Текст книги "Метелица"

Автор книги: Николай Ватанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Вечером скорым поездом главбух Танненберг отбыл па юг. Ночью же были арестованы человек десять электросиловцев, в том числе управляющий трестом Юхов, главный инженер Барановский, парторг Сычев и другие. Савелий Игнатьевич, когда его уводили, вел себя неприлично, падал на пол, цеплялся за кровать, кричал, что его как орденоносца могут арестовать лишь по предписанию ВЦИКА…

Уполномоченный НКВД сильно поддал орденоносца коленком и наставительно сказал:

– Иди, дура, у нас все разберут.

Приходили на квартиру и за Яковом Яковлевичем, но прочитав копию свидетельства о том, что Танненберг командирован по особому заданию самого наркома, вежливо извинились и исчезли.

К осени, после ликвидации самого Ежова, помолодевший главбух Танненберг благополучно вернулся в родной город. О прочих же электросиловцах до сих пор ничего неизвестно.

Несознательная утопленница

Рассказ старого рыболова

Посмотрите на него, на рыжеватого! Разве это настоящий карась?! Наш карась глубинный, мутно-чернявый. Попадается, соображает, зря не трепыхается. У этого же американца одна карасиная видимость!

Эх, что говорить!… Существует такая речка на свете – Ворскла, протекает в Полтавщине. Чудесная речка, предивная! И не то чтобы особенно велика, не Мисиссипи какая-нибудь бестолковая, но все же… заметная речка. Впадает, как известно, в светлоокий Псел, а тот уже несет воды на юг, в Днепр.

Был я тогда молод и не то чтобы чрезмерно глуп, но, как бы сказать, – не на все сто подкован. Смотрел на будущее, березки, женщин, почему то с упованием. Казалось мне, что выскочит внезапно из омута русалка дивной красоты, заверещит для меня совсем по особенному. Рыбку же ловить я, между прочим, и тогда любил. Выдастся свободный денек, я сейчас хватъ за удочки, червячки и к реке, к Ворскле. Там то и случилось со мной происшествие.

Надо сказать в пояснение, что времена были еще доколхозные, разные «батьки» улеглись понемногу; мужички перетряхивали добытое, обшивались. Пройти шлихом, и даже лесочком, стало вполне возможным. Жил я со своей сохранившейся маменькой в деревне Гожулы, в 20-ти километрах от города. Работал на медпункте фельдшером, или по новому лекпомом, и был на селе, сами понимаете, не последняя персона.

По причине приветливой местности к нам наезжали летом городские. Не знатные курортники, конечно, а самый щуплый народ, уцелевшая интеллигенция. Селились с детишками по хатам, поедали «кавуны» и плескались в реке. Помню как-то в воскресенье сидел я на берегу и ловил бубырей, рыбешку, которая водится наверно только в нашей Ворскле. Вернее и не рыба вовсе, а переходная ступень от головастика к рыбе. В палец длиной и полупрозрачная.

Словом бубыри сущая дрянь, интерес мой был в другом. Поджидал я одну городскую дивчину, подавальщицу в нарпитовской столовке. Приходила она обыкновенно купаться в полдень. Черноглазая, Христиной звали. Познакомился я с ней в околотке, приводила мальченку вскрыть на пальце нарыв. После операции спрашиваю:

– Ну, Гриша, как себя чувствуешь?

Нахальный мальчишка усмехнулся и вдруг захрюкал. Очень натурально захрюкал паршивец.

– Ты чего?! – удивилась было мать. Потом на меня взглянула, вспыхнула, и как отвесит сыну оплеуху. Звонкую, не по заслугам тяжелую. Мензурки на столе и те задребезжали.

– Ой! – ахнул я. – Чего это вы, сударка, его так… сурово! Пошутил ведь только он!

– Я тоже, говорит, только пошутила. Отца у него нет, так пусть, мерзавец, ощущает материнскую руку.

– Гм… Куда же папаша девался? – полюбопытствовал я.

Гневно сверкнула глазами, ничего не ответила.

Когда они ушли, загрустил я очень по причине своей некрасивой наружности. В молодости на поросенка был. похож, мальченка это верно подметил. Лицо имел гладкое, круглое, розовое. Глазки маленькие, щелками; носик пуговкой. Маменька моя, большая насмешница, бывало шутила:

– Ты Васька, говорит, обладаешь счастливой внешностью: Хряка на сцене без грима изображать можешь!

