Текст книги "Метелица"

Автор книги: Николай Ватанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

ЗА ГРАНИЦЕЙ

Почему я стал вегетарианцем

Рассказ архитектора

I

Александр Ильич Капустин окончил в 1912 гаду Училище Правоведения и начал свою юридическую карьеру товарищем прокурора при Н-ском Окружном суде. Жизнь в то время свела нас и мы были очень дружны. В начале революции Капустин эмигрировал, с тех пор я потерял всякую связь с ним.

Мы снова встретились в 1944 году, в Баварии, При исключительных обстоятельствах. В общественном бункере при ужасающей бомбежке, когда потух свет и крепкие своды здания сотрясались от сыпавшихся с неба, бомб, я неожиданно услышал в ближайшем углу русскую речь.

– Не бойся, Леночка, – говорил спокойный и приятный баритон. – В таких случаях нужно быть фаталистом. Ты знаешь, детка, что такое фаталист?

– Дззз… бум, бум, – слышалась тем временем адская музыка снаружи.

– Фаталист – это человек, который ничего не боится…

– …по глупости, – вставил женский голос.

– Нет, Оля, не по глупости, а по глубокой вере в предначертанность земного пути человека.

– Замолчи, рада Бога! Опять летят… предначертанности.

Раздался где-то очень близко взрыв, от которого екнуло в душе. Кто-то в темноте шарахнулся и взвизгнул. Стены бункера удушливо запылили/

– Вот у меня еще в России был приятель, дядя Ваня, как его все мы звали, – начал снова баритон (я стал теперь слушать с большим вниманием). Так этот дядя Ваня был на германском фронте в самых невероятных переделках, и тем не менее вернулся домой невредим. Когда же поступил на гражданскую службу, – он был архитектором, – то на второй день ему на постройке упавшей с лесов балкой оторвало руку.

Я не выдержал, вскочил и, нащупывая своей единственной рукой стену, стал пробираться в угол.

– Александр Ильич, где вы?

– А?! Кто?!

– Это я – дядя Ваня!

– «Чудесная встреча» – кажется, О. Генри, – произнес в темноте женский голос.

Неисповедимы пути Господни. Так через 25 лет я снова обрел друга.

Бежало время, назревали мировые события. После капитуляции я поселился в городке Ф. вместе с семьей Капустиных, состоящей из Александра Ильича 58 лет, его супруги – Ольги Николаевны, лет на 20 моложе, и 14-летней Леночки. Мы сняли небольшую квартиру в доме вдовы с примечательной фамилией Zehnpfennig. Дом помещался в фруктовом саду и, кроме нас и вдовы, в усадьбе иных людей не было. Здесь проживали мы в труде (Александр Ильич давал уроки английского языка, я работал чертежником) и бедности, но в мире и душевном спокойствии более двух лет, когда случилось трагикомическое событие, о котором я хочу рассказать в настоящем повествовании.

Однажды вечером, когда мы с Александром Ильичем, в ожидании ужина, играли в шашки, Ольга Николаевна, хозяйственный шеф нашей маленькой колонии, с грустью сказала:

– Сегодня у нас опять будет один голый картофель; ни мяса, ни масла, ничего у меня нет. Как это надоело! Надо что-то предпринимать.

Александр Ильич, не отрывая взгляда от доски, философски заметил:

– Терпение, Оля. Были времена и более ужасные и государство не разрушалось, устояла матушка Русь.

Ольга Николаевна качнула головой и презрительно про себя произнесла:

– Мужчины.

– Мужчина пошел мелкий, – охотно согласился Александр Ильич, раздумывая над ходом, – наголо бритый и вислоухий.

– Скоро кушать? – отозвалась из соседней комнаты Леночка.

– Сейчас. Но картошка в мундирах только!

– Ce sont мне ègal, мамочка, – проговорила побывавшая во многих европейских школах дочь.

За ужином, во время процесса глотания довольно– таки безрадостного картофеля, Ольга Николаевна скачала:

– Ты, папа, идеалист. В жизни ты ничего не понимаешь и понимать не хочешь. Нельзя питаться воспоминаниями прошлого и мечтами о светлом будущем. «Жизнь начинается завтра» – роман Гвидо-де-Верона… Дядя Ваня, хотите еще картофеля?

