Текст книги "Георгий Седов"

Автор книги: Николай Пинегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава XVII
ПРЯМОЕ ВОСХОЖДЕНИЕ

Георгий Яковлевич вернулся домой к самым рождественским праздникам. Город показался особенно шумным и людным. На улицах празднично одетые толпы, словно весь Петербург вырядился, чтобы поздравить с приездом, с успехом. По центральным улицам куда-то мчится беззаботная молодежь – вероятно, танцевать на вечеринки, маскарады, на катки, на гулянья, на снежные горы. У залитых светом театральных подъездов вереницы извозчиков и особый, волнующий шум…

Какой контраст с безлюдьем на немой, заснеженной Лене, – там был всего неделю назад! Весь тот год, целиком отданный экспедиции, казался теперь длинным, томительным постом. И вот настал праздник. Не надо думать о следующем изнурительном переходе. Конец трудам!

Он обошел все театральные кассы. Увы! Билеты на праздничные спектакли давно разобраны. Не догадался послать телеграмму Балакшину… Может быть, Юлия Николаевна достанет билетик?

Как это сразу не вспомнил о ней, о старой приятельнице? Балерина Мариинского театра, конечно, что-нибудь да раздобудет!

Георгий Яковлевич был знаком с балериной давно, еще с тех дней, когда до крайности увлекался театром. Боготворил тогда Петипа, Преображенскую, Егорову. Тогда же привлекло его искусство одной балерины. По странному совпадению была она однофамилицей – тоже Седова.

Георгий Яковлевич однажды послал за кулисы визитную карточку и цветы. Он хорошо помнил первый разговор в уборной балерины.

Вороха тюля, смятый костюм на табурете, большое зеркало, цветы, запах пудры, грима. Из-за ширмы выходит молодая высокая женщина в обычной блузке и длинной юбке.

– Благодарю за цикламены. Вы угадали мой вкус! Ваша фамилия Седов? Мы не родственники? Откуда вы родом? Вижу, нездешний. Очень цветущий вид!

– Я родом с Азовского моря.

– А я питерская коренная…

Они болтали, словно были знакомы лет десять. И была она не принцесса, не волшебная фея, а простая русская женщина. Без грима дурна лицом. Скрашивают живые глаза под высокими подвижными бровями. Но, видно, очень хорошая.

И балерине понравился посетитель. Слыханное ли дело? В артистической уборной говорит о прибойной волне где-то на северном море. Предлагает научить прыжкам с багром, чтобы переправляться через полыньи.

Спохватились, когда пожарник приоткрыл дверь в уборную посмотреть, почему там свет. Георгий Яковлевич заторопился: его шинель была на вешалке. Седова расхохоталась.

– Пальто, наверное, здесь, за кулисами. Одевайтесь и проводите меня.

Всю дорогу и около подъезда болтали.

– Простите, не приглашаю. Муж. Нет, не ревнивый. Просто помешан на светских приличиях. Знаете что? Заходите ко мне в эту же пятницу. Обязательно! Придете?…

Георгий Яковлевич явился в назначенный час. Было несколько других знакомых хозяйки, интересные люди. Вечер прошел очень весело. Заставляли рассказывать о северном море, о белых медведях. За ужином немного пили. После этого вечера Седов стал частенько навещать балерину. Она шутя рекомендовала моряка всем знакомым: «Мой двоюродный брат, поручик Седов». Говорила «ты» сначала в шутку, только при посторонних. А со временем сдружились, и в самом деле стала считать Георгия за своего, за родного.

В этот раз балерины дома не оказалось. Георгий Яковлевич направился в Мариинский театр, в надежде застать ее на репетиции. Юлия Николаевна выбежала в коротенькой рабочей юбочке, в заплатанных балетных туфельках. Очень обрадовалась. Даже чмокнула в висок.

– Где ты пропадал, несчастный! Целый год ни слуху, ни духу. И не совестно? Уж не женился ли?

Седов засмеялся.

– Нет, нет. Не женился, успокойся. Вот собираюсь тебя просить, чтоб нашла мне невесту… Только не сейчас, потом когда-нибудь. Сейчас я не за этим. Помоги, пожалуйста! Целый год пробыл я в пустыне, изголодался без музыки. Поверь, даже гармошки не слыхал! Теперь хочу оперы. Хочу видеть тебя в «Жизели». Достань, ради бога, билеты! Буду аплодировать, как бешеный, три пары перчаток возьму с собой на случай, если лопнут от моего энтузиазма.

