Текст книги "Метелица"

Автор книги: Николай Ватанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Урок английского

Пять лет живете в Америке и не говорите еще по-английски?! Не может этого быть, не верю!

– «Чикен», «гут-бай» – знаете; «о-кей», «вери-мач» – наверно тоже, прибавьте к этому сотню других слов, которые к вам невольно привязались, чтож вам еще нужно? Вы наверно просто стесняетесь, по научному говоря – у вас психологическое торможение. Ничего, это поправимо, я помогу вам «поставить» ваш английский. Вмиг у меня заговорите!

Постарайтесь усвоить некоторые основные положения. Во-первых, ничего не бойтесь. По моему методу но надо заглатывать язык, выворачивать глаза и совершать прочие, несовместимые с человеческим достоинством, действия. Напротив, при разговоре держите себя свободно, молодо, как будто вы совершаете что-то приятное, скажем – ловите для «нее» в саду изумрудных мошек.

Во-вторых, ничего не критикуйте и не ожесточайтесь. Из английского алфавита, как известно, исчезло классическое «а» и милейшее «и» превратилось, словно его потянули за хвост, в испуганное «ай». Это, как дурной сон, бороться тут бесполезно. Относитесь к прискорбному явлению чисто философски: нет буквы «а», и нес с ней!

На днях дочка приготовила мне ванну. Иди, зовет, папочка, купаться. – Надеюсь, отвечаю, вода не слишком горяча!

– О нет, не более 100 градусов.

Потемнело у меня в глазах, началось сердцебиение, Потом, однако, сообразил: пес с ним, думаю, с Фаренгейтом!… Успокоился, полез в ванну.

Но мы, кажется, отвлеклись от темы…, Итак, в-третьих, вы должно быть сами заметили, что в звучании английского и русского языков много общего. Например букву «ш» они любят и чисто выговаривают, в букве «ч» тоже толк понимают, «ю» и «ы» – у них определенно хороши, слова же керосин и гусь – они просто у нас сперли. Издали английскую мову очень за нашу принять можно. Я неоднократно уже ошибался, подойдешь же ближе и, конечно, плюнешь.

С другой стороны и у нас молодуха, у которой я жил когда-то на юге, фразу «я натрушу вишни» произносила так: «я натрюшью уышни». т. е. чисто по английски. Все это я говорю к тому, чтобы убедить вас, что английский язык нашему родственен. Старайтесь внушить себе это!

Тут мы подходим к четвертому пункту нашей лектюры – к зубрежке слов и грамматике. И то и другое вам совершенно ни к чему. Вы страдаете не от недостатка слов, а скорей от их избытка. Девченка из ночного клуба слов куда меньше вашего знает, болтает же как тарахтушка, снимается без ничего и вообще преуспевает. Не вторым же Шекспиром стать собираетесь! Грамматика же нам не по зубам, оставим ее детям школьного возраста.

Навестил я как-то господина Алмазова, московского балетмейстера. Здесь, между прочим прекрасно устроился – работает истопником при больнице. Застал я его в упадочном состоянии: сидит осунувшийся, не бритый, в помятой рубашке. А ведь всегда выглядел франтом, хоть сейчас выпускай на сцену!

– Что с вами, Владимир Александрович, спрашиваю. – Нездоровы, что-ли?!

– Иное, отвечает. – У меня сейчас отпуск и я решил попользовать время для изучения английского. Две недели уже без просыпа зубрю и кроме, извините, Кока-Коловского декокта ничего во рту не было!

– Так что вас доканало: наука или добровольное недержание?

Одна наука, отвечает, была бы бессильна.

– Вижу, что подоспел вовремя. Будем, как говорят большевики, переключаться на ходу. Бросайте немедленно все чернокнижье под кровать, ночью вынесете ил бульвар. Я берусь за три урока научить вас английскому!

– Не может быть! – обрадовался Алмазов. – Что же мне для этого прикажете делать?

