Текст книги "Метелица"

Автор книги: Николай Ватанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

В трамвае

Вы говорите, что в СССР карманное воровство повывели?! Неправда, не вывели, еще воруют! Был со мной такой случай. В воскресный день ехал я с племянником Володей, техником такелажником, загородным трамваем. Ехали из хутора Весеньего в центр города на футбольный матч. Вагончик попался старенький и набит, конечно, до отказа. Протолкались кое-как, одной рукой повисли на ремнях, осматриваемся.

– Век живу в городе, а этим маршрутом еду впервые, – говорю я. – Смотри какая благодать снаружи – зеленые холмы, – пятнастые коровы. Швейцария, слоном!

– Швейцария это точно, – соглашается Володя. – Только вы, дяденька, за карманами посматривайте получше, потому что богатый типаж вокруг нас. Вон, например, стоит «Серега», что в дрова мину заделал, я рассказывал, помните?

В это время вагончик наш делает крутой вираж и меня кидает в сторону. Какие то молодые люди услужливо меня за руки поддерживают.

– Осторожно, гражданин, – шутит один из них. – Так и в окно, до законной остановки, высадиться можно.

Пассажиры смеются:

– Очень свободно. – подтверждают. – Под липку!

Потом вагон ползет в гору, вот-вот совсем остановится.

– Этак мы к началу матча опоздаем, – озабоченно говорит Володя. – Глянь-ка, дядя, на свои, который?

– Батюшки! – испуганно вскрикиваю я. – Часов уже нет, начисто с руки срезаны! Остановите вагон!

– Кому там дурно, кто вякает?! – отзывается из дальнего угла кондукторша.

Мы продираемся с большим трудом к ее месту.

– Сейчас у моею родного дяди часы с руки сняли. На остановке свистните милиционера. Пускай задержит грабителя с поличным, – строю говорит Володя.

– А кто грабитель, ты знаешь?! – скептически замечает кондукторша. Это чернявая, цыганского типа, молодая женщина. – Часы твоего дяди теперь наверно уже три раза по вагону обежали и находятся, возможно, у какой-нибудь дамочки, спрятанные в нейтральном месте.

– Часы не дохлый таракан, а цокающий механизм, – возражает Володя. – И в нейтральном месте прослушать можно!

– Прослушаешь! Дамочка твоя небось как завизжит, в глазах у тебя почернеет! – говорит кондукторша. – Тоже доктор нашелся!

Вагон тем временем одолел холм и устремился вниз, как в пропасть.

Из пассажиров замечают:

– На подножке народ висит, как бы не пообсыпались случайно.

Кондукторша залазит на сидение, высовывается из окошка.

– Которые висят, все заходи в вагон, – приглашает она. Ее кожаная сумка находится теперь на уровне лица Володи. Тот прислушивается, потом хватает за сумку рукой.

– Стучит как в часовом магазине! – восклицает он. – В сумке твои часы, дядя. Это точно! – Кондукторша вырывает сумку, без разбега переходит в крик:

– Не смей казну лапать, разбойник! Граждане, будьте свидетелями: грабеж среди белого дня!

Пассажиры волнуются, советуют:

– Не тронь казну, брысь с руками!

Володя и сам видит, что переусердствовал.

– Вполне сознаю, граждане, что до казны зря торкаться нельзя, – отступает он. – Только до этой сумки, будь она проклята, меня невольно стихией качнуло!

Кондукторша, учтя выигрышное положение, не унимается:

– Как я буду теперь отчитываться, не знаю: половины выручки наверно уже нет!

– Чисто сработано! – подтверждает ее Серег а.

Володя на него окрысивается:

– Ты, белобрысый, помалкивай, – говорит он. – Иди знаешь куда!

– Ну что мне с этим человеком делать?! – ужасается кондукторша. – Только что денежную сумку смял, а сейчас уже выражается!

– Чего ты врешь: я еще не выражался, – возмущается Володя. – Я только его послал подальше, может быть в Лигу Наций!

Эксперты из народа подтверждают:

– Верно, он еще не выражался. Послал просто, нозможно, на самом деле в Лигу Наций!

