Текст книги "Метелица"

Автор книги: Николай Ватанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Светлой памяти моей матери Марии

В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ

Метелица

I

Очень важно при всяких жизненных огорчениях уметь находить подходящее утешение. В данном случае таким утешением, очевидно, мог быть лишь дикий грэйпфрут. Но когда мой сосед, томно прошептав: – Господи, за что? – стремительно склонился долу, – грэйпфрут перестал действовать. Я быстро оделся и по раскачивающимся, железным трапам вывинтился на палубу. Наверху бесновались стихии: дико завывал ветер, со всех сторон хлестало водой. Наш корабль храбрых «генерал Мюр», по непонятным для меня причинам, еще держался на волнах и даже пытался двигаться вперед. Судорожно уцепившись за протянутый канат, я стал пробираться по скользкой, вздымающейся палубе. В это время меня из темноты окликнул простуженный бас:

– Зайдите сюда, господин. Сохранитесь немного.

В затишке примостился на спасательных кругах большой, бородатый мужчина. Когда я присел рядом и мы закурили, незнакомец печально проговорил:

– Плывем! Зачем и куда неизвестно!

– Гм… надеюсь, что в Америку!

– А для чего??

– На это трудней ответить. По-видимому, чтобы там, в Америке, начать новую, более счастливую, жизнь.

Незнакомец вздохнул и сильно задымил трубкой. После длительной паузы он заговорил снова: – Вспомнил я сейчас тоже о новой, счастливой жизни, недавнюю быль… Если угодно перескажу, все равно в каюте спать невозможно.

– Сделайте одолжение.

– Было это еще «там», в тридцатых годах – начал незнакомец свою быль. – Похоронил я тогда свою жену и вскоре выдал замуж единственную дочку Наташку. Зятёк попался с положением – помощник начальника станции Нахичевань-Донская. И мне вышла невдалеке от них позиция, при разъезде 2-Бис. Полотно пробегало здесь по высокому холму. От города нас отделяли непролазные овраги и буераки. По другую сторону холма протекала болотистая реченка, за ней лежал поселок, извините, Непечатный (названный так начальством взамен неприличного местного названьица). Место пустынное и с непривычки немного страшное. На самом же деле самое безопасное. Своя босота нас не трогала и стеной стояла против городской. Сослуживцы попались мирные, особенно сдружился я с ночным сторожем отцом Феофилом, из расклобученных монахов. Любили мы с ним пройтись вечерком по путям. Ветерок с Дона свежий дует, солнышко красное закатывается.

– Хорошо, говорю, у нас. От людей далеко, к Богу близко.

– Да, – отвечает отец Феофил, – очень хорошо. Мы здесь вроде заживо погребенные.

Завели мы огород, птицу разную, даже поросенка совместно приобрели. Ну, думаю, спасибо, здесь мне на покое и доживать. Но не та была, видно, воля Божья. Приходит однажды отец Феофил, или в миру Федор Павлович, рассказывает, что только-что слыхал по радио, что Сталин объявил о наступлении счастливой жизни. Помните: «жить стало лучше, жить стало веселей». Напрасно, говорю?, Федор Павлович, себя расстраиваете, нас на полустанке счастливая жизнь может и не коснется. Нет, отвечает, не судите, милчеловек, столь легкомысленно: если из Кремля воспоследовало такое вещание, то всем к беде. Не поверил я тогда, но вскоре убедился, что он был совершенно прав. Приезжает дня через три на дрезине зятек Теодор, или попросту, Тодька. В фуражке с красным околышком – значит по должности. Вначале то да се, как поживаете, мол, папаша и тому подобное. Потом началась критика. На таком-то километре надо столбики подбелить, там-то канавку почистить.

– Воронежский скорый мимо пробегает, а у вас, папаша, в окнах по фронту канареечная птица и герань стоит, что царское мещанство. Читали, небось, газеты, что теперь красивая, зажиточная жизнь на первом плане, значит всякое обилие.

– Какое же, говорю, я тебе еще обилие выставлю?! Разве поросенка за ножку в окне привяжу?!

Поморщился. – Опять, папаша, отвечает, совсем не то. Экий вы, извините, политически неграмотный. Поймите, у вас полустанок, значит красный транспорт, а не сельская выставка. Герань и клетку немедленно уберите, в следующий раз я что-нибудь созвучное вам на витрину привезу. Потом при клубе кружок по изучению европейских танцев организовался.

