Текст книги "Георгий Седов"

Автор книги: Николай Пинегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Глава IV
ПЕРВЫЕ ДНИ В БУХТЕ «ФОКИ»

Палуба и капитанский мостик под снегом.

Снег на планшире, на такелаже. Вокруг бесконечное белое поле смерзшегося льда. Уж много дней мороз не меньше восьми градусов. Неужели зимовка?

Зимовка! Слово это означает почти год жизни здесь, у неведомого берега вновь открытого полуострова. Год жизни! И полтора года ожидания заветного похода к полюсу.

В эти последние, решающие дни Георгий Яковлевич был в большом напряжении, почти не спал.

Художник занес в свой дневник:

«1 октября. Седов очень нервничал все это время. И было от чего. Всем стало ясно, что в этом году нечего и думать о Земле Франца-Иосифа.

Как раз в те дни, когда мы были почти безнадежно затерты льдом, у Седова только и разговору было, как мы пойдем к желанной Земле Франца-Иосифа, какой путь изберем между ее островами, где станем на зимовку. Я не узнавал своего рассудительного спутника по летовке 1910 года. И в самом деле, в характере Седова есть много детского. Если он веселится, то всей душой – всем вокруг становится весело. Если что-нибудь не ладится, он настаивает по-детски страстно и упрямо – вынь да положь. Впрочем, быть может, это инстинктивное стремление возбудить энергию в минуты, когда действительно руки опускаются. Не так-то легко отказаться от мечты, рассыпающейся от одного порыва ветра.

На днях, уже тогда, когда «Фока» вмерз в лед окончательно, Седов говорил Визе о планах идти к полюсу отсюда, с Новой Земли. Тактичный Визе промолчал. Только позавчера за утренним чаем Георгий Яковлевич произнес в первый раз слово «зимовка». Да и то только на прямой вопрос механика, держать ли котел под паром для отопления. Видно было, как трудно это слово сошло с языка.

Он отметил: «Пар придется выпустить. На зимовке будем согреваться чугунными печками. Если лед вскроется, пар поднять недолго». Через полчаса он с увлечением отдавал приказания заколачивать люки, заделывать ненужные на зимовке двери, устраивать по-домашнему кают-компанию, достать из трюма пианино. Таков он всегда. В нем нет нерешительности. Он идет напролом, пока не упирается в непреодолимое. Тогда мгновенно, без колебаний, принимает новое решение и с увлечением идет по новому пути…»

С 28 сентября на «Фоке» началась суета. Устраивали по-зимнему кают-компанию и каюты. Всюду мусор и стружки из раскупоренных ящиков со снаряжением, стук молотков и хлопанье дверей. Приводили в порядок индивидуальные каюты, прилаживали самодельную мебель и полки в «научные кабинеты» – метеорологический, геологический, фотолабораторию, – проверяли исправность научных приборов. Визе устанавливал на льду, в семидесяти метрах от судна, метеорологическую станцию. Георгий Яковлевич проверял магнитные приборы и подготовлял к работе дальномеры, мензулы и компасы.

В эти дни переворошили весь трюм, разыскивая нужные ящики. Кое-чего не нашли. Не оказалось походной кухни, походных чайников и кастрюль, фонарей. Выяснилось, что солонина в бочках и треска самого низкого качества. Солонина имеет серый цвет, и когда ее варят, из кухни несется тяжелый, трупный запах. Теплой одежды – малиц и совиков – имеется только на пятнадцать человек. Для семерых зимней одежды нет.

29 сентября геологу и художнику удалось впервые пройти к берегу на лыжах. Они прошли до замерзшей речки в глубине бухточки, за кормой «Святого Фоки» и принесли радостную весть: этот берег Новой Земли очень богат выброшенным на берег лесом – плавником. Георгий Яковлевич весьма обрадовался этой вести: не нужно тратить угля, который целиком останется для будущего рейса на Землю Франца-Иосифа.

3 октября общие приготовления к зимовке окончились.

По этому случаю состоялось празднество. Седов произнес речь, был зачитан его приказ.