Тут Володя переходит в наступление:

– Граждане, говорит он. – Эта чертовка беснуется, потому что от себя отводит. В ее сумке находятся часы моего дяди, я отлично слыхал – цокают!

Личность в клетчатой фуражке советует:

– Пусть на остановке мильтон проверит. Ты же только издали наблюдай, глазами гипнотизируй.

– Может часы цокают, а может гривенники шуршат, через двугривенные прыгают, а ему показуется, – рассуждает почтенного вида старец. – Когда у нас певчая перепелка безвестно исчезла, жене все казалось, что она слышит ее голос. Скажем, к примеру, кот Васька вокруг дивана бегает, муркает, злится, что он, старый дуралей, мышку упустил, а жене слышится: поть-полот, пот-полоть!

– Наверно подозрение на кота имела – психология! – соображает личность в фуражке.

– Если психология, то хоть в морду, я ничего не имею, – говорит Володя. – Пускай только раньше мильтон в ее сумку заглянет.

Вагон бежит теперь по закоптелым, привокзальным уличкам, скоро конечная остановка.

– Шутка ли часы загубить, – грушу я. – Лучше бы ухо отрубали, веселей бы!

– Не убивайтесь, дядя, – утешает Володя. – Я по специальности трубы фабричные и другие сильно неподвижные предметы передвигаю, а кондукторша для меня тю просто! Часы вам продвину, это точно!

На вокзальной площади я кинулся, по условию, из вагона искать постового. Володя же остался стеречь кондукторшу и сумку. Но не успел я пробежать и пол пути до вокзала, как Володя меня запыхавшись нагнал.

– Ваш часовой механизм, дядя, уже у меня в полной исправности, – торжествующе проговорил он.

– Ну, и молодец! – до крайности обрадовался я. – Как же тебе удалось часы «продвинуть?»

– Когда вы выбежали и народу в вагоне поубавилось, – рассказывает Володя, – я говорю кондукторше вкрадчиво: Тетенька, зачем нам портить отношения, я вовсе не настаиваю исключительно, что вы часы моего дяди свистнули или для своих друзей спрятали. Может, говорю, их дядя нечаянно обронил, а вы сохранили?

– Чего придумал разбойник! – отвечает. – А кто казну лапал?!

– Пустое, говорю, тетенька, на этом далеко не уедете! Мне опаздывать на футбол и связываться с властью интереса нету. Так поладим что ли?

Кондукторша оглянулась вокруг, сунула руку в сумку и выдает часы:

– На, подавись, прослушал таки, доктор собачий!

– Спасибо тебе, Володичка, огромное, – взволнованно благодарю я. – Других я навряд ли собрался когда купить, так бы и доживал, у людей время клянчил!

– Берите вашу драгоценность, спрячьте куда поглубже, за щеку заложите что ли… Теперь же поспешим, наш двенадцатый, кажется, уже подает.

Я внимательно осматриваю часы и удивляюсь:

– Это не мои, – говорю. – Мои имели черный циферблат, а эти – белый и вообще малые, дамские!

– Вот так история, – оторопел Володя. – Вы уверены, дядя? То-то же мне казалось, что в сумке целый часовой магазин ворочается! Выручка, так сказать, с утра!… Теперь же, гадюка, она уже уехала, придется, видно, дядя, вам носить дамские!

Каприз наркома

I

Управляющий трестом Электросила товарищ Юхов, вернувшись из обкома к себе в управление, велел никого не принимать. В кабинете, не снимая пальто и шляпы, он повалился в кресло и замеру славно пристреленный. В обкоме ему сообщили, что ночью вторично взята органами НКВД вся головка треста во главе с парторгом.

– Опять, ты Юхов, прозевал, – сказал старший товарищ из обкома. – У тебя контра, враги народа, а ты что, куда глядел?!

Хотя это произнесено было старшим товарищем без всякого подъема, более, так сказать, формально, – Юхов покрылся холодной испариной и беззвучно задвигал губами.

– Конечно, ты теперь возражаешь, – мрачно продолжал старший товарищ, – а нас подвел, не оправдал… Вот что, выпей-ка воды и кати незамедлительно в контору. Секретаря ячейки тебе выделим, ты же сегодня представь нам список своей новой администрации. Смотри в оба, на этот раз органы наверно и тебя лично…

Что «органы» сделают с ним лично, старший товарищ недоговорил. Теперь в кабинете, лежа в кресле, Юхов постепенно оживал: открылись глаза, дернулись конечности, что-то екнуло, засуетилось внутри, потом вернулось сознание.