Георгий Яковлевич коротенько рассказал Седовой о своих приключениях. Она заслушалась, потом спохватилась: «Ой, мне пора!» – и убежала, пообещав достать билеты, какие сумеет. Взяла слово, что Георгий вечером придет к ней и расскажет все как следует.

На праздниках веселился, как никогда еще в жизни. Знакомые наперебой звали в гости веселого моряка, который умел так хорошо оживлять общество и красочно рассказывать про свои приключения в далеких северных краях.

В эти дни Георгий Яковлевич с охотой принимал все приглашения, появлялись новые и новые знакомые. Однажды он встретил на улице старого знакомца – Мордина из Владивостока. Мор-дин сказал, что Седов должен прийти к нему обедать завтра же, если не придет – будет обида.

Жена Мордина встретила его, как родного. Она засыпала вопросами, перезнакомила с другими гостями, представив Георгия Яковлевича в самых лестных выражениях. За столом усадила между двумя хорошенькими гостьями. Младшей из них, Верочке Май-Маевской, она шепнула:

– Я посажу вас, Веруся, между двумя женихами. Держите ухо востро! – и поцеловала девушку.

И в самом деле, влево от Верочки оказался знакомый поручик, а вправо – как странно! – тот самый морской офицер, на которого Верочка вчера сама обратила внимание, когда смотрела с матерью балет «Лебединое озеро».

Этот человек показался девушке каким-то особенным, совсем не похожим на всех. Чем выделялся он, она не могла бы сказать. При первом же взгляде на моряка ей показалось, что все другие затянуты в невидимые корсеты, а этот человек был как будто без стесняющей оболочки. Он держался с изумительной свободой. Такая свобода показалась сначала даже чем-то неприличной. Но, присмотревшись, Верочка убедилась, что моряк не делал ничего не принятого в их обществе: девушка, воспитанная в старинной дворянской семье, могла сказать это с полной уверенностью. В антракте моряк встал, как полагалось офицерам, спиной к сцене, едва зажглись в зале огни. Он не сгибался, не присаживался, не облокачивался на ручки кресел, аплодировал очень оживленно, но не больше других, – вообще вел себя, как воспитанный человек. Верочка так и не поняла, чем отличается он от других…

И вот, какое совпадение! Этот офицер сидит сегодня рядом, и веет от него такой же свободой. И, как вчера, он заразительно смеется. Твердо очерченный рот открывает ряд ослепительно белых зубов, ровных, без единого изъяна.

За обедом и весь вечер Седов ухаживал за соседками, угощал их, подливал вино и смешил.

Провожая Верочку домой, он почему-то стал поверять ей свои мечты о Морской академии и о большой полярной экспедиции.

На другой день он заехал к своей новой знакомой с визитом и представился ее родным. С этого дня стал часто заходить к Май-Маевским и к Мординым, где бывала Верочка.

После окончания праздников Седову пришлось выступить в Гидрографическом управлении с большим докладом о результатах Колымской экспедиции. Присутствовали все столпы этого учреждения. Старые гидрографы Варнек, Дриженко и Морозов искренне поздравили с полным успехом – экспедиция проведена прекрасно. И даже важный Вилькицкий милостиво сказал:

– Я очень рад, что не ошибся в выборе офицера для Колымской экспедиции.

Перед докладом в Географическом обществе Седов слегка волновался. Как-то будет принят его первый публичный доклад? Быть может, придут знаменитые путешественники Семенов-Тян-Шанский, Обручев, Потанин, Козлов… Как отнесутся они к молодому исследователю?

Доклад сошел превосходно. Правда, не было торжественной обстановки, сопутствовавшей докладам в большом зале Географического общества, когда о путешествиях рассказывали его заслуженные члены. Но вице-председатель общества, выступив перед докладом, выделил его из рядовых отчетов небольшой речью об исследованиях северной Сибири. Сказав несколько приятных слов по адресу молодого гидрографа, вице-председатель рекомендовал вниманию общества значительную работу, проделанную в далеком Колымском крае.

