Текст книги "Георгий Седов"

Автор книги: Николай Пинегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава VIII
МОРЯК «НА ДЕКОКТЕ»

Через пять дней вся команда «Султана» сошла в Одессе на берег. Боцману повезло: не успел он сделать по набережной десятка шагов, встретил знакомого командира и сразу же нанялся на его пароход. Остальные с узелками и чемоданчиками разбрелись по городу.

Седов и его два помощника пошли искать пристанища. Нашли угол на антресолях у толстой гречанки, сдававшей углы безработным, севшим «на декокт» морякам. Поместились в большой полутемной комнате, сплошь уставленной кроватями. Здесь стоял неистребимый запах лампадного масла, чеснока и человеческого пота. Расчет с постояльцами у гречанки был прост: полтора целковых за неделю вперед и никакого кредита.

Оставив чемоданчики, моряки сразу же направились в «Гамбринус». Так назывался кабачок, куда сходились одесские моряки выпить кружечку пива, повидать приятелей и поделиться новостями. Кабачок знаменит был крепким пивом, изобилием новостей и скрипачом, Сашкой, чье искусство вдохновило писателя Куприна написать прекрасный рассказ под названием «Гамбринус».

В «Гамбринус» шли не только веселиться. Здесь узнавали и о свободном тоннаже, о фрахтах, сплавляли контрабанду и нанимались на суда безработные моряки.

Седов решил искать место только на пароходе дальнего плавания. Теперь, имея на дипломе надпись о командовании судном в заграничном плавании, он надеялся устроиться по меньшей мере вторым помощником на океанский пароход.

В «Гамбринусе» узнали плохие новости. Много старых моряков сидело «на декокте» – попросту были без места, на голодном пайке. Походив недели две в кабачок и по пароходным сходням, Седов понял, как трудно получить какое-нибудь место. Был рад, когда подвернулось временное: заменить на один рейс заболевшего четвертого помощника (суперкарго) на пароходе «Царь» Добровольного общества.

«Царь» ходил по ближневосточной линии, по морям Черному, Мраморному, Эгейскому и Средиземному. Вот они, дальние моря! Африка и африканцы, великий город Александрия! Места, которые грезились в детстве!

Он увидел эти места. Но только с парохода. На берегу пришлось побывать всего один раз. Нет, не годилась должность суперкарго, заведующего погрузкой и выгрузкой, для моряка-путешественника, мечтающего о заморских странах! Залитая солнцем, вся в кипарисах, светлая Смирна, пальмовые долины у каменного Бейрута, Триполи, греческие города в зелени апельсинных и лимонных садов, мраморный Родос, олеандры на ослепительных вершинах Атоса и горячий Порт-Саид – все это видел только через глазок бинокля, когда пароход стоял на якоре. Берег звал ароматами незнакомых растений, веселым шумом, красотой залитых солнцем улиц. Но побывать на берегу не было свободного времени.

Через две недели «Царь» закончил рейс и вернулся в Одессу. Больной помощник поправился. Седов получил расчет.

На этот раз сидение «на декокте» затянулось. Деньги скоро вышли. Седов помогал семье и не скопил ничего на черный день. Месяца через полтора он дошел до настоящего «декокта» – питания хлебом и водой. Проходила неделя за неделей, а подходящих вакансий не освобождалось. Пытался поступить матросом на пароход дальневосточной линии Добровольного флота. В конторе ему сказали:

– Вы будете трехсотым кандидатом.

– Но у меня диплом штурмана дальнего плавания и капитанский стаж!

– Нам не нужно матросов с капитанским дипломом, у вас имеется четырехлетний стаж плавания, только поэтому и зачисляем кандидатом.

Молодой моряк вернулся в свой угол взбешенный. В тот же день он отправился к воинскому начальнику и подал прошение о зачислении во флот вольноопределяющимся. Там, по крайней мере, не будет безработицы.

Седов не успел еще забыть всю тяжесть матросской доли на паруснике и на «Труде». Но все же первые дни службы во флотском экипаже показались не сладкими.