Время распределялось по-новому: вахтенные начальники сменялись не через четыре часа, а посуточно.

Некоторые, в дополнение к своим прямым обязанностям, получили новые: Визе – наведывать библиотекой, Кушаков – хозяйством, старший Зандер был назначен пожарным инспектором, художник – помощником Визе по метеорологической части и его заместителем на время отлучек.

Был приготовлен праздничный обед с вином. Вечером состоялся продолжительный концерт.

С этого дня жизнь всей экспедиции потекла размеренным порядком, установленным приказом Седова.

Георгий Яковлевич был весел. Ну что ж! Были тяжелые дни. Не удалось перебороть стихию. Но будет время – все пойдет хорошо. Нет худа без добра. Новая Земля совершенно не исследована, очертания ее берега в районе зимовки лишь смутно напоминают обозначенные на карте. Вот и работа! Хватит на всю экспедицию. Значит, надо первым делом составить карту окрестностей зимовки, определить точный астрономический пункт, потом произвести съемку, выполнить магнитные наблюдения и изучить приливо-отливы.

И Георгий Яковлевич со своими помощниками горячо принялся за работу.

Глава V
СЕМНАДЦАТЬ ЧЕЛОВЕК И СЕМЬДЕСЯТ ВОСЕМЬ СОБАК

Место для астрономического пункта Седов выбрал на высоком мысу Панкратьевского полуострова, в километре от судна. Назвал его мысом Обсерватории. Оттуда хорошо видны все острова – Крестовые, Горбовы и Панкратьевский, а также матерый берег Новой Земли. Зимнее пристанище «Фоки» – бухта «Фоки» – как на ладони. Виден хорошо и сам он – усатая букашка, а на белой равнине фигурки с булавочную головку. Крошка-муха сидит около айсберга – это художник рисует. Вот другая на откосе у мыса с черным столбом – геолог исследует горные породы. У метеорологической станции тоже кто-то копошится – не то Визе, не то Лебедев, не рассмотреть.

Подъем к астрономическому пункту стал труден. Последние бури крепко прибили снег, нарисовав на нем длинные полосы заструг, над откосом надули карниз. Взберешься – весь в снегу. Самому-то не видно, а на спутника смешно смотреть. Штурман Максимыч весь белый, снег за воротник набрался и пар валит. Приятно подразнить Максимыча, смешно он по-поморски ругается и все сыплет прибаутками.

– А как, Николай Максимыч, еще не замерз?

– Заморозило у проруби Фотея, а он все кричит – потею.

Георгий Яковлевич смеется, потом становится серьезным: солнце выглянуло из-за туч. Берутся высоты – одна, другая, третья, восьмая. Николай Максимович уже знает: на работе Седов разговоров не любит. Он внимательно считает такты хронометра и вовремя отмечает момент. Еще нужно взять несколько высот, а солнце снова ушло за облака. Штурман покрылся инеем, оледеневшие усы примерзли к воротнику, но держит марку. Говорит – «ничего», а зубы начинают дробь отбивать. Мерзнет и Седов. Пальцы застыли, почти потеряли чувствительность. Под конец наблюдений видит на пальцах кровь. Кожа примерзла к микрометрическому винту. Сняв перчатку, отогрел винты другой рукой. Две высоты взяли благополучно. Ну что ж, не у экватора работаем, у полюса! Зато как хорошо прибежать с мороза на судно в теплую кают-компанию!

На мысе Обсерватории Георгий Яковлевич приказал поставить знак в виде креста с выжженной надписью. На островах Крестовых и на Панкратьевском тоже поставили знаки. Можно начинать съемку. Пора собак запрягать. С собаками получилось не блестяще.

Художник в эти дни записывал:

«11 октября (—14°,8, умеренный северный ветер). Вчера я и Седов пробовали на собаках новую упряжь. Над ней с неделю возились боцман и Линник. Упряжь вроде камчатской, но с некоторыми изменениями, придуманными Седовым. Два ряда собак впрягаются хомутиками между четырьмя постромками. Седов думает, что среди торосов такая упряжка будет удобней других.

