Текст книги "Георгий Седов"

Автор книги: Николай Пинегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Глава XII
ЗАВИДНОЕ НАЗНАЧЕНИЕ

В конце декабря 1908 года начальник Главного гидрографического управления Вилькицкий вызвал к себе Седова.

– Господин штабс-капитан, я пригласил вас для обсуждения важного дела. Мною получено разрешение организовать экспедицию для описи устья реки Колымы и подходов к ней с моря. Экспедиция очень, очень ответственная. Не скрою – трудная. Но край весьма интересный. И самое трудное в этом деле – преодоление огромных пространств, очень длинный путь. Почти десять тысяч верст до места работы. Их нужно проехать в очень короткий срок, до начала навигации на реке Колыме. В дальней дороге будет немало хлопот и путевых лишений. И еще осложнение – времени в обрез. Мне нужен человек энергичный, выносливый и знающий дело.

Вилькицкий помолчал, переложил с места на место карандаши на бюваре и поднял глаза на Седова:

– Предполагаю назначить начальником этой экспедиции вас. Можете что-нибудь возразить?

Седов стоял навытяжку. Забилось сердце. О предстоящей экспедиции слухи ходили давно. Гидрографы гадали: кого же пошлют в это трудное путешествие через всю Сибирь к устью далекой северной реки? Он больше всех мечтал попасть в экспедицию хотя бы простым производителем работ. Даже прочел несколько книг о северной Сибири и Колымском крае. Теперь мечта осуществилась. И – начальником! Чудесно! Вот счастье!

Но Седов знал, что обнаруживать перед начальством радость совсем не годится.

Сохраняя по возможности равнодушный вид, он еще больше подтянулся по-военному:

– Как прикажете, ваше превосходительство. Я всегда в вашем распоряжении.

Вилькицкий поморщился:

– Нет, нет, я бы хотел, чтобы вы ехали туда с охотой. Я полагаю… м-м-м-м… что при успешном выполнении дела можно будет подумать о внеочередной награде или о производстве в следующий чин.

Седов подавил усмешку.

– Я всегда рад работать на Севере. В этом случае меня страшит только большая ответственность. И еще: мало времени осталось для подготовки. Как понимаю я, – выехать нужно не позднее середины февраля. Если это возможно, в остальном я не вижу затруднений.

– Да, да, я позабочусь, чтобы вам помогли снарядиться к февралю, – веско сказал Вилькицкий. – Приказ о вашем назначении отдам сегодня же. А вы начинайте подготовку. Ознакомьтесь с литературой. На днях устроим совещание, пригласим на него участников Ленско-Чукотской экспедиции. Они отправятся одновременно с вами. Ваша работа и изыскания сухопутной экспедиции имеют общую цель; подготовку пароходных рейсов из Владивостока к Колыме и Лене. Работа почетная и плодотворная. Начинайте же готовиться, желаю вам полного успеха.

Вилькицкий приподнялся в кресле, подал мягкую руку.

За стенами кабинета Седов дал волю радости.

Наконец-то собственная, совсем самостоятельная экспедиция!

Путешествие через всю Сибирь до берегов Ледовитого океана.

С этого же дня Седов горячо взялся за приготовления. Он разузнавал о Колымском крае у бывалых сибиряков. Обошел все библиотеки. Разыскивал в архивах рукописные отчеты старинных путешественников. Днем и ночью думал, как бы облегчить снаряжение. Нужно собраться, как в военный поход: ничего лишнего и все необходимое. Забыть нельзя даже иголки – там не достанешь.

Об одежде и провианте он не заботился. Пища – та или иная – всегда найдется на месте. И там люди живут. Другое дело – мореходное снаряжение и инструменты.

Седов любил свои научные приборы, относился к ним, как к живым существам. Стоило посмотреть, с какой осторожностью вынимал он из футляра и обтирал чистой тряпочкой магниты от инклинатора [12]12
  Инклинатор – прибор для определения магнитного наклонения.


[Закрыть]. Можно было подумать, что эти грубые куски намагниченного железа обладают хрупкостью хрусталя. А процедура ежедневного завода хронометров? Она превращалась у Седова в какое-то священнодействие!