Седов прочел доклад просто, с исчерпывающей ясностью и полнотой. Он рассказал не только о путешествии и о научных работах, но очень подробно остановился на описании заброшенного края, его экономике и нуждах. Безыскусственность выражений, ясность мысли и скромность при описании своих трудов и лишений выгодно отличали это выступление от докладов в высокопарном тоне о маленьких делах, какие нередко случалось выслушивать постоянным посетителям этого зала. Световые картины на экране переносили слушателей далеко на Север, в новый, незнакомый мир, где жизнь сурова, а смерть легка…

Зал притих. Когда погас свет на экране и Седов произнес заключительные слова, раздался взрыв аплодисментов.

6 апреля 1910 г. молодой гидрограф был избран действительным членом Географического общества. Вскоре пришлось выступить с более ответственным докладом. Георгий Яковлевич представил свои работы по определению географических координат на рассмотрение Астрономического общества. Общество состояло из ученых астрономов и математиков. Обсуждение доклада больше походило на строгий экзамен. Все вычисления Седова были тщательно проверены и подвергнуты критике. В результате ему вручили диплом действительного члена Русского астрономического общества. Этим дипломом признавались научные труды Седова и его принадлежность к миру ученых. В те же дни он получил благодарность от Академии наук за ценные геологические и палеонтологические коллекции из Якутии и за экземпляр редкой розовой чайки.

Дела молодого гидрографа шли блестяще.

Глава XVIII
ТРУДНЫЙ ДОКЛАД

В жизни Седова события 1910 года развивались быстро, как никогда. Новые знакомства, успехи в Географическом и Астрономическом обществах – все новое и новое.

В апреле его вызвал к себе Вилькицкий и предложил организовать экспедицию на Новую Землю. Почти в то же время Седова потребовали совершенно неожиданно в Царское Село и приказали готовиться к докладу самому царю. Никто не мог сказать, чем объяснялся этот вызов.

Первый раз потребовали, как оказалось, только для репетиции. Седова провели в зал, где царь будет слушать доклад, показали, где будет стоять царь, где докладчик. Учили, как держать себя на царском приеме, как говорить с «его величеством». Ему нельзя отвечать ни «да», ни «нет», нельзя предлагать вопросов, ни перебивать, ни переспрашивать. В таких случаях полагается говорить: «Виноват, ваше величество, не расслышал». Указали, что для доклада отведено полчаса, ни минуты больше.

После урока придворного этикета Седова отпустили.

Нового вызова не было долго.

Прошел апрель, подходил к концу и май. Нужно было всерьез готовиться к Новоземельской экспедиции, – а готовиться нельзя: быть может, в Царское не вызовут до осени. И отлучиться невозможно, даже ненадолго: каждый день может приехать фельдъегерь и потребовать на доклад.

Георгий Яковлевич нервничал и злился. Он начал побаиваться – не пришлось бы все лето просидеть в Петербурге, если в Царском Селе забудут про него.

Тогда в Новоземельскую экспедицию будет послан другой.

Время тянулось томительно.

Особенно долгими казались вечера. Он старался заполнить их чтением, занятиями по математике и астрономии. Иногда уходил в белую петербургскую ночь к Неве. Бродил по затихшим набережным. Писал Верочке в эти дни недлинные письма, всегда на двух страничках, ни больше, ни меньше. В них совсем не отражалось тоскливое его состояние. Письма были бодрые и остроумные, как всегда.

Вторично в Царское вызвали, когда Седов уже стал злиться не на шутку. В этот раз привезли совсем не туда, где была репетиция, и даже не к тому подъезду. Пришлось идти через ряд комнат с часовыми у дверей, пока не добрались до небольшого зала. Здесь Седова остановили, показали столик, на котором можно разложить карты и фотографии.

Минуты ожидания казались долгими. Чтобы рассеяться, Седов спросил у сопровождавшего его придворного, чем объяснить, что его, скромного офицера с маленьким чином, вызвали на доклад царю.

Придворный с охотой ответил:

– На вашем публичном докладе в Географическом обществе присутствовал один из гофмейстеров его величества, имеющий свободный доступ к государю. Будучи приглашен его величеством к обеду в домашней обстановке, он между прочим рассказал о вашем путешествии. Его величество заинтересовался и приказал доставить вас во дворец. Теперь вас можно поздравить с высокой честью делать доклад перед лицом его величества. Это должно сказаться и на успехе вашей служебной карьеры.