Он боялся, что обские собаки, приученные к местной упряжи, не пойдут в запряжке, стесняющей свободу движений. Некоторые собаки тянули хорошо, но с большинством придется, повидимому, позаниматься.

При пробе начало выясняться другое прискорбное обстоятельство. Собаки, купленные в Архангельске в качестве ездовых, не годятся никуда. По всей видимости, упряжь не только седовской системы, но всякая другая для них такая же новость, как если бы вместо хомутиков и постромок их одели во фраки.

Эти Шарики и Жучки не только не тянули саней, но и мешали. С полным непониманием, что мы хотим делать, псы покорно позволяли запрячь себя, даже с некоторым любопытством обнюхивали шлейки, недоуменно помахивая хвостами. Но как только дело коснулось работы, началась потеха. В упряжи стояли белые сибирские собаки и пестрые архангельские. Седов сел на нарту и закричал: «П-р-р-р-р!» Большинство белых собак при этом крике поднялись, а некоторые даже сделали попытку тронуть сани с места. Но все остальные, как и раньше, лежали на снегу в полной неподвижности, очевидно, полагая, что ежели привязана, так и лежи на снегу без движения, покуда хозяин не отвяжет.

Я пробовал тянуть передних собак, чтобы сдвинуть с места остальных. Мы думали: может быть, собаки в незнакомой упряжи не понимают, что от них хотят, но лишь только увидят, как другие собаки работают, вспомнят и они. Не тут-то было! Я тянул изо всех сил, тянули и сибиряки, но все эти дворняги и не думали помочь. Они просто улеглись, как будто бы вся суматоха их совсем не касалась. Лежа, они бо-роздили снег, отнюдь не понимая, что такое происходит. Иные, впрочем, проявляли некоторую самодеятельность: они изо всех сил упирались. Мы до тех пор не добились движения нарты вперед, пока не отпрягли всех этих саботажников.

13 октября. Успех в дрессировке собак. Вместе с Седовым прокатились от берега до «Фоки». Расстояние около километра. Или мы не умеем выбрать хорошего передового, или такого нет вообще, но управлять упряжкой мы еще не можем. От судна собаки не бегут иначе, как на поводу. Зато обратно – полным ходом. В один из таких рейсов нарта налетела на ропак. Пассажиры посыпались с нее, запряжка же, сопровождаемая стаей свободных собак, подвывавших всеми голосами, понеслась дальше, как будто ничего не случилось. У судна всю эту компанию встретила стайка драчунов. Поднялась грызня и свалка такая, что, добежав, мы не знали, с какого конца разнимать. Пока мы их колотили, псы успели покусать какую-то слабенькую. Отняли еле живой. Это уже не первая».

Скоро выяснилось, что такое вообще эти «архангельские лайки». Поставлял их некто фон-Вышомирский, человек без определенных занятий, не гнушавшийся никакими спекуляциями. Учитывая невозможность испробовать собак в Архангельске (не было упряжи), Вышомирский продал по пятьдесят рублей за голову сорок дворняжек, собранных в окрестностях города.

Остальные собаки, поставленные Тронтгеймом из Тобольска, оказались хорошими и обошлись дешевле. Впоследствии Георгий Яковлевич жалел, что не решился сразу уничтожить всех архангельских псов. Среди них оказалось много первоклассных драчунов, которые загрызли стаей немало хороших тобольских собак. Три четверти архангельских дворняжек передохли в течение зимы. Они были не приспособлены к холоду, не умели спать, как сибирские, зарывшись в снег, худели во время морозов и не знали, как защитить свой кусок от чужих посягательств. Большая часть выживших приучилась ходить в упряжи. Но настоящей ездовой собаки из них не вышло ни одной.

Составив одну упряжку собак, Георгий Яковлевич около половины октября начал мензульную съемку окрестностей зимовки и всех ближайших островов. Выезжал обыкновенно на светлое время, ночевать возвращался на судно. С собой брал по очереди всех матросов. Учил управлять собачьей упряжкой, спускаться на тормозах с гор и находить дорогу между торосами.