И осторожное движение пальцев, приподнимающих крышку от футляра, и сосредоточенное выражение лица при каждом повороте заводного механизма, внимательность даже при укладке ключа в гнездо – все действия, до тошноты надоевшие любому рядовому капитану своей ежедневной повторяемостью, для Седова оставались столь же волнующе приятными, как и в тот день, когда ему, ученику Мореходного училища, впервые разрешили самому завести хронометры. О них он беспокоился больше всего. Как охранить от тряски и резких перемен температуры нежные механизмы больших хронометров? Десять тысяч верст! А ведь без точного времени невозможно определение хороших астрономических пунктов. И карта, которая привязана к ненадежным астропунктам, не годится никуда.

Георгий Яковлевич заказал специальный хронометрический ящик и каждый день забегал к мастеру посмотреть, ладно ли идет работа. Этот ящик походил на обыкновенный дорожный сундук, но внутри на пружинах висел еще один солидный ящик, выложенный волосяными подушками. В полые стенки этого ящика вставлялись плоские цистерны из цинка. В них можно было наливать воду, теплую или горячую, в зависимости от температуры воздуха. Вода поддерживала температуру, наиболее выгодную для хронометров. Пружины и волосяные подушки смягчали неизбежные в дороге толчки.

Подготовка снаряжения, хлопоты с получением карт, книг, инструментов и проверка их заняли весь январь. В начале февраля все было готово.

Но выехать из Петербуга оказалось не так-то просто. Бюрократическая машина в Гидрографическом управлении работала неуклюже и медленно. То деньги не отпущены, то никак не может собраться комиссия для выработки инструкции, то некому ее подписать.

Только 16 марта 1909 года, когда солнышко стало пригревать совсем по-весеннему, Седов, издерганный всеми проволочками, сел, наконец, в вагон сибирского поезда.

Вышел из вагона в Иркутске. Иркутск тогда был главным административным центром Сибири. Здесь Седову надлежало явиться местным властям, получить «подорожные» и подготовиться к долгому пути на лошадях.

На перроне Седов схватился за голову: всюду проталины, с юга тянет теплый ветерок, извозчики– на колесах. Пахнет весной. «И это в начале пути! Что же будет дальше? А ехать по санному пути еще пять тысяч верст. Неминуемо застряну где-нибудь в тундре, – подумал он, трясясь на извозчике к городу. – Полетит к чёрту вся экспедиция!»

Иркутяне-старожилы немного утешили его:

– До настоящей весны еще далеко. Здесь оттепель. Санный путь плох потому, что снега выпало мало, грязь только поблизости города.

Но все же бывалые люди с сомнением покачивали головой, когда узнавали, что моряк собирается попасть на Колыму по зимнему пути.

– За Якутском не миновать распутицы. Придется месяц или два просидеть среди тундры. Надо торопиться, может успеете проехать большие реки до разлива.

Посоветовали купить проходные сани, лучше всего сибирские возки с крытым верхом: не нужно при смене лошадей перегружать багаж на каждой станции. Седов послушался совета. Возки пришлось отправить вперед, на станцию

Хомутово, недалеко в горах, – там еще снег сохранился. Сам добрался до Хомутова на колесах.

«Я ехал с единственным своим помощником боцманматом Василием Жуковым – добрым и выносливым малым, – начинает Седов описание путешествия по сибирским просторам. – Моими, спутниками были участники еще двух экспедиций: Чукотской и Ленно-колымской… Покинув Иркутск, мы облегченно вздохнули и перенеслись мысленно к заветным берегам далекого океана, куда уже давно мечтали попасть, чтобы посвятить свои труды на их изучение. Одно нас пугало – это поздний выезд из Петербурга…

Но вот и станция Хомутово, а с нею и первый удар экспедиции: на станции не оказалось для нас лошадей и нам пришлось их ждать семь часов. Такая потеря золотого времени не могла не отразиться тяжело на нашем самочувствии… но делать было нечего, пришлось подчиниться судьбе – ждать.

Стояла темная морозная ночь. Яркие звезды мерцали на прозрачном синеватом небосклоне, где-то вдали слышалось пение запоздалого путника. Хотелось ехать, ехать и ехать, но ехать было не на чем. Зимние возки стояли уже давно готовыми, все было уложено и увязано, так как предстояло далекое тяжелое путешествие по тяжелой снежной дороге.