– Ну и пляшите, говорю, вы люди молодые.

– Да нет же, отвечает, мы и вас, папаша, втянуть намерены. Хотим из вас выковать всесторонне-развитую социалистическую личность.

– Ты что, одурел что-ли?! – рассердился я. – Я за тебя, паршивца, дочку свою выдал, а ты ковать меня собрался! Иди с развитой социалистической личностью знаешь куда …

– Ну ладно, ладно, говорит, – зазвонил и укатил на своей дрезине.

Дешево, думаю, отделался. Попутный ветер! Но не тут-то было. Вскоре опять заявился, теперь с Наташкой. С первых слов на меня напустился:

– Папаша, говорит, открылась политмассовая кампания в полном объеме. Сам товарищ Зорев приезжал. Ростов, Батайск, Новочеркасск уже танцуют. 100 процентов охват! Допрофсож нам инструктора выделил. Теперь я вас освобождать больше не могу – скажут, покрываю как родственника. Беспрекословно добровольно записывайтесь!

– Папочка, – просит Наташка, – не подводите Тодю. Вы еще не старик, ну что вам стоит! Ваш Федор Павлович и тот записался.

Насели, как клопы из старого дивана, не отпускают! Тут я смалодушничал, чего для своего дитяти не сделаешь! Схожу, думаю, раза два, а там кампания, есть надея, и сжухнет. Кроме того, если такой человек как отец Феофил записался, значит так и надо. И записался себе на погибель!

В субботу побрились мы не в зачет, почистились насколько возможно и поехали с вечерним дачным на урок. Настроение хоть вешайся, Федор Павлович же сбоку печально так скулит:

– Люди в храм на вечерню направились, а мы черта тешить спешим, – и прочее подобное. Не выдержал я наконец, говорю:

– Первым записались!

До станции доехали мы молча, вылезли и по грязи потащились в клуб, на собачью свадьбу.

Там, в зале, уже полный подвижной состав пригнан, все свои: машинист Петров, смазчик Иванов и Сырочкин, кондуктор Авдеев и прочие линейные. В ряд с дамами выстроились. На них со стены папаша-усач вызверился и на полотнище его последняя заповедь воспроизведена: «Жить, мол, стало слаще, жить стало веселей!» Отметились по списку и тоже стали. Нарядили мне парой нарпитовскую кухарку, прозванную Ли– липу той по причине ее толщины и малого роста. Инструктор говорит:

– Я сейчас дам музыку и показательно пройдусь перед вами. Оркестр, прошу фокстрот, в медленном темпе!

Подхватил нашу Наташку и перед нами майским жуком просучил.

– Поняли, спрашивает? Дальше мы первой парой пойдем, а вы вслед продвигайтесь, нас копируйте. Да не стойте так без всякого понятия, словно мешки с отрубями. Улыбайтесь, с вашими дамами говорите бальный разговор. Алло, оркестр, приготовиться!

Я говорю:

– Что-то у меня голова разболелась, здесь вроде угарно.

– Это наверно от меня отражает, – отвечает Лилипута, – весь день картофельные котлеты пекла. Наш завхоз целый пуд рыбьего жира где-то стрельнул!

Подбегает тут к нам инструктор.

– Почему, кричит, вы с вашей дамой в такой дистанции?! Возьмитесь левыми руками, а правой обоймите ее за талию.

Я рассердился:

– Неужели, говорю, товарищ инструктор, не видите нашего несходства в ранжире?! Еще за ухи я ее, изловчившись, поймаю, а чтобы как иначе схватить невозможно!

В перерыве вышли мы на улицу воздуху заглотнутъ. Бредем, словно побитые. Дела, думаю, хуже, чем можно было предположить.

Отец Феофил тот совсем нос повесил, из Апокалипсиса замогильные тексты приводит: – Затрубят роги и воцарится, говорит, разноглавый, вонючий зверь и предаст души на посрамление. Подождите, еще не то будет! Побросают нас нагишем в бассейны с проточной водой, прикажут: учись-ка плавать!

Я рассердился, говорю:

– Падать духом все же не следует. Надо думать, как нам выкрутиться! Конечно, это не по вашей специальности, не поклоны бить!