Остригли накоротко волосы. Выдали форменную одежду, поставили в строй и дали номер. Унтер-офицер Замурушкин, обучавший новобранцев, долго не мог запомнить фамилии и кричал в строю:

– Эй, ты, лобастый! Надвинь головной убор по полной хворме. Ты что думаешь – в «Гамбринус» пришел?

С шести утра и до девяти вечера «драили» унтер-офицеры молодых матросов. Наука быстро и правильно связывать подвесные койки, строевые занятия, винтовка, орудийный замок, морской устав и «словесность» – все это вколачивалось в голову настойчиво, с криком и крепкими морскими словечками.

Особенно запомнилась маршировка. Каждый день на просторном дворе Замурушкин обламывал матросов и поодиночке и повзводно. Учил вытягивать носок по струнке, бросать правую ногу на землю и тотчас же, не сгибая корпуса, выкидывать левую. Ногой полагалось бить крепко, да так, чтоб пыль взлетала, чтоб трещала у сапога подметка, чтобы жарко стало подошве!

Больше всего доставалось, когда учились ходить церемониальным маршем. Добившись равномерного удара ногой, Замурушкин строил отделение, отступал на несколько шагов и, разевая широкую пасть, торжественно командовал:

– К царениальному маршу товсь, равнение нале-е-ва! Ша-гам… арш!

Новобранцы, красные от усилий держать ровный строй, от сильных ударов подошвой, двигались, задрав головы налево, деревянной, неестественной, одинаковой у всех походкой. Замурушкин, подплясывая на носках, маршировал рядом и отпускал колючие, цепкие словечки:

– Гомелко, ты что, плевок растираешь аль идешь царениальным маршем? Ать, два, ать, два! Не ставь ногу, как свинячье копыто, деревня. Ать, два! Я те, я те, рыжая морда, Гречавский! Я те буду сбиваться с ноги! Шире шагай, куркуль, коровьи ноги! Ох, будешь ты, криворылый, стоять под винтовкой!

Из экипажа Седова перевели на учебное судно. Хотя и здесь было не легче от ругани, от угроз линьком в опытных руках боцмана Ондрейчука, все же на море дышалось свободнее. Седов был назначен сигнальщиком.

С таким же наслаждением, как в детские годы, познавал тайны морских узлов, теперь учился он искусству читать с одного взгляда приказы, набранные разноцветными флагами на флагманском судне. Очень быстро запомнил азбуку условных знаков красными флажками и световыми сигналами по азбуке Морзе, которыми корабли переговаривались между собой. Хорошо было стоять на кожухе ранним утром, когда ночная вахта, борясь с дремотой, дежурила последние минуты перед побудкой. Дремал в плетеном кресле вахтенный начальник. Борясь с желанием спать, покачивался часовой на корме. Но сигнальщики зорко глядели вокруг.

Вот на адмиральском корабле взвился сигнал побудки. Вскакивал с кресла офицер. Трелью заливались боцманские свистки. Корабль оживал. Команда выносила наверх и вязала койки. Бежали дневальные в камбуз и возвращались с огромными чайниками. После чая начиналась приборка. Добела скребли и чистили палубу. Хлестала из брандспойтов вода, ее сгоняли за борт резиновыми голиками. До огненного жара начищались ноктоузы, поручни, буртики и медные трубы катеров…

Через три месяца Седов получил звание старшего сигнальщика и был произведен в унтер-офицеры. Поступая во флот, он рассчитывал сдать экзамен на прапорщика. Этот чин давал вес капитанскому диплому. Открывалась также возможность службы на военных транспортах, совершающих дальние плавания. Готовиться к экзамену на прапорщика он начал задолго до поступления во флот. Сдал экзамен легко.

Штурман дальнего плавания получил чин прапорщика флота. Еще одна дорога.

Что же делать дальше? Седов решил готовиться к экзамену за курс Морского корпуса.

Военный флот в царское время находился в особо привилегированном положении. Гвардия и флот считались опорой престола. Многие из офицеров, особенно в гвардейском экипаже, носили придворные звания. Но привилегиями пользовались не все, а только «настоящие офицеры». «Настоящими офицерами» считались лишь кадровые офицеры-дворяне. Они носили золотые погоны и глядели свысока на остальных, таких погон не имевших. Правом поступления в Морской корпус, готовивший кадровых офицеров, пользовались исключительно дети потомственных дворян [8]8
  Только в самом конце XIX века был разрешен прием в Морской корпус (в случае некомплекта учащихся) детей чиновников и попов.