Наконец пришли лошади, все мы радостно вздохнули и взялись задело: застучали дуги, зазвонили колокольчики, забегали маленькие вертлявые ямщики-буряты, заскрипел под полозьями снег, и наши четыре возка вскоре грациозно заколыхались по неровной дороге…»

Отъехав от Иркутска сотню километров, путешественники оказались в совсем первобытной, ненаселенной стране. Ее пересекала только одна проезжая дорога: тракт Иркутск – Якутск. По этой дороге изредка мчались возки всесильных владык края – чиновников и купцов, ползли обозы с пушниной. Раз в неделю проезжала почта. По временам со стороны тракта доносился странный лязгающий шум, похожий на заглушенное звучание множества бубенчиков. То был звон кандалов. Он всегда сопровождал движение партий арестантов, шедших по этой дороге на каторгу и в ссылку. На тысячи километров по обе стороны тянулась первобытная тайга. Лес без конца. Редкие поселения жались к реке Лене. Зимняя дорога в Якутск шла по льду. Летом на колесах можно было проехать только до села Жигалова, в трех с половиной сотнях верст от Иркутска. Тут дорога кончалась. Дальше – полное отсутствие путей сообщения, если не считать охотничьих троп.

Девственный край. Знакомиться с ним – наслажденье. Новые места, новые люди, обычаи.

Перевал через отроги острых Байкальских гор остался позади. У селения Качуг путники спустились к верховьям Лены. Здесь санный путь проложен по льду, в узкой щели, пробитой рекой. По сторонам грандиозные обрывы красных кембрийских отложений, поверх них кудрявится лес. К северу лесная долина расширяется. Пологие холмы отходят от реки, прерываются белоснежными падями и снова сдвигаются. Горы сильно теснят реку угрюмыми скалами.

«Радостно смотреть вокруг. Душа живет, и сердце бьется, – восторженно записывал Седов в своем дневнике. – Любоваться красотами этого края можно без конца!»

Но, любуясь и восхищаясь, он помнил, что едет не в качестве туриста. Торопил ямщиков, не давал отдыхать товарищам на станциях. Ехали на тройках день и ночь, останавливались только для смены лошадей. Спали в возках. На «станках» – так зовут на Лене поселки – иногда пили торопливо чай, пока перепрягали лошадей, но чаще не выходили из саней. Ели раз в сутки – пельмени или разогретые котлеты, и – дальше. Двигались довольно быстро, делая в сутки по сто шестьдесят – сто восемьдесят верст.

«За Киренском дорога хуже: не наезжена, узка», отмечено в дневнике Седова. Лошадей стали впрягать «гуськом», одна за другой. Движение замедлялось, особенно когда попадали в рыхлый снег. Иногда один полоз скатывается в желоб, лошадиную тропу, а отвод – на обочину. Сани кренятся, отвод бороздит по снегу и тормозит движение. На такой узкой дороге встреча почты или тяжелого воза – большая потеря времени. Заслышав почтовые колокольчики, ямщики торопливо съезжают с дороги в глубокий снег. Лошади тонут в нем по брюхо, потом с трудом выбираются на твердую дорогу. Еще неприятней перегонять возы с тяжелым грузом. Каравану приходилось объезжать их стороной.

Опять беспомощно тонули несчастные лошади, барахтались, вставали на дыбы и копошились, как мухи в похлебке.

Случались приключения и без встреч. «Раз как-то возок с инструментами, в котором сидел, закутавшись в доху, астроном Чукотской экспедиции Е. Ф. Вебер, опрокинулся с дороги в глубокий снег и накрыл собою тихо мечтавшего путника, – отмечает Седов одно из дорожных происшествий. – Весь караван был остановлен. Начали вытаскивать возок, но он не сразу поддавался. Товарищ же наш каким-то замогильным голосом нетерпеливо кричал, что у него осталось мало воздуху: «Спасите!» Наконец, возок был на дороге, и караван следовал дальше до новой катастрофы».

До Киренска доехали благополучно. 4 апреля Седов с удовольствием отметил в дневнике конец первого этапа на длинном пути:

«… Киренск – небольшой городишко Иркутской губернии с населением в 2500 душ. Собор, городское училище и даже одна гостиница с двумя номерами и бесчисленным множеством клопов. Ясное утро, морозу 30° Ц. Производим астрономические наблюдения на соборной площади… Написали письма домой и следуем дальше…»

В этой части пути – едва ли не лучшие по красоте места на всей Лене. Сразу за Киренском начинаются знаменитые Ленские Щеки – ущелье, пробитое рекой в высоких горах. Здесь изумительное эхо. Крик и звон колокольчиков повторяются десятки раз. Над крутыми каменными обрывами, на головокружительной высоте, нависли деревья. Снег, накрывший ребра скал, вместе с просветами в чаще кустарников кажется снизу белым кружевным узором, наброшенным на каменистую крутизну.