Кондуктор Авдеев вслух рассуждает:

– Может руку или ногу себе повредить, новобранцы прибегают. Или в следующий раз каким крепким навозом вымазаться?!

– Не подойдет, отвечаю, 58-ю статью безусловно схватишь!

Идем дальше, тоскуем и вдруг видим в окне светится: «вина стаканами».

– Эху друзья, говорю, зайдем, стукнем с горя по 100 граммов, может что и прояснится!

– Я хоть и не пьющий, возражает отец Феофил, – но в нашем положении другого выхода не вижу.

После зарядки мне показалось, что в клубе вовсе не так все паскудно, занижено выглядит. Снова вернулось нормальное дыхание, гибкость в членах появилась. Инструктор мои старания заметил:

– Смотрите, смотрите, говорит, этот бородатый дядя стал что-то соображать, начал двигаться!

В перерыве мы снова во двор поспешили, не сговариваясь курс на чудесный светофор взяли. Авдеев команду подает: набрать паров; сейчас, товарищи, подъемы брать!

Бежим обратно, а ноги кадрили выделывают, к танцам рвутся. У дверей столкнулся я с Тодькой, тот испуганно на меня посмотрел. Тут впервые у меня мысль мелькнула, что политику лишь политикой вышибать можно.

В теплом зальце меня развезло. Стали люди собираться, на меня зубоскалить.

– Граждане, говорю, чего смеетесь, тут не смеяться, а тут… радоваться нужно! Я думал, что жизнь моя закончена, глянь, она только в разворот пошла! Спасибо товарищу Сталину, ура!

Произношу, одним же глазом кошу на партийный состав. Вижу партком в растерянности, не знает на какую ногу стать. Тут я уже смелей, требую: музыка жарь «наш паровоз». Потом рассказывали, что очень оживился. Один пошел трепака отплясывать. Мне кричат: – Василий Тимофеевич, вы из пары незаметно для себя выпряглись!

Другие тревожатся:

– Заткните чем-нибудь оркестр, разве не видите, что человек под музыку остановиться не может!

Все как в тумане поплыло. Домой, спасибо, отец Феофил доставил.

– Здорово вы, папаша, вчера пьяный были, – на следующий день говорит мне Тодька.

– Кто пьяный?! Да ты что?! Наверно никогда пьяного не видал! – удивился я. – Просто весел был по случаю счастливой жизни.

Покачал Тодька головой и нерешительно предложил:

– Может быть вы в следующую субботу дома отдохнете, посколько вас танцы так расстраивают?

– Не пойдет, отвечаю. Прогульщиком никогда не был. Записался, значит всю балетную курсу выдержу.

Походил, походил по двору Тодька, махнул рукой и уехал.

– Подожди, думаю, я тебя, стервеца, поучу!

II

К субботе мы загодя подготовились: подговорили двух знакомых баянистов и некоторых танцоров из Непечатного, собственного горючего запасли и к сроку двинули.

С нашим приходом стало в танцклассе шумно. Первоначально все выстроились в ряд парами: инструктор с Наташкой, Тодька с парткомшей, вслед пары помоложе и поприличней, а затем уже мы, хвостовым опахалом.

– Эй вы там позади, потише, – кричит инструктор. – Такту соблюдайте!

– Делай свое дело, отвечаем. – Мы свое, ты свое.

Два круга прошли фокстротой.

– Перерыв, кричит инструктор. – Что то с вами неладное сегодня происходит. Отдохните.

После отдыха мы перешли в прямое наступление, шумим:

– Не хотим больше дымных стряпух, подавай нам первейших балерин из Ростов-Узел!

Поменяли вам баб. Мне выделили официантку Маньку, из недавно перековавшихся.

– Не унывай, папашка! – говорит. – Со мной не пропадешь!

– Вижу, детка, отвечаю, и радуюсь!

Дальше все веселей пошло у нас, из задних рядов в передние переключились. Ввиду успешных наших действий и прочий народ к нам постепенно пристал.

– Давай, папашка, учешем качучу! – внесла предложение Манька. – Ну их, с салонными, к свиньям собачьим!

– Подожди, говорю, не вдруг завинчивай! Здесь все же тебе не вечерний пансион, а профкурсы.

