Текст книги "Метелица"

Автор книги: Николай Ватанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Канитель

I

По возвращении Ивана Филипповича из психиатрической больницы спрос на него заметно возрос. Приходили знакомые, малознакомые и даже незнакомые; последние – познакомиться. Но все были разочарованы: человек как человек, ничего особенного. Общую мысль, как всегда, выразила госпожа Расчетова:

– Представляется! – решила она. – Не может быть, чтобы окончательно вылечили. Такого не бывает!

– Ку-ку-ре-ку! – без особой на то необходимости петухом вскричал господин Расчетов, и захлопал воображаемыми крыльями.

– Тю! Замолчи ты, псих несчастный! – прикрикнула на него недовольная супруга.

Поехали навестить Ивана Филипповича и мы, старые его соратники.

По дороге Толя усмехнулся и сказал:

– В данном случае не спросишь; ну как, Иван Филиппович, ваши дела? Совсем поправились?

– Да, это не удобно, – согласился я. Решили вопросов о здоровье больному не задавать.

Вскоре мы подъехали к нарядному, двухэтажному дому, стоящему в глубине сада.

– Кажется здесь, – сказал я. – Однако отхватил себе Иван Филиппович именьице, нечего сказать!

– Приличный бюльдинг, – подтвердил Толя. – И выплачивать за него, вероятно, нужно всю жизнь и даже дольше!

Встретила нас в гостиной дочь Ивана Филипповича – Лена, русско-американская девушка. Она была одета по модному: в стоптанных башмаках на голую ногу, мужской ночной сорочке и в синих, смытых штанах. Волосы у нее в виде метелки были повязаны на затылке красной ленточкой. И все же девушка выглядела миловидно.

– Пришли Василий Николаевич и Толька, – вглубь крикнула и сообщила нам:

– Папка где-то близко, сейчас сюда присунет. Как, господа, поживаете?

– А, Лена! Как поживаешь, – отпарировал Толя, и разговор иссяк.

За четыре года, прожитых в Америке, семья Ивана Филипповича, советского учителя географии в городе Ессентуках, обросла недвижимым и движимым имуществом. Процесс первоначального накопления протекал естественно и незаметно. Началось с переезда из Нью-Йорка в поселок на Лонг-Айланде и покупки там усадьбы. Затем были разновременно приобретены нужные и ненужные предметы: рефрижератор, стиральная машина, пылесос, телевизор, вентиляторы и прочее. Куплено было и множество часов. Часы постукивали во всех залах, висели на стенках, стояли на столах и комодах. При таком обилии часовых механизмов отгадать примерно время было не столь трудно.

За все это великолепие Иван Филиппович должен был не обижаясь платить. Механизмы по очереди портились, и в доме всегда было что выбрасывать и что <…>.

Сведения эти мы добыли из последующей беседы хозяевами.

– Так что, господа, Бога нам гневить нечего, – вяло, избалованный общим вниманием, говорил Иван Филиппович. – Живем, хлеб жуем, все работаем и приобретаем!

– Папка! – из соседней комнаты капризным тоном отозвалась Лена. – Почему теливизор не играет?! Наверно ты его опять крутил?

Становилось скучновато. Толя оглянулся и, воспользовавшись, что вышли все родственники, небрежно заметил:

– Все, я вижу, у вас, Иван Филиппович, уже имеется: и дом и часы и пенкосниматели новейшие, одного не хватает – автомобильки! – Хотя бы поганенькой!

При этих словах хозяин наш заметно оживился:

– Автомобильки! – сердито фыркнул он. – Мы, молодой человек, приобрели не автомобильку, а 8-ми цилиндровый Бюик 54-го года!

– Ах так! Но чтож его нигде не видно?

– В гостиной не держим, – сухо отвечал Иван Филиппович.

– Бюики тяжеловаты, не угонисты, – не отставал Толя.

– Бюики не угонисты?! – засверкал глазами Иван Филиппович. – Да я на моем Бюике всякую шваль вроде вашего Шевроле…

Тут в комнату вернулась Арина Алексеевна, и Иван Филиппович на полслове оборвал, продолжая, однако, сердито фыркать.

– Вот оно, где собака зарыта! – на обратном пути решил Толя. – И сумасшедший дом и прочие любопытные вещи. Только при жене у него ничего не выпытаешь!