– Покорно благодарю. Я сыт.

Александр Ильич нахмурился:

– Что же по-твоему нам с дядей Ваней делать, « ели честный труд не обеспечивает жизненного минимума?

– Не знаю, право, – вздохнула Ольга Николаевна. – Леночка потеряла за этот месяц около двух кило.

Случилось так, что вскоре после упомянутого разговора в гости к Капустиным приехал из ближайшего лагеря Ди-Пи бывший колхозник Степан Мурый. Это был пожилой уже человек, но очень бодрый и полный энергии. Одет он был в новый костюм, при ярком галстуке; на пальцах блестели золотые кольца, пахло от него американскими папиросами и чем-то спиртным. Словом, все свидетельствовало, что человек в Европе не растерялся и преуспевает.

В тот. же день Ольга Николаевна съездила с Мурым в деревню за яблоками к знакомому бауэру. Вернулись они вечером с полными рюкзаками, и имели вид заговорщиков. Непосредственно за ужином, – на этот раз подано было жаркое, сладости и даже бутылка водки (все это навез Мурый), – началась атака на бедного Александра Ильича.

– Представь себе, папочка, в деревне, у мужиков все есть, – сказала Ольга Николаевна. – Нас угощали превосходной копченой грудинкой, белым хлебом, яблочным вином… И скот очень дешев. Мы, например, со Степаном Романовичем купили корову всего лишь за 1500 марок.

– Что…о…?! – подавился куском Александр Ильич.

– Корову, – подтвердила Ольга Николаевна. – 15 центнеров живого веса.

– Допельцентнеров, – вставил Мурый.

– Нет, Оля, постой, – Александр Ильич медленно покраснел. – Насколько я тебя понял, и если ты не шутишь, ты приобрела совместно с господином Мурым корову?!

– Да, корову.

– Гм…м… – Александр Ильич снял и снова надел очки.

– Что же вы с ней, с коровой, думаете делать, разрешите спросить?!

– Конечно, не целоваться с ней, а немедленно ей секи м-башка делать, – захохотал Мурый. – С немкой, хозяйкой вашей, уже условлено: она предоставляет нам свой сарай. Я же, как старый мясник, берусь за два часа все покончить.

– Да, фрау Zehnpfennig согласилась, – подтвердила Ольга Николаевна, – за центнер мяса и голову.

– Немецкий центнер, – поправил Мурый.

– Оставшееся мясо мы делим пополам; часть продаем, и для себя имеем мясо совершенно даром. День та на покупку коровы дает Степан Романович.

Александр Ильич встал и начал ходить по комнате.

– Признаться, это настолько невероятно, что я просто не нахожу слов, – произнес, наконец, он. – Известно ли тебе, Оля, что задуманное вами деяние – уголовное преступление?

Мурый утром уехал, пообещав через три дня прибыть со всеми инструментами. За этот промежуток времени Ольге Николаевне предстояло почти невозможное: убедить бывшего прокурора согласиться на преступление. Было мобилизовано все: и слезы, и худоба Леночки, и даже угроза семейного разрыва. Ничего не помогало. В канун приезда Мурого, Александр Ильич был еще непреклонен.

Приготовляя ужин – был снова голый картофель – Ольга Николаевна, роняя на сковороду слезы, размышляла вслух (Александр Ильич куда-то сбежал, а я читал в углу газету):

– Конечно, хорошо ему быть честным… А я какое-то чудовище и должна нести ответственность за семью… Леночка голодает… Зимой будет еще хуже… Дядя Ваня, – вдруг отнеслась она ко мне. – А, дядя Ваня, помогите! Вас одного только он может послушать.

Я был в затруднении. У меня тоже не лежало сердце к этой афере. Не то, что моральные соображения, как у Александра Ильича, меня останавливали. Суровая жизненная школа в Советском Союзе научила меня всячески изворачиваться и не быть слишком щепетильным. Но я считал предприятие рискованным, и Мурый был мне несимпатичен. С другой стороны, в благополучии семьи Капустиных, к которым я привык и которых полюбил, я был тоже заинтересован. Я не мог отказать Ольге Николаевне, так много для меня сделавшей, в поддержке.

