Текст книги "Метелица"

Автор книги: Николай Ватанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Любовь и диамат

Рассказ технорука

I

– Хорошо, очень хорошо! – думал я однажды вечером, полной грудью вдыхая живительный воздух на берегу Черного моря.

Передо мной расстилалась Геленджикская бухта. Прибрежные деревья и скалы, как в зеркале, отражались на ее блестящей глади. Вдали зачарованно скользила лодочка. В закатных лучах солнца пожаром вспыхивали в небе белые чайки.

– Из-за этого одного стоит жить! – размышлял я, любуясь миром и чувствуя, как отпускали мои натянутые нервы, и в мою приунывшую душу вливались, вместе с морским дыханием, успокоение и надежды.

Позади меня был год напряженной работы, ночных заседаний, словоблудия, страха и гнета, словом – весь трудноописуемый, мрачный «комплекс» советской жизни.

Через месяц следует продолжение, но сейчас не об этом, сейчас отдых! Я прикрыл глаза и забылся… Очнулся я от тихого всплеска весел. К берегу неслышно подобралась зачарованная лодочка. На носу стояла черноволосая девушка и беспомощно балансировала, пытаясь покинуть шаткое суденышко… Я вскочил и протянул ей руку. Она довольно ловко прыгнула на камень и сдержанно засмеялась.

– Отведи лодку и приходи в столовую, – грудным контральто проговорила она, обращаясь к сидевшему в лодке молодому мужчине. – Так смотри, Вася, я тебя жду.

Тупое лицо Васи мне не понравилось. Не понравились мне также его прическа – ежик, военные брюки галифе и белая, открытая на груди, ночная сорочка.

Субъект отпихнулся от берега и заработал веслами. Девушка же, не поблагодарив и даже не взглянув на меня, стала быстро подниматься по кремнистой тропке в гору. Осталось впечатление как о чем-то миловидном и чистом… Словно маленькая попадья, добрый гений заброшенной деревушки, – мелькнула сентиментальная мысль. – «Ну да, но этот Вася»… Я вздохнул и поднялся, нужно было спешить в санаторий к ужину.

II

Среди парадоксов советской жизни нужно отметить и курорты с многочисленными домами отдыха, санаториями всех рангов, виллами для вельмож. На курортах царит особая мораль, действуют особые законы.

В голодные годы, когда дома чуть ли не каждая картошка была на счету, здесь кормили вполне сытно, и даже паюсная икра стояла на столах… На курортах, как правило, не производили арестов, а ждали, пока намеченная жертва вернется в город. И наоборот, бывали случаи, когда какого-нибудь несчастного, до полусмерти замученного в застенках НКВД, вдруг, без видимой причины, выпускали, и сунув в его дрожащие руки путевку в санаторий и деньги на дорогу, желали счастливого пути!

Нервный санаторий «Солнцедар» на тонком мысу Геленджикской бухты, куда я летом 193… года прибыл, принадлежал к «третьему разряду». Природа же тут была несравненна, и это для меня было самое главное. Водворен я был на втором этаже в сравнительно большую палату на четырех. Сопалатниками моими оказались врач из Ленинграда, представительный мужчина лет 35-ти, Арий Евстигнеевич Бояров, и краснодарский молодой педагог Николай Федорович Овод. Четвертая койка пока что стояла свободной.

– Очень рад познакомиться, – густым басом говорил Бояров, крепко пожимая мне руку.

– В шахматы, надеюсь, играете? – улыбаясь спрашивал Овод.

Было приятно, что новые мои товарищи оказались приветливыми людьми. Комната блистала чистотой, свежее постельное белье радовало глаз. Одно было нехорошо: пахло перегаром керосина, и я с неудовольствием обнаружил следы огня паяльной лампы на ножках своей кровати.

– Не присматривайтесь, конечно «есть», но в терпимых пределах, – улыбнулся Бояров. – Персонал борется с этим злом, но счастливые граждане привозят с собой не менее счастливых клопов со всей необъятной страны.

В первую ночь мне не спалось, я еще мысленно «функционировал» на службе и все казалось, что по ногам ползают счастливые переселенцы. Наконец, я не вводе ржал, накинул пальто и вышел на веранду. Она тянулась вдоль всего длинного фасада и была защищена от солнца глубоким навесом. Под этим навесам было сейчас темно, сад же утопал в лунных лучах.