Ей смешно, а мне, сами понимаете, в присутствии женского пола, куда как горько. Потом когда пожил и состарился, это сгладилось. Морщины, очки и сивая бородка кого не украсят. Можете сами теперь наблюдать.

Ну, я отвлекся. Сижу, значит, мухомором под ветлами, поджидаю Христеньку. Кругом же солнечная благодать, великолепие Господне раскинулось. Река тихо скользит, как патока – темна, как невеста – нежна, в прибрежную зелень одета. Посреди реки в знойном мареве утлый челн застыл, В челне этом, по пояс оголен, но в форменной фуражке, милицейский Семка, Делает вид, будь он неладен, что перемет проверяет. Это то в полдень!

Я уже было всякую надежду потерял, как издали, за кустами в воде возня началась. Эх, думаю, вышла осечка! Прокралась видно, моя плутовка, другой тропкой. Придется теперь снова обождать, может домой мимо меня пойдет. Только так рассудил, и вдруг слышу женский отчаянный крик:

– Тону! Помогите!!

Ворскла наша не чрезмерно глубока, но все же утонуть можно. В особенности если по незнанию фарватера заплыть в водоворотную яму. Кинулся я стремительно, словно окунь за красноперкой; на бегу башмаки с ног сшибаю. Наверно, думаю, Христя невзначай в большой омут угодила, что у нас «Бисов квок» прозывается. Гиблое место у самого берега; в прошлый сезон агронома затянуло. Там же, между прочим, на жерлицы крупные щуки хорошо брались!

Прибежал, действительно: по чернильным водам «квока» белая пенка весело играет, и мою дивчину кругами носит, и временами с головой под воду дергает. Прыгнул я как был, в одежке, в реку и в то мгновение еще заметил, что и другой предмет на поверхности показался. Наверно это Гришка, мелькнуло в голове и сразу забылось.

Впрочем раздумывать не приходилось. Богатырски вдохнул я воздух, нырнул с потягом и, изловчившись, схватил утоплую за волосы левой рукой, правой же, по всем правилам морской науки, кулаком крепенько стукнул по темени, чтобы ко мне не ластилась. Под водой и поволок. Плавал я изрядно, но откровенно скажу, мало надеялся. Извлечь человека, да еще пышную красотку, из омута, дело нешуточное. Господь видно помог! Поборол я успешно всех бесенят, что мне на ноги поцеплялись и на дно тянули. Из последней силы выбросился на берег и спасенную даму рядом положил. Поверьте, в первое время и взглянуть на милашку не было никакого любопытства, только одна забота – дышу! Минут через десять набрался, однако, духу и медициной занялся. Тут и местная власть, в виде стражника Семки к месту происшествия прибыла. В своем дурацком челноке! Вылез молодец и тряпье на бездыханное тело утопленницы накинул. Купалась она, сами пони– маете, по деревенски – в полном естестве.

Я на него сердито цыкнул:

– Со светскими манерами, говорю, ты, кавалер, погоди. Жива ли она или нет, еще неизвестно. Помоги мне лучше, к искусственному дыханию надо прибегнуть.

Мучились мы с ним долго, из Христины излишнюю воду вылили. И воскресла таки, кошка живучая! Первые слова ее были:

– Гришка? Где мой Гришка?!

Опешил я, признаться: о мальченке, за всеми хлопотами, совсем позабыл. Посмотрел я с глупым видом вдаль, на реку, и говорю:

– Может ваш Гриша и того… еще не утонул. Случалось здесь, что людей помотав, благополучно на песок выкидывало.

Что тут началось, трудно пересказать! У женщин, известно, в возбуждении запас слов не в пример мужскому. Как из пожарного брандспойта лексиконом орудуют! Взвизгнула мокроволосая и на меня, ослабевшего, накинулась. Выражалась бабочка, прямо скажу, грубовато:

– Ах ты такой сякой, клистирная трубка проклятая, – кричит. – Чтож это такое, люди добрые! Взаместо того, чтобы дитя невинное спасать, он, кабан заводской, первое на первых за голую бабу хватается, в кусты волочит. В горелки вздумал играть, подлец краснорожий… и т.д., всего не упомнил.