Прорвавшись через ущелье, Лена превращается в могучую реку. За большим ее притоком, рекой Витимом, начинается Якутия.

На станках перепрягали лошадей низкорослые, крепкие якуты. Гортанный якутский говор совсем вытеснил русскую речь.

В город Олекминск приехали как раз в первый день церковного праздника пасхи.

Ямщики по случаю праздника хлебнули вина. В расчете еще получить на водку от столичных проезжающих, они погнали лошадей сломя голову. С ними ничего нельзя было поделать. Возки, прыгая по ухабам и раскатываясь на поворотах, мчались с бешеной скоростью.

Сумасшедшая езда совсем не входила в расчеты Седова, когда он изобретал свой ящик для перевозки хронометров. Такая дикая тряска грозила нарушить правильность хода хронометров и сорвать успех научной работы. Ямщики же этого понять не могли и удивлялись: «Что за странные люди – не позволяют везти себя быстро!»

Долгий путь по Лене подходил к концу. За последней волшебной панорамой – гранитной стеной гигантских Ленских Столбов – река широко разлилась на множество проток. Вот слобода Покровская. Близко Якутск.

«Из-за низких берегов Лены открывается бесконечный простор якутской равнины. Лена здесь шириной пять-шесть верст. Дышится свободнее. Глаз ласкают новые картины природы. Товарищи весело перекликаются из саней в сани. Лошади безостановочно скачут. Колокольчики ритмично звенят, и сердце радостно бьется».

Глава XIII
В ЯКУТСКОЙ ПУСТЫНЕ

В те времена Якутск был невелик, населения числилось всего тысяч восемь. На географических картах, показывавших заселенность стран, в Якутской области значилась наименьшая плотность населения на всем земном шаре. Три с половиной миллиона квадратных километров земли и двести семьдесят тысяч жителей – вот каково было соотношение территории и населения. На каждого жителя приходилось больше десяти квадратных километров.

По запискам Седова видно, что он живо интересовался этими цифрами. В дневнике есть указание, что среди русского населения Якутии преобладает ссыльный элемент. По сведениям Седова, в самом Якутске одну тысячу составляли ссыльные из восьми тысяч жителей.

И край, и главный город были тогда тюрьмой без стен. Отсюда не убежишь. До железной дороги – две тысячи верст. По единственной зимней дороге сразу задержат. Летом – полное бездорожье. Суровый и холодный климат, отсутствие средств к жизни (кроме охоты и рыбной ловли) и ужасающе низкий культурный уровень местного населения, – в самом деле, лучшего места для ссылки не найти. И царское правительство широко пользовалось такими «удобствами» Якутии для расправы со своими политическими врагами.

Седов задержался в городе на пять дней. Запасся провизией, одеждой и упаковал как следует груз. О пребывании в Якутске в дневнике занесены такие строки:

«В квартире, где мы поместились (в Якутске гостиниц не было), царил неописуемый беспорядок: три небольшие комнаты были сплошь завалены ящиками, чемоданами, сундуками, разными одеждами, вонючими шкурами и прочим. Тут же производилась упаковка для долгой предстоящей дороги. Случалось, что пришедшему к нам гостю приходилось пробираться с большой осторожностью среди нашего груза, чтобы не выпачкать свои брюки или, хуже того, не разорвать их о гвозди и торчащие разного рода железки. Но как бы то ни было, а мы жили хотя и в такой обстановке, но дружно и счастливо. В течение дня делали свое, нужное дело для экспедиции, а вечерком успевали даже побывать в общественном собрании, где ставились любительские спектакли, а также в гостях у новых знакомых, которые, кстати сказать, были особенно гостеприимны и сердечны к нам».

За пять дней Седов успел посетить всех нужных людей, разузнал о предстоящем пути. Нашел хорошего проводника. Возки пришлось оставить. Вместо них купил нарты – низкие и легкие сани с широкими полозьями, годные для езды по бездорожью и на оленях и на лошадях.