– Помойтесь, побрейтесь и наденьте свежее белье, и же тем временем сбегаю в ближайшую ликерную с горку. Потом поговорим.

Через месяц случайно встретились в сабвее. Совсем другой человек: подгримирован, в светлом костюме, с цветком в петлице. Благоухает чем-то лесным – не то можжевеловой ягодой, не то коньяком три звездочки. Словом настоящий щелкунчик, музыка Чайковского.

– Красавец вы мой, Владимир Александрович, – говорю. – Вижу и душевно радуюсь, что вы уже оправились от Кока-Коловского тумана. Как ваши успехи в языке?

– Не только с инородцами, отвечает, но и со своими говорю теперь только по-английски. Не знаю как и благодарить вас, дорогой учитель. Для иллюстрации хотите я сейчас пристану к дамочке, что сидит напротив, наговорю ей комплиментов.

– Воздержитесь, – говорю. – Рядом с ней сидит субъект, судя по скучающему виду, ее супруг.

– Пес с ним, с супругом! – отвечает.

– Не следует к собственникам относиться столь философски. Этому я вас не учил. Супруг может вас пробоксовать, или по-русски говоря – учинить некрасивый мордобой.

С трудом его отговорил от нападения.

Пятый и последний пункт касается, так сказать, стратегии и тактики разговорного искусства. Сегодня мы остановимся на этом важном вопросе лишь вскользь.

Если печальной необходимостью вы вовлечены в собеседование, не изображайте из себя нелюдимую «буку» и не старайтесь уклониться от него. Помните положение генерала Клаузевица: наступление лучший вид обороны! Ошибочно также на поставленные ребром вопросы отвечать категорически «да» или «нет», лишь бы от вас отвязались.

Вблизи моей резиденции купила домик украинская семья, состоящая из папы, мамы и сына школьника. Днем, когда одна мама была дома, забежала соседка, рыжая ирландка и в большом возмущении наговорила за пять минут кучу вещей. Мама из всего словесного навоза ничего не поняла, но скромно на все поставленные вопросы отвечала «yes».

В полдень на велосипеде приехал из школы длинноногий Ванюша, мать ему и говорит:

– Тут приходила эта рыжая, что-то стрекотала. Поезжай, пожалуйста, узнай что ей надо. Ваня отпихнулся ногой от крыльца и выкатил на улицу. Вернулся он не скоро и сильно не в духе.

– Эх, маманя, наделали вы делов! – сердито отнесся он к матери. – Без воды, можно сказать, меня утопили! Соседке ночью на веранду подбросили корзинку с кошкой и восемью слепыми котятами и она вас спрашивала, не я ли это сделал, вы охотно подтвердили. Кошка же принадлежит вислоухому Бабу, и вся улица это знает. Я уже заезжал к нему и сказал, что его выдал. Вечером у нас назначена встреча. Он фунтов на десять тяжелей меня, но отказаться теперь мне невозможно.

Вечером Ваня был жестоко избит.

На вопросы, смысл которых сокровенен, лучше нечего неопределенно мычать, многозначительно и странно подмигивать кому-то в угол и в свою очередь что-либо спрашивать. Если воскресный, хорошо выспавшийся сосед, к вам подойдет и залопочет, то займите удобное положение, облокотитесь, скажем, на его плечо, часто и громко смейтесь и невпопад, дергайте негодника за ухо, тыкайте пальцем в живот и, главное, сами говорите – пусть соображает? Лишь когда он, негодник, изображая наклонную башню в Пизе, взмолится о пощаде, милостиво отпустите, в последний раз хлопнув его чувствительно по спине и радостно улыбайтесь. Отныне он вас не затронет!

Вы говорите, что такое амикошонство вам претит и не созвучно вашей натуре?! Ну, батенька, знаете! Не надо было устраивать революции и, возможно, отменять крепостное право. Тогда приезжали бы вы из разных «заграниц» в свое «Отрадное», любовались бы столетними липами, и мужички ловили бы вам в пруду карасей в сметане!… Теперь же… теперь же нам самим <…> сто лет!