Седов молча поклонился и взглянул на часы.

Была половина второго. В соседнем зале послышался шум, часовой взял шашку на-караул, боковая дверь распахнулась. Придворный шепнул: «Его величество!» и сделал один скользящий шаг назад.

Седов подтянулся и замер в официальной позе.

Царь шел к нему, в сопровождении свиты, каким-то неестественным, натянутым шагом, похожим на тот, которым когда-то унтер-офицер Замурушкин учил Седова ходить «царениальным маршем». Седов увидел перед собой невысокого офицера с погонами полковника. Лицо этого офицера сильно напоминало царские портреты, развешанные всюду, но не больше, чем старая, сильно изношенная ассигнация напоминает новую. Оно поражало полным отсутствием выражения и жизни. Усеянное серыми веснушками, тусклое, с каким-то землистым оттенком, это лицо могло привлечь внимание только необыкновенной вялостью. Серовато-рыжая бородка с надвинутыми на нее густыми усами еще сильнее подчеркивала общее впечатление незначительности и заурядности.

Что-то неприятно-холодное проползло в груди Седова, когда он, вытянувшись по-солдатски, ожидал первых слов царя.

Остановившись перед моряком, царь несколько мгновений медлил, не произнося ни слова. Затем веснушки на лице слегка зашевелились. Надвинутые усы поползли кверху. Седов увидел серые зубы и в тот же момент услышал обращенные к нему слова:

– Вы штабс-капитан Седов?

– Так точно, ваше величество, – бодро отчеканил он заученную фразу.

Царь замялся. Усы двинулись несколько раз кверху и книзу и остановились, словно владелец их не знал, что еще сказать. Наконец царь спросил:

– Наверное, там очень холодно, на Севере?… Где вам больше нравится: там или тут?

Седов немного растерялся, не зная, на который же из двух таких странных вопросов ответить, да еще не говоря ни «да», ни «нет». Выручил министр двора Фредерикс, стоявший позади царя.

Он выдвинулся вперед:

– Разрешите штабс-капитану доложить о его путешествии все по порядку.

– Да, да, прошу вас, – сказал Николай и встал в привычную позу, сунув большой палец правой руки за ремень от палаша, а левую заложив за спину.

Стоя перед царем навытяжку и держа в левой согнутой руке, как требовал устав, треугольную парадную шляпу, Седов в этой неудобной позе начал свой доклад. Помня о регламенте, он говорил очень сжато.

Царь сначала слушал невнимательно. Он с вялым любопытством рассматривал энергичные черты моряка и его крепко сбитую фигуру. Но не прошло и пяти минут, как Николай вынул руку из-за спины и, трогая рукой усы, стал следить по карте за маршрутом. Он начал останавливать Седова, спрашивать подробности. Уже явное любопытство отражалось на его лице, – очевидно, все, что говорил моряк, было занимательно и совершенно ново.

Седов старался отвечать как можно короче и проще, но такие ответы вызывали новые вопросы, почти наивные.

Когда Седов, говоря о населении Колымского края, упомянул о племени чуванцев, Николай переспросил:

– Чуванцы?.. Я даже не знал, что есть у меня такой народ. И много их?

– Осталось всего несколько семейств, ваше величество.

– Почему же так мало? Ведь, пожалуй, эти семейства совсем могут исчезнуть, а наша держава теряет целую народность! Нужно бы принять какие-нибудь меры.

Когда Седов, рассказывая о рыбных промыслах, описывал погреба в промерзшей земле, полные мороженой рыбы, царь опять перебил:

– На что так много рыбы?

– Для еды, ваше величество.

– Но разве может семья съесть за год сотни пудов?

Седову пришлось объяснять, что жители всегда нуждаются в еде, голодовки у них дело обычное.

В крае нет хлеба, приходится от нужды питаться одной рыбой. Если рыбы не хватает, тогда наступает голод, в пищу идут древесина, заболонь, вымирают целые заимки.

– Что за страна такая, – пожал плечами царь, повернувшись к Фредериксу. – Ухитряются голодать в самых богатых краях. Голодают в Поволжье, на Украине и на Колыме. Но колымским казакам нужно помочь. Казаки – опора престола. Напомните мне, – обратился Николай к одному из придворных в расшитом золотом мундире, – сказать Саблеру, чтобы в церквах произвели сбор в пользу голодающих на Колыме казаков.