… – Удавка! На этот раз уж и меня… Пугает, а сами, мерзавцы, дрожат! Действовать! Там, за этой обитой, звукопоглощающей дверью, контора пишет. Делают вид, что ничего не заметили. Пришипились сволочи, ждут!

Юхов взялся за ручку внутреннего телефона.

Через минуту в кабинет решительным шагом вошел благовидный, молодой еще мужчина, инженер Барановский. Он без приглашения опустился в кресло напротив, закурил и довольно дерзко уставился на хозяина.

– Ты, Миша, наверно уже все знаешь? – отнесся к нему старик.

– Что примерно, Савелий Игнатьевич, знаю?! Опять что ли спеклись?

– Спеклись.

– Значит теперь мы на очереди, – решил инженер. – Собачий ящик обеспечен!

– Подожди с ящиком, – нахмурился Юхов. – Вот я тебя хочу главинжем выдвинуть, для этого вызвал. Что на это скажешь?

– Скажу спасибо!

– Нет, ты серьезно, пожалуйста.

– Скажу великое вам, Савелий Игнатьевич, мерси!

– Больше, Миша, выдвигать некого, сам знаешь. Ты же кандидат партии, молодой спец. Боишься?

– Боюсь, говорите? Конечно боюсь, кто сейчас не боится, но не в этом дело. – Барановский поискал главами пепельницу и не найдя ее, энергично сунул окурок и большую, похожую на упитанный шиш, чернильницу, – Сидеть ли под забором, или сидеть на заборе! На заборе, пожалуй, воздушней. Согласен, Савелий Игнатьевич, – задвигайте в главинжи!

– Блатной парень, но свой в доску, – не без симпатии думал Юхов, отпустив нового главинжа. – С ним скорей выплывешь и если уж посадят, то не по проклятой 58-ой, а за какие-нибудь пустяки, за кражу или грабеж.

Юхов снова взялся за телефон и вызвал Яков Яковлевича Танненберга, кандидата в главные бухгалтера.

Вскоре вошел в кабинет очень высокий, худой до костлявости, слегка плешивый господин, лет 45-ти, и остановился посреди комнаты, сверху, словно с горки, мягко улыбаясь хозяину.

– Прошу, присядьте, – поспешно предложил Юхов, тревожно оглядывая чуждого ему человека.

Человек выглядел подчеркнуто опрятно, но был в каком-то старомодном сюртучке, в белоснежной крахмальной рубашке со стоячим воротничком «Монблан» и черным галстуком бабочкой. В боковом карманчике виднелись отлично отточенные карандаши разных цветов и разных назначений.

– Я вызвал вас, товарищ Танненберг, – начал Юхов, – чтобы сообщить, что главный бухгалтер Федриченко сегодня ночью арестован.

– Тсс. – издал неопределенный звук Танненберг, продолжая старательно смотреть в глаза, и старательно улыбаться, ничем не выдавая своего отношения к событию.

– Чего он на меня так глядит! – стало вдруг не по себе Юхову. – Может я обгадился, – и он полез в карман за платком.

– Так вот, – с трудом находя прерванную нить разговора, продолжал старик. – Я хотел вас просить взять на себя руководство трестовской бухгалтерией. В Москву, конечно, сообщим на утверждение.

– Благодарен за отличие, – весь вздрогнул Яков Яковлевич, даже черная бабочка тревожно затрепыхалась у подножья Монблана. – Но может быть,. Савелий Игнатьевич, за малой моей опытностью, вы все же назначите кого-нибудь другого, достойнейшего?

– Некого! Сами понимаете! Но почему вы… уклоняетесь?…

Яков Яковлевич больше всего боялся уклоняться от чего-либо, будь-то досрочная подписка на заем, членство в Мопре или Осовиахиме или какая-другая, очередная пакость повседневности. Поэтому он, усилием ноли преодолев гадливость, убрал улыбку.