Матросы возвращались уставшими. Но каждый рассказывал про начальника, как он умеет и собак запрячь, и топор с пилой держать, и холоду не боится. Работает не то что наравне с товарищем, а больше. Вот это начальник! С таким не пропадешь. С ним будешь и сыт, и цел, и весел. Да, сразу видно, что наш командир не барин, а из простых.

Отправлялись на съемку, как только рассветало. Восход солнца заставал далеко от «Фоки». Одолевая подъемы по плотному снегу на перевалах, пробиваясь в торосах среди проливов, добирались до места, где прервалась съемка в предыдущий день. Георгий Яковлевич расставлял и ориентировал мензулу [22]22
  Мензула – инструмент для съемки местности, состоящий из штатива, подставки и доски (планшета) с наклеенной на ней бумагой, отвеса и компаса.


[Закрыть]. Голыми руками тщательно прочерчивал на планшете линии и рисовал очертания гор, мысов, заливов и бухт. Если был ветер, через каждые четыре-пять минут приходилось бросать работу и совать руки под одежду, чтобы теплотой голого тела скорее согреть их. На однообразном белом просторе не разобрать очертаний берега, скрытого снегом. Нужно было напрягать внимание до крайности, чтобы не ошибиться. Труднее всего было брать отдаленные знаки. В облачную погоду их не рассмотришь. Приходилось приезжать вторично в солнечный день.

Солнце катится почти по горизонту. Лучи скользят по бесконечной равнине. Вспыхнет радужным огнем высокий торос, темно-синим пятном отметится теневая его сторона. И опять бегут лучи, не задевая ничего. При этом освещении– вокруг миражи. Берег дальнего невысокого острова кажется обрывистым, груда торосов – островком, а ледники на берегу Новой Земли похожи на высокие серебристые колоннады. Вот и зарисовывай их!

Но кончалась работа, и Георгий Яковлевич возвращался со съемки радостный. Забывал мучительное стояние у треноги, когда проклинал и мороз, и ветер, и миражи. Хохотал в кают-компании, оживленно описывал свои приключения, выставляя их в смешном виде.

Постепенно очертания берега стали вырисовываться на карте. С прежними картами новая совсем не вязалась. Если положишь астрономический пункт «Обсерватория» на старую карту, то выходило, что он находится не на берегу, а далеко в море. Вместо трех Панкратьевских островов оказался один. Очертаниями берега почти не напоминали прежние.

Если здесь, в местах, где работали Литке и Пахтусов, карта такова, то что же можно ожидать от карты более северных местностей, где с XVI века, после Баренца, никто не делал серьезной съемки! И Георгий Яковлевич стал благодарить судьбу, которая заставила зазимовать на Новой Земле. Первая верная карта северной части Новой Земли! Это неплохой результат и для специальной экспедиции, а здесь он будет достигнут попутно, при продвижении к полюсу. Но мало того! Впервые здесь действует первоклассная метеорологическая станция, ведутся работы по геологии и биологии, будет привезена первая в мире кинокартина полярных стран. А сколько этюдов и фотографий успел сделать художник! Интересно, что скажут эти ученые, когда «спортивная» экспедиция вернется с такими результатами!

До начала полярной ночи Георгий Яковлевич закончил съемку полуострова Панкратьевского и острова того же наименования. Вычертил в черновике карту. Ранней весной предполагал положить на карту острова Крестовые и Горбовы. Жалел, что Визе и Павлову не удалось пройти далеко на юг. Почти за две недели дошли только до Архангельской губы, а предполагалось достичь полуострова Адмиралтейства. Ну, ничего, если собаки не подведут, весной времени будет много. Самое главное– в этих экскурсиях получили хороший опыт, научились жить на морозе в палатках, обращаться с собаками. Теперь все знают, как нужно поставить палатку, и не возятся с ней по часу, как раньше, а ставят в несколько минут.

Все эти экскурсии и поездки на съемку хорошо показали Седову, что за люди собрались в экспедиции. Все работают. Есть просто молодцы!