– Хорошо, я попробую, – решился я. – Только вы, Ольга Николаевна, напрасно волнуетесь и вкладываете столько души в это, по существу мелкое дело.

Ольга Николаевна протянула мне свою маленькую, энергичную руку.

– Спасибо, дядя Ваня, – с чувством сказала она. – «Свои люда сочтутся» – Островского.

Я направился в город искать Александра Ильича. Я вполне сознавал, что взялся за довольно отчаянное предприятие: Александр Ильич всю жизнь построил на семи добродетелях, – как-то: честность, неподкупность, уважение к законам и т.п. и не на страх, а на совесть их придерживался. Нужно было найти какие-то совершенно новые доводы, придумать какой-то трюк, чтобы сломить его сопротивление.

Я нашел Александра Ильича в городском саду. Он одиноко сидел, глубоко задумавшись, на скамье под большим дубом. Полная луна освещала его представительную фигуру; седые его волосы казались при лунном свете совсем белыми. Я тихо подошел к нему; он вздрогнул.

– А, это ты, – сухо сказал он,. – что скажешь?

– Ольга Николаевна зовет ужинать, – и после паузы, – Александр Ильич, я вижу, насколько тебе неприятна вся эта возня с коровой.

Александр Ильич насторожился, но промолчал.

– Извините меня, пожалуйста, что я решаюсь вмешаться в не свое дело. Но я считаю себя членом вашей семьи и потому не могу оставаться в стороне. Ольга Николаевна страдает, когда видит, что мы все голодаем. Гм ссылаешься на принципы, все это очень красиво, но мне кажется, что если глубже вдуматься в проблему, то справедливость не на твоей стороне. Что собственно говоря происходит? Ольга Николаевна хочет купить корову, не украсть, заметь, а купить, для того, чтобы иметь средства к существованию. Конечно, здесь нарушаются в известной степени действующие в Германии на сей предмет законы. Но обязаны ли мы, эмигранты, морально, я подчеркиваю – морально, всегда и слепо им следовать? Вот в чем вопрос. Если учесть все те преступления, весь тот вред который германцы, начиная еще с первой войны, причинили нашей родине, как-то: Ленин в пломбированном вагоне, дважды интервенция с огнем и мечем, повальный грабеж и т.д., – то будет совершенно ясно, что русское государство и отдельные члены имеют святое право на какое-то удовлетворение. Но так как Советы ни в коем случае не могут считаться законными правопреемниками на такого рода удовлетворение, то не в праве ли мы, изгнанные за правду, в известной степени претендовать на него? Конечно, да. Приобретая для себя корову, которая должна по германскому закону пойти в общий котел, мы всего лишь осуществляем свое право, и то в самом незначительном размере.

Александр Ильич презрительно зафыркал. Подожги же, дружок, это только психологическая подготовка, главный удар еще впереди: я намеревался одну добродетель прогнать сильнейшей добродетелью же.

– Александр Ильич, у меня к тебе большая просьба, – продолжал я уже другим тоном. – Так как тебе неприятны весь риск, возможно объяснения с полицией, может даже суд и отсидка, то разреши мне все это взять на себя. Я куплю корову на свое имя, и в случае чего буду ответ держать и высижу положенное. Мне, как человеку одинокому и уже запятнанному 25-ти летним, так сказать, сожительством с Советским Союзом, это и более приличествует.

Удар был слишком силен для Александра Ильича. Так низменно истолковать его поведение, объяснить все трусостью – было просто жестоко. Нет, трусом он никогда не был!

– Где эта корова? Едем!

Александр Ильич стремительно вскочил и ринулся вперед в темную аллею.

– Куда же ты, постой, – смущенно говорил я, с трудом за ним поспевая. – На дворе ночь. Завтра приедет Мурый, тогда. Сейчас же Ольга Николаевна ждет нас ужинать.

II

Мурый прибыл в положенный день и час и немедленно нами было проведено производственное совещание. На совещании было решено, что за коровой отправимся мы все с ручным возиком. В лесу, невдалеке от села, мы нарубим дров (одно преступление влечет за собою другое – заметил при этом Александр Ильич), потом о дан из нас пойдет к бауэру, заплатит ему и вместе с ним пригонит корову в лес. Далее мы запряжем бурёнку в возик с дровами и замаскировав таким ловким образом наши действительные намерения, проследуем домой, не возбудив подозрения шныряющих по шоссе агентов полиции. В последнюю минуту Мурый неожиданно уклонился от поездки за коровой, сославшись на необходимость произвести дома приготовления к убою.