На географических картах, купленных в Петербурге, значился Верхоянский тракт и продолжение его до Среднеколымска. Седов предполагал, что поедет, как раньше, от станции до станции. Только в Якутске пришлось узнать, что настоящей дороги к северу от Якутска нет даже в зимнее время. В трехстах километрах начинается почти ненаселенная страна. Местным жителям чуждо даже само понятие о дороге – ровной, хорошо укатанной полосе почвы или снега. Якутское слово «суол», которым переводится русское «дорога», в буквальном смысле означает «след». И в самом деле, направление пути здесь указывается только редким следом проезжего. След исчезает, конечно, при первом же снегопаде или метели. Без опытного проводника здесь продвигаться нельзя.

Но Верхоянский тракт все-таки существовал. Существовали станции – низенькие юрты – через каждые пятьдесят-сто верст. Якутяне называют такие одинокие юрты «поварнями».

На ближайших к тракту якутов была наложена повинность жить по очереди в одинокой поварне и держать наготове упряжку оленей или лошадей, на случай проезда чиновника, партии ссыльных, купца или иного человека, имевшего от начальства бумажку – «открытый лист». Пропускная способность такого тракта ничтожна. Если впереди кто-нибудь ехал, приходилось ждать, пока ямщики вернутся, сделав перегон в сто-двести верст. И Седову, еще не выехав из Якутска, пришлось выжидать продвижения участников экспедиции Толмачева, отправившихся раньше.

Больше всего боялся Георгий Яковлевич ранней весны. Она могла задержать экспедицию на целый год.

Случилось хуже, чем он предполагал. Не успели отъехать пятисот верст от Якутска – началась распутица. С отчаянием записывал он в своем дневнике:

«27 апреля на станции Билирской нас захватила распутица. Дорога окончательно испортилась, представляя собою черную землю, по которой оленям не под силу было тащить груженые нарты. Олени часто падали и пропадали. Здесь же догнали мы задние обозы экспедиции Толмачева с капитаном Кожевниковым, который за неимением оленей не мог двигаться дальше. Мы, в свою очередь, этим обстоятельством были поставлены в безвыходное положение».

Но Седов не растерялся. Он бросил почти весь груз, оставив при нем своего помощника Жукова и проводника. Сам налегке, только с необходимыми инструментами и с малым запасом провизии, стал продвигаться вперед. Жукову велел искать оленей или лошадей и двигаться следом.

Верхоянский тракт к этому времени перестал существовать. Якуты-ямщики разошлись по домам, в свои стойбища. Увели и оленей. На станциях Седов находил пустые юрты с темными отверстиями на месте растаявших льдин, заменяющих в этом крае оконные стекла. Георгий Яковлевич двигался, – нет, не двигался, – тащился на одних и тех же оленях, без смены. Олени устали до полной потери сил… Некоторые не могли идти даже на привязи сзади саней. Единственное средство как-нибудь двигаться с такими измученными животными – это остановки на кормежку через каждые десять – пятнадцать верст. Горше всего давались подъемы на перевал. Обессилевшие олени не везли в гору даже порожних саней.

Что делать? Седов придумал для облегчения подъемов собственное средство. Применяя его, удалось одолеть несколько перевалов. На крутых склонах стали устраивать искусственную дорожку из снега, принося его из тайги. Впрягались вместе с оленями в разгруженные нарты, поднимали сани в гору. Затем спускались вниз и вносили на спинах оставленный груз. Так одолели несколько перевалов.

Стараясь избежать столь изнурительных подъемов, предпочитали прокладывать путь по речным долинам или через горные ущелья. Пересекали реки. К счастью, они еще не успели вскрыться.

Наконец, одолев закрытый снегом Верхоянский хребет, караван, вернее остатки его, подошел к первому поселку поблизости Верхоянска. Здесь удалось достать за большие деньги свежих оленей. 3 мая Седов увидел с горы дымки. Они поднимались из разбросанных по долине юрт и низеньких домиков.

Это был Верхоянск.

«Стоит город в истоке реки Яны среди высоких снежных гор… Отличается суровостью климата (полюс холода)…. Жители состоят из якутов, верхоянских казаков и политических ссыльных, которые занимаются скотоводством, охотой и отчасти рыболовством», записано в дневнике Седова об этом городке с населением меньше иной деревушки.