Не успел я примоститься в дальнем углу на раскидном кресле и закурить, как передо мной появилась большая фигура Боярова.

– Я не помешаю? – тихо пробасил он, опускаясь рядом.

– Да, да, конечно, – не совсем уверенно и не совсем любезно отвечал я.

– Что вы не спите, это вполне нормально, – перемена обстановки и климата, – сказал Бояров. – Что я не сплю, тоже нормально. Я ведь здесь заканчиваю научную работу, и живу второй уже месяц. Мне нужна женщина.

– Гм… да, интересно, – не найдясь сразу, как реагировать на признание Боярова, пробормотал я. – Так в чем же, Арий Евстигнеевич, дело? Насколько я успел заметить, сюда наехало много молодых и красивых женщин?! Или эти дамы настолько нравственны, что…?

– Напротив – блудницы, – был ответ. – Но вместе с тем они злые и опасные истерички – сами сотрудницы или подружки сотрудников НКВД. Если стройна, изящна и хорошо одета – безошибочно одна из Авгиева стада. Любезные же молодые люди – обратите завтра внимание – в безупречных белых брюках и с томными жестами – все палачи на отдыхе.

– Извините меня, Арий Евстигнеевич, за не относящийся к делу вопрос. Как вы мне, случайному знакомому, такие вещи рассказываете?! Белые брюки ведь у меня тоже в чемодане лежат!

– Как психиатр, я с первого взгляда определяю человека, – самоуверенно проговорил Бояров. – Не было еще случая, чтобы я ошибся.

«Влопаешься же ты когда-нибудь со своей психологией» – подумал я.

III

Неудержимо побежали бездумные дни. Городская моя жизнь мне настолько опостыла, что я каждый вечер, подобно солдату фронтовику на побывке, с тревогой подсчитывал, сколько дней еще осталось.

В первое время я пытливо присматривался к курортному народу. Утверждение Боярова, что крутом так и кишит чекистами, было сильно преувеличенным. Народ съехался разный: «и от станка и от сохи». Подозрительными мне показались лишь несколько человек, среди них высокая, породистая молодая особа по имени Конкордия. Конкордия по несколько раз в день меняла свои туалеты, и в лимузине, приезжавшем за ней из города, ездила к парикмахеру. На санаторном вечере Конкордия показала себя первоклассной балериной.

Со своими товарищами по комнате я прекрасно ужился. Доктор Бояров почти целый день трудился, уединившись в саду, во флигеле. Овод же был моим всегдашним компаньоном. Идиллия эта, однако, длилась не долго. Вскоре мы стали замечать, что молодой человек приударяет за полной блондинкой Ольгой Сергеевной, корректоршей из Харькова.

Овод рассказывал нам, что Ольга Сергеевна с трудом приходит в себя от пережитого ужаса. Перед отпуском ей пришлось корректировать какую-то политическую брошюру с массовым тиражом. Брошюра была иллюстрирована, портреты вождей также не отсутствовали. После проверки и утверждения брошюра была разослана по всем книжным магазинам страны… Через неделю летят грозные телеграммы из Москвы: задержать, изъять, выявить!! Оказалось: в брошюре над надписью «Михаил Иванович Калинин» красовался вовсе не «всероссийский староста», а похожий на него враг народа. Каким образом могла произойти досадная «опечатка» взялось выяснить НКВД. Пошли допросы, притянули к ответу корректоршу. Ольга Сергеевна показала, что дважды внимательно прочла текст и надписи, проверять же портреты на схожесть – не ее обязанность. Правда, ей показалось, что Михаил Иванович выглядит странновато, его вроде как бы раздуло, но классические очки, козлиная бородка были на месте и она решила, что старикашка на хороших харчах поправился.

– А если бы вам вместо Сталина подсунули Льва Троцкого, вы наверно решили, что Сталин похудел?! – дернулся следователь. – Можете идти.

Иных из издательства заточили, других сняли с работы, Ольга Сергеевна же отделалась нервным потрясением.

– Теперь ваша дама нуждается в утешении, – строго проговорил Бояров. – Учтите, молодой человек, это обстоятельство!

Но Овод не нуждался в указаниях: вначале я лишился компаньона для прогулок, а затем и партнера в шахматы. Его поведение в конце концов вызвало у нас даже неудовольствие.

– Все должно быть в меру, – ворчал Бояров. – Полчаса наивысшая дневная норма для джентельмена, которую он вправе уделить женщине.