Но удержать народ было уже невозможно. Начался всеобщий шум и разворот. Ко мне отец Феофил приблизился, испуганно шепчет:

– Началось стрекотание! Как бы, Василий Тимофеевич, чего не получилось?!

– Все в порядке, отвечаю. Ваши обязанности, отец Феофил, остаются ангельские: потом нас живыми домой доставить.

Откуда то выскочил Тодька, бледен лицом, возмущается:

– Это, товарищи, уже Бог знает что такое! У меня из сигнального фонаря наполовину керосин отлили, в коридоре поставил.

– Еще раз проверь, – хором ему отвечаем. – Не может того быть, наверно у тебя по дороге утечка случилась. Мы, члены профсоюза, себе не позволим!

– Нет, возражает, в ваши ряды шпана просочилась. Некоторых личностей из Непечатного я определенно различаю.

– Насчет шпаны полегче на поворотах! Тут не уголовный розыск, а бальный вечер.

Так Тодька ни с чем в толпе и скрылся. Вскоре я говорю:

– Товарищ Авдеев, перенимай команду, я уже голос сорвал.

Тот вдруг как возопит:

– Гран-рон без различия пола и возраста!

Взялись мы за руки, два круга, один в другом образовали.

Выбежал инструктор.

– Безобразие, говорит, я решительно запрещаю. Оркестр немедленно прекратить!

Не тут то было! Наши баянисты из Непечатного вперед вышли, да как хватят, с переливами!

– Предъявите ваши билетики,. – командует дальше Авдеев. – Которые зайцами, по закону штрафуются!

– Вот заяц, вот шлюха бывших императорских подмостков! – кричим. Схватили инструктора, впихнули в середину и пошли крутить, один круг в одну сторону, другой в противную. Только хлопья летят и возгласы раздаются! Словом – метелица!!!

Через некоторое время Тодька, надев красную фуражку, инструктора из двойного круга вырвал, от смерти спас.

Три дня Тодька у вас не появлялся. Я уже тревожиться начал. В четверг, однако, наконец заявился с Наташкой, мрачнее тучи.

– Что вы, папаша, говорит, задумали? Банду сколотили, политкампанию решили сорвать? Не советовал бы!!

– Прежде всего не угрожай! – отвечаю. – Мы сами с усами, газеты читаем и генеральной точно придерживаемся. Кампания сейчас веселия и всякого обилия в полном разгаре, и никаких еще сигналов обратного действия пока не воспоследовало. «Головокружения от успехов» еще не замечено.

– Мы вас, за ваше поведение решили из кружка исключить, – продолжает свое Тодька. – Можете дома теперь сидеть, носки штопать.

– И не подумаю, говорю, а выключить попробуйте! Я всю вашу братию к черту через прессу взорву! Зажимщики, срыватели центральных директив, мол, выискались! Не поздоровится!!!

Походил, походил Тодька по двору и говорит:

– Давайте, папаша, по хорошему. Не думал я, что вы такой политик!

И Наташка просит:

– Папочка, не позорьте нас! Тодя по ночам спать перестал: опасается, что спьяна что-нибудь на путях перепутают, стрелки там или что. Выключайтесь, ну что вам стоит!

– Это другое дело, говорю. По хорошему я обсудить всегда готов. Разрыв состава или, не дай Господь, – крушение, при оживленном балете всегда возможны.

– Так по рукам, папаша, – обрадовался Тодька. – Добровольно сегодня выписывайтесь!

– Постой, не спеши, говорю. Мы к субботе новые номера уже подготовили!

– Я вам чижа во вторую клетку куплю, хотите?

– Чижом отделаться хочешь? Не пройдет! У меня другие условия выработаны. Прежде всего отдай гнездо цесарок. – А надо сказать, что эти цесарки были главной имущественной собственностью в приданом.

Побледнел Тодька, говорит:

– Берите!

– Во-вторых, продолжаю я, убери статуй, что мне на окно поставил.

– Хорошо. Ставьте опять вашу канареечную птицу!

– И, наконец, выдай мне, Федору Павловичу и кондуктору Авдееву справку за печатью об успешном окончании курсов закладных танцев… Вот, теперь везу эту справку в Америку, может пригодиться, – шуткой закончил мой новый знакомый свое повествование.