– Я, Савелий Игнатьевич, никогда ни от чего не уклоняюсь, – с ударением произнес он. – Извольте, я приму должность временно, до приискания вами более опытного работника.

Юхов произвел еще несколько назначений, велел секретке составить список с характеристиками и лично повез в обком. Там он узнал, что в трест уже направлен новый парторг, некий Федор Сычев, молодой, из недавних комсомольцев.

II

Новых арестов среди сотрудников треста Электросила пока больше не было.

Главинж Барановский, вопреки опасению многих, оказался правильным человеком, ко времени. От его ловко сколоченной, плотной фигуры веяло, словно от удачливого игрока или шулера, весенней бодростью. Поникшие было совсем головы инженерной братии несколько приподнялись. У них возникли даже суетные надежды вопреки всему выжить.

Барановский съездил в Москву, понравился кому следует и сумел подхватить весьма выгодное задание. Выгодное не столько тресту, сколько лично ему и его помощникам. Главбух Танненберг, узнав об этих делах, глубоко вздохнул и, при случае, намекнул Юхову на чрезмерную жажду славы и денег у Барановского, и на проистекающие отсюда опасности.

Савелий Игнатьевич в последние дни находился в глубокой депрессии. Когда то он любил хвастануть: – «Я старый большевик ленинец, участник стачки пятого года». И были такие, что почтительно ему внимали. После же недавнего ареста своего младшего брата, высокого партийного функционера, Юхов перестал хвастать своим знатным происхождением, и с ним случился малый, так сказать, пробный удар. Восстав с одра болезни, он мог передвигаться только при помощи палки.

Предостережению главбуха Юхов не придал значения, но оно напомнило ему его мысли, к которым он уже неоднократно возвращался. Хорошо бы, думал он, совершить что-либо такое, что подвело бы под суд, но обыкновенный, уголовный:. Скажем укокошить кого-нибудь, или изнасиловать малолетнюю, или, на худой конец, ограбить, или провороваться. Легче всего было осуществить последнее, и в этом отношении Юхов возлагал большие надежды на Барановского.

Время же бежало как всегда. Приблизились майские праздники. В этом году их поджидали как желанную, столь необходимую всем, передышку. Несколько дней можно будет спать, не прислушиваясь к ночным шумам.

На демонстрацию электросиловцы собрались весьма загодя и в полном составе. Парадом командовал Сычев, новый секретарь ячейки. Он суетился, отдавал последние, перед походом, распоряжения.

Посмотреть на своих приехал и Юхов. Старше проковылял вдоль рядов, выглядел больным и расстроенным. Утром он узнал, что его соседи по квартире приговорены судом к исправительным работам за нелегальное производство абортов. Только пять лет по ерундовской статье! Везет сволочной братии!

– Ну, Федя, веди, – не найдя упущений, разрешил он. – Гляди, чтобы не разбежались по дороге. Я буду на трибуне.

Колонна тронулась. Дальше происходило то, что обычно происходит в таких случаях. Долго шли боковыми улицами, останавливались на перекрестках, пристраивались к другим колоннам, и постепенно вливались в общий поток. Потом вышли на главную городскую магистраль и тут вдруг побежали.

– Скорей, товарищи, топай, топай!! – горячился Сычев, подгоняя немощных.

За два квартала до лобного места, шествию преградила дорогу цепь конных и пеших милиционеров. Колонна постояла в нерешительности на месте, затем свернула в сторону, и так же стремительно, как только что к цели, побежала от цели прочь, по направлению к реке. На заваленном разным мусором пустыре электросиловцы, наконец, остановились. Остановились надолго, казалось навсегда. Главбух Танненберг стоял в стороне, прислонившись спиной к сырой стене. Он был голоден, продрог и чувствовал себя предельно несчастным. К нему, перепрыгивая через ямы и битый кирпич, приблизился Барановский.

– После демонстрации прошу вас, Яков Яковлевич, ко мне закусить, – прокричал он. – Никаких отговорок! Жене можете звякнуть, что на часок задержитесь. Вопрос политический: сближение членов новой шайки. Будут все старшие во главе со стариком.