Возвращение блудного сына произошло независимо от его желания.

– Завтра приезжает сюда муж Ольги Сергеевны! – как-то сообщил он.

– Существует супруг?! – удивился я. – Вот подлость!

– Что супруг – еще не так плохо. Хуже, что он едет сюда, – решил Бояров. – Как же вы, батенька, не спросясь броду…

– Да кто же мог знать?! Он должен был в свой отпуск поехать по Военно-Грузинской дороге, – оправдывался Овод. – Скажите, друзья, что делает современный муж, когда узнает, что ему изменила жена?

– Я бы, например, будучи на его месте, немедленно побежал и донес, что вы назвали Сталина конедавом, – недолго думая сказал Бояров.

А я бы…

– Братцы довольно! – взмолился Овод. – Я вас серьезно спрашиваю: что мне делать?!

Мы долго обсуждали проблему со всех сторон. Наконец, военный совет решил, что хотя, конечно, безопасней всего для Николая Федоровича было бы уехать, но так как терять две недели отпуска безумно жалко, то нужно рискнуть. Супруг должен быть нами встречен, обласкан и при помощи Ольги Сергеевны, водворен к нам в палату, на пустующую койку.

– Так будет верней. Важно изолировать его от враждебных влияний, – решил доктор. – Кроме того он должен быть всегда в поле нашего зрения, а там видно будет: поступите, как сердце вам подскажет.

Последующие часы наши были насыщены любопытством и нетерпением, счастливого же любовника прямо трясло… На следующий день в полдень супруг был наконец, вместе с группой новых больных, доставлен на катере из Геленджика. Оказался он невысокого роста, черноватым, весьма подвижным господином, по имени Наум Львович То мин.

Чемоданы погрузили на подводу, мы же пешком двинулись от пристани в гору.

– Ну как у вас здесь, как кормят? Ты, Белочка (это к Ольге Сергеевне), надеюсь, без меня не особенно скучала? Дети здоровы, на попечении бабушки. Я решил в последнюю минуту лучше отдохнуть, чем по разным Военно-Грузинским… Нам еще далеко ходить до нашего сумасшедшего дома? – так и сыпал он вопросами. Наше любезное предложение принять его к себе в палату он принял довольно холодно.

– Сколько у вас там? Только трое?! Знаете, я люблю, чтобы побольше народа. Один скажет одно, другой – другое, – пояснил он.

– Нет, Наумчик, ты не ставь меня в неловкое положение, – поддержала нас Ольга Сергеевна. – Я вчера еле упросила директора поместить тебя в эту тихую палату.

IV

И зажили мы вчетвером. Наум Львович оказался человеком «широкого диапазона», юристом по профессии. Работал он по совместительству в трех учреждениях, знал множество всяких смешных случаев и мастерски их рассказывал. Жизнерадостность и общительность его были бесконечны. Удержать его в четырех стенах, как мы предполагали, не представлялось никакой возможности. Через сутки он был знаком со всеми в санатории и на 10 километров в окружности.

– Сколько здесь собралось интересных «человеков», тьма! – говорил он вечером, рывком сдергивая с ноги полосатый носок.

– Например кто же? – вяло спросил Овод.

– Да хотя бы академик Числов с супругой здесь отдыхают. Вы разве не знали? Или этот худой, сидит в столовой у выхода – художник Резницкий, Андрей Петрович. Последняя постановка «Кармен» в Большом шла в его декорациях. А женщины?! Одна красавица Конкорда я Максимовна чего стоит. Королева какого-то подземного мрачного царства. Ее папенька не то предгорсовета, не то начальник НКВД, не разберу. Опять же Танюша очень мила, акварельная дамочка.

– Что за Танюша? – поднял я голову.

– Такая уютная, московская… Ходит со свистопляем ветфельдшером Васей. Эх вы, молодежь! Будь я здесь без жены, показал бы всем Ляпкина-Тяпкина, как говорится!

– Может на сон грядущий сыграем партию в шахматы? – предложил мне Овод. Разглагольствования Томина начинали ему действовать на нервы. – Правая или левая?

Шло время и ничего драматического не случилось, наверно не нашлось сплетника или он не был Томиным допущен к слову. Наш палатный муравейник начал было успокаиваться, но вскоре новые события привели ого в движение. На этот раз героем дня оказался доктор Бояров. В последнее время доктор был в прекрасном настроении и уделял большое внимание своему туалету.