– Неблагоприятный омен, – решил Александр Ильич.

– Не нужно мне никакого Омеля, – возразил на это Мурый, который, бросая нас, чувствовал себя не совсем ловко. – Я справлюсь потом с коровой сам.

Итак, в путь тронулись мы вдвоем. За ворота выскочила нас проводить Ольга Николаевна. На душе у ней, бедняжки, скребли, должно быть, кошки.

– Возвращайтесь, дорогие, скорей, – сказала она, чуть не плача. – Я уверена, что все кончится благополучно. Не забыли ли вы чего: документы, деньги… Жалко, конечно, что с вами не идет Мурый. «Юлиан Отступник» – Мережковского.

– Скорей «Мелкий бес» – Сологуба, – пробурчал Александр Ильич, впрягаясь в тележку и прибавил почти весело: – Не тревожься, Оля, о нас. Мы чувствуем себя героями Пинкертона.

Первую часть нашей программы мы выполнили вполне благополучно и скоро. Правда, Александру Ильичу пришлось трудновато с дровами, я своей одной рукой и протезом был ему плохим помощником. Я сходил на село и мужик, трепеща и озираясь пригнал корову, и помог ее запрячь. Часов в восемь вечера мы тронулись, наконец, в обратный путь, нам предстояло пройти 10 с лишним километров.

Паша группа представляла собой картину в мрачном стиле Гойя: однорогая коровенка, довольно грязная и худая, запряженная в низкий возик, груженный черным, горелым лесом, за веревку ее тянет однорукий субъект с изможденным лицом; поверх дров восседает жидковолосый, запачканный сажей, господин, с виду ученый или престарелый поэт. Не хватало только за возом причудливого пса, видавшего лучшие виды.

Александр Ильич был, однако, в хорошем настроении По детскому ли легкомыслию или по душевной своей невинности он совершенно ничего не боялся, и я отметил, что его увлекает даже приключенческая сторона нашего рискованного путешествия.

– Я недавно прочел в газете, что перелет из Европы в Америку длится около 12 часов. Интересно, сколько потребовалось бы времени при наших темпах продвижения, – говорил он, – Мне сверху кажется, что наше упряжное животное как бы пританцовывает, делая два шага вперед и один назад.

– Она прихрамывает, – пояснил я.

– Плохо. Впрочем, почтенный хозяин и не продавал нам выездного рысака, Как в сущности люди жестоки, – продолжал Александр Ильич. – Поймали бедную коровку, запрягли в воз с дровами, и таким обманом ведут ее на казнь.

– Мы обманываем не корову, а полицию, – заметил я. – Муньку можно было пригнать и без этой канители.

– Не надо, не надо имени, – испуганно попросил Капустин. – Посколько она обречена и мы готовимся ее съесть, она должна для нас быть совершенно безымянным субъектом или лучше объектом X. Не надо даже на нее смотреть и привыкать к ней.

– Ну и ну! Чудак, вы, сударь, старый эмигрант, – нашелся я только ответить.

– В Белграде завели мы кролика и так привыкли к нему, что даже было смешно подумать, что его можно убить. Он жил у нас долго в качестве почетного пенсионера и когда состарился, ему Ольга Николаевна ежедневно варила чашку каши Геркулес.

– Как бы нам не пришлось ежедневно варить ведро Геркулеса для этого шагающего объекта, – пророчески вырвалось у меня.

Лес кончился и мы въехали на главную улицу небольшого поселка, единственного на вашем пути. Красивые, чистенькие домики, окруженные садами и огородами, выглядели в лучах заходящего солнца особенно нарядно и уютно. Хозяева спешили окончить вечерние работы и суетились во дворах.

– Моя мечта дожить свою жизнь в такой собственной дачке и разводить розы, – проговорил Александр Ильич. – Скажи, как обстоит дело в этом отношении в Советском Союзе?

Я пояснил.