Растерялся я вконец, где правда где ложь, уже понять не могу. К тому же мокрые штанцы на мне (сшитые маменькой из какого то военного дерьма!) на воздухе закорузли, колются и свободному движению препятствуют. Хоть погибай на месте! Спасибо Семке, по мужской справедливости, за меня заступился. Продвинул форменную фуражку на затылок и говорит:

– Я так, гражданка понимаю, что товарищ лепком жизнью своей единственной для вас жертвовал и в яме гремучей сома пожирней не выбирал, а за ближний предмет уцепился. Сознавать это нужно, и не то что ругать, а благодетелем своим называть во всеуслышание!

Христа не унялась, на другой фронт переметнулась:

– И ты с ним за одно, гадина милицейская! – истошно вопит. – Чего зеньки, кровосос, на меня вылупил! Подай юбку, охальник!

Собрали мы разбросанные по берегу пожитки, и поплелись на село. Впереди я свою рыболовную снасть несу, и Христину в опасных местах за локоть поддерживаю. Вместе с тем и осторожность соблюдаю. Несчастная мать то рыдает, то нас клянет и кулачками энергично размахивает. Того и гляди по морде съездит. Семка сзади вдет и по своей административной линии соображает:

– Сейчас, говорит, всех мужиков мобилизую. С баграми рекy обшарим, до самого брода. Труп непременно выловим.

От таких высказываний Христину, сами понимаете, еще больше карежит и опасность для меня возрастает.

Все же благополучно добрались к хате слесаря Чукулы, у которого Христина зальце снимала. Чукула этот в победные годы, видно, времени зря не терял, здорово подлатался. В (вишняках, позади мастерской, у него даже бывшая рояль стояла, вместо верстака буржуйную рахубу использовал. Новая же хата чисто выбелена, ставень в окнах синькой подведен, в палисаде мальва разноцветная и крупный подсолнечник. Словом все в аккурате, по положенному.

Ввалились мы с большим шумом в сени, дальше я ногой двери в зальце откинул. И что же мы видим?! Посреди помещения стол струганый, возле него лавка, и на ней на коленках совсем голенький Гришка примостился. Обеими руками вареники из миски вылавливает и в рот себе сует. Обмерли мы все, первой мать опомнилась. Молча, проворными шагами к сыну приблизилась, за ухо с лавки сдернула и пониже спины зашлепала.

Гришка взревел, кричит:

– За что, мамка, бьешь?!

– За то, – мать отвечает, – что в омуте тонул и не утонул окончательно, и ко мне доложить не прибег, и за то, что сейчас вареники без опросу жрешь, окаянный!

Окончив экзекуцию, Христа своему русалочному виду смутилась, покраснела и в сени выскользнула. Вскоре вернулась уже прибранная, в нарядном сарафане. Ласково, с улыбочкой к нам отнеслась:

– Чего стоите, товарищи? Присаживайтесь, будьте как дома.

Затем скромной лебедушкой ко мне подкатилась и сладко запела:

– Давайте, Василий Архипович, ваш кукан с уловом. Что у вас там навешено? Карасики эти поджарим, бубырьчики, те на уху. Вареники еще наверно остались, самогончик хозяйский. Мигом управлюсь – подам, а вы, дорогие гости, пока отдохните.

Когда мы остались одни, я говорю Семке:

– Что ж, товарищ хороший, не будем теряться. Жизни спасенной возрадуемся!

Семка сдержанно улыбнулся:

– Выходит, что так! – отвечает.

Таракашки

I

Профессор Астров, ученый из молодых, вернувшись с заседания домой, рассказывал жене:

– В своем докладе доктор математических наук Ева Сергеевна…

Жена Наташа стояла посреди комнаты и внимательно, слегка исподлобья, наблюдала мужа.

– Ева и доктор наук! – вдруг оживилась она. – Постой, Аркаша. Повернись-ка!

На широкой профессорской спине, несколько пониже поясницы, зияла большая дыра с обожженными краями. Астров сорвал с себя шубу.

– Это я о буржуйку, в прихожей, – сообразил он, рассматривая повреждение. – Что же теперь делать?!

– Не знаю, – сердито сказала Наташа. – Не надо было садиться на горящую печь!

– Конечно. У вас все просто: сел на раскаленную печь и заболтал ногами, так?

Услыша интересный разговор, из-за занавески, неслышно вышла теща Арина Васильевна и, скрестив руки на груди, немым укором стала у стены.

– Ну, вы еще, мамаша, – не вытерпел Астров. – И так досадно!

Вскоре приехала племянница Астрова, прекрасная Тоня и приняла участие в семейном совете.

– «Пересадку кожи», как советует Арина Васильевна, спереди на зад, произвести невозможно, – решительно говорила она. – Этой операции и конструкция, за древностью лет, не выдержит, да и уродство. Дядя Аркадий еще не старый.