– Да и нехорошо, возможно. Все же бывший больной…

– Знаете что, – не слушая моих возражений, предложил Толя. – Давайте в следующее воскресение выманим Ивана Филипповича из дома и где-нибудь в тиши порасспросим. С научной целью конечно, – серьезно добавил юноша.

II

В следующее воскресение сидели мы вчетвером (к нашей компании прибился господин Расчетов) в садике, что позади русской лавочки, кушали домашнюю простоквашу и любовались видом на взморье. В беседе, между прочим, выяснилось, что Иван Филиппович верит в перевоплощение душ.

– Когда я был вождем индейцев, – повествовал Иван Филиппович, – мои воины загнали сюда стадо бизонов. Окруженные со всех сторон, и не видя возможности прорваться, животные кинулись с кручи и все разбились. Наверно еще и сейчас можно найти много костей.

Толя привстал со стула и глянул вниз.

– Бизоновых костей не видно, – сообщил он и подмигнул мне. – Наверно они в течении веков трансформировались в пустые консервные банки.

Иван Филиппович подмигивание заметил и огорчился.

– Напрасно, молодой человек, смеетесь, – с горечью в голосе проговорил он. – Разве я выгляжу сумасшедшим?

Мы дружно запротестовали:

– Совершенно нет, напротив, – сказал я.

Господин Расчетов пошел еще дальше:

– Что вы, Иван Филиппович, упаси Господа, – уверял он. – Вы поправились. Очень, очень красиво выглядите!

Толя, желая направить разговор по желательному руслу, нас перебил:

– Господа мы отвлеклись, – значительно произнес он. – Итак, Иван Филиппович, как вы начали уже рассказывать, в один прекрасный день вы с Леной направились к автомобильному дилеру с целью…

Иван Филиппович провел рукой по густой еще щетине подстриженных под ежик волос, напряг мускулы лица, внушительно крякнул. На нас вдруг повеяло чем-то монолитным, бронзовым. Вроде как на мгновение мелькнул солнечный лик городового добрых старых времен. Мы притихли…

– …С целью, конечно, молодой человек, приобрести себе машину, – медленно произнес он. – Что же это такое, – рыдала Лена. – Мышкины давно ездят, князья Позаревские, Елагины, даже идиоты Бруки и те… Только мы, как зачумленные, по парквеям пешком шалаемся. Завтра в школу не пойду. Будет!

– Подожди. Вечером может соберемся, – сказал я. – Не говори матери и перестань плакать. И действительно вечером завернули мы к дилеру на большой дороге. Там прожектора, разноцветные флажки словно на карнавале, и ряды машин. Лена, не долго раздумывая, подошла к правофланговой машине и говорит уверенно:

– Вот эта серенькая мышка будет наша!

Признаться я оторопел немного:

– Подожди, говорю, почему именно эта серая мышка, а не та лиловая крыска?!

– Ах, папа, ты ничего не понимаешь, – рассердилась Лена. – Это Шевроле, в прекрасном состоянии. Посмотри получше!

Смотрю: колеса, фонари, крылья, все на месте. Блестит и серое.

– Может она тысячи стоит, – не уступаю еще я. – Надо спросить.

Тут уже нас заметили и к нам в развалку подходит испанского вида молодой субъект, улыбается.

– Халло, господа, – говорит. – Я вижу, что мисс снимает толк в машинах. Эту Шевроле наша фирма, собственно говоря, не намерена продавать. По причине исключительного качества.

– О, мистер, – зарделась Лена. – Она мне так понравилась!

– Только для вас, милейшая леди. Мой компаньон будет на меня сердит, – уверяет испанец. – Угодно господам, попробовать машину на ходу?!

– Спроси сколько стоит, – шепчу я Лене.

Оказывается четыреста долларов со всеми потрохами! Я быстро соображаю: даром! У нас в Пятигорске зa эти деньги наверно примуса не купишь! Для вида однако торгуюсь:

– Скажи, что больше трехсот не дадим! – шепчу дочери.

Но та махнула рукой и уже лезет в кабину. Субъект сел за руль и мы покатили. И приехали мы с серенькой мышкой прямо к нам во двор!

Утром машину обнаружила Арина Алексеевна, опрашивает:

– Кто это у нас свою машину оставил?!