Вот брал на съемку Линника. Он никогда не ходил с топографами, а сразу все понял. И в палатке с ним – одно удовольствие. Делает все быстро, без суеты, все у него на своем месте, ничего нужного не забудет, лишнего не возьмет. Но – любит самостоятельность, приказами от него ничего не добьешься. У команды – коновод. Идет у него борьба с боцманом Инютиным за влияние, за авторитет. Линник насмехается над Инютиным: неделю по Фонтанке с кирпичами плавал, а такелажному делу учился, когда по деревням с топором ходил, – и в боцманы попал.

Инютин и сам не промах. За ним в работе трудно угнаться, и за словом в карман он тоже не полезет.

А Шура Пустотный! Честный, добросовестный, великолепно знающий, что такое долг. Перед отъездом приходила его мать, просила поберечь. А он один из самых смелых. Не задумается в полынью прыгнуть, если понадобится – на медведя с голыми руками пойдет.

А Лебедев! Уже пожилой и семейный, народный учитель. Как он просился в экспедицию!

Визе очень его хвалит. Другого такого добросовестного наблюдателя метеорологической станции трудно сыскать. Экспедицию переживает романтически. Какие бы ни были трудности – он все будет восхищаться. На метеостанции у него целое хозяйство. Протянул к своим будкам поручни из каната, чтобы не плутать во время бурь. Недалеко от станции построил настоящие снежные дворцы. Там он и ленты меняет на самопишущих приборах, там и чайник на свечке греется, и диорама для услаждения души в снежной нише устроена: с помощью синих и лиловых чернил, клюквенного экстракта и сажи изображена деревня, мостик через речку, бабы идут с коромыслами, и ребята в школу торопятся…

А Кизино! В Новоземельской экспедиции он был прекрасным гребцом и футшточником, теперь заведует всеми кладовыми. Сам конфетки одной не возьмет. Все у него вовремя. Все хозяйство на нем. Настоящая ключница!

Нет, на команду обижаться не приходится!

Коршунов, петербургский слесарь, взмолился, когда Кушаков хотел его списать на Новой Земле по слабости здоровья. В самом деле, на вид щуплый– в чем дух теплится, а как мужественно держится и в экскурсии каждый раз просится.

Плотник Коноплев – сероватый, неграмотный, но труженик, каких поискать. Постоянно смешит всех своим деревенским остроумием и сермяжной простотой.

Да и Ваня Пищухин, пекарь, хоть темен и богомолен не по летам, – свое дело делает и хлеб печет и стряпает по мере умения.

В общем же почти все люди обыкновенные. Но все работают на совесть, и дело идет.

На неудобства жизни в кубрике никто не роптал. Больше всего было жалоб на плохую одежду – гнилые пиджаки и брюки, все время надо было чинить их. Мало было рукавиц, приходилось шить из чего ни попало самим. Начальника никто не винил: все знали, как ему пришлось снаряжать экспедицию. Бранили купцов-алтынников, у которых совесть, видно, в кармане зашита и которым все равно, на какое дело люди идут.

Глава VI
ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ

Полярная ночь на широте бухты «Фоки» продолжается девяносто шесть суток – с 4 ноября до 10 февраля. В действительности солнца же не видели дольше: в дни его ухода и первого появления держалась пасмурная погода. Полярная ночь подкрадывалась незаметно. И после исчезновения солнца еще долго можно было работать около полдня при свете зари.

В это время художник успевал даже запечатлеть в своих этюдах окрестности зимовки. Он больше всех следил за наступлением полярной ночи. 7 октября он записал:

«Как темнеет с каждым днем! Около восьми, когда просыпаюсь, ночь еще глубока. Только в десять начинает немного светать. Удивительный рассвет! Весь воздух насыщен темнотой. Рассвет силится прогнать ее и не может. Окра-шиваются торосы с южной стороны, но в угрюмой тени отражено ночное темное небо. Даже затмение радостнее такого бессильного рассвета.

Писать возможно только до обеда, а обедаем мы в час. После обеда – жалкие остатки света, при них можно только прогуляться или съездить на собаках за плавником.