В начале нашего урока я отметил, что вы знаете достаточно английских слов для светского разговора. Возможно это так, но все же, откровенно говоря, 100-200 слов не весть какой запас. И потому вам надо научиться с малыми средствами совершать большие дела. Весь ваш запас непрерывно пускайте в игру. Произнося любую фразу, вы пересыпайте ее, как самоцветами, хорошо известными вам словами, громко и радостно их выкрикивая, неудобопроизносимые же и сомнительные – выговаривайте тихо и невнятно, одним намеком. Лучше даже – произносите только ударный слог в облаке ложных шумов: шипения, свистка, мяуканья, детского плача и пр.

Не скупитесь также, пожалуйста, и на выразительную мимику и оживленный жест рукой, ногой, ушами, словом чем придется. Вы, например, желаете купить спаржу, но не знаете как она называется. В этом случае вы говорите, посмеиваясь, продавцу:

– Хе, хе, дайте мне также и этой зеленой «морковки», и одновременно указываете на спаржу пальцем и глазами.

Продавец, если он не глуп, оценит вашу шутку.

– Сколько пучков «морковки» прикажете, сэр, хе-хе?

И дело сделано.

Трудновато сначала, согласен, но что поделаешь… Бывает, правда редко, повезет.

Я работаю в столярне, мастером лодки. Наш хозяин мистер Дэкон – швед, команда же его вся, человек 20, беглые из СССР. Однажды он говорит нам:

– Вы, русские, хорошие работники, я вами доволен, но объясняться с вами все равно что мордой об скалу. Убиться можно! И как вы наврядли скоро научитесь говорить по-английски, то я сам хочу изучить ваш проклятый язык.

– Правильно, отвечаем, мистер Дэкон. Давно бы так, тебе сподручней. Ты один и молодой еще, а нас много. И наш русский язык вовсе не проклятый, а не в пример английскому, легкий. Не даром мы все на нем изъясняемся без затруднений!

Засел мистер Дэкон за книги, нанял даже хорошенькую учительницу и, что вы думаете, оказался способным парнем. Теперь уже бойко болтает по-русски, только произношение неважное и ударения ставит неправильно. Когда ругается, некрасиво получается!

На этом мы и закончим, пожалуй, наш первый урок. В следующий раз мы с вами разовьем некоторые выражения и приступим к практическим занятиям… Нет, спасибо, не наливайте больше!… Или, так и быть, еще одну – расходную. За ваши успехи в английской науке!

Идеалистка

I

Владимир Братин с букетам белой сирени в руке стремительно выскочил из-за кустов. На скамейке Гретхен не было. На ее обычном месте сидела незнакомая немочка и прилежно вязала чулок.

Брагин медленно побрел по скверу, обошел несколько раз вокруг высохшего фонтана. Вдали на церковных часах пробила четверть первого. Молодому человеку стало тревожно и гадко на душе. Он подошел к ограде и вопросительно посмотрел через улицу на окно большого, сохранившегося от бомбардировки здания. В нем помещалось бюро, в котором Гретхен работала стенографисткой. Брагину пришла мысль, что может быть Гретхен из окна заметила, что ее скамейка занята и потому не выходит в сквер. Брагин почти бегом кинулся снова к немке с чулком.

– Прошу, фрейлен, извинить мою смелость, – взволнованно проговорил он. – Но когда решается судьба человека, когда… Словом, я убедительно прошу вас пересесть на другую скамью.

Немочка вспыхнула, но безропотно стала аккуратно укладывать свое рукоделие в плетеную корзиночку.

Брагину стало совестно:

Я надеюсь, фрейлен, что вы на меня не очень рассердились? – смиренно проговорил он и снял шляпу. – Разрешите вам представиться. Моя фамилия – Брагин. Владимир Брагин. Эмигрант и инженер по профессии.