– Скверно, – вздохнул Александр Ильич. – Обречь людей жить в казармах, лишить их права обзаводиться собственностью, это все равно, что лишить их нрава материнства. Посмотри, с каким прилежанием и любовью вон тот молодой человек возделывает грядку возле дома; красивая молодая женщина, вероятно, его жена или невеста, несет уже ему для поливки ведра с водой…

– Ведра с нечистотами, судя по запаху.

– Все равно. Собственные нечистоты, на собственную грядку, от собственной жены – вот формула счастья человеческого. Без собственности жизнь лишена радости.

По выезде из поселка мы поменялись ролями: я полез на воз, а Александр Ильич взялся вести корову за повод. Шоссе было пустынно. С обеих сторон бесконечной лентой тянулся хвойный лес. Я очень устал за тот день и с удовольствием вытянулся на дровах, и не заметил, как задремал.

Когда я проснулся, было уже совершенно темно, все небо было обложено черными тучами, начал накрапывать дождь… Воз почему-то неподвижно стоял на месте.

– Эй, Александр Ильич, что случилось? – испуганно спросил я.

– Ничего не случилось, – ответил из темноты спокойный голос.

– Так почему мы не двигаемся?!

– Она не хочет дальше идти.

– Черт возьми, так потяни ее за бичеву!

– Когда я тяну за один конец веревки, то она тянет за другой в противоположном направлении, и так как ей при этом неудобно двигаться вперед, вернее – даже невозможно, то она останавливается.

Я нащупал и выломал сухую ветку в дровах и довольно нелюбезно стегнул корову сзади.

– Что ты делаешь, не бей животное, – рассердился на меня Капустин, – она подумала бы и пошла бы и так.

– Она будет раздумывать, а Ольга Николаевна нас ждет и наверно ужасно тревожится. Учти, что очень поздно.

Начался спуск с горы перед городом, вдали виднелись его приветливые огоньки. Я слез с воза, чтобы помочь Александру Ильичу при спуске.

Через полчаса мы достигли, наконец, нашей усадьбы. Ворота беззвучно открылись и мы въехали во двор. Нас встретил Мурый и Ольга Николаевна.

– Наконец-то! Почему так поздно? – шопотом говорила она. – Все ли благополучно?… Ну, слава Богу. У нас тоже все в порядке. Фрау Zehnpfennig ушла дипломатически ночевать к родственникам, так что мы одни. Дядя Ваня, голубчик, заприте, пожалуйста, ворота.

Я направился закрывать ворота, прикрыл одну половину и потянул было другую, но кто-то придержал ее и две темные фигуры проскользнули во двор. Это была полиция.

Впоследствии мы никогда не смогли установить с достоверностью, что послужило причиной неожиданного визита. Возможно, что мы были замечены и зарегистрированы, как подозрительные, уже по дороге; не исключено, однако, что появление стражей порядка у нас, было случайностью. Так или иначе они были во дворе.

Полицейские довольно невежливо сверкнули нам в глаза своими электрическими фонарями, потом свет их фонарей забегал по двору и остановился на нашей упряжке.

– Чья это корова? – строго отнесся к нам один ИЗ них.

Александр Ильич выступил вперед.

– Корова принадлежит нам, – твердо по-немецки ответствовал он и по-русски к жене: – Чего же мы мокнем под дождем. Зови, Оля, дорогих гостей в хату.

В квартире, попросив полицейских обождать в жилой комнате, мы прошли в кухню, чтобы помыть себе руки.

– Итак, господа, – насмешливо посмотрев на нас, сказал Александр Ильич. – Любишь на коровах кататься, люби и ответ держать… А где же господин Мурый?

Только сейчас мы заметили, что Мурый незаметно и бесследно исчез.

– Удрал, бестия, – констатировал Александр Ильич. – Ничего, и без него как-нибудь справимся. Не вешай головы, Оля!

Ольга Николаевна совсем пала духом.

– Это я вас подвела, – покаянно произнесла – что же мы будем делать? «Страшная ночь», кажется, Гоголя.

– Нет, «Преступление и наказание» – Достоевского, – «Бежин луг» – Тургенева, «Фрегат Паллада» – Гончарова… Дядя Ваня, ты готов? Пойдем довариваться с властями.