[Закрыть]. Штурманы, механики и врачи, люди с высшим образованием, принимались во флот с большим разбором. До реформы 1905 года они даже не считались «настоящими офицерами» и носили, в отличие от кадровых, серебряные погоны.

Георгия Яковлевича в ту пору не интересовало, какие он будет носить погоны. Ему хотелось учиться дальше. Только учиться! Морской корпус давал дополнительные знания. Их нужно получить… Один из экзаменаторов, проверявших знания молодого прапорщика, был удивлен широтой его морских познаний. Разговорился, узнал о горячем желании учиться и написал несколько рекомендательных писем. Одно из них Седов отдал в Петербурге старику-гидрографу генералу Дриженко. Ученый принял Седова очень ласково и даже заставил поселиться у себя, пока не удастся поступить на службу. Дриженко и друг его, гидрограф Варнек, помогли преодолеть препятствия, возникшие при хлопотах о разрешении крестьянскому сыну держать экзамен за курс Морского корпуса.

Они же добились сначала какого-то предварительного испытания. Несколько человек, от которых зависело разрешение на экзамен, в полуофициальном собрании задавали трудные вопросы по астрономии, навигации и военно-морской тактике. К концу испытания он почувствовал, в последних вопросах, более доброжелательный тон. Официальный экзамен сдал блестяще и был произведен в чин «поручика по адмиралтейству, со старшинством с 24 октября 1901 года». Чина мичмана крестьянскому сыну, разумеется, не дали. По совету Дриженко, Седов поступил на службу в Главное гидрографическое управление.

Глава IX
ПОРУЧИК ПО АДМИРАЛТЕЙСТВУ

Георгий Яковлевич прошел к Адмиралтейству пешком, через Дворцовый мост. Всю дорогу от своей комнатки на Васильевской острове он ощущал неловкость. Казалось, встречные замечают, что он, поручик Георгий Седов, сегодня в первый раз вышел на улицу в форме морского офицера.

Обогнув Адмиралтейство, он вошел в подъезд, правее огромных изогнутых статуй, поддерживающих тяжелые гипсовые глобусы. За массивной дверью – вестибюль, освещенный откуда-то сверху, у строгих лестниц, – старинные гаубицы и многоствольные пушки. Похожий на Нептуна швейцар, помогая снять жесткую шинель, осведомился:

– Вы, господин поручик, в Гидрографию или в Адмиралтейство?

– В Гидрографию. Я буду здесь служить.

– Вот как! Тогда я вешалочку вам постоянную дам. Пожалуйте, вот тут у печки будет хорошо. И пальтецо зимой тепленьким будет.

Швейцар показал, как пройти в дежурную комнату. Дежурный офицер в кушаке с кортиком и при револьвере спросил, что нужно. Увидев приказ, согнал с лица официальное выражение, сказал приветливей:

– А, значит к нам. Являться по начальству? Подождите, сейчас доложу.

Через четверть часа Седова позвали в высокий, просторный кабинет с картинами по стенам. На камине – модели судов под стеклянными колпаками. Посреди письменного стола – огромная чернильница с адмиралтейским якорем. За столом начальник – генерал Вилькицкий.

– Честь имею явиться. Поручик Седов. Назначен в ваше распоряжение.

Начальник осмотрел новичка с головы до ног. Сухо сказал:

– Слышал о вас от капитана второго ранга Варнека. Надеюсь, оправдаете его рекомендацию. Явитесь к нему и передайте, что я назначил вас на испытание. Не могу вас задерживать. Я занят.

Седов сделал «налево кругом» и вышел.

Варнек встретил его по-иному. Перебил официальную фразу. «Честь имею явиться…», дружески взял за руку.

– Бросьте эти церемонии. Ужасно рад за вас. Пойдемте, познакомлю с нашими гидрографами. Попросим, чтоб помогли на первых порах, а дальше и сами разберетесь.

В чертежную прошли через высокий, отделанный старинным дубом зал с антресолями. По стенам и на антресолях книжные шкафы. Через стекла видны корешки старинных изданий, многие в богатых переплетах – пергамент, тисненая кожа.