12 ноября. Пасмурно. Рассвет очень слаб. Все тонет в однообразной молочной мгле. Уходит, уходит свет! Скоро и я должен буду прекратить работу на воздухе. Тьма побеждает. Мало-помалу мы сгруживаемся на корабле; уходим далеко от судна только на прогулки. Один Седов продолжает астрономические наблюдения и ночью, всякий раз, как небо очищается от облаков. У нас нет дорогого пассажного инструмента для определения астрономических пунктов высокой точности. Седов своими многочисленными наблюдениями при помощи обыкновенного секстана надеется в известной мере восполнить этот недостаток. Средний вывод из многочисленных наблюдений должен дать довольно точные координаты нашей зимовки. Такой прием – в характере Седова. Отсутствие техники он стремится преодолеть личными усилиями.

Так вот какова она, полярная ночь!

Тьмы настоящей нет, перед глазами не черно. Впереди и всюду – серо-голубая завеса. Сколько ни идешь, она отодвигается, но из себя не выпускает. С невольной настороженностью в душе идешь в ее глубину и ощущаешь и тесноту этого мрака и его бесконечность.

Сколько ни иди – не будет конца мгле и безмолвию. Даже при ясном небе не исчезает чувство неизменяемости. Горят ли в небе ясные крупные звезды или развертываются над головою роскошные занавесы северного сияния – ты от полярной ночи не уйдешь. С тобой движется все то же небо, а под ногами бесконечно однообразная поверхность моря или земля – закованные льдом, закрытые снегом. Таково ощущение бесконечности и плена».

Полуденный рассвет стал незаметен. В совсем ясные дни на юге еще горела неяркая заря. Зато когда небо бывало закрыто тучами, дня не было видно совсем. Постоянно налетали штормы и веток ураганной силы. Однажды художник после наблюдений на метеорологической станции отбился от каната, протянутого от судна до станции, и среди рева бури и вихрей, обрушивавшихся с гор, долго не мог найти судна. Вернулся с плотной снежной маской на лице. Палуба «Фоки» сравнялась со снежным покровом на льду.

Иногда по нескольку дней никто не отходил от судна даже на десять метров. Только наблюдатели метеорологической станции – Визе, художник, Лебедев и Пустошный – каждые два часа отправлялись на станцию и возвращались, залепленные снегем.

Нельзя сказать, что члены экспедиции скучали в это суровое время года. Геолог целыми днями изучал собранные образцы горных пород. Визе не хватало времени для приведения в готовый вид метеорологических наблюдений. Художник не оставлял фотографии и в эту пору, снимал и при луне и при магнии, и даже сделал снимок при свете звезд, посменно дежурил на метеостанции. Георгий Яковлевич продолжал наблюдения на астрономическом пункте, читал для членов экспедиции лекции по навигации.

От вынужденной ли неподвижности или от однообразного питания кое-кто стал жаловаться на недомогание. Георгий Яковлевич, заметив эти признаки и опасаясь цинги, стал посылать команду на прогулки и решил поднять настроение праздником.

19 декабря, в самые дни зимнего солнцестояния, состоялся праздник моряков.

Недели за три начались приготовления к нему.

Программа дня: иллюминация, салют из китобойных пушек, завтрак, сон и обед. Кают-компания и кубрик разукрашены до неузнаваемости гирляндами бумажных флажков и фонариков. Книжные полки и станки для ружей затянуты флагами.

После завтрака под гром пушек зажгли огни на палубе. Горящие плошки (консервные жестянки, наполненные медвежьим жиром) были укреплены по бортам, на мачтах и вантах. У сходней пылающие бочки из-под керосина. Отблески огней скользили по снегу, изборожденному бурями, играли на мертвенно-белых берегах и слабо замирали на отдаленных торосах.

Обед в этот день отличался изысканностью: закуски, бульон с пирожками, пельмени из сушеного мяса.

После обеда развеселившийся экипаж «Фоки» слушал музыку. День закончился прогулкой за песцами.