– Ach so…о…! – протянула немочка и в свою очередь отрекомендовалась:

– А меня зовут Аннелиз фон-Маул.

Молодая пара пожала друг другу руки.

Покончив с перемещением Аннелиз, Брагин снова стал томиться в ожидании Гретхен. Часы на церкви пробили половину, без четверти и наконец час дня. Обеденный перерыв закончился! Брагин бросил букет сирени в кусты, пересек сквер и улицу и вошел в дверь дома, где помещалось бюро.

Глуповатый на вид привратник удивленно приподнял брови:

– Фрейлен Грета Кредмайер?! Разве господину не известно, что фрейлен Грета уже у нас не работает? Вчера состоялись товарищеские проводы, а сегодня утром она уехала в Гамбург к своему жениху.

Приниженный, словно побитый, побрел Брагин прочь. Пересекая сквер он случайно глянул вдаль, по ту сторону фонтана. Там скромно сидела фрейлен фон-Маул с чулком в руках и ласково на него смотрела.

Это было то, в чем Брагин в настоящую минуту больше всего нуждался: в милой наперстнице, поверенной тайн, на груди которой он мог выплакать свое сердечное горе. – Брагин подошел, попросил разрешения присесть.

Аннелиз оказалась идеальной наперстницей. Она так внимательно слушала, проявила столько женской мягкости, такта и искреннего участия, что Брагин в порыве откровенности вскоре поведал ей все, в частности рассказывал:

– …Что он совершенно одинок на свете и глубоко несчастен. В особенности теперь, когда его так… так бессовестно обманули. Месяц тому назад он случайно познакомился в этом сквере с одной девушкой по имени Гретхен. Светлая блондинка с небесно-голубыми глазами. Ничего низменного, ничего грубо-земного. Ей нельзя было не верить, ее нельзя было не любить… Но нет, всего невозможно рассказать. Да кроме того все это наверно непонятно и неинтересно для других…

Фрейлен Аннелиз прикоснулась своей полной ручкой к его руке:

– Не говорите так, – взволнованно, со слезами на глазах, сказала она. – Я тоже одинока. Родители мои погибли от английских бомб. Папа был торговцем и прежде бывал в России. Он любил эту страну и уважал русский народ. Я вас, господин Волдемар, хорошо понимаю.

Молодые люди стали встречаться.

II

Прошел год. Была весна и праздник Пасхи. Владимир Сергеевич Брагин с супругой Анной Максимовной (урожденной фон-Маул) в два часа ночи вернулись с заутрени домой.

– Первое, что мы сейчас сделаем, – весело говорил Владимир Сергеевич, сбрасывая пальто, – давай, Аннушка, по русскому обычаю, трижды похристосуемся.

– Давай, дорогой В ладя, пожалуйста, – с забавным акцентом, но довольно правильно выговаривая по-русски, сказала молодая женщина.

Они поцеловались. В это время кто-то запищал в углу. В белой, лакированной колясочке, под кружевным пологом возлежал наследник престола, маленький Николенька, и презабавно сучил ножками. Родители молча в умилении склонились над своим первенцем.

Потом они вдвоем пили вино и закусывали. Брагин подарил жене две пары тончайших чулок и искусно выкрашенную писанку.

– Aber so-etwas! Großartig! – проговорила сияющая Аннелиз. В свою очередь она вручила мужу перевязанный алой ленточкой, пакет. В нем оказался связанный ее руками прекрасный, шерстяной пуловер.

Словом было очень, очень мило. Должно быть по этой причине, от такой неумеренной порции благополучии, Брагин к концу вечера впал в мрачное настроение.

– Все это не то. Немецкий «эрзац»! – хмурясь думал он, расшнуровывая ботинок. – Ничего она не понимает, ничего не чувствует! В церкви сегодня присутствовала, как на представлении в кино.

– Liebling, warum kommst du nicht, – позвала уже лежащая в постели Аннелиз.

– Liebling, Liebling! – передразнил Брагин. – Я прошу тебя, Анна, не звать меня этим «вашим» паршивым именем.

