Текст книги "Георгий Седов"

Автор книги: Николай Пинегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Глава XXV
«ВЫСОКАЯ ПОЛИТИКА»

Балашову представлялось много случаев поговорить с царем о поддержке экспедиции к полюсу. За последние дни не раз приходилось беседовать с государем на дворцовых празднествах, даже за столом. Но Балашов хорошо знал, как не любит Николай портить легкую домашнюю беседу скучным разговором о делах. Больше того, придворные давно заметили, что деловое направление беседы грозит завести в неприятный тупик. Когда речь заходила о чем-нибудь, что может впоследствии потребовать царскую подпись, Николай угрюмо замыкался и, видимо, злился, даже над бровями белело. К тому же разговор мог ни к чему не привести. Случалось, царь забывал свои слова.

По этим соображениям, Балашов решил не торопиться. Он отложил дело до очередной официальной аудиенции.

В день аудиенции он был невольным свидетелем вялого спора между министрами: внутренних дел – Макаровым и морским – Григоровичем. Легкая пикировка министров показала, что и в этом деле не миновать препятствий и интриг. Речь шла как раз о Седове.

Разговор произошел в дворцовом зале в то время, когда группа придворных и министров ждала царского выхода в кабинет.

– Никак ваше высокопревосходительство решили собственным Франклином обзавестись? – скучающе-любезно, с едва уловимым оттенком иронии обратился Макаров к насупленному Григоровичу.

Адмирал неторопливо повернул к соседу голову.

– Не понимаю. Какой Франклин?

– Ну как же, разве не знаете?

– Не знаю. – Григорович пожал плечами. Орлы на адмиральских погонах прыгнули вверх. – У меня нет, слава богу, ни одного Франклина.

– Как нет? А этот, нововременский протеже, как его… капитан Седов? К полюсу собирается…

Адмиральские орлы медленно сели на место.

– Ах, да, читал, читал… Собирается.

– Что же это, с вашего благословения?

– С моего благословения? – повел бровями моряк.

– Я думал, да.

– Ничуть. Я даже не знаю этого офицера.

– А я заинтересовался личностью вашего путешествователя. Велел навести кое-где справки. Был удивлен. Думается, что нововременцы могли бы выбрать кого-нибудь получше. Настоящий и типичный парвеню [20]20
  Парвеню (франц.) – выскочка.


[Закрыть]. Крестьянин, сын рыбака с Азовского моря. Гидрограф, служил раньше в торговом флоте. Написана, говорят, у него брошюрочка – не то чтоб красная, но… с душком. Как же это вы не поинтересовались?

Григорович развел руками.

– Зачем мне, дорогой? Это частное дело – путешествия. К полюсу, в Сахару, на экватор, к Новой Гвинее – пусть путешествует во здравие. Мне-то какое дело?

– Позвольте с вами не согласиться. Если человек отправляется к полюсу – это уже не частное дело. Нет! Об этом путешествии будут всюду говорить и писать в газетах всего мира. И если оно осуществится на самом деле, то далеко не безразлично, кто пойдет. А для вашего министерства и флота – особенно.

– Почему?

– Ну как же! Полюс теперь – это финиш в скачке с препятствиями, организуемой нациями. Именно – скачки. Разве не так? Хорошо! Для конских скачек мы выпускаем лошадей лучшей крови, с большой родословной.

Макаров помедлил с секунду – привычный прием оратора перед эффектной фразой. И заключил:

– Так почему же, почему здесь, на международных скачках, мы собираемся выпустить для участия в них какого-то худородного офицера, простите, мужика? Как будто нет у нас во флоте блестящих офицеров, кровных дворян…

Балашов не слышал конца разговора. Показался в двери Фредерикс, сделал ему знак пройти к царю.

Николай сидел в кресле перед письменным столом в позе, перенятой у отца: откинулся на спинку, положил обе руки на стол. Одна лежала спокойно, другая изредка выбивала барабанную трель. Придворные знали, что эта поза избрана для приема докладов еще в бытность наследником.

– Что у вас? – спросил Николай официально-вялым тоном.