– Шуба до пожега была еще совсем отличная, – обиделась теща. – В этой самой шубе покойный Сидор Федорович в Москву всегда ездил… Впрочем, у нас в станице университетов не было, не кончали…

– Денег у вас, друзья, для покупки по коммерческим ценам конечно нет? – спросила Тоня.

Наташа пожала плечами:

– Откуда?!

Тоня задумалась. Последний ее супруг, осетин Дамбиев, служил в обкоме и был довольно ручной, ее слушался. Но слушался до какой-то черты, переступать которую было опасно. Так, например, недавно Дамбиев совершенно взбесился, когда узнал, что Тоня тайно от него окрестила в церкви их сына Вадима. Дамбиев чуть чуть не приколол Тоню, а Вадима зачем-то вымазал дегтем (еле потом отмыли!), вероятно, чтобы «открестить» опоганенное коммунистическое дитя.

– Дикарь, как дикарь, – решила Тоня, но стала осторожней.

– Конечно можно в обкомовском распределителе, но надо просить мужа, – наконец сказала она, – а он у меня, вы знаете, какой…

– Принципиальный?

– Вот именно, – вздохнула Тоня. – Оставим мужа на крайний случай. Сначала я поговорю с Алексей Петровичем. Он кавалер и служит в магазине Швейпрома.

Дальше события развились довольно быстро. На следующий день Тоня узнала, что в магазине Швейпрома получено 30 штук мужских пальто, и они завтра в ударном порядке будут выброшены в продажу.

– Только никому ни слова, – говорила Тоня. – Магазин откроют к 9-ти, но дядя Аркадий должен прибыть на место с вечера.

Женщины не теряя времени стали собирать профессора в экспедицию.

– Одеться нужно как можно теплее и проще. Никаких шляп, галстуков, часов и пенснэ.

– Позвольте, я без пэнснэ ничего не вижу!

– Потерпишь, не лекции читать! А куда деньги?

– Деньги дюди завсегда в мешочке на шнурке спускают с шеи прямо на живот, – пояснила Арина Васильевна. – Не нужно в очереди их непрестанно контролировать, пупком ощущаешь.

– Пупком?! – ужаснулся Астров.

– Не забудь документов: паспорта, служебного удостоверения и воинского билета.

– Куда?

– Документы удобно на спину спустить, или под исподними к ноге привязать.

Было за полночь, когда Астров, плотно закусив и попив чайку, собрался в дорогу. На нем была ватная, стеганая куртка, меховая шапка – ушан, на ногах валенки и калоши. На шее дамы бантом завязали ему красный шарф.

– Ну с Богом, – сказала Наташа, подымаясь и крестя мужа. – Не теряйся, Аркаша, как ворвешься в магазин, хватай первое попавшееся пальто, потом обменим. Под утро я привезу тебе чего-нибудь горячего перекусить.

Тоня, подкрашивая себе губы у зеркала, прислушалась. На улице слышалось пыхтение автомобиля.

– Наверно Дамбиев не выдержал, прислал за мной машину, – недовольно сказала она. – Моя собачья радость!

– Почему ты сердишься, – удивился Астров. – На редкость заботливый супруг, может быть только несколько… односторонний.

– Дурак, как дурак, – согласилась Тоня. – Но ты, дядя, на казенную машину не рассчитывай. Мне с беспартийным стрелком не по дороге.

II

Магазин Швейпрома помещался в центре города, но на боковой улице, невдалеке от базара. Профессор Астров, надеявшийся прибыть первым, был разочарован, увидев в полутемноте у двери нескольких серых фигур.

– Уже, стервецы, пронюхали, – подумал он и возможно бодрей спросил:

– Кто последний, я за вами?

Никто не ответил, только головы медленно повернулись в его сторону.

– Граждане, кто же последний? – менее уверенно повторил Астров свой вопрос.

Какая-то личность, с наброшенным на плечи мешком, пробурчала:

– И давать может ничего не будут, а становятся!

– Позвольте, вы же сами… начал было Астров, но осекся и сердито спросил: – Вы, что-ли последний?

– Придерживайтесь, – позволила личность и вздохнула. – Только я не последний, а крайний, шестой номер. Последние еще дома на перинах почивают, – уже доброжелательно пояснил мужчина.