Власти оказались несговорчивы. Когда мы вошли, два рослых, в черных клеенчатых плащах немца стояли посреди комнаты. На головах у них красовались полицейские кепки нового образца, на поясах пистолеты и в зубах – потухшие трубки. Один из них по видимому, начальник, с чрезвычайно толстым, выпирающим по бокам плаща задом, неодобрительно обратился к нам, совершенно не скрывая, что он подозревает нас в массовых грабежах, поджогах и убийствах.

– Was ist, meine Herren, bei Ihnen mit der Kuh los?!

– Die Kuh habe ich für mich gekauft bei einem Bauern! – сказал я.

– Позволь, позволь, – запротестовал Александр Ильич, – какое там "ich gekauft". Почему это ты?!

– Сделай милость, Александр Ильич, не вмешивайся. У меня есть бесспорное доказательство, что корова принадлежит мне.

Я вынул из кармана и протянул старшему полицейскому расписку бауэра. Он бегло заглянул в нее и, по видимому, еще тверже утвердился во мнении, что имеет дело с крупными преступниками. Не буду передавать дословно длительных пререканий между нами и добродетельными представителями власти. Мы утверждали, что купили корову на племя. Толстый все отвергал и ничему не верил, даже тогда, когда мы говорили правду (например, что я за корову заплатил 1500 марок).

Наконец, полицейскому начальнику надоели бесцельные споры и он «закруглил» таким образом:

– Итак, господин доктор (Александр Ильич держал себя с таким достоинством, что полицейские под конец разговора стали его звать Herr Doktor), мы арестовываем все мясо, а господина… (кивок на меня) привлекаем к ответственности за черный убой.

– О каком мясе вы говорите, – возразил я, – Пока что есть живая корова, которая сейчас мокнет под дождем.

– Не угодно ли вам за нами следовать в полицейское управление, – строго и окончательно предложил мне полицейский.

Ситуация складывалась совершенно безнадежная; я собирался уже идти за пальто и шляпой – и вдруг…

Сидящая скромно в уголку за приготовлением уроков Леночка, до того незамеченная и нами забытая, неожиданно подала свой голосок:

– Herr Hauptmann, – заикаясь и краснея, произнесла она, – не делайте зла моему дяде – старому и больному инвалиду. Он такой добрый и купил себе корову, чтобы пить молоко. Он, видите ли, кроме молока, овощей и фруктов ничего не ест, так как он… Как будет по-немецки – вегетарианец, мам? Menschenfresser, – oder was sage ich, – umgekehrt…

– Wie? – оторопел, а потом засмеялся полицейский первый раз за вечер. – Was meinen Sie?

– Kein Fleischfresser, – поправилась Ольга Николаевна и присоединила свою просьбу к просьбе дочери. – Будьте человечны, Herr Hauptmann. Не ввергайте, нас, изгоев, в бедствие.

Толстый полицейский опустился на стул и задумался.

– Хорошо, – наконец ехидно произнес он,. – если дамы просят, то я готов поверить, что корова куплена вашим дядей на племя. Пусть она растет и плодится у вас, и вы пейте молоко всласть, Но, прошу учесть, что корова должна быть завтра зарегистрирована и что ее нельзя продать, она не имеет права также заболеть и подохнуть. Я еще приду и проконтролирую вас…

Когда мы выпроводили полицейских, Ольга Николаевна перекрестилась и облегченно вздохнула:

– Неужели пронесло благополучно?! Ну и Леночка, как ты только догадалась?

– Спасибо, Леночка – выручила! – сказал я, и когда довольная и гордая Леночка, красная как пион, натянула мне свою ручку, добавил: – «Почему я стал вегетарианцем» – Толстого.

Прошло два месяца. На дворе зима. Корова заметно поправилась и чувствует себя у нас превосходно. Мы ее не доим, так как она дает за сутки всего полстакана молока… Ест она ужасно много; покупаем сено втридорога и кормим.

Полицейский навещал нас и мило улыбался. Каждое утро ношу его жене литр молока от соседки. Мурый до сих пор не появлялся, хотя корова куплена на его деньги и, следовательно, принадлежит ему.

Когда и как мы избавимся от коровы – неизвестно. Не знаете ли вы, любезный читатель, где можно купить подешевле стожок сена или отрубей, или крупы Геркулес, что ли?