– Что с вами, Арий Евстигнеевич, такое происходит?! Вы словно жених? – не вытерпел как-то я.

– Жених и есть: заканчиваю свою работу, два с половиной года над ней просидел, – с удовлетворением проговорил Бояров. – Уповаю, быть мне помощником столоначальника, а может быть и приват-доцентом!

Объяснение казалось правдоподобным, но не вполне. Полную ясность в дело с новыми галстуками доктора инее лишь Наум Львович.

– Знаете, товарищи, где мы сейчас были? Ха! – влетев в комнату, закричал он. – В винном совхозе Темпельгоф, в пяти километрах отсюда. Совхоз выращивает французские лозы, десятилетним сотерном нас угощали. Дамы наши нализались, супружницу свою, Ольгу Сергеевну, еле привел! И знаете кого мы по дороге встретили?! Ученого мужа Ария Евстигнеевича под ручку с прекрасной королевой Конкордией! Что вы на это скажете? Парочка хоть куда: оба рослые, видные, красивые! Дай Бог, как говорится!

Вскоре и мы с веранды стали свидетелями, как Конкордия навещала доктора в его добровольном заточении, во флигеле.

V

Я был не в духе. Так уж устроен человек, что от хорошей жизни его обыкновенно начинает тошнить и тянет повеситься. Подходя к пляжу я издали заметил Наума Львовича в небесного цвета трусиках. Он размахивал руками и что-то оживленно говорил сидящим на песке голым фигурам. Эта картина заставила меня повернуть и продолжать свой путь по дороге к открытому морю.

Здесь на берегу царил первобытный хаос: остроконечные скалы, большие камни – все вперемежку. С моря дул свежий ветер, серые волны со злобой обрушивались на камни, далеко разнося пенные брызги. Я прилег в углублении и стал смотреть вдаль, где товарный пароход долго, подобно часовой стрелке, «двигался на месте».

Вдруг мне показалось сквозь шум прибоя, что я слышу чьи-то всхлипывания. Я вскочил и с риском сломать себе шею, стал перепрыгивать с камня на камень и заглядывать в щели. Вскоре мной был обнаружен источник звуков. На дне глубокого каменного мешка сидела, обняв колени руками, Таня и горько плакала.

– Алло, что с вами там происходит?! – крикнул я, с любопытством заглядывая вниз. Таня вздрогнула и подняла на меня свои большие, заплаканные глаза.

– Я забралась сюда, но не могу выбраться, – обиженным тоном выпавшего из гнезда галченка, сказала она.

– Хорошо, но вы же там погибнете от жажды и голода!

– Погибну! – печально согласилась она.

При помощи всяких акробатических приемов удалось с большим трудом Таню вытащить. Когда мы, после перенесенных опасностей, присели отдохнуть, Таня рассказала, что хотела спрятаться от ветра, поскользнулась на отполированных волнами камнях, съехала вниз и больно ушибла ногу.

– Я спасаю вас уже второй раз. Помните тогда на лодке… А где же сегодня ваш чичероне?

– Чичероне? Что такое?! – спрашивала Таня, воюя с разлетающимися волосами.

– Ну, ваш всегдашний спутник!

– А… Вася! Он вчера уехал домой, – и после паузы, тихо и серьезно: Андрей Иванович… кажется гак? Я бы не хотела, чтобы вы с первого дня знакомства Пыли ложного мнения. Вася хороший парень, но он не мужчина. Вы меня, надеюсь, понимаете?

– Гм… признаться, не совсем! Но Аллах с ним – с Васей. Во всяком случае он бегает на двух лапах – значит человек.

– Да, на двух лапах! – подтвердила Таня и вдруг вся задрожала: – Чайка схватила рыбу. Какой ужас – гад гада ест!

– Ни чайка, ни рыба – не гад, – удивленный ее волнением и даже не вполне веря ему, проговорил я. – Потом, что же здесь такого: чайка тоже хочет есть!

– Пойдем домой, мне нехорошо, – побелевшими губами сказала Таня.

– Ну и ну, – с огорчением думал я, плетясь сзади. – Впрочем чего я ожидал? В нервном санатории так и полагается: очевидно истеричка!

Как я ни уклонялся от дальнейших встреч, случай о поди л нас опять и опять. Таня рассказала мне свою страшную биографию. Происходила она из зажиточной семьи, отец ее был из «отжившего класса», революция смела все: и она оказалась семи лет одна на улице. Пристала к банде беспризорников и вместе с нею два года путешествовала по югу России, кормясь мелкими кражами и чем Бог пошлет.