– Это наша машина, – отвечает Лена. – Правда, мамочка, прелесть!

Арина Алексеевна, однако, с этим не согласна:

– Что за дура петая! – говорит она с возмущением. – Немедленно доставляйте машину обратно. У нас и денег нету и управлять некому!

Тут я выступаю на передний план и говорю:

– За машину уже уплачено, обратно не пойдет. Что же касается управления, то не беспокойся. Вначале шоферить научусь я, а там Лена подрастет и Николай вернется из армии.

– Ты?! – презрительно сказала Арина Алексеевна. – Не забудь, что тебе уже стукнуло пол столетия! В такие почтенные годы прямой путь в телеграфный столб!

– Не спеши, говорю, мать, вокруг столба объедем! И ты,. Арина Алексеевна, вторую четверть столетия докушиваешь. Гордиться нечем!

Лена видя, что разговор уклонился в сторону, на всякий случай начала плакать и абстрактно причитать:

– Всегда они, проклятые, так! Сбегу из дома с негром, и все!

Иван Филиппович тяжело засопел и остановился. Почувствовалось, что повествование докатилось до какого-то рубежа, так сказать – станции. Толя, внимательно посмотрел на учителя и решив, что простоквашей уже не двинешь поезда на подъем, отлучился и вскоре вернулся с бутылкой Кагора и бокалами.

– Сейчас со льда, – сообщил он, наливая янтарную жидкость.

Мы отведали, одобрили и многозначительно замолчали. Молодому же человеку не терпелось:

– И что же, скоро вы получили право на езду? – спросил он.

– Двенадцать раз, – тихо отвечал Иван Филиппович.

– Что?! – поперхнулся юноша. – Как вы сказали?

– Двенадцать раз я держал испытание, на тринадцатый – преодолел!

Нам стало неловко и мы отвели взоры от преодолевшего.

– Бедняжка, что вы пережили! – наконец нашел господин Расчетов слова участия. – Вы просто герой!

– Да, я герой! – без ложной скромности подтвердил Иван Филиппович. – Простите, господа, я буду дальше краток. Слишком тяжело! Это испытание напоминает мне то время, когда я был проконсулом в северной Галлии и мне пришлось …

Толя решил не допускать больше никаких исторических воспоминаний, и потому решительно вмешался:

– Насчет вашего проконсульства, Иван Филиппович, мы готовы слушать до бесконечности. Преинтересная тема на следующее воскресение. Сейчас же разрешите вам задать несколько вопросов по существу. Вам не везло или вы оказались не столь способным?

Иван Филиппович недовольно посмотрел на неучтенного юношу, но к нашему удивлению легко смирился.

– Автомобильные мои способности средние, – скачал он. – Не везло же мне исключительно. На первом экзамене я с размаха въехал в задок чей-то подвернувшейся машины. Полицейский инспектор, который производил испытание, молча вылез, молча обошел вокруг сцепившихся машин, потом сам сел за руль и мы благополучно прибыли к месту старта. Затем я стал щелкать испытания как орехи. Второе, пятое, седьмое… Каждый раз почтой получалась бумага с указанием количества отрицательных баллов. Прошло пол года и положение стало невыносимым. Я потерял 12 фунтов живого веса, перестал спать, ночью мне часто являлся тот же кошмар в виде обнаженного, извините, ниже пупка полицейского инспектора с советской государственной эмблемой в зубах. Арина Алексеевна, вместо того чтобы меня поддержать, вдохнуть волю к победе, своими репликами меня принижала.

– На твоем месте, говорила она, – я бы честно призналась, что я бревно и бросила всю канитель. Добром это не кончится!

Сечь по больному месту и не замечать этого, способна только любящая женщина! Я скрежетал зубами, и забившись в темный угол плакал горькими, мужскими слезами. Но как это в жизни бывает, в критический момент явился добрый ангел. Бывший боцман. Он попробовал мое искусство водителя и вдохновенно воскликнул:

– Да вы, Иван Филиппович, профессор! Они (дальше следовало несколько морских терминов) хотят с вас сорвать. В следующий раз на экзамен я поеду с вами. Готовьте пару десяток. Дело верное!

Перед стартом мой ангел меня поучал:

– Вот вам прозрачный конверт, вложите деньги и по дороге положите на сиденье между собой и инспектором. Перед отъездом я загляну в окошко и громко скажу: «пут конверт!» И дурак догадается!