Седов поднял глаза на часы. Он стал чувствовать себя тяжело. Доклад его наполовину не сделан, а полчаса на исходе. Пытался продолжать, но царь постоянно прерывал вопросами или просил объяснить, что изображено на фотографиях. Когда прошло сорок минут, Седов почувствовал, что Сухомлинов, до этого пересмеи-вавшиися с кем-то за спиной у царя, дергает сзади за фалду сюртука: «Кончай!»

Сжав доклад до пределов возможности, Георгий Яковлевич закончил его в четверть третьего. О своей гидрографической работе пришлось совсем умолчать, упомянув только, что весь план экспедиции выполнен, фарватер на Колыме отыскан, и нет больше препятствий к посылке в Колыму коммерческих судов из Владивостока.

Едва он успел произнести последние слова, к Николаю подошел Сухомлинов и что-то негромко сказал. Николай передал Седову последнюю фотографию и бесцветно промолвил:

– Рад был видеть офицера, который побывал так далеко. Надеюсь в будущем еще услышать о вашем новом путешествии в далекие страны.

Царь подал докладчику руку и удалился со свитой.

Седов вытер лоб платком и вздохнул с облегчением.

Тот же придворный отвел его к подъезду и еще раз поздравил с высокой честью.

Георгий Яковлевич вышел в парк. Сняв свою жесткую треуголку и положив портфель на скамью, он еще раз обтер лоб платком. Какой-то неприятный осадок остался у него после этой аудиенции. Не то оскорбление, не то разочарование. Перебирая в памяти последний час, он так и не мог вспомнить, что было тягостного в свидании с царем – глупые ли выходки Сухомлинова или неумные вопросы самого царя. Или же все вместе с тусклым и серым обликом правителя великой России.

Но тут же пришла в голову старая, привычная мысль: «Ну, вот еще одно дело закончено», за ней еще: «Так или иначе, с этой минуты я, наконец, свободен!»

Седов широко улыбнулся, расправил плечи, вздохнул всей грудью и направился к выходу из парка.

Глава XIX
В РОДНОМ ГНЕЗДЕ

Покончив с докладом, Георгий Яковлевич стал горячо готовиться к Новоземельской экспедиции. Теперь ничто не могло ее задержать.

Впрочем, подготовка на этот раз не требовала такого внимания и предусмотрительности, как на Колыму. Новая Земля была ближе и доступнее.

До отъезда на Новую Землю Георгий Яковлевич решил съездить домой, на Кривую Косу.

Дома он не был девять лет. Подъезжая к Кривой Косе из Мариуполя на маленьком пароходике, не мог дождаться, когда обогнет длинный мыс. В нетерпении стоял на капитанском мостике. Вот открылся, наконец, восточный берег косы. Показались строения. Школа, церковка – все по-старому. Впрочем, вправо какие-то здания. А ближе их… Вот она, родная, маленькая хатка! Раскрыто окно. Кто-то ходит вблизи. Не мать ли? Опустив бинокль, Седов счастливо улыбнулся.

– Что увидали, вашскородие? – обернулся капитан, перебирая привычным движением спицы штурвала, и покосился в ту сторону, куда направлен был взгляд офицера.

– Вон домик наш! Почти десять лет не был я дома. Приезжал учеником. Наверное, никто меня не узнает. Мать-то с ума сойдет от радости. Вырос я здесь, на Кривой Косе.

– А! – протянул капитан. – В родное гнездо каждая птаха летит.

Георгий Яковлевич сошел на берег с маленьким чемоданчиком. Дал его нести какому-то хлопчику.

Дело было под вечер. Рыбаки и казаки сидели у завалинок. Встречные кланялись офицеру и оглядывались. Казаки вскакивали и отдавали честь. За спиной манили хлопца с чемоданом, спрашивали: «Кто?..» – «Не знаю», шептал тихонько хлопец и догонял приезжего. Только совсем неподалеку от хаты первая узнала его старуха Мокеевна.

Подхватив рукой подол, засеменила напрямки к седовскому окошку, зашептала, задыхаясь от волнения:

– Степановна!.. Слышь ты, Степановна!.. Твой… Твой-то штапкапитан… Приехал!.. В белом мундире, серебро на грудях… Иди скорей, встречай с хлебом-солью!