III

Часам к пяти вечера проголодавшиеся и продрогшие электросиловцы добрались на квартиру своего главинжа. Барановский жил в собственном, довольно вместительном, домике, на окраине города. В ярко освещенной и теплой комнате были сдвинуты столы. Нарядно убранные, уставленные закусками и бутылками, они напоминали окоченевшим демонстрантам дивный оркестр, готовый сейчас для них зазвучать прекрасной мелодией. На нечто сладко-струнное походил и рой молодых женщин, хлопотавших вокруг столов. Все дамы бойкие, стремительные, с пунцовыми губами. Некоторые из них не успели еще переодеться и носились по комнате голоногие, в белых майках и спортивных штанишках,

Яков Яковлевич хотел было, как полагается, представиться хозяйке, но определить ее среди присутствующих дам он не мог. Поэтому, а также потому, что никто не обращал на него никакого внимания, он отошел, солидно потирая руки, в дальний угол.

– Гм…, что-то вроде притончика, – думал он, критически оглядываясь. – Надо постараться улизнуть при первом удобном случае.

Однако удобного случая не представилось. Через минуту появился Барановский, успевший обрядиться в темный кавказский костюм, украшенный серебренной чернью, и мягкие сапожки без каблуков. Он хлопнул в ладоши и все вокруг стихло.

– Готово? – вопросительно подскочила его бровь. – Отлично… Прошу гостей к столу. Федя, держи полит слово. Одна минута!

Парторг Сычев, находящийся всецело под обаянием блистательного атамана хозяина, поднял бокал.

– Товарищи, буду краток. Выпьем за дорогого вождя, друга и учителя, горячо любимого товарища Сталина и его верного соратника железного наркома Ежова. Ура!

Присутствующие дружно возликовали и прокричали трижды ура.

Потом выпили. По московскому новейшему способу ничем не закусили, только глотнули сельтерской. От новейшего способа и с голодухи у Якова Яковлевича сразу сильно зашумело в голове. Когда он захотел посмотреть повнимательней на свою соседку Мурочку, то никак не мог наставить свои глаза на фокус. Полные плечи девушки виднелись где-то вдали и в дымке.

– Хотите, я вам положу студня, – издали донесся голос Мурочки. – А то после третьей сляжете.

– Сделайте одолжение, пожалуйста.

Тут Яков Яковлевич обратил внимание, что на праздничном столе стояло множество блюд с заливными: рыбными, мясными и из других, еще неизведанных, продуктов. Так ему запомнился, например, студень из бычьих глаз с крутыми яйцами и оливками, и потом в жизни, когда нужно было подумать о чем-либо страшном, он всегда вспоминал это изысканное блюдо.

Тосты шли за тостами. Когда пили за Электросилу, и дверях, очень кстати, появился запоздавший управляющий трестом Савелий Игнатьевич. Старик был очень представителен в своей полувоенной, гнилистого цвета тужурке-сталинке, и с орденом Ленина на пролетарской груди.

Все встали, приветствуя начальника, Барановский же уже неслышно подходил к нему с кубком Большого Орла, Осушив кубок, старик немедля переселился на небо, и потом весь вечер только блаженно поикивал.

Вскоре наступил психологический момент для пения и пляски. Яков Яковлевич сидел на турецком диване, осоловело смотрел на беснующихся, и всем своим существом чувствовал, что ему пора смываться. Но какая-то сила сковала его члены, и он все глубже погрязал в трясине.

Дальнейшие события веселого вечера, а также последующей поездки в провинцию, запомнились Якову Яковлевичу лишь наиболее яркими эпизодами, или, как он выразился, фрагментами. Так, в памяти запечатлелся фрагмент, как он ехал в трестовском грузовичке. Последний вез хмельную компанию в зерносовхоз на смычку города с деревней. Стояла промозглая ночь и, выглянув из-под брезентового полога, можно было рассмотреть только темные квадраты весенних полей с отсвечивающими пятнами больших дождевых луж повсюду. Рядом дремала теплая Мурочка, и главбух весь путь угнетала мысль, что девушка наверно мечтает ему отдаться, и придется, возможно еще сегодня, показать себя кавалером.