– Кажется, приняли в семью, – иронически подумал Астров, и прислонился к оледенелой стене. В это время сохранившиеся еще на соборе часы стали хрипеть, выбивать час полуночи.

Мучительно тянулось время, вскоре хвост очереди уже терялся где-то в туманной дали, оттуда порой доносилось :

– … я пятидесятый… придерживайтесь…

Подвешенный посреди улицы фонарь, раскачиваясь, бросал причудливые тени на странное людское скопище, порой где-то на чердаке дико взвывал ветер. Профессор Астров курил, приплясывал на месте и утешал себя мыслью, что победить могут только сильные духом. На «сильного духом» изрядно клонило ко сну и, несмотря на теплые одежки и красный шарф, начинало знобить. Вдруг возле него из темноты возникла стройная девушка.

– Иди, иди, – грубо отнесся к ней мужчина с мешком на плечах. – Нечего здесь тулиться, видим…

– Позвольте, – неожиданно для самого себя ввязался Астров в ее защиту. – Гражданка заняла место после меня.

Мужчина поворчал и успокоился, но энергично запротестовали женщины позади.

– Кавалер нашелся, пропускает… Выставить его к черту из очереди…

– Со шлюхой…

– Вы с ума сошли, – взревел Астров. – Она вовсе не такая… как вы выразились. Если хотите знать – это моя жена, пришла помочь мне при выборе товара,

– Жена? – осели бабы. – Если жена, пусть стоит, чума с ней. Только за тем же номером, другого ей не давать.

Посыпались шутки:

– Выбирать, говорит, товар!

– Ежели подштанники подхватит, чтобы обе штанины одной масти.

– А что, гражданочки, если крысоловки давать будут?

– То непременно, чтобы с крысой. Товар, так сказать, без обмана!

Тем временем девушка умело, боком, вклинилась впереди Астрова в очередь, и доверчиво прислонилась к нему спиной.

– Влип! – испуганно подумал Астров, чувствуя прядь ее волос на своей щеке. – И пальто не получу и перед Наташей, когда угрюм придет, будет совестно.

– Я вас знаю, – прошептала девушка. – Вы живете на Н-ской улице. Меня зовут Любой.

– В очередь вошла любовь, – кисло пошутил профессор, чиркая отсыревшей спичкой.

Потом время, жалкое, загубленное время, сделало неожиданный скачок. Астров как-то не заметил, как подошло серое утро. По очереди прошло оживление: какая-то делегация раздала билетики (общий седьмой номер получила Люба), по рядам прошел сборщик податей, – собирал по 25 копеек с носа на милицию, чтобы не гоняла. На противоположной стороне улицы появились базарные бабы с укутанными чайниками, баранками, самогоном и прочими соблазнами. Закипел торг. Приехала Наташа, и супруги уединились в ближайший подъезд.

– Ну, что, Аркаша, замерз окончательно? – говорила Наташа, наливая из термоса чашку кофе «Здоровье». – Особенно не раздумывай, кушай поскорей. Может быть поверка.

После завтрака настроение у Астрова поднялось.

– Вот и вам, Любочка, кое-что перекусить, – говорил он, становясь в ряды. – Что же мы с вами будем с одним номерком делать?

Девушка при свете дня оказалась весьма недурненькой, несмотря на посиневший носик.

– О, спасибо, – без всяких фокусов приняла она бутерброт. – О номерке не беспокойтесь, держитесь все время за мной.

III

Наконец наступил долгожданный час. Старик сторож, неподвижно просидевший всю ночь в тамбуре у входа, внезапно исчез, словно провалился в преисподнюю. Вместо него появились на улице два рослых молодца милиционера и стали, вместе с уполномоченными из народа, с обеих сторон дверей. Очередь окончательно разобралась и вытянулась змейкой, живописно опоясав два жилых квартала. Часы на колокольне захрипели»

– Незабываемая минута! – рассказывал вечером на семейном совете сам потерпевший профессор Астров. – «Нам велели положить правую руку на плечо своего ближнего, в левой же – держать номерок наготове. В последний момент милиционеры повернулись к нам спиной и, взявшись за руки, решительно, но еще вполне корректно, нажали своими серыми мягкими крупами. Образовавшееся пространство позволило изнутри скинуть запор и распахнуть двери, вслед за этим десять первых счастливцев мелкой рысцой, наступая друг другу на пятки, вбежало в магазин.