Седов приехал в Верхоянск утром 4 мая. Вечером следующего дня он увидел через открытое окно своей квартиры странное зрелище: караван из лошадей и быков. Во главе каравана вышагивал какой-то оборванец. Это был Жуков. Георгий Яковлевич сначала не поверил своим глазам. Но вот боцманмат делает проводнику знак следовать за собой, приближается и становится во фронт. Рапортует хриплым от усталости голосом:

– Честь имею явиться! Прибыл благополучно. Весь груз в сохранности, – извольте видеть. Пустые нарты пришлось оставить в тайге, никак не мог их вывезти.

Позже Жуков рассказал, как догадался он приспособить под вьюки быков, когда не хватало лошадей, как шел почти без отдыха по тайге и болотам, переправлялся через наледи при помощи жердей.

Вид у Жукова был ужасный. Мокрый с ног до головы, вместо обуви какие-то ошметки, одежда забрызгана грязью. Заросшее густой бородой, закопченное и обветренное лицо ничем не напоминало прежнего франтоватого Жукова. Только флотская фуражка на голове почему-то осталась непомятой и сравнительно чистой. Впрочем, и Седов сутки назад выглядел точно таким же.

В дневнике Георгия Яковлевича записано:

«К вечеру 4 мая приехал в Верхоянск с кладью мой Жуков, обогнав капитана Кожевникова. Своим скорым появлением в Верхоянске он, признаться, меня очень удивил, но потом, когда выяснилось, что они с казаком додумались приспособить к вьюкам быков, коней и все прочее, что только попадалось под руку, то мне оставалось только радоваться их энергичным действиям и находчивости. Ну, как бы там ни было, а все же в сумме печаль и печаль: дальше вместе ехать было опять невозможно, по той же причине– из-за недостатка животных… Я оставил Жукову новую инструкцию для путешествия и деньги и в этот же день 4 мая выехал дальше…»

Впереди последний этап – тысяча триста семьдесят пять верст до Среднеколымска – самый трудный. Большой неприхотливостью должен обладать путешественник, пересекающий эту часть Якутии даже по хорошей дороге. Теперь предстояло одолеть этот этап в распутицу.

Погода стояла теплая – пять градусов. Снег быстро таял. Дорога все больше и больше портилась, несмотря на то, что караван подвигался к северу. На станции Тастах пришлось бросить все сани и следовать дальше, погрузив багаж на вьюки. На этом участке пришлось переваливать два высоких хребта: Тас-Хая-Тах и Алазейский, не считая нескольких низких. Переправлялись через реки Тастах, Догдо, Селенгях, Индигирку и Алазею. На некоторых были глубокие наледи, а Алазея успела наполовину вскрыться. Переправа по плохо смерзшимся наледям была сущим бедствием. Некованые лошади скользили, падали вместе с вьюком в воду, груз в них подмокал и портился. Все это причиняло много хлопот и огорчений, не говоря уже о том, что возня в воде с упавшей лошадью – занятие не очень-то приятное, особенно для обессиленных трудным путешествием.

Больше всего Седов боялся за лошадь, которая шла с легким вьюком – с хронометрами. Это была самая смирная лошадь в отряде. Был выделен для нее отдельный ямщик. Но все же Георгий Яковлевич старался держаться поближе к хронометрам.

Шли, как и раньше, без дороги. Иногда попадали в глубокую грязь. Лошади вязли по брюхо в каше из снега и грязи, часто останавливались, не имея сил вытащить ноги. В таких случаях происходила авария всего каравана. Его нельзя сразу остановить. По якутскому способу езды, все лошади идут цепочкой, связанными между собой хвостами (повод задней привязан к хвосту идущей впереди). Если одна из лошадей упадет или увязнет, другие, продолжая движение, помогают ей. Но чаще случалось – обрывалась у какой-нибудь лошади часть хвоста или повод. Она «дурела» от ужасной боли, равномерность движения нарушалась, лошади «бесились» и разбивали вьюки. Ямщики в ужасе бросались в стороны, неистово крича.