Напутствуемые «путь конвертом» мы отъехали. Всю дорогу я только думал о том, чтобы во время положить деньги. В глухом переулке мне это удалось, но два колеса серенькой мышки оказались на тротуаре.

При прощании инспектор мне сказал:

– Вы здесь что-то обронили. Ответ получите по почте.

Количество отрицательных баллов на этот раз было исключительно высоко. Я понял, что боцман был ложным ангелом, и с ним расстался.

На тринадцатый раз наконец пришло разрешение на право езды. Когда я с драгоценным документом приехал домой, семья устроила мне торжественную встречу. Путь был устлан цветами, на деревьях зажглись разноцветные лампочки. Мы пили шампанское.

Иван Филиппович опять замолчал и стал вытирать вспотевший лоб.

– Ну слава Богу, слава Богу, – взволнованно шептал господин Расчетов. – Вы выстрадали себе, Иван Филиппович, мир и покой!

– Какое! – потупился вдруг Иван Филиппович. – Настоящие мои испытания с этого времени только начались!

– Не может быть, – подскочили мы.– Немыслимо!

Толя, воспользовавшись общим замешательством, поспешно снова наполнил наши бокалы.

III

Иван Филиппович вскоре сам возобновил свой рассказ:

Дальнейшие мои злоключения, – повествовал он, – шли по двум линиям. Оказалось, что механизмы cерой Мышки изъезженная труха. Пришлось заменить ей внутренности, разные клачи, трансмиссии и прочее. Стоило это дорого! Потом начались у нас дорожные приключения. Когда после капитального ремонта, в первый раз с разрешением, я с Леной вечером выехали на прогулку, нам повстречался грузовик.

– Да обгони же ты эту галошу, – сказала Лена.

Я нажал на газ, Мышка рванулась, но на повороте грузовик нас прижал. Я хотел затормозить, но наверно и спешке произвел не ту манипуляцию рычагами. Мы налетели на отставленную машину, руль у меня вырвало и, проломив ограду, двинули в пропасть.

– И Господь вас все же сохранил! – вырвалось у Расчетова.

– Сохранил! – мрачно, словно недовольный таким оборотом дела, подтвердил Иван Филиппович. – Но подождите!… Первая пришла в себя Лена.

– Папка, ты жив? – потирая ушибленные коленки, спросила она. Затем с большим трудом выбралась из, стоящей почти отвесно, машины и исчезла в темноте. Довольно долго она блуждала, а я сидел неподвижно, с ощущеньями свалившегося с верхней полки куля. Все во мне и на мне звенело и тосковало. Наконец появилась снова перепачканная глиной Лена.

– Все благополучно – сообщила она. – Мы крепко висим на дереве над кручей. Чужую машину на дороге ты изуродовал, нашей Мышке тоже снес нос. Вылезь скорей, давай удирать, пока не подоспела полиция. Наш номер с машины я уже содрала!

И вот, «как тать среди нощи», я, почтенный гражданин и педагог, пользу на четвереньках по грязи в гору. Над нами распростерт величественный, ночной небосвод; ярко сияет созвездие Ориона.

Лена пыхтит, меня тянет, и рассуждает как взрослая:

– Лишь бы успеть удрать. Нашу Мышку мы оставляем в подарок желающим, побитый Каделак пусть чинит сам владелец. Да ползи же ты быстрей, моя радость!

К нашему счастью Арина Алексеевна уже спала. Утром мы ей рассказали, что дилер согласился переменить нашу Мышку на другую машину.

– Подумай мамочка, – врала Лена. – Доплатить придется гроши, и мы получаем роскошную, почти новую машину. Надо признать, что нашему папке везет!

Лена ездила несколько раз в прогулку на велосипеде мимо места катастрофы. Только на третий день серая Мышка исчезла из обрыва. Дальнейшая ее судьба нам неизвестна.

Иван Филиппович осушил до дна свой стакан и с видимой неохотой, устало досказал свою печальную повесть:

– Вскоре мы действительно приобрели в кредит Бюик 54 года и уже через несколько дней, с Леной же, на перекрестке сбили с ног двух неосторожных джентельменов. Они предъявили мне иск за материальный и моральный ущерб на смешную сумму в размере 38 тысяч долларов…

При этих словах в садик впорхнула госпожа Расчетова.