– Вот наша сокровищница, – широким жестом показал на библиотеку Варнек. – Из мировой литературы по морским вопросам здесь собрано почти все. К сожалению, мало наши гидрографы пользуются таким богатством. Смотрите, в этих резных шкафах с гербами покоятся старинные вахтенные журналы. Их вели во время кругосветных путешествий наши лучшие моряки. Экспедиции Беринга, Коцебу, Крузенштерна, Лазарева, Литке, Головнина, Беллинсгаузена изучили весь Великий океан, открыли и описали множество островов, Антарктику. И все это здесь. Здесь же труды Лаптевых, Челюскина, Прончищева… Будем надеяться, что и наши работы займут здесь место.

В чертежной новичка окружили гидрографы, знакомились. Варнек сдал Седова на попечение пожилого тучного капитана и вышел. Капитан дал вычислить географическую сетку для планшета одного из участков близ устья Печоры. В этой работе прошли первые дни службы.

Сначала все восхищало. И строго научные методы работы, и придирчивая точность в применении их, бесконечные проверки каждого штриха на картах – все основательно, неторопливо, надежно.

Но прошло несколько месяцев, и молодой моряк, познакомившись со всеми порядками, начал сознавать мало-помалу, как медленно и беспланово работает все учреждение.

Дело шло какими-то рывками. Иногда экспедиции на ближние и дальние моря следовали одна за другой. Скапливались черновики для карт и горы годных для опубликования научных материалов. Но обработка научных материалов двигалась медленно. За это время материалы прежних экспедиций теряли интерес новизны и потихоньку перекочевывали в архив. А управление, получив требование на переиздание старых карт, принималось за их редактирование или снаряжало совсем маловажную новую экспедицию. Знакомясь с делом, Седов изумлялся: как скоро переходят на русские карты не очень точные исправления, сделанные иностранцами, в то время как собственные материалы для карт высокой точности покоятся в запыленных шкафах Гидрографического управления. В течение десятков лет никто не трогал слежавшихся и пожелтевших журналов Великой северной экспедиции. Никто не касался журналов кругосветных путешествий. Тяжелые мысли о скором забвении человеческих дел вызывал этот архив.

Гидрографическое управление в то время, когда туда поступил Седов, находилось в периоде оживления. Снаряжались экспедиции, выпускались новые карты. Но, как и раньше, оживление это не было началом планомерной работы.

Как раз в эти годы России грозила потеря огромного двойного острова Новая Земля, открытого русскими в древнейшие времена. Норвежские зверобои начали основывать на нем зимовки и промышлять в территориальных северных водах без всякого стеснения. В норвежской печати появлялись статьи об отсутствии интереса России к Новой Земле: там нет русского населения; русские вовсе не интересуются исследованием острова, даже берег не везде положен на карту. По настоянию министерства иностранных дел, Гидрографическому управлению предложено было приступить к исследованию Новой Земли и прилегающего Карского моря, к установке мореходных знаков для русских охранных и промысловых судов. В 1901 году организовали Экспедицию Северного Ледовитого океана на судне «Пахтусов». Ее начальнику, капитану второго ранга Варнеку, предоставили право задерживать иностранцев в русских территориальных водах. Варнек с удовольствием зачислил в экспедицию своего нового молодого друга.

Так Седов впервые попал на север.

Снова на корабле. Прочный, по-военному надраенный «Пахтусов» блестит чистотой. Волнует суета последних сборов в Архангельске. Все великолепно. Веселые поездки на гребном катере из предместья Соломбалы в город по могучей Двине. Знакомый запах на взморье, только цвет морской воды здесь зеленее, чем на юге. Как светлы эти северные ночи! Даже в полночь можно читать! Да, здесь все по-иному.

Непривычен уху поморский говор матросов. Они не похожи на подвижных одесских моряков. Эти медлительны, крупны и крепкоруки. Больше напоминают рыбаков с Кривой Косы. Вот этот широколобый и толстоплечий Фомин очень похож на отца. С такими гребцами не пропадешь! Они видали виды!