Наталья Степановна охнула, заметалась по хате, заправляя под платок седые волосы. Метнулась было к сундуку… Глянула в окошко – замутилось в глазах. В самом деле, идет весь в белом… Схватила впопыхах солонку, поставила на каравай, приоткрыла сундучок, не глядя вытащила полотенце, разостлала на руках и, подхватив хлеб с солонкой, встала на пороге как раз вовремя: гость повернул за угол, к знакомому крыльцу.

– Мама! Родная!..

Георгий Яковлевич взял хлеб-соль, поставил на стол и, радостно, заливчато смеясь, обнял старуху крепко-крепко.

– Егорушко!.. Егорий Яковлевич! Сонечко!.. Сынку мий ридный, надия наша!.. Дывись, який ясний сокил… За що мени таке велыке щастя!..

Старуха смеялась, плакала, гладила руками сына. Шершавые ладони цеплялись за серебро на погонах. Острый край какой-то медали больно царапнул щеку. Но Наталья Степановна ничего не замечала.

– Та що ж вы сидыте? – крикнула она забравшимся в угол Анюте и Марусе. – Дывите-ся, брат до дому приихав. Цилуйте ручку! Вин ваша надия! Що ж ты, голубе, нам висточки не дав? Батька-то дома нема, – така хвылина. Мы бы вас на пристани встренули…

И опять Наталья стала обнимать любимого сына, гладить рукой его уже порядочно полысевшую голову.

Георгий Яковлевич повесил фуражку, снял кортик и огляделся.

Все по-прежнему. Беленая известкой хата, чистый земляной пол. Только кровать накрыта новым одеялом и у икон вышитые по-украински полотенца. Да на стене его портрет в самодельной рамочке.

Но он-то не прежний Егорушка! Мать сбивается на «вы», зовет Егорий Яковлевич. Сестренки смотрят как на чужого. Когда снял морской китель, сразу почувствовал – все стали проще.

Напившись чаю, Георгий Яковлевич вышел во двор поправить провалившуюся ступеньку на крыльце. Осмотрел частиковую сеть, починил несколько дыр на ней, по-иному связал тягловые концы. Потом до темноты налаживал отцовскую лодку. Сказал сестренке Марусе:

– Завтра поедем рыбачить!

Георгий Яковлевич прожил на Кривой Косе две недели. Накупил обновок матери и сестренкам. Ездил рыбачить, купался в море. Собрал в пустом фроловском амбаре жителей Кривой Косы и рассказал им про путешествие на Колыму. И до сих пор на Кривой Косе помнят, как Георгий Яковлевич показывал через волшебный фонарь «фокусные картинки» далекого Севера. После этого доклада приходили в седовскую хату и хуторяне, и люди из далеких поселков поговорить с образованным человеком, расспросить, как люди живут в далеком холодном краю.

Наталья Степановна гостей встречала приветливо, была счастлива сыновними успехами и славой.

Но привыкнуть к мысли, что этот умный человек, к которому сам помещик Фролов, не погнушавшись бедной седовской хатой, приезжал в гости на парной коляске, – ее прежний Егор, – к этому привыкнуть старуха никак не могла. Когда сын сидел в хате или на завалинке, в одной рубахе, рассказывая или балагуря, казался он прежним Егорушкой, которого носила в себе, кормила грудью. Но стоило ему, отправляясь в станицу, надеть форменный китель, мать сразу робела, больше чем перед урядником Охримченкой, низко кланялась и звала по имени-отчеству.

Замечая такую перемену, Георгий Яковлевич раскатисто смеялся, кидал кортик и все военные доспехи на лавку, хватал в охапку сестер и начинал дурачиться. И мать снова менялась. Подпирала по-старушечьи рукой лицо, шептала про себя:

– Егорушка, Егорушка, родный! Такий же веселый, сыночку мий милый, голубе ясний!

Когда уезжал Георгий Яковлевич, провожать пришли все соседи и дальние.

14 июля Георгий Яковлевич скромно обвенчался с Верочкой в Исаакиевском соборе. Через четыре дня после свадьбы Седов отправился на Новую Землю. Вера Валериановна проводила его до Архангельска.