Поставщик двора

I

В кабинете управляющего конторой «Паросила» Машкина сидел директор местной табачной фабрики Термаосов и вкрадчивым голосом просил:

– На тебя, Ваня, одна надежда. Наш заграничный станок по безмундштучным вчера отказал. Выручай голубчик!

– Мы ведь только по паромашинам, Федя!

– Знаю, но позволь… – вдруг всем корпусом нырнул под стол к своему портфелю Термассов. – Я здесь привез тебе на пробу несколько коробок экспортных: «Машук», «Бештау», «Гурзуф», словом весь наш кавказский ассортиментик!

– Алла-Верды, за это спасибо! – обрадовался Машкин и поспешно спрятал папиросы в ящик. – Гурзуф то, кажется, в Крыму, впрочем неважно, ну и?…

– Сделай одолжение, командируй к нам на пару дней мастера Кузьму Овечкина, того самого, что вы в прошлом году переманили. Он один разбирается в нашем дерьме. Очень тебя прошу!

Через час Термассов увез Овечкина на табачную фабрику, а утром на следующий день последний докладывал Машкину, что задание им успешно выполнено.

– Станок уже работает?! Молодец! – похвалил Машкин, и тут же приказал главному бухгалтеру выписать табачной фабрике счетик:

– Так рубликов на тридцать-сорок скалькулируйте, Николай Николаевичу и из них Овечкину не менее десятки. Кстати, не угодно ли вам папироску. Экспортная!

В полдень Машкина вызвал по телефону Термассов и невесело сообщил:

– Проклятый станок опять сломался!

– Гм…, ну и?…

– Пришли снова своего мастера. Что он на самом деле?!

Вызванный в кабинет для объяснений Овечкин ехать на фабрику отказался.

– Зряшное это дело, Иван Григорьевич, – почтительно, но твердо говорил мастер. – В станке действует двойной шатун, или по нашему цапка-храпок с каталучкой, она нагрузки не выдерживает. Сталь специальная нужна, марки МБ-20, из засекреченных.

– Что ж ты раньше молчал?!

– Достать ее, Иван Григорьевич, очень затруднительно. Может быть на паровозостроительном, в порядке техпомощи, попросите?

Машкин морщась, – он не любил за острый язык директора завода Пятакова, – стал накручивать номер.

Пятаков, выслушав просьбу, поинтересовался:

– Много тебе этой стали нужно?

– Какое, с килограмм может.

– С килограмм? Очень хорошо. А теперь и у меня к тебе просьба.

– Пожалуйста.

– Посмотри, милый, поскорей в левый угол.

– Это еще зачем?!

– Ну посмотри, тебя просят!

Машкин покосился в темный угол и недовольно сказал:

– Посмотрел. Ну и?!

– Ну и дурак! – уверенна сказал Пятаков.

У Машкина вспыхнула лысина.

– Это мы обсудим в Обкоме, кто из нас дурак, – отгрызнулся он. – Там тебе посмотрят в угол!

– Чего, чудак, обижаешься! – удивился Пятаков. – Пойми, ослиная голова, что сталь МБ нами получается по разнарядке самого наркома, и я за каждый грамм персонально несу ответственность.

– Ладно, в Обкоме тебе посмотрят мордой в угол, – уже невнятно повторил Машкин, вешая трубку.

Непосредственно после этого разговора Машкин соединился с табачной фабрикой и сообщил Термассову, что от ремонта станка контора отказывается.

– Извини пожалуйста, Федя. Дело оказалось сложней, чем мы думали. Нужна специальная сталь, а у нас ее нету.

– Ты это серьезно?!

– Вполне. Очень сожалеем, но взяться за это дело мы не можем.

– Как взяться?! Овечкин станок уже располосовал как хотел, а ты говоришь «взяться не можем»!!

– Не ожидал что ты так, в такой плоскости, – обиделся Машкин. Термассов несколько снизил тон:

– Ваня, пойми, в какое ты меня поставил положение! – примирительно сказал он. – Фабрика имеет срочное задание Центра представить экспонаты безмундштучных папирос на сельскохозяйственную выставку. Сам Микоян в этом заинтересован. И вдруг из-за проклятого станка все срывается!

– Не можем, или достань стали!

– Да где же я ее достану! У нас табачная фабрика. Нет, вы взялись, должны и кончить. Если к пятнице станок не будет пущен, то пеняй на себя.