Гребцы, в самом деле, выручали не раз. Особенно запомнился случай при постройке знака у устья речки Кары. Начальник экспедиции сказал: «Если ветер усилится и будет трудно, возвращайтесь. Подождем хорошей погоды». Случилось, что ветер начал свирепеть, кидать пену и воду в тяжелый, нагруженный досками карбас, когда до берега оставалось меньше мили. Поворачивать обратно, когда прошли уже с таким трудом десяток миль?!

– Как, ребята, дотянем до берега? Не сдадим в последнюю минуту? – в перерывы между гребками спросил поморов Георгий Яковлевич. Он, как и все, из последних сил работал парой дополнительных весел на корме.

– Ты, ваше благородие, ветра не спрашивай. Не любит, когда об нем гадают. Он сам покажет, в которую сторону можно. А наше дело– знай ворочай веслом! – ответил за всех Фомин.

Совсем недалеко у берега, на мелководье, волны залили карбас. Всплыли доски. Седов и поморы на пояс в воде ловили их, вытаскивали на берег лодку. Сушились у костра. Но знак был поставлен.

По той ли причине, что любил Седов отпускать веселые прибаутки, бодрившие всех на работе, потому ли, что легко брался за весло и за тяжелое бревно, или просто чувствовали матросы в веселом поручике своего человека, – команда работала с ним дружней, чем с другими офицерами. И получалось: поручик Седов всегда выполнял свою задачу вернее, быстрее и лучше других. Варнек писал про него впоследствии: «Всегда, когда надо было найти кого-нибудь для исполнения трудного и ответственного дела, сопряженного иногда с немалой опасностью среди полярных льдов, мой выбор падал на него». Впрочем, говаривал Варнек и другое: «Боюсь я, он когда-нибудь свернет себе голову. Смел до безумия. Удивительно, как все сходит ему с рук».

Кончился рабочий день. К «Пахтусову», стоявшему на якоре вдали от берега, подгребают одна за другой шлюпки гидрографов. Седовская подходит позже других: работали дальше всех. Гребцы в форменных бушлатах и в поморских кожаных шапках-ушанках споро гребут, подваливают к борту. Все мокрые от пронесшегося шквала, чуть не залившего шлюпку во время промера на Гуляевских Кошках. Но дело закончено. Шлюпка разворачивается, ловко становится против штормтрапа.

– Шлюпку на шкентель. Гребцам две вахты отдыха! – командует Седов и идет в большую каюту переодеться в сухую одежду.

В кают-компании тепло. Прозябшие и голодные гидрографы одолевают второй чайник. Тает горка резогретых в камбузе сушек.

Вот и начальник экспедиции Варнек. Он берет стакан и, помешивая чай, говорит:

– Разделались с этим промером! Завтра пойдем к Новой Земле. Поищем якорной стоянки у Карских Ворот. Думаю, что в Дыроватой губе должна быть неплохая. Говорили поморы, что там отстаивалось порядочное судно. Зайдем и мы осторожненько. Если все обойдется, оставим партию делать съемку, промер и знаки, а сами – на Шараповы Кошки. Предполагаю поручить работу в Дыроватой губе штабс-капитану Морозову и поручику Седову…

Палатка у Карских Ворот. Крупный шиферный песок под ногами. Команда отдыхает в соседней палатке. Измотались при трудном восхождении на крутую гору с грузом досок для мореходного знака. Не спали двое суток. Надо бы и самому прилечь, отдохнуть. В глазах сухо, все тело болит. Но… кажется, солнце золотит полу палатки. Да, выглянуло! Придется взять секстаном несколько его высот, а то долготы ненадежны. И Седов идет к астрономическому пункту. Снова вычисления на долгие часы…

«Пахтусов» на рейде. Отваливает от борта шлюпка. В трубу дальномера хорошо видно, кто в нее садится. На корме начальник. Видно, хочет узнать, как идет работа. Но для начальника приготовлен в палатке сюрприз – совсем готовая карта на двух планшетах.

Вот собрались в палатке и гидрографы с судна, и береговая партия. Варнек долго изучает обе карты – одна Седова, другая Морозова. Лицо начальника светлеет все больше. Кладет, наконец, циркуль, протирает уставшие глаза платком.