В Ростове банда была выловлена, Таня попала в интернат для дефективных, бежала дважды и снова попадалась. В конце концов все же смирилась и осела. Кончила школу, была принята в комсомол. Комсомол,– главным образом в лице «хорошего парня» Сергея, ей помог и она пробилась в Институт библиографии и библиотечного дела в Москве, его окончила.

В промежутках было разное: и ребенок (вскоре умер) вероятно от того же «хорошего– парня» и «срывы», (в чем они заключались, Таня не сказала). В результате такого «срыва», она была выставлена из комсомола. Сергей вылетел тоже и скрылся: прибился к «асоциальным элементам», с грустью пояснила Таня.

Сейчас она вполне счастлива, служит уже три года в «самом большом в мире книгохранилище» – библиотеке имени Ленина. Состоит кандидатом партии и мечтает перейти в члены, но бывшие срывы и проклятое происхождение – темные пятна на ее светлом жизненном пути.

– Спасибо за доверие, – сказал я, выслушав исповедь, и необдуманно пошутил:

– К моему огорчению, меня тоже не принимают в партию.

– Почему? – спросила Таня, сочувственно заглядывая мне в лицо.

Я осторожно отвел свой взгляд.

– Из-за крайнего индивидуализма. Люблю гулять один и любоваться природой.

Таня долго молчала.

– Есть вещи, над которыми смеяться – преступление, – наконец, смотря в сторону, сухо проговорила она.

– Ограблена, истерзана, – думал я, подымаясь к себе в палату. – Находит же, что счастлива и почему-то предана, предана бесконечно…

VI

В палате я застал всех в сборе. Доктор Бояров мерил большими шагами комнату и что-то взволнованно говорил.

– Опять созван военный совет, – пояснил мне Овод.

Суть дела заключалась в следующем: доктор допрыгался, Конкордия требует, чтобы он на ней женился, в противном случае грозит донести и угробить. Бояров имел неосторожность рассказать о себе слишком много.

– Все летит в тартары: научная карьера, душевное спокойствие – все! – говорил доктор. – Всю жизнь старался держаться подальше от «семейного счастья», и вот проклятая ведьма…

– Как же, доктор, обстоит дело с психологией: вы же с первого взгляда умеете определять человека! – спросил я.

– Не нарушил ли Арий Евстигнеевич 20-ти минутной нормы, которую джентльмен может уделять женщине? – тявкнул со своей койки Овод.

– Братцы, довольно! – знакомой нам формулой взмолился Бояров. – Я вас серьезно спрашиваю: как мне спастись от катастрофы?!

Заговорил Наум Львович:

– Это называется шантаж, классическая форма вымогательства! Ничего, не унывайте, доктор, я берусь нее уладить. Конкордия живет в одной палате с моей женой и очень меня уважает. Я ей как юрист объясню псе последствия ее поведения, она поймет, что насилием в таком деликатном деле губит себя и вас.

– Эх жалко, что Наум Львовича не было на нашем первом совещании, – пожалел Овод.

На следующий день Томин признался в своем полном поражении. Объяснение с Конкордией произошло па так называемом семейном пляже, в присутствии жены. Наум Львович говорил долго, пламенно, мобилизовал все возможные доводы, пугал и убеждал.

– Мой муж был исключительно красноречив, – было мнение Ольги Сергеевны.

Конкордия во время этого словесного потока неподвижно лежала на спине, прикрыв от солнца свое лицо носовым платком и молчала. Когда он, наконец, кончил, она поднялась, лениво потянулась и стала стройной ножкой пробовать воду,

– Ну? – не вытерпел Наум Львович. – Я здесь, я жду решения?!

Конкордия повернула к нему голову. Прекрасные уста открылись:

– Терпеть не могу жидовочков, – оговорилась красавица, но тут же поправила: жидочков.

– Так и сказала: раздельно и внятно. И главное – по существу! – комически рассказывал Томин. – Я совсем не обиделся, мне только стало неловко за свои кривые, волосатые ноги. Королева же моих сновидений уже плыла вдали, сильными движениями рассекая волны.

– Что, Наумчик, получил? Будешь теперь впутываться в чужие дела? – не без злорадства сказала Ольга Сергеевна. – Я, кажется, единственная женщина, которую ты сумел уговорить!