В субботу Машкина вызвали в Обком. Вернулся он оттуда задумчив и как бы не в себе.

– Старика нашего видно здорово прочесали! —г– выходя из кабинета, поделился впечатлениями с нами Николай Николаевич. Замечание главбуха по отношению к нашему совершенно лысому начальнику имело особенно зловещий характер!

II

На следующий день вернулся из командировки главный инженер конторы товарищ Дрянников. Машкин повеселел и немедленно пригласил его к себе.

– Наконец то пожаловали, – приветствовал он инженера. – Мы здесь без вас делов наделали. Влипли, можно сказать, по самый пупок!

– Овечкин мне уже доложил, – сказал Дрянников, усаживаясь в кресло. – Не надо было, Иван Григорьевич, с этим станком связываться.

– Посмотрите, Петр Харлампиевич, поскорей в левый угол, – сердито сказал Машкин. – Я от вас помощи ожидал, а вы говорите пошлости! Посоветуйте лучше, каким порядком можно правомерно достать килограмм МБ-20?

– Сложнейшая процедура: надо затребовать через наркомат, последний, если захочет, снесется с Комитетом Обороны…, словом канитель на пол года!

– Через пол года сталь все же получим?

– Нет, откажут!

Наступила пауза, слышно было только как про себя что-то шептал наш незадачливый начальник.

– Что же делать?! – поднял он снова голову. – Обком дал две недели срока, после же…

Машкин сделал рукой неопределенный жест, скорей всего обозначающий полет в тартары.

Дрянников сочувственно вздохнул.

– Есть и другой путь, так сказать внеплановый, – осторожно начал он. – Вы наверно уже слыхали об инженере Суходол-Бычкове?

– Нет, слышу впервые!

– Так вот, сей Суходол все может достать. За особую плату, конечно.

– Откуда же он берет, – удивился Машкин. – Я надеюсь, законно?!

– Каким образом при социализме действует подобная личность – судить не берусь, – уклонился от прямого ответа Дрянников. – Но факт остается фактом: существует и не дурно!

– К черту, с этим Суходолом под суд пойдешь!

– Советовать вам, Иван Григорьевич, не могу, сами решайте. Скажу только, что в затруднительных случаях все используют.

– Где же можно найти вашего Суходола?!

– Он не мой, избави Бог! – отрекся Дрянников. – Сей делец все курсирует по Союзу. Но нам везет: я узнал, что он сейчас случайно в нашем городе задержался. Что то Обкому поставляет.

– Обкому?! Гм… поговорить с ним все же, пожалуй следует. Как вы думаете?

Свидание вскоре состоялось. Мы все были уверены, что увидим персону хрупкую, пугливо озирающуюся по сторонам, возможно даже – в веснушках и рыжую, и были не мало удивлены, когда к крыльцу конторы подкатил интуристский лимузин и из него вылез крупный, представительный господин, по виду не инженер, а инженерище.

– Моя фамилия Суходол-Бычков, – нисколько не таясь, отрекомендовался он швейцару. – Доложите управляющему.

Но докладывать было нечего: в кабинете уже с утра поджидал его Машкин со своей лейбгвардией – главинжем, главбухом, главпланом, завмастерской, парткомом и прочими завами и главами.

Столь блестящее общество не смутило Суходола, он внимательно рассмотрел чертеж и, задав несколько весьма дельных вопросов, резюмировал так:

– Что-ж если угодно, могу обеспечить.

– А сколько примерно это будет стоить? – поинтересовался Машкин.

Суходол быстро набросал на листке колонку цифр, подбил итог и сказал небрежно:

– От полторы до двух тысяч, из них пятьсот рублей задатка немедленно.

Машкина слегка качнуло в кресле, но он быстро привел себя в порядок, тихо проговорил:

– Хорошо, я подумаю и вас извещу.

Суходол немедленно поднялся.

– Сегодня я уезжаю в Теберду на дачу товарища Ворошилова, – сообщил он. – На той неделе буду обратно, найти меня можно в гостинице Интуриста. Пока.

Когда дверь за ним захлопнулась, мы долго молчали.

– Ну и…?! – наконец произнес Машкин, вопросительно обводя нас взглядом.

– Это он повезет на Ворошиловскую дачу американский холодильник, – сказал Дрянников. – Выпускать его нам все же не следует.