– А вот вы где! – плотоядно улыбаясь, произнесла она. – А я его, пьяницу, по всему городу ищу. Звонила к Арине Алексеевне. Мой, отвечает, тоже исчез!

– Когда я был египетским фараоном, – в сторону зашептал господин Расчетов, – я имел обыкновение своих устаревших жен живьем замуровывать в пирамидах. Бывало только подмигнешь, а верный Фейзула, очень любивший такого рода поручения, уже скалит зубы.

– О кей, отвечает, будет выполнено, мой великий фараон и повелитель!

– Какой фараон, что ты шепчешь?! – рассердилась госпожа Расчетова.

– Я говорю, – повысил свой голос Расчетов, – что тронут твоей заботой и спешу домой. Прощайте господа. Прощайте, Иван Филиппович, я буду молиться о вас!

Когда Расчетовы ушли, Иван Филиппович тоже поднялся. Бледен и значителен лицом. Глядя на него, даже Толя не решился дальше его расспрашивать. Всей группой медленно как на похоронах, двинулись к выходу.

Наши дни

По случаю врачебного съезда нас с Иваном Филипповичем, одев в белые, лакейские кителя, отрядили в помощь к Толе на вешалку. С довольно кислым видом мы спустились в холл и предстали пред ясные Толины очи.

– Ожидается более пятисот делегатов, – сообщил наш новый начальник. – Если даже считать осторожно по гривеннику с носа, и то будет 50 долларов!

– Чаевые?! – сообразил Иван Филиппович. – Признаться, еще никогда лакеем не был! – По его лицу пробежала тень, впрочем он быстро овладел собой и даже заметно оживился. Стал стирать пыль, подравнивать вешалки и производить другие подготовительные и полезные действия.

– Вы должны называть гостей сэрами, – поучал нас тем временем Толя. – Например: вы забыли свой номерок, сэр! Премного благодарен вам, сэр!

– Как-нибудь, как-нибудь, – снисходительно улыбнулся Иван Филиппович. – Авось твою фирму не осрамим. Теперь же можно и покурить.

Мы осторожно опустились в глубокие, кожаные кресла, и странное дело, только опустились, тотчас почувствовали себя каналиями.

– Холлы роскошные понастроили, – оглядываясь и очевидно бравируя, говорил Иван Филиппович. – Настоящей же культуры и не нюхали!

– Действительна… А знаете все же неудобно, возможно, что мы так расселись?

– Плюньте, здесь демократия. Нам, старым интеллигентам, может иной раз и странновато, молодежь же быстро осваивает. Недавно едем в бусе, басе или босе, чума знает как по-ихнему. Словом всей семьей едем. Тесновато. Возле нас стоит нарядная американка, та ремень держится. Я толкнул своего Николая, шепчу:

– Уступи, оболтус, место. Видишь, дама!

– Нет, папа, принципиально не могу.

– Господа, говорю, что за дети теперь пошли. Прямо псы какие то, а не дети!

Тут мать в разговор впуталась:

– Что за ужасные сравнения у тебя, Иван Филиппович!

– Правильно! Заступайся всегда за них, еще не то увидишь!

– Ах, оставь пожалуйста… Но на самом деле, почему ты Коля, не хочешь уступить даме место?!

– Если я буду уступать место каждой бруклинской шлюшке, – говорит Николай, – я потеряю к себе самоуважение.

Тут видим, что наша американка, до того державная себя вполне индифферентно, начинает поводить глазами и краснеет. Мы тоже краснеем, так как чувствуем, что сейчас должно случиться что-то страшное.

– Поздравляю вас с сыном джентльменом, – говорит вдруг дама по-русски, – и начинает пробираться к выходу.

– Понаехали тут разные…, – чтоб как-нибудь выручить брата, ворчит Лена. – Нарядилась под американку, дипишка несчастная, подумаешь!

Или в другой раз Николай мне заявляет:

– Знаешь, папа, я солидарист.

– Что ты дурак, мне известно, – осторожно говорю я. – Что же касается солидаристов, то кто они такие?