– Дальше, по-моему, некуда! Работа образцовая. Чья лучше – сказать не могу. На той и на другой карте астрономические пункты ложатся в одном месте. Самое большое расхождение – пять сажен. Штабс-капитана Морозова я знаю давно. Теперь у него появился серьезный конкурент – поручик Седов. Мне же остается только радоваться!

– А мне тем больше. Есть с кем сверить работу, с кем состязаться, – добродушно подхватывает хилый на вид, но выносливый Морозов. Искренне жмет руку товарищу.

Поздняя осень. «Пахтусов» осторожно, самым тихим ходом входит в незнакомый залив неясно обозначенный на карте. Сумрачно. Но-воземельские горы срезаны сверху тяжелым слоем поднявшегося тумана. Там, в глубине залива, жуткая синь. В ней изумрудами блестят отсветы на леднике. Ближе – ледяные громады, сборище высоких айсбергов.

Пароход пробирается узкими коридорами между отвесными синими стенами льда. Почему же не движутся эти чудовища? Быть может, стоят на мели?.. Гул и грохот со стороны ледников. Там облаком повисла белая пыль. Из моря выныривает новая огромная гора, с нее льются каскады воды. Идет по заливу волна, ее шипенье по берегу слышится явственно. Вот качнуло и пароход.

– Что же, приступим к промеру, – прерывает молчание начальник экспедиции. – Меня интересует вопрос: какова осадка этих айсбергов? В прошедшем году я обмерил один. Айсберг сидел на мели. При вышине его в тридцать девять футов глубина оказалась сорок четыре сажени! Прекрасный случай проверить. Кто хочет со мной? Георгий Яковлевич, хотите?..

После первого полета орлу не сидится на скалах. Торопится вновь испытать, как крепко опираются крылья на воздух, как мчат в свободную даль.

Седов после первой экспедиции говорил Дриженко:

– Мне место на Севере. Я понял всей душой. Слышал я в Константинополе пословицу: «Кто раз вкусил сладких вод из источника Дольма-Бахче, тот всю жизнь будет болеть желанием вернуться к нему». Видно, мои «сладкие воды» текут на Севере!

В самом деле, он стал бредить Севером. Все разговоры были об Арктике. Искал книг о Севере и полярных путешествиях. Будущей весны и продолжения экспедиции ждал с жадностью. Носились слухи, что «Пахтусов» будет продвигаться дальше на восток, к устью Енисея, быть может, до Таймыра, к местам, совсем не исследованным.

Зима прошла превосходно. Совсем другое дело – создавать собственную карту доселе не исследованной местности. Георгий Яковлевич безукоризненно вычертил свои планшеты и сделал это в неслыханно короткое время. Заметил даже, что такая ретивость гидрографам не очень-то понравилась. Слышал однажды за спиной: «Выслуживается сей поручик!» Вспыхнул, но сдержался. Не объяснять же, что он не собирался выслуживаться, а просто работал со страстью, и иначе работать не мог.

В эту зиму произошла встреча: у знакомого моряка случайно столкнулся со старым знакомцем по Мореходным классам Шурой Недзвецким. Тот так и не кончил курса. Теперь приехал в Петербург готовиться к экзамену на штурмана. Георгий Яковлевич предложил свою помощь. Заодно стал готовить в штурманы еще одного юношу – фельдшера Лукианова, с которым познакомился на «Пахтусове». Во время экспедиции фельдшер обучал Седова фотографическому искусству. К Лукианову и Недзвецкому присоединились еще двое. Собирались на дому у Седова. Весной все ученики сдали экзамен. Денег с товарищей Георгий Яковлевич, конечно, не брал.

После экспедиции Седов впервые за всю жизнь почувствовал себя обеспеченным, избавленным от прежней заботы о куске насущного хлеба. Получал немного, но и потребности были невелики. Жил скромно, столовался у хозяйки. Хотя по-прежнему посылал он деньги домой, все же оставалось достаточно для одного человека, приученного жизнью к большой бережливости.

Начал посещать театры. Увлекся балетом и оперой. Вероятно, в этом увлечении сказалась детская неиспорченность, потребность в ярком, праздничном, необычайном – человека, выросшего в бедной, трудовой семье.