Главинж Барановский, который вел машину, вскоре сбился с дороги и, катя наугад, часа через два примчался вместо совхоза в районную станицу П. На главной улице светился единственный двухэтажный дом. Барановский, не долго думая, лихо подкатил к крыльцу. В доме шла попойка районного актива.

– Когда мы вошли в освещенный зал, – рассказывал потом Яков Яковлевич, – у меня возникла догадка, почти уверенность, что колдовскими, майскими тропами нас занесло в подземное царство. Но попали мы не в пышные чертоги князя тьмы, а куда-то на куриные задворки, где приличествует хоровод сельским бесам, парторгам, лешим, стотысячникам, упырям и прочей мелкой, служилой нечиста. Весь этот персонал нас шумно приветствовал.

Районный актив был крайне пьян, приехавшие же электросиловцы в пути несколько отрезвились, поэтому Барановский решил использовать выгодную ситуацию, и немедленно навалиться на ослабевших людей вечером самодеятельности.

Ария Ленского была выслушана довольно стойко, но уже мелодекламация «Скупого рыцаря» произвела на актив гнетущее впечатление, из задних рядов стали слышны вздохи: «давайте, товарищи, лучше выпьем». Положение спас Барановский, начавший показывать фокусы при помощи привезенной им из города несложной аппаратуры.

Во время концерта Яков Яковлевич подошел к Мурочке с намерением не откладывать неминуемого объяснения в любви. Признание вышло несколько старомодным, но вполне грамотным. Девушка слушала слова любви внимательно и не без удовольствия.

– Будем же, дорогая Мурочка, среди бурного моря держаться вместе, на зачарованном острове чувств, – эффектно закруглил Яков Яковлевич свое выступление.

Девушка не возражала против зачарованного острова, но решительно запротестовала против обращения:

– Меня зовут не Мурой, а Викой,. – отчужденно заявила она. – Мура сидит сейчас там на подоконнике.

– Ах, так… Тогда я, конечно, извиняюсь, – смутился главбух, только сейчас заметавший, что всецело занятый своим чувством, несколько промахнулся.

– Хотите я позову ее, вашу Мурку, – ехидно предложила Вика.

– Нет, нет, не зовите пожалуйста, – испугался Яков Яковлевич. На вторичное объяснение у него уже не хватало подъема.

На следующий день утром, несколько часов отдохнув, электросиловцы двинули в поредевшем составе в показательный колхоз имени Калинина. Колхоз размещался в уцелевшем имении. Здесь были в наличии обширный дом с колоннами, тенистый парк, пруд с лебедями, античная беседка, словом все атрибуты, необходимые для показательного свиноколхоза. Встречал гостей председатель колхоза товарищ Пальмирский. Это был любезный и изящный молодой человек с военной выпивкой. Пальмирский объяснил, что лишь вчера из колхоза отбыла делегация английских парламентариев и духовных, и потому не все еще в хозяйстве приведено w должный порядок. Действительно, при осмотре свинарника – нового здания, внутри облицованного белым кафелем, с электрическим освещением и теплыми душами, – оказалось, что из него еще не удалена свиноматка с поросятами, обычно обитающая в соседнем совхозе.

– Извините за запах, – извинился перед дамами Пальмирский, потряхивая надушенным платком и, искоса глянув на обслуживающего молодца, загадочно процедил сквозь зубы: «Потом доложите».

В двухсветной зале главного дома был сервирован завтрак из оставшихся от делегации продуктов и напитков. Пальмирский тут же предложил молодым дамам остаться работать в колхозе в качестве свинарок.

– Но мы же, товарищ начальник, в сельском хозяйстве, что называется, ни мур-мур, – наивно возразила Вика.

– О, мы вас научим, – тонко улыбнувшись, отвечал Пальмирский. – У нас на днях открываются курсы, где наряду с сельскими науками, будут преподаваться иностранные языки, балетное искусство, спорт, и конечно, политграмота.

Пока Пальмирский любезничал с дамами, мужчины пошли ознакомиться с одним из главных номеров колхоза – дедом пасечником Трофимом.

Дед Трофим жил уединенно, под горой, в гроте, обвитым плющем и диким виноградом. (Английские парламентарии здесь особенно много щелкали затворами!). Дед еще не успел разгримироваться, и был в полной боевой форме Пимена. – «Еще одно последнее сказание…» – в полголоса запел Барановский, входя в грот. – Чем, дедусь, можешь попотчивать дорогих гостей? Медком или только расплавленным воском?