– Так, папа, ты всегда, – обиделся Николай. – Критикуешь, не узнав еще в чем дело. Солидаристы это…

Узнать подробностей о солидаристах не пришлось. Появился Толя, дежуривший в тамбуре подъезда, и отдал приказ становиться по местам. Мы поспешно заняли позиции у временных вешалок. Толя стал у стационарной. Одна за другой стали подкатывать машины и из них вылазить громкие, самоуверенные господа, похожие скорей на акул капитализма, чем на врачей. Я снимал пальто и шляпы и передавал Иван Филипповичу. Последний с благожелательной улыбкой, но с большим достоинством их подхватывал и мелкой рысцой доставлял на вешалки. Когда поток гостей на время пресекся, Иван Филиппович, с озабоченным видом, отлучился.

– Сейчас, что-нибудь учудит, – отозвался Толя со своей половины.

– Гм… Почему вы так думаете?

– Будьте уверены. Ивана Филипповича я знаю еще по Германии. Он в лагерях преподавал нам географию в русской гимназии. И его Николай и Лена со мной учились.

Запыхавшись, вернулся Иван Филиппович, в руках у него было две коробочки. Одну из них он поставил на видном месте на стойке и тут же запустил в нее пару карасей-полтинников.

– Пускай воздействуют на сэровскую психологию, – с улыбкой пояснил он. – Другую же мы поставим под стойку и вы отсыпайте в нее мелочишку – и. тут же прибавил: – Не думайте только пожалуйста, что я вам не доверяю, но так будет целесообразней.

– О кей, – охотно согласился я, понимая, что человеку бесконечно тяжело смотреть, как общие гривенники исчезают в чужом кармане.

Снова стали прибывать машины, в холле образовалась очередь. Вешалки гнулись под тяжестью шуб и пальто, и мы опасались, что не хватит места. К счастью делегатский поток вдруг оборвался и мы могли, наконец, вздохнуть свободно. Иван Филиппович заглянул приоткрытые двери зала:

– Все места заняты, – констатировал он. – Красный стол президиума, пульт для докладчика, на стенах портреты вождей, словом все как у людей. Теперь можно часик, другой и отдохнуть.

Мы покосились на кожаные кресла, но вспомнив об их странных свойствах, предпочли простую лавку та стойкой.

– Если бы они только знали, кто их сегодня обслуживает, – вздохнул Иван Филиппович.

– Можно сказать коллеги! Эх, поздновато мы приехали!

– Но почему вы так задержались в Европе? – поинтересовался я.

– Все из-за жениных родственничков, – с горечью в голосе сказал Иван Филиппович.

– Дядя Отто и дядя Пьер! Не могу без содрогания о них вспомнить. Началось в Днепропетровске, куда мае к тому времени отнесло волной из родных Ессентуков. Нужно сказать, что моя супруга, Арина Алексеевна, по неизвестной причине чрезвычайно быстро осваивает чужие языки. Полагаю, что это происходит по от ума или больших способностей, напротив, просто но женскому легкомыслию. Нас, мужчин, с родиной связывают глубокие корни, у дамского же сословия какие же корни, одни перышки и хвост. Сегодня чилик-чилик по-воробьиному, завтра по-немецки, потом еще как-нибудь. По случаю своих знаний и молодой наружности Арина Алексеевна работала у немцев в конторе, я же, как полагается пленному мужского пола, больше по задворкам, по помойной части. Однажды сидим мы вместе в подвале (большевики тогда уже осмелели и начали ночью налетать на город. Пошлют один два самолета,. они кружат и через час швыряют по одной бомбе. При такой системе вероятность попадания в тебя лично небольшая, но нервы изматываются). Тут же с нами немцы-победители спасаются. Женин шеф, крупно-мордастый субъект с сутенерским пробором через всю голову, принес для развлечения гитару, трынкает и что-то поет. Я примостился в уголке, натянул на голову Леночкину шапочку в виде вязаного чулка (хорошо уши прикрывает) и дремлю.

– Хочешь кусок кухена? – слышу возле себя голос жены. Шеф принес из кантины, нас угощает.

– Спасибо. Чему вы там так смеялись?

– Да как же не смеяться, – отвечает. – Херр Катердах сочинил романс: «Сегодня мне хочется обнять весь мир и в том числе тебя, моя Алиса». Алисой он окрестил меня.