– С ума можно сойти, – содрогнулся Николай Николаевич. – Две тысячи рублей! Как я их проведу!

Главплан Аким Акимович выдвинулся вперед, с жонглерской ловкостью выхватил метровую ведомость и, разложив ее на столе, загалопировал пальцем по бесчисленным графам: § 221-й – «Стихийные бедствия», как-то: пожар, наводнение, грабежи и т.п. Подходит, но не совсем адекватно. Кроме того нужен акт, утвержденный правительством. А вот уже лучше: § 5135-й, – «Благоустройство и озеленение заводской площадки».

– Подождите вы с вашей зеленью, – отмахнулся от плановика главбух. – Почему Ивану Григорьевичу не позвонить на табачную фабрику: их станок, они и должны платить.

Предложение главбуха все нашли вполне логичным, за исключением, увы, директора табачной фабрики Термассова, тот платить отказался.

– На днях мы уже оплатили полностью ваш счет за ремонт станка в 38 рублей 50 коп. и больше ни копейки не заплатим, – решительно заявил нахал.

– Пусть меня сажают, казнят, лишают партбилета, а станка я ему, мерзавцу, чинить не буду… – страшным образом багровея, возопил Машкин.

Не возражая более ни слова, мы на цыпочках покинули помещение, понимая, что дальнейшая дискуссия о станке может кончиться для нашего начальника фатально.

III

Затем наступило на несколько дней затишье. Дрянников снова уехал в командировку» мы же спрашивать Машкина о станке не решались. Кроме того пронесся слух, что дело каким-то образом уладилось. И вот однажды вечером…

Нужно сказать, что по хорошему советскому тону старшим служащим полагается приходить по вечерам на службу и, доказывая свою преданность, просиживать там часами. В тот вечер мы задержались с Николаем Николаевичем необычно долго. Наконец Николай Николаевич особенно громко, так сказать заключительно, щелкнул на счетах и сказал:

– На сегодня довольно!

– Да, пора домой, – согласился я. – Уже первый час.

Но уходить домой Николай Николаевич еще не собирался, а предложил мне сыграть партию в шашки, или, как он выразился: «предаться мирному разврату».

Мне не особенно хотелось распутничать в столь поздний час, поэтому я ответил уклончиво:

– Может быть, Николай Николаевич, все же лучше пойдем домой?

– Домой! У меня, извините, не дом, а жилой сектор! – горько улыбнулся главбух и с неожиданной, полночной откровенностью рассказал, что он долгое время был вдовцом, полгода же как снова женился на особе взбалмошной и странной.

– Она значительно меня моложе.

– Это обстоятельство само по себе и не так скверно, – промямлил я.

– Нет, скверно, – сказал Николай Николаевич. – Вскоре после женитьбы она стала меня называть папой, через месяц же, закрепив за собою жилплощадь, удрала с музыкантом.

– Они это любят, с музыкантами, – согласился я. – Однако не пойму, почему это вас огорчает? Удрала и слава Богу!

– Да это ведь только фигурально говорится, что удрала. Теперь удирать некуда, не царский режим! Напротив, на правах самостоятельного съемщика, она поделила мою комнату на две части и вселила на свою половину этого… жениха.

– Вот, говорит, папенька, ваш сектор, а за одеялами будет наш. Уютненько, правда? Я конечно, говорит, могла бы, пользуясь связями Володи, и вовсе вытурить вас с жилплощади, но по доброте душевной я решила вас наделить шестью квадратными метрами и одним окном. Пользуйтесь, посколько вы главбух и имели глупость в меня влюбиться.

– Не особенно посол о живете, Николай Николаевич, – посочувствовал я. – Теперь я понимаю, почему вас со службы не выгонишь… Однако, прошу, ваш ход!

В это время в соседней комнате не своим голосом, непрерывно, затрещал телефон.

– Иногородний вызов, – сказал Николай Николаевич и неохотно поднялся.

– Ну да – Паросила, – через минуту услыхал я разговор. – Но наш управляющий вовсе не Мамашкин, а Машкин.

– Ах, не все ли равно, – рассердилась телефонистка. – Не отходите от телефона и пошлите скорей за вашим Машкиным, его вызывают из Кремля по прямому проводу.