Оказалось, что у деда Трофима есть более интересное угощение – горячий самогонный запекан. Отведав диковинного, пахнущего коньяком, напитка, электросиловцы вышли поскорей из душного грота снова на воздух. Яков Яковлевич ушибся о притолку и в сердцах помянул черта, дурака, скотину и барбариса прекислого. Барановский, после за пекан а ставший злым и требовательным, придрался к главбуху:

– И с таким запасом слов вы собираетесь прожить до почтенного возраста?! – сказал он презрительно. – Там, куда по всей вероятности, нас вскоре направят, какой-нибудь уважающий себя урка за «барбариса» вас пришьет на месте. И будет прав.

IV

В воскресенье, глубокой ночью, вышли на освещенную яркими прожекторами привокзальную площадь мачтообразный главбух и приземистый главинж треста Электросила. Яков Яковлевич очень изменился за последние бурные сутки. Он весь как бы взвихрился, еще подрос и похудел. В беспокойном взоре его чувствовалась устремленность куда-то ввысь, а может быть и куда-то вдаль. Барановский, напротив, не являл особых признаков отклонения от нормы, разве чуть-чуть распух.

– Через час побегут трамваи, – взглянув на часы, молвил он. – Пойдем, папа Яша, на вокзал, подождем и выпьем пивца.

В зале первого класса начиналась уборка, и злая буфетчица только после длительных пререканий согласилась отпустить друзьям пару кружек.

– Пейте скорей и убирайтесь, сейчас будут сдвигать столы, – нелюбезно предупредила она.

За пивцом Барановский помрачнел.

– Итак, папа Яша, наш праздник окончен, – невесело сказал он. – Завтра можно будет еще поспать, а гам та же пытка огнем и железом.

К их столу подошел рыжий, усатый милиционер.

– Давайте, граждане, уходить отсюда, потому •его приборка, – произнес он строго.

Яков Яковлевич неожиданно возмутился:

– Вокзальный буфет должен быть открыт всю ночь, – с трудом сдерживаясь, прошипел он. – Оставьте нас в покое, товарищ!

Милиционер, сам давно жаждущий выпить, но в силу жестокости своего ремесла обязанный оставаться трезвым до смены, легко пришел в раздражение:

– Давайте лучше не хулиганить, – повысил он голос и протянул свою огромную лапищу к плечу главбуха. – Вставай-ка ты, живо…

Яков Яковлевич вне себя вскочил со стула.

– Не смейте ко мне прикасаться и меня тыкать, – взвизгнул он. – Это вы барбарис, хулиган!

Со страшной быстротой разгорался, на взрывчатом материале, скандал. Но в это время вблизи раздался отчаянный вопль и тревожный свисток. Рыжий милиционер выругался и кинулся на помощь, на ходу успев еще крикнуть Барановскому:

– Отведите его домой!

– Дешево отделались, папа Яша, – насмешливо проговорил главинж. – Давайте поскорей удирать!

– Ни в коем случае! Я так дела не оставлю, – возразил, еще весь кипевший, главбух. – Я найду на мерзавца управу!

И Яков Яковлевич тут же присел на деревянный диванчик и вытащил из кармана блокнот и карандаш.

– Москва, Кремль. Наркомвнутделу Ежову. Молния, – быстро строчил он. – Глубоко возмущен поведением милиции точка радостный праздник трудящихся запятая зайдя в вокзал вполне трезвым запятая выпить кружку пива запятая был изруган вытолкан из зала точка…

– Не забудьте подписаться и поздравить наркома с праздниками, – напомнил Барановский.

… – прошу личного вмешательства точка сердечно поздравляю с первым маем точка главбух треста Электросила Танненберг.

– Здорово! – одобрил Барановский, прочитав текст телеграммы. – Теперь, папа Яша, сложите бумажку и проглотите. Поедем домой отдыхать.

Яков Яковлевич вырвал листок из рук главинжа и устремился к двери напротив с надписью «Телеграф».