И тут Брагин сгоряча наговорил жене всяких обидных и несправедливых вещей. Он упрекал ее в том, что она его не любит, что она лишь формально перешла в другую веру, что она ненавидит все русское, что она мелочна, насквозь земная и многое другое.

Аннелиз с ужасом смотрела на расходившегося супруга:

– Но зачем же ты тогда на мне женился? – в отчаянии вырвалось у нее.

– Зачем?! – Брагин презрительно чмыхнул. – А потому, что ты тогда была «эрзацем» для меня! Помнишь я тебе рассказывал, что я был увлечен голубоглазой Гретхен. Эта девушка мне была близка по духу. Она никогда не держала в руках спиц, зато была человеком возвышенной души. Идеалистка!

Аннелиз соскочила с кровати и вплотную подошла к мужу. Вся полная фигура ее в красной, развевающейся пижаме дышала ревностью и гневом.

– Послушай ты, глупый! – начала она с высоких, еще не слышанных Бpaгиным за год их супружества, нот. – Ты вынуждаешь меня рассказать тебе то, о чем я обещала молчать. Да будет тебе известно, что однажды вечером перед своим отъездом Грета Кредмайер пришла ко мне на квартиру…

– Позволь, – оторопел Брагин. – Ты разве была с ней знакома?!

– Конечно. Мы были подругами… Грета пришла и говорит:

– Аннелиз, я уезжаю к своему жениху в Гамбург и хочу передать тебе в наследство одного русского парня. Он мне излишен, а тебе, я знаю, может пригодиться. Он основательно обработан мной, влюблен по уши.

– В тебя, а не в меня! – заметила на это я.

– Понятно – в меня, – согласилась Грета. – Но это не так существенно, важно, что влюблен. От твоего умения зависит поймать оглушенного воробья в свои сети. Парень не дурен собой, одинок, питает честные намерения, инженер и служит у американцев.

– Познакомь меня с ним, – попросила я.

– Познакомить я тебя не могу, – решительно заявила Грета. – Но я укажу тебе, если хочешь, точные координаты, где ты его можешь найти. Какие материальные ценности ты можешь мне предложить взамен?

– Она выцыганила у меня новые кожаные туфли. Кроме того я обязалась, в случае успеха, высылать ей продовольственные посылки. Не менее 15 тысяч калорий каждая, точно обусловила она.

– Так значит ты высылала посылки не голодающей тетке, как говорила мне, а ей? – содрогнулся Брагин.

– Конечно! Никакой тетки в Гамбурге у меня не было… Это она меня шантажировала, твоя идеалистка!

Брагин стал снова зашнуровывать ботинок. Потом он молча оделся и вышел, неслышно притворив за собой дверь. Где он бродил в эту темную, пасхальную ночь, он наверно и сам не запомнил.

На следующий день супруги примирились, о голубоглазой Гретхен Брагин больше не вспоминал.

Наша колония

О докторской чете говорили: утешительные старички, и дамы прибавляли: прямо старосветские помещики. Только бывший бухгалтер Коопинсоюза Расчетов высказывался более сдержанно:

– Ирина Захарьевна, спору нет, светлая старушечка, но сам доктор, извините, бонза!

Марк Леонардович – «сам» доктор, был немногословен и во всем очень основателен.

– Какого я мнения о нашей колонии? – спрашивал он и морщил свое большое, и без того некрасивое лицо. – Народ сравнительно не плохой, но авантюрист поневоле.

При разговоре присутствовала Женя, элегантная девица лет 26-ти и штабс-капитан Николай Иванович Козлов – каш «настоящий» и единственный старый эмигрант.

– Ненавижу! – проговорила Женя и в ее черных, чуть косящих, глазах зажглись злые огоньки. – Ненавижу все русское.

– Как же это так? – удивился доктор. – Вы же, мадемуазель, как будто сами русская!

– Ненавижу! – повторила Женя, не пускаясь в дальнейшие объяснения.