VII

«Праздник жизни» окончился, надо было сматывать удочки. Первым двинулся в путь Арий Евстигнеевич.

– Как же у вас дела с любовью? – спросил я при прощании.

– Будь, что будь! Пусть она доносит, жалуется папеньке чекисту! – махнул рукой Бояров. – Я с ней не разговариваю! Вам же, Андрей Иванович, позвольте дать товарищеский совет: бросьте вы возиться с Зашей Татьяной. Одна обманчивая оболочка, ценный сосуд, наполненный Бог знает какой дрянью! Не обратите и не перевоспитаете, только влипнете на мой манер.

На следующий день городской лимузин увез Конкордию, затем уехал Овод и Таня. Меня провожала На причале чета Томиных.

– Бывайте здоровы, пишите! – кричал Наум Львович, бегая по берегу и заблаговременно махая платком. – Гора с горой не встретится, а человек с чело– иском, как говорится!

Катер вывернулся и взял курс на Геленджик. Прощай, «Солнцедар»!

VIII

МОСКВА… В конце мая мне пришлось быть в красной столице. Я позвонил по телефону в библиотеку Ленина и воскресным утром прогуливался у выхода в метро. Поминутно выливались на улицу людские потоки и быстро растекались в разные стороны.

Наконец, волна вынесла и малую серую песчинку – Таню, Бледную, похудевшую, в скромном, массового покроя, костюмчике. Сказывалась, очевидно, счастливая жизнь» – от летних красок, солнечного загара и следа не осталось. Таня жила где-то далеко в дачном поселке, в одной комнате с сестрой и другом сестры «хорошим парнем» Петром.

– Все же вспомнили, – говорила Таня, сбоку осторожно на меня посматривая. – Я чувствую себя иногда такой одинокой.

Поехали за город. На Химкинском речном вокзале наткнулись на Наума Львовича Томина.

– Я же вам говорил, что наш мир в пятачек! – весело суетился он, пожимая нам руки. – Куда ни кинься – всюду сопалатники! Сегодня вас встретил, а в декабре имел удовольствие беседовать с молодым профессором Бояровым и его красавицей женой Конкордией Максимовной.

– Да ну! Что-ж они?

– Законные и счастливые супруги! Конкордия Максимовна приезжала в Харьков с Ленинградской балетной студией, а Арий Евстигнеевич так… при ней.

– Воистину чужая душа потемки!

– Совершенно справедливо, – согласился Томин. – А меня можете поздравить: Ольга Сергеевна на– днях благополучно родила. Третье! Замного уже, как говорится! Придется искать еще одно совместительство.

Расставшись с Наумом Львовичем, мы долго катались на катере по сооруженному нa человеческих костях каналу Москва-Волга. Вечером я провожал Таню домой и она по пути рассказала, как великолепна была первомайская демонстрация, и что она видела самого товарища Сталина.

– Какое счастье! – вырвалось у меня.

– Да это большое счастье. Теперь у меня зарядка на целый год, – с воодушевлением говорила Таня. – Я так кричала ура, что на сутки охрипла.

Мы проходили в районе Кузнецкого моста. Здесь, я знал, чудом сохранилась домовая церковь-часовня. Когда мы проходили мимо этой часовни я, внезапно поддавшись какому-то смутному импульсу, покрепче взял Таню под руку и вместе с ней, ничего дурного не подозревавшей, резко повернул и вошел в дверь храма. Внутри царил полумрак, сверкали древние образа, тихо и благолепно пел хор. Таню первое мгновение поразил, казалось, нервный шок, она вросла в землю и с минуту не шевелилась. Потом очнулась и бегом кинулась вон, на улицу. Я настиг ее лишь на следующем квартале.

– Постойте, Татьяна «Николаевна! Я ошибся, думал, что там музей!

Таня остановилась в подворотне и как затравленный, злой зверек, горящим взором смотрела на меня.

– От вас я этого никогда не ожидала! – дрожа– идем от обиды голосом говорила она. – Такая жестокая и подлая шутка! Знайте теперь: мой отец был служителем религиозного культа!

– Тем более! – подал я неудачную реплику.

– Что «тем более»?! – возвысила голос Таня. – Это проклятие губит меня, висит над моей жизнью, мешает моральному возрождению!

До станции метро мы шли молча.

– Прощайте! – сухо бросила мне Таня у входа. Больше я Тани не видал.