При последних словах меня подняло со стула и я помчался на второй этаж, где в Жакте Машкин занимал шикарную квартиру из двух комнат и собственного ватерклозета. Я стал ломиться в дверь, Машкин был в постели, но к счастью еще не заснул и немедленно, в одном белье, выбежал на лестницу.

– Что случилось, пожар? – спрашивал он,

– Нет, хуже! Но не волнуйтесь, не волнуйтесь, Иван Григорьевич, все обойдется, – старался я его успокоить. – Вас вызывает Кремль, по прямому!

Машкин еще настолько владел собою, что заскочил к себе, предупредил жену и накинул пиджачек. Только тогда мы побежали вниз.

– Дайте же полный свет, – крикнул Машкин, вбегая в контору. – Где? По которому?

У телефона была теперь московская девица, судя по тембру голоса – полная и миловидная блондинка,

– Кто говорит? Машкин? – спросила она,

– Так точно, – почему-то по военному отвечал наш старик. – Я Ма… машкин.

Услыша «Мамашкин», Николай Николаевич в досаде махнул рукой.

– С вами сейчас будет говорить председатель выставочного комитета товарищ Ульянов, – продолжала блондинка, – не отходите.

– Сам Ильич!! – содрогнулся Машкин и как-то странно закатил глаза.

– Покойник?? Не думаю! – резонно усомнился Николай Николаевич.

– Значит ихняя супруга, – быстро сообразил Машкин.

Николай Николаевич поднял было руку, чтобы перекрестить смущенного, но тотчас ее снова опустил, испугавшись, должно быть, что того может покарежить (как никак старый член партии!) и только строго сказал:

– Возьмите себя в руки, так дальше нельзя!

Мне Николай Николаевич шепнул, чтобы я сбегал в прихожую к походной аптечке за валерьяновыми каплями.

– И сами примите, на вас лица нет.

Не знаю, что бы могло случиться в ту страшную ночь, не будь с нами этого мужественного человека!

Когда я вернулся, разговор с предвыставкомом был в полном разгаре,

– Разрешите доложить, что шатун, или по нашему храпушка, виноват – храпик… – лепетал Машкин.

– Вы, дорогой товарищ, шутить, я вижу, вздумали?! – неслось из Кремля. – Срываете задание партии и правительства!! Анастас Иванович вас так храпанет… Вот кстати и он. – Поговорите, Анастас Иванович, сами с этим идиотом, – кому-то в сторону сказал Ульянов. – Эй, как вас там, товарищ Кашкин! Не отходите!

Тут телефон стал издавать какие-то странные, барабанные звуки.

– Гремит!! – в ужасе прошептал Машкин.

– Подуйте скорей в трубку, – посоветовал главбух.

– Снова слышу… речь… – сообщил нам Машкин, светлея: – Материт!

– Прекрасно! Не возражайте, молча кланяйтесь, – наставлял Николай Николаевич.

Потом связь с потусторонним миром внезапно оборвалась и будничный голос телефонистки произнес:

– Разговор по прямому закончен, выключаю.

Товарищ Машкин в изнеможении рухнул на стул и стал пресс-папье промокать свою вспотевшую голову. Вскоре он вскочил и заметался по комнате.

– Сейчас же к этому Суходолу. Всех будить, машину! – командовал он в состоянии крайнего возбуждения.

– Лучше бы утром. Возможно, что Суходол еще не вернулся в город, – пытался ему возражать Николай Николаевич.

– Все равно, едем! Немедленно!

Николай Николаевич решил, что дальше противоречить старику бесполезно.

– Сбегайте на квартиру к шоферу, пусть подает, – сказал он мне. – А вы, Иван Григорьевич, тем временем, оденьтесь,

– К черту!

– Нет уж, позвольте, – твердо сказал главбух. – Без брюк никак невозможно, на улице холодно,

IV

Было около двух часов полуночи, когда мы подъехали к гостинице Интуриста. Портье, восточного типа малый, вначале не хотел нас пускать.

– Они здесь, вчера приехали, но сейчас уже спят, – сказал он и усмехнулся: – У них дамочка.

– Правительственное задание, по прямому… – начал было Машкин, но встретив строгий взгляд главбуха, осекся.

– Вот что, милый, – взял слово Николай Николаевич. – Получите 10 рублей, так сказать наградных, и укажите нам его номер.