Гости вскоре стали прощаться.

– Заходите же, Женичка, – радушно приглашала Ирина Захарьевна, – и вы, Николай Иванович, нас не забывайте.

После их ухода доктор был не в духе.

– Иной человек любезен на пороге, другой – за порогом, – ворчал он. – Готовь, старуха, чего-нибудь закусить, – обратился он к жене, просветлев лицом.

– Какая Женя хорошенькая, – проговорила докторша и вздохнула, вспомнив, вероятно, оставшуюся в России, дочь. – А вот настоящих женихов нет!

– Нечисть! – сказал доктор, снова хмурясь.

Тем временем Женя с Николаем Ивановичем шла по улице.

– Я просто не могу себе представить, – волновал– гц Николай Иванович, – как можно порочить свой народ. Даже большевики этого не делают.

– Знаете, лучше оставим этот разговор.

– Извините… Но я все же хоть убейте, не пойму нашей психологии …

– И не поймете… – Женя вдруг затормозила на мосте: – Ах-ти! Забыла у стариков свою сумку и в ней юбилейный портсигар папочки, носила Ирине Захарьевне показать…, – и Женя, долго не раздумывая, быстро застучала каблучками в противоположную сторону.

Через минуту она была возле открытого окна докторского дома.

– Какая Женя хорошенькая, – услыхала она женский голос. – А вот настоящих женихов нет!

– Нечисть! – придавил бас доктора.

Как вихрь влетела Женя в комнату.

– Что вы, Марк Леонардович, сейчас обо мне сказали?! Как вы изволили обо мне выразиться, а?! – налетела она на доктора.

Марк Леонардович весь ощетинился.

– Я сказал, что вы – нечисть! – твердо воспроизвел он.

– Ах так… очень хорошо! – заревом вспыхнула Женя. – Буду теперь знать… Прощайте, Ирина Захарьевна!…

Женя схватила свою сумку и выскочила наружу.

– Это вы быстро обернулись, – с удивлением произнес Николай Иванович, увидя несущуюся на него девушку. – Что случилось? i

– Все люди мерзавцы и ваш хваленый доктор тоже!

– Портсигар сперли, что-ли?

– Вы ничего глупей не могли придумать? – отгрызнулась Женя, не замедляя хода.

С той поры Женя вместе с бухгалтером Расчетовым возглавила оппозицию к «утешительным» старичкам.

– Выживший из ума старик, – говорила она. – Эгоист, человеконенавистник! Я не понимаю, почему он у Советов не остался.

– Ну, это вы, Евгения Павловна, уже слишком, – вяло протестовал Расчетов. – Доктор просто самоуверенный в себе человек, бонза словом!

Баварский городок был небольшой и разбросанный, так же разбросанно, словно случайно уцелевшие после дезинфекции тараканы, по углам и щелям жили мы – российские эмигранты. Все мы чудесным образом ушли от «волка», были цепки как плющ, и способны произрастать на самой каменистой почве. В жестокой борьбе за существование обострились не только наши простейшие чувства, но мы развили в себе также редкие у цивилизованного человека инстинкты и качества. Так, например, мы могли опознавать притаившуюся беду или опасность, объясняться не зная языка с человеком любой национальности, разводить скот, плести корзины, и многое другое. Словом мы были всесторонне развиты; со скептическим взглядом на мир, на его зло и его добродетели; мудры как многотравленные звери.

История ссоры Жени с доктором неведомыми путями стала известна и быстро облетела все наши убежища. Симпатии были не на стороне Жени.

– Многое о себе воображает. – говорили дамы. – Так ей и следует, трепушка несчастная!

Дамы наши были уже не молоды и не имели таких, как у Жени, высоких каблучков на красных туфельках. Но жизнь, увы, полна не одними мелкими радостями, вскоре пронесся слух, что Николай Иванович сделал Жене предложение, и что молодая пара уезжает в Америку, к разбогатевшему там родственнику Николая Ивановича.

