тебе я никогда не была. Все эти годы о тебе я вспоминала с нежностью и с большой благодарностью.

Ты, дорогая, дала мне очень много. Ты не всегда догадывалась, очевидно, об этом. Ты дала мне культуру и более тонкое понимание окружающего. Под твоим влиянием пробудилось то лучшее, что было во мне. Я стала сдержанней, меньше неистовствовала, ты научила меня мягкости. Я никогда не забуду тебя. Слишком большое место отведено тебе в моей жизни. Часто я перебираю перипетии наших встреч. Всё то, что было в последние годы неприятным, – стушевалось (а когда-то оно было остро-мучительным) и осталось одно светлое.

В годы оккупации как особо счастливой сказкой казалось мне время, проведённое с тобой в Москве, в Мисхоре. Для того чтобы дать отдых своей измученной душе, я так часто обращалась к этим воспоминаниям.

Портрет Роллана носила с собой всюду. Стоит и сейчас он на моём столике. Благородный борец за правду, справедливость – он утешал меня.

Я вдалась в прошлое, на кот. теперь не люблю останавливаться, с тем, чтобы ты, родная ещё раз поняла, какими были эти годы для меня. Думаю, что ты во всём понимаешь меня.

Сейчас я ценю как никогда ранее те крупиночки радости, что перепадают мне. По особенному радуюсь и солнышку и хорошей мелодии, что случайно уловит ухо по радио, и всякому хорошему человеческому проявлению. С последним встречаться приходится слишком редко. Если б только немного порадовала меня Ида…

Работа у меня страшная по своей ответственности. Масса всяких неприятностей. Я никогда не бываю спокойна. Была бы счастлива уйти от администрат. работы, но не отпускают. Нельзя за всем усмотреть и за всех отвечать. Устала я и стара уж стала.

Боюсь заболеть. Итак, муж Ганны умер. О его болезни много думаю.

Вот поэтому, пока здорова, я так вбираю в себя сейчас бодрость.

Целую тебя нежно. Пиши мне, пожалуйста, побольше о себе. Ещё и ещё обнимаю тебя.

[Приписка Иды:]

Добрый вечер, дорогая Ксюшенька! Извини, что очень редко пишу! Сейчас у нас предэкзаменационная горячка и совершенно нет времени. Выкрою время, обязательно напишу подробное письмо.

Пока целую крепко и горячо.

Любящая тебя – Ирина П.

Спокойной ночи!!!!

22/IV.

Дорогая Ксюшенька! Уже неделя как я лежу в постели – весенняя простуда. Уже t° пала и дня через два снова на работу. Ослабела. Много думаю о тебе. Моя дорогая, чем же ты живёшь, как заполняешь свои дни? Так и представляю твоё печальное лицо… Самое паскудное – это быть материально зависимой от кого-либо, даже от самого близкого и родного человека. А вообще-то, как унижает и с’уживает жизнь эта постоянная нужда. Как вырваться от неё? Ищу инструктора-сапожника, чтобы научиться по-настоящему шить обувь. Найти такого человека тоже не так просто. Этой идеей занята целую зиму, но всё ещё безрезультатно. Моя работа невыносима и материально меня никак не устраивает из-за наличия семьи. С ужасом думаю, что через дня два снова погружусь в свою работу. Не знаю, понятен ли тебе этот ужас?!