До сих пор все шло отлично, в самой же, так сказать, рознично-торговой точке начались чудеса. Прежде всего меня поразило, что у прилавков уже теснился какой-то народ, неизвестно откуда взявшийся. Люба, за которой я неустанно следовал, на пороге, обозревая позицию, задержалась. Потом стремительно, мне показалось – прыжками, пересекла помещение, заскочила за прилавок и сорвала с вешалки единственное еще сохранившееся пальто. Свою добычу она бросила на скамью и на нее с решительным видом села, готовая кричать, кусаться и в крайности даже – применить огнестрельное оружие. Ее немедленно обступили менее ловкие покупатели, зловещий блеск глаз и ядовитые реплики которых не предвещали ничего доброго. Когда я подошел, могучий, кавказского типа господин (оказавшийся впоследствии продавцом Алексей Петровичем) успел также пробиться к Любе, и вежливо ее убеждал:

– Посколько, мадам, вы уже выбрали себе товар, передайте мне его на сохранение. Сами же идите в кассу платить. Я сейчас вам выпишу чек, какой ваш номерок?

– Седьмой, – тяжело дыша отвечала девушка. – Так смотрите, Алексей Петрович, чтобы, сволоты, не выхватили!

– У меня не выхватят! – молодецки повел плечами продавец. – Раздеться, чтобы достать деньги, можете, мадам, в дамской примерочной.

Круг обиженных по звериному щелкал зубами, слышалось шипение:

– У меня девятый…

– Что это, у меня третий!

– Ваши, тетеньки, сегодня не играют!

– Будь вы все трижды прокляты!

Тут я решил, что пришло время обратить на себя внимание, – продолжал профессор Астров свой рассказ. – Алексей Петрович, нельзя ли и мне пальтишко, – подобострастно улыбаясь, попросил я.

– Ваш номерок, гражданин! —остро обратился ко мне продавец.

– Тоже седьмой, мы вместе с ней, – виновато прошептал я.

– Тю! Вот еще привязался! – злым хорьком глянула на меня Люба. – Самозванец! У него номера вовсе нет!

Внутри меня что-то оборвалось, я поник головой.

– Какой-то психованный, – тем временем безжалостно добивала меня Люба. – Красным шарфом повязался!

– Будьте добры оставить торговую залу, – грозно шагнул на меня молодой вершитель и тут же громко, для всеобщего сведения, объявил:

– Граждане, не толпитесь, польта все!

Наступило молчание. Первая взяла слово Наташа.

– Ну и шляпа ты у меня, Аркаша, – довольно мягко, очевидно жалея побитого мужа, сказала она.

Тоня с ней не согласилась:

– Мужчина, как мужчина, – решила она.

– Это не по арифметике подсчитывать, – презрительно проговорила Арина Васильевна. – Соображать нужно!

– Эх, видно мне надо за дело браться, – вздохнула Тоня. – Сними, Наташа, завтра с него мерку. Ты, дядя, нам больше не нужен.

Когда профессор ушел в кухню и засел за интегрирование, у дам началось в спальне важное совещание.

IV

Прошло несколько дней и вот однажды вечером Тоня привезла на обкомовской машине продавца Алексея Петровича, и для дяди Аркадия новое, чудесное пальто с меховым воротником из морской собаки.

Алексея Петровича дамы поили чаем со свежими, еще горячими, ватрушками.

– Я все могу! – между прочим признался герой дня.

– Уж будто все? – усумнилась Тоня, кокетливо на него посмотрев.

– Для вас, Таисия Николаевна, я все могу. Приказывайте!

– Гм, заглотните-ка одним махом все эти ватрушки, – сказала Тоня, но заметив испуганный взгляд хозяйки, поспешила изменить характер испытания:

– Или еще лучше: заплачьте сейчас для меня!

Все ахнули, ужаснувшись такой жестокости, на мгновение оторопел и продавец:

– Заплакать, – переспросил он. Потом, о чудо! , лицо его вытянулось, приняло свирепое выражение, прекрасные, бараньи глаза затуманились и по синей щеке побежала слеза.

– Я вспомнил своего покойного пахана, – пояснил он. Затем выражение стало еще свирепей и слезы полились обильным потоком.

– А сейчас – как власти отнимали у меня кожевенную лавку в Моздоке.

Дамы в полном восторге захлопали в ладоши. Профессор же Астров в это время сидел, преисполненный благодарственных чувств к женскому сословию, на диване, ласково гладил мех морской собаки и думал:

– Ну что бы мы без них делали?! Пропали бы наверно, погибли бы все на морозе, как таракашки!