– И не глупый человек, а вот поди же…, – поджимали губы представительницы прекрасного пола. – Она лет на двадцать его моложе, будет ему.

Впрочем и сам Николай Иванович довольно верно оценивал ситуацию.

Моя жизнь клонится уже к закату и мне смешно думать о счастье, – говорил он Жене наедине. – Но что ждет вас, какая будущность? Не думаю, чтобы субъекты вроде Зайцевского могли вас устроить, это пустое. Здесь же представляется такой случай: Америка, богатый дядя и тому подобное. Мы с вами одиноки на свете, я вас очень ценю (Николай Иванович постеснялся сказать – люблю), и если я вам не противен…

Женя, девушка далеко не глупая, понимала, какой исключительный шанс ей дает жизнь.

– Николай Иванович, не говорите так, – просила она, легонько подергивая штабс-капитанское ухо. – Я очень, очень уважаю вас и ваше внимание для меня значит много.

Однако с паном Зайцевским надо было покончить. Это так же прекрасно понимала Женя. И в тот же вечер, кружась в фокстроте в зальце гастхауза, она сказала своему партнеру:

– Юзек, я сегодня танцую с тобой в последний раз. Понимаешь?!

Юзек, красивый, стройный блондин от неожиданности сбился с такта.

– Почему? – удивленно спросил он.

– Я выхожу замуж и уезжаю в Америку.

– Ну так что?! Ведь не завтра?

– Пане, не будьте дураком, – сухо сказала девушка.

Хлопот было много. Месяца три носился Николай Иванович по учреждениям, выправлял себе и Жене многочисленные документы, раздобывал деньги и закупал нужную на дорогу снасть. Изменился за это время наш штабс-капитан до неузнаваемости: помолодел, отрастил бородку, стал ходить в светлом костюме с цветком в петлице.

– Договорился с батюшкой, на днях он нас повенчает, – однажды с улыбкой сообщил он Жене.

– Почему так скоро, – испугалась Женя, но увидя как потускнел вдруг Николай Иванович, тихо прибавила: – У меня, мой хороший, ведь не готово еще новое платье!

***

Марк Леонардович заведывал в России хирургическим отделением большой областной больницы. В эмиграции он всячески уклонялся от врачебной практики, но пациенты – колонисты и немцы, – его все же осаждали. В полдень в палисаднике докторского домика обычно терпеливо ждало несколько человек.

– Ну что мне с ними делать? – говорил Марк Леонардович. – Разрешения от властей у меня нет, местные врачи косятся, но не могу же я их гнать?!

Больные были особенно неприятны ему теперь, когда он отпустил свою старуху погостить к знакомым и сам вел хозяйство.

– Следующий, – невесело произнес он, выпуская пациента и выглядывая наружу. «Следующей», к его удивлению, оказалась Женя. Девушка проскользнула в дверь и в нерешительности остановилась посреди комнаты.

– Тэк-с, чем могу служить? – отчужденно спросил Марк Леонардович.

Дело оказалось запутанным. Произведя обследование, Марк Леонардович определил:

– Примерно, третий месяц.

– Не может этого быть, – вспыхнула Женя. – Клянусь вам, что ни один мужчина…

– Вам видней, – пожал плечами доктор.

– Нет правда, как же это могло случиться, – выбитая из всех своих гордых позиций, лепетала Женя. – Может быть, когда я ходила в водолечебницу, брала ванны…

– Возможно. В научной литературе описаны такие случаи, – согласился Марк Леонардович. – Это может быть, но… – Марк Леонардович криво усмехнулся, – но этого никогда не бывает. Вы, мадемуазель, готовы? Прошу… – недвусмысленно приоткрыл он дверь.

Венчание Николая Ивановича с Женей было для них нас большим событием. В церкви присутствовали, за исключением докторской четы, все колонисты… Некоторые дамы расчувствовались и рыдали. Жених выглядел совершенным молодцом; невеста в белом платье была нарядна, но скучновата.