– Что здесь забавного, – говорю я. – Довольно таки плоско. То же, что вы, Арина Алексеевна, позволяете какому-то Дахкатеру коверкать ваше православное имя и вас публично обнимать, совсем гадко!

– Чему тут злиться, не пойму! Херр Катердах ведь только поет и кроме того он хочет обнять весь мир и, следовательно, хочет обнять и тебя.

– Покорнейше благодарю!

Леночка, которая у свечки перелистывала немецкий словарь, вдруг говорит;

– Как странно: русское слово «зацеловать» переведено на немецкий как «целовать до смерти». Ведь это смешно, правда мама?

– Что за мерзкие слова ты всегда откапываешь! – говорю я. – Совсем испорченная девченка!

– Посмотри, папа, сам, если не веришь!

– Чему здесь верить или не верить. (Только не плачь, ради Бога!). Почему же мне такие слова никогда не попадаются, а какой-нибудь «забор» или «зулус», в лучшем случае.

– Удивительное пристрастие у тебя причинять людям боль, – говорит Арина Алексеевна. Наверно и тебе в пятнадцать лет попадались в словаре не одни только с кучности вроде забора!

***

Появился запоздавший делегат. Когда мы его обслужили, я напомнил Ивану Филипповичу об основной теме его повествования, о дяде Отто.

– Имейте терпение, – недовольно глянул он на меня. – Сейчас подхожу к описанию проделок этого господина. Через несколько дней Арина Алексеевна в подвале же (был снова налет) небрежно так, словно мимоходом, заявляет:

– Я давно хочу себе и детям выхлопотать фольксдейчевские документы. Фолксдейтчам и пайки дают и вообще возятся. Херр Катердах мне часто говорит: – «Вы, фрау Алиса, так прекрасно говорите по-немецки, что я никогда не поверю, что вы славянского происхождения». Эта дура Марта Иванова почти не говорит по-немецки и то получила бумаги на том основании, что она «Марта» и у нее оберефрейтер Ганс состоит приятелем.

Я растерялся и нашелся только ответить:

– Как же ты, мать, такую могла штуку придумать!

– Очень даже просто! У меня есть фактические данные считать, что в моих жилах течет арийская кровь. Я кажется уже тебе говорила об онкеле Отто из Харькова, дяде по материнской линии?

– Что за чушь! Его фамилия, насколько я помню, что-то вроде Гаврюшкина и он, наверно вовсе не Отто, а просто Антон.

– Нет Отто, у меня документы случайно сохранились. Гаврюшин же он по русской транскрипции, по-немецки же – Гавров, фон-Гавров. Все равно как фон-Бюлов, например.

Прозвучал отбой и мимо нас начали проходить к выходу немцы с дамами.

– Что он обо мне сейчас сказал и почему они засмеялись? – спрашиваю я о господине Дахкатере.

– Он сказал, что ты есть «тор», – отвечает Лена. – Подожди, я сейчас загляну в словарь… «Дас тор» – буквально будет «ворота».

– Ну причем же здесь?!

– Подожди, папа. А «дер тор» буквально значит «глубокий дурак или идиот». Как странно, правда? Наверно он сказал это насчет твоего чулка на голове.

– Ты могла бы перевести это отцу и не так буквально, – говорю я. – Мой же головной убор чердачного кота совсем не касается!

Признаться, отнесся я ко всей пакостной истории с дядей Отто недостаточно вдумчиво (тогда уже было видно, что дело немцев проиграно!) и в результате натерпелись мы, когда пришли ИРО-вские времена, неизъяснимых бед и страданий. Еле-еле, правдами и неправдами, отмыли свою арийскую кровь. Но тут подоспел другой господин, по материнской же линии, дядя Пьер.

***

Из зала вышло проветриться несколько делегатов. За ними выбежал еще один господин и протянул нам номерок. Иван Филиппович вынес ему тяжелую, дорогую шубу. Господин не стал в нее облачаться, а поспешно полез во внутренний карман и, к нашему удивлению, вытащил здоровенную пачку денег. Обрадовавшись, что деньги целы, он тут же подарил всем нам по доллару. Когда господин удалился, Иван Филиппович с возмущением сказал:

– Какая дерзость! Он нас наградил за то, что мы не украли его денег. Ну и нравы!

– Сволота порядочная! – согласился Толя. – Мы ему сохранили целый капитал, он же дал нам по талеру.