– Вы с ума сошли! – вопил ему вслед Барановский. – Подождите, обсудим!

Но Яков Яковлевич уже исчез за освещенной дверью.

– Хорохорится, старый баран, не пошлет, – решил Барановский и побрел к выходу.

V

Вернуться домой после всего пережитого было не так просто. Яков Яковлевич долго царапался в окно своей спальни, пока его услышал сын Вася, спавший в одной с ним комнате. Вася открыл окно и блудный отец проник в дом.

– У нас все благополучно? – приглушенным голосом спросил Яков Яковлевич.

Вася, очень серьезный юноша, первый шахматист города, внимательно осмотрел отца, прежде чем сделать свой ход.

– У нас все в порядке. Мама очень беспокоилась, – наконец пошел он с королевы.

– Я устал, – не смотря в глаза сыну, томно проговорил отец. – Ложись, голубчик, завтра поговорим.

Пробуждение нашего героя состоялось на следующий день в полдень. Яков Яковлевич открыл глаза и еще с минуту нежился в постели. Потом вдруг что-то вспомнил, вскочил и стал лихорадочно обыскивать свой пиджачок. Из кармана на пол вывалилась скомканная квитанция. С этого момента для Якова Яковлевича началось время горького похмелья.

После праздников в городе продолжалась акция по выкорчевыванию излишних граждан. В тресте Электросила циркулировали зловещие слухи. Как-то утром Савелий Игнатьевич, ходивший теперь с опухшей, светящейся в темноте, физиономией, вызвал к себе Барановского и, заперев покрепче дверь, зашептал:

– Як тебе, Миша, как к своему сыну, отношусь, доверяю…

– Мерси, – холодно сказал Барановский. – И вы для меня словно папаша.

– Так слушай, Миша. Меня знакомый чекист секретно предупредил, что берутся теперь за нас. У меня есть план, как нам спастись.

– Поздно, папаша!

– Ничуть. Ты меня слушай, – Юхов подсел поближе и зашептал еще потише: – Надо уголовный проступок совершить, поджог например. По гражданской дадут пустяки. Отсидим, а пока обстановка изменится.

– Поздно!

– Почему поздно?! Сегодня же что-либо подпалим! Давай твой домишко, а? Якобы, для получения страховой премии.

Барановский энергичным жестом скрутил дулю и сунул ее в нос начальнику.

– Выкуси-ка, папаша! – грубо отрезал он.

Главбух Танненберг тем временем страдал вдвойне: с одной стороны, он чувствовал, что его накрывает шквал в общем, так сказать, плановом порядке; с другой – его очень тревожили личные связи с наркомом.

И вот однажды зазвонил телефон.

– Гражданин Танненберг? – поинтересовался приятный баритон. – Я говорю по поручению товарища Маркуса из НКВД.

Яков Яковлевич превратился в соляной столб.

– Товарищ Маркус хочет с вами поговорить, – доносилось по проводу. – Если не возражаете, я сейчас за вами заеду.

Яков Яковлевич не возражал, и через полчаса сидел в кабинете начальника отдела, товарища Маркуса. Через стол к главбуху доносился шум каких-то слов, но уловить смысл их ему долго не удавалось. Не ладилось у него и с глазами: один глаз вполне прилично настроился на фокус, другой же – совсем расстроился, подавал кабинетный ландшафт в глубоком тумане, иногда даже вверх ногами.

– Вы писали наркому товарищу Ежову? – спрашивал пожилой, лысый субъект. – Не отпирайтесь. Нарком прочел души доверчивой признанье. По его поручению мы произвели расследование, и оскорбивший вас милиционер снят с должности. Вы удовлетворены?

Яков Яковлевич, к которому частично вернулось сознание, закивал головой.

– Хорошо. Это еще не все, – Маркус углубился и чтение бумаги. – Товарищ Ежов, – сказал он, снова подымая голову, – вас сердечно поздравляет с праздниками и желает всего хорошего.

Польщенный главбух покраснел и от удовольствия пустил пузырь.

– Но и это еще не все. – Маркус вновь взялся за чтение. – Товарищ Ежов имеет к вам личную просьбу. Он спрашивает, не согласились бы вы произвести подпорку отчетности наших пожарных частей на периферии?