«Случалось нам ехать верхом без отдыха и без сна по трое суток подряд и более, – вспоминал Седов про эти тяжелые переходы, – тогда ямщики и казак-проводник наш обессилевали и под разными предлогами не хотели нас везти дальше. Что касается меня и Толмачева, то мы оказались гораздо выносливее ямщиков, потому ли, что мы вообще об усталости не думали, а заботились только о том, чтобы как можно скорее проскочить реки до их вскрытия, или потому, что мы действительно были крепче их, во всяком случае, мы еще кое-как держались на лошадях и ехать могли. Убивало нас еще одно обстоятельство: порою тепло вдруг сменялось морозом, наледи стягивало тонким льдом и подмораживало дорогу, это обстоятельство заставляло нас бросать некованых лошадей (о ковке здесь понятия не имеют), не могущих идти по скользкой дороге, и искать оленей. Такая операция обыкновенно продолжалась долго, до тех пор, пока проводники не походят с присущей им

Ленью пo улусам столько времени, сколько им нужно для того, чтобы выспаться и наговориться вдоволь со своими друзьями. В этом случае ни тройные прогоны, которые мы им платили, ни открытые предписания высшего начальства, ни наши грозные требования не помогали делу…»

Медленно, с великими усилиями подвигался караван. Проходили картины хребта Тас-Хая-Тах. Скалистые вершины, странные камни на них, напоминающие фигуры людей, вечные снега в глубочайших оврагах и россыпи валунов… Как непохоже все это на привычные, родные картины в широкой южной степи или на теплый простор Азовского и Черного морей!

Величественное впечатление оставила долина, где течет река Догдо. Она прорезает хребет Тас-Хая-Тах. Небольшая река, разлившись между крутыми горными склонами, образовала грандиозную наледь, длиной верст двадцать и шириной около четырех. В блестящем море льда отразились и солнце, и горы, и искривленные ветром низкорослые лиственницы.

С перевала казалось – внизу положено колоссальное зеркало, вставленное в рамку диких гор. Это был тарын [13]13
  Тарын – наледь, образовавшаяся вследствие промерзания реки в мелком месте до дна. Получается ледяная плотина, течение реки останавливается. Вода, не находя выхода, разливается поверх льда.


[Закрыть]– явление, встречающееся только в Северной Якутии.

Для путника тарын – сущее бедствие. Переправа через тарын трудна и. даже опасна, когда он не успел еще как следует промерзнуть. Горе каравану, если лед не выдержит! В этом случае весь обоз рискует очутиться под водой на глубине одного-полутора метров, иногда при температуре воздуха ниже пятидесяти градусов!

Караван. Седова, спустившись с перевала, вышел к долине.

Проводник остановил оленей за сотню сажен от тарына.

– Что будем делать? – спросил Седов у проводника.

– Кусаган [14]14
  Плохо.


[Закрыть]дело. Совсем дело кусаган! Надо крепко-накрепко связать оленей, – озабоченно сказал якут. – Улахан [15]15
  Большой


[Закрыть]тарын. Кабы знал, что такой вырос, ни за что не поехал бы!

Он долго ходил около длинной вереницы оленей, проверял прочность поводков и недоуздков. Несколько слабых животных он выпряг, привязал к задней нарте… Потом велел садиться и погнал прямо на тарын весь караван связанных между собой оленей.

Олени помчались под уклон со всей быстротой, на какую были способны. Они вылетели на лед со скоростью поезда. Некоторое время караван несся по льду в силу инерции, затем движение стало замедляться. Некоторые олени скользили, падали, спешили подняться, опять падали, разбивали ноги, но, повинуясь движению всего каравана, тащились за ним на поводках и продолжали дикую пляску на льду. Один из задних оленей так и не мог подняться: его ногу зацепила постромка. Когда караван достиг противоположного берега, животное было сильно изранено.

Наледи сильно мешали переправам. Вода, выступившая поверх льда, замерзала; температура по ночам держалась еще низкая. Случалось; олени вступят на молодой лед и провалятся. Несчастные животные выбивались из последних сил в снежной каше, а Седов и проводник бродили по колено в холодной воде, спасая оленей и кладь.

Проводник Уйбан мрачнел с каждым днем. Однажды утром он вышел из поварни запрягать оленей, но сразу же вернулся. На ломаном языке он объяснил, что впереди – беда.

– Один олень сила кончал – ехать можно. Другой олень жизнь кончал – ехать можно. Много оленей сила кончал – ехать сапсем плохо. Все олени сила кончал – все помирать надо.

Олени, в самом деле, отказывались идти и погибали один за другим. Только некоторых удалось спасти от смерти, наполнив им рот снегом. В это тяжелое время попался, к счастью, встречный караван, и Седову удалось купить несколько не очень уставших оленей.