– Сохранили?! – удивился Иван Филиппович. – Гм…, а ты разве полагаешь, что мы могли и «не сохранить»?!

Несколько озадаченный, понес Иван Филиппович шубу господина снова цеплять на крюк вешалки. И тут разразилась ужасная катастрофа!

Очевидцы происшествий несчастные люди. От них граждане требуют подробного доклада. Вместе с тем особенность всякой катастрофы (будь то обвал лавины, столкновение поездов и т.п.) – мгновенность. В какую-нибудь долю секунды случается столь многое, что человеческий глаз не может всего запечатлеть. Менее добросовестных это не смущает и потому пошла поговорка: «врет как очевидец». Я слыхал однажды правдивый рассказ маленькой девочки, очевидицы столкновения автобуса с трамваем:

– «Он (автобус) не хотел уступить место ему (трамваю) и они друг на друга прыгнули и повалились на брюхо. Оба страшно кричали, моя же мама громче всех и меня увела».

Детскую правдивость стремлюсь сохранить и я при описании происшествия в холле.

Шуба делегата каким то образом нарушила шаткое равновесие вешалки и вся временная система мгновенно пришла в движение. Все зашаталось, загудело и рухнуло. Там, где только что гордо стоял человек и высились вешалки, не было ничего. У подножья же громоздились руины из пухлого снега, камней и обломков столетних сосен и елей. Безучастно сияло солнце, кругом – жуткое безмолвие. Тишину нарушал лишь монотонный голос докладчика, чуть слышный из приоткрытых дверей зала заседания.

Первым опомнился я, и с тревогой позвал:

– Иван Филиппович, вы живы?!

В ответ послышался приглушенный, идущий как бы из перины, стон пострадавшего.

– Шевельните, голубчик, ножкой или ручкой, если они у вас еще целы, – попросил я. – Мы должны знать место, где начать раскопки.

Затем, используя, главным образом молодые силы Толи, нам удалось благополучно вытащить отважного альпиниста, и поднять вешалки вместе с висящими на них робами.

Иван Филиппович предстал перед нами несколько помят и красен лицом, но вполне еще жизнеспособен. И такова сила советской закалки, что он не стал себя ощупывать, а прежде всего поинтересовался состоянием вверенного ему имущества.

– Какое счастье, – сказал он, – что ни одна шуба не сорвалась со своего номера! А то было бы нам дело! – Потом обвел взором ряды вешалок и не без сарказма заметил:

– Вот вам и хваленая американская техника!

– А шляпы?! – воскликнул Толя.

Только тогда мы обратили внимание, что все головные уборы разлетелись по комнате, и не было никакой возможности снова водворить их по месту и номеру.

– Теперь, господа, мы пропали! – выразил общую мысль Иван Филиппович. – Пять лет «строгой» нам обеспечены.

Стали мы судить и рядить. Ничего лучшего не придумали, как принести длинный стол и разложить на нем для обозрения клиентов их злополучные шляпы.

– Не хотел бы я быть на месте одного из владельцев, – сказал Иван Филиппович. И действительно, качалось безнадежным делом среди сотни шляп найти спою, единственную.

– Считаю целесообразным, чтобы Толя перешел на нашу, а мы на его сторону, – предложит Иван Филиппович. – Он и опыт имеет и лучше владеет английским языком.

– Совершенно верно, – поддержал я Ивана Филипповича.

– Нет, господа, я не считаю это целесообразным, – сухо возразил Толя.

Стали мы с тоской на сердце, но и не без любопытства, ожидать нашей судьбы. Первыми появились бегумы, не досидевшие до конца заседания. Нечистая совесть не позволяла им быть слишком требовательными. Иван Филиппович сначала выносил пальто, потом жестом широкого гостеприимства указывал на стол, и предлагал выбрать шляпу по вкусу. Время от времени Толя со своей половины давал краткие разъяснения по-английски. Делегаты задумчиво подходили к столу, обходили вокруг, иные по каким-то неуловимым для нас признакам находили свое имущество, другие долго беспомощно бродили, не зная, что предпринять. Когда начался массовый разъезд, возле стола образовалась настоящая ярмарка. Некоторые смеялись; желчные – начинали нам выговаривать. Но так или иначе число делегатов медленно, но верно убывало, убывали и шляпы.