Когда мы веселой толпой возвращались лесной фишкой домой, супруга Расчетова оступилась и чуть не упала.

– Плохой признак, – решила она. – Между прочим вы заметили, что Женюшка то наша не особенно ликовала?!

Федор Антонович, скрипач и философского склада ума человек, изрек:

– Замужество – вещь темная. Вперед не узнаешь, как обернется… Смотрите, смотрите… – вдруг вскричал он, – вон зайчик скачет!

– Зайчиков или Зайцевский?! – многозначительно спросила Расчетова.

Шутка попала в цель, мы долго смеялись.

После свадьбы Николай Иванович снова уехал хлопотать, Женя же зачастила на приемы к доктору.

На первый день Троицы, Марк Леонардович, воспользовавшись прекрасной погодой и захватив еду, плед и газеты, углубился в лес. На высоком берегу у быстрой горной реченки расположился он с большим удобством, предвкушая углубиться в интересную передовую. В это время, словно из под земли, за кустами возникла Женя. Она была в стоптанных башмаках, кокетливый чуб волос на лбу сполз на висок, взгляд она имела рассеянный, – ну, словом, не наша нарядная и самоуверенная Женя, а бедная Лиза такая-то! Женя, не здороваясь, присела рядом на камне и обхватила колени руками.

Марк Леонардович недовольно задвигался, затем решил этому появлению не придавать значения, развернул газету, надел очки, но тут Женя заговорила:

– Ужасная жестокость! – произнесла она, обращаясь к журчащей под обрывом реке. – Я понимаю, убить человека в припадке раздражения, но сознательно мучить, не подать тонущему руки помощи, – на это не каждый способен… Ну что мне теперь делать?… Остается только в реку броситься.

– Не броситесь, – подал из за газеты голос Марк Леонардович. – Вы, мадам, слишком привержены к жизненным благам, чтобы в реку!

Женя медленно повернула к нему свою красивую голову.

– Нет, ошибаетесь, мне одно осталось… – грустно проговорила она, и на глазах у нее навернулись слезы. – Марк Леонардович, у вас осталась «там» такая же, как я, дочь, может быть она сейчас тоже кого-нибудь молит…

Марк Леонардович в сердцах скомкал газету и вскочил. Остатки его седых волос полукругом поднялись вокруг лысой головы.

– По какому праву вы меня мучаете? Что вам наконец от меня надо?! – закричал он и затопал ногами. – Вы хотите, чтобы я для вас пошел на преступление?! Не будет этого! Обратитесь к вашим немцам, покайтесь мужу, я ничего больше не хочу о вас знать!

Марк Леонардович схватил с земли плед, и как медведь ломая сушняк, исчез в кустах.

Недели через две вернулась Ирина Захарьевна.

– Ну, как вы, Марк Леонардович, без меня обходились? – говорила она, быстро передвигаясь по комнате и заглядывая во все темные углы. Марк Леонардович тоже суетился, стараясь услужить своей старухе и опасаясь какой-либо промашки по хозяйству.

– Что это значит, почему здесь лежит Женин портсигар?! – удивленно спросила Ирина Захарьевна, обнаружив в бельевом шкафу дорогой, украшенный художественной мозаикой, портсигар.

– Я еще не успел тебе рассказать, что Женя с Николаем Ивановичем наконец уехали, – не совсем по вопросу отвечал Марк Леонардович.

– Уехали? Дай Бог им счастья, – пожелала Ирина Захарьевна. – Да, но все же, почему у нас портсигар?

– Какая ты право! Ну, Женя его мне подарила, – хмурясь сказал Марк Леонардович.

– Вы примирились? – обрадовалась Ирина Захарьевна. – Право же, Женичка не плохой человек! Она к нам заходила, когда же?

– Заходила, кажется на Троицу, – недовольно проговорил доктор. – Знаешь что старуха, я к твоему приезду накупил разной снеди, разберись-ка лучше во всем этом.