Балашов начал доклад. Он говорил о партии националистов, группирующихся вокруг всероссийского Национального клуба. Гофмейстер привел несколько цифр, характеризующих состав партии и имущественное состояние ее членов. К партии примыкают большинство крупных землевладельцев, часть помещиков, некоторые сановники; есть члены из торговцев, совсем немного богатых крестьян. Хуже всего обстоит с расширением состава партии. Несмотря на пропаганду нескольких больших газет, на явную поддержку влиятельных лиц и всем открытый доступ, партия не увеличивается в числе. В клубе националистов обсуждалось такое положение. Все сошлись на прискорбной оценке: идея русской государственности не получает широкого распространения. Между тем, если бы партия националистов стала многочисленной, если б она сумела объединить все имущие слои общества, включая купечество, служилое чиновничество, и повела бы за собой зажиточных крестьян, ее влияние распространилось бы всюду. Тогда бы удалось без труда задавить оппозицию в Государственной думе и создать национальное единство. А главное – при поддержке националистов облегчилась бы борьба правительства с так называемыми левыми партиями.

– Стараясь понять причины слабого развития националистического движения и анализируя современное положение, – гладко говорил. Балашов, – большинство членов клуба пришло к выводу: нашему национализму не хватает активности. У нас отсутствует пропаганда действием. Так возникла у нас мысль о каком-то действии, которое захватило бы среднего человека и привлекло его к нам. Нужно дать необычный подвиг и сказать: «Вот к какому подвигу способен русский человек». А жажда необычного у среднего человека всегда велика. В грезе о подвиге, хотя бы чужом, он забывает свою неинтересную жизнь и все окружающее. Об этом нужно подумать. Особенно в эти трудные дни, когда русская слава и русская гордость пострадали на полях Маньчжурии и на баррикадах в Москве. В такие тяжелые для национального чувства дни русский подвиг особенно необходим. И его нужно дать. Это отвлечет всеобщее внимание от нездорового любопытства к забастовкам и карательным экспедициям, к причинам гибели нашего флота при Цусиме и к этой последней неприятной истории на Лене [21]21
  Ленский расстрел рабочих в 1912 году.


[Закрыть], – иначе говоря, от всего, чем полны страницы либеральных газет.

Балашов сделал небольшую паузу, внимательно смотря на царя. Николай слушал по обыкновению рассеянно. Трудно было понять, вникает ли он или продолжает думать о семейных делах. Глаза смотрели куда-то в стену. Пальцы по-прежнему отбивали по бювару трель – тррап, тррап-рапп-тата-рапп. Непрерывное движение пальцев начало раздражать Балашова.

– Лучшая арена для подвига – это война, – продолжал он, стараясь не смотреть на руку царя. – Но к войне мы еще не готовы. А время не терпит. Нужно какое-то действие.

Николай молчал.

– Мы хотим воспользоваться, ваше величество, предприятием одного моряка. Этот моряк горит желанием отправиться к Северному полюсу. По иностранным газетам видно, как завладевают вниманием общества такие предприятия. В самом деле, идея достижения полюса обладает лучшими чертами подвига. Основываясь на этих предпосылках, клуб националистов решил поддержать идею достижения полюса русскими. В интересах национального объединения представлялось бы желательным, чтоб и вы, ваше величество, выразили в какой-то форме сочувствие этому предприятию.

Балашов опять приостановился в ожидании, что Николай выскажет свое отношение. Но царь молчал. Пальцы выстукивали ритмическую трель. На скучном, невыразительном лице императора по-прежнему ничего нельзя было прочесть. Впрочем, на короткое мгновение пальцы приостановили свою деятельность, как будто дрогнули широкие усы, чтоб пропустить какое-то замечание. И только на полсекунды. Но Балашов, хорошо изучивший своего повелителя, знал, что в следующую паузу Николай что-нибудь скажет.

– У нас были некоторые разногласия о путях помощи этому героическому предприятию. Некоторые предлагали возглавить дело самим. Другие – передать в руки правительства. Но в том и другом случае мы навлекли бы на него вражду оппозиции. Она встречает в штыки всякое мероприятие правительства и ненавидит национализм. Мы решили действовать по западному образцу – объявить всенародный сбор пожертвований на экспедицию к полюсу и внести в Государственную думу законопроект о помощи ей. Национальный клуб принял также постановление просить ваше величество о сочувствии этому делу.

Царь отнял руку от стола. Потрогал усы. Безразлично сказал:

– Согласен с вами. Нужно поддержать полезное дело. Полагаю, вы подумали, чем я могу выразить свое сочувствие.

– Конечно, ваше величество. Оно выразилось бы лучше всего в пожертвовании какой-то суммы из специальных средств. В газетах было бы объявлено, что это ваше личное пожертвование. Тысяч десять. Можно провести их по секретной смете министерства внутренних дел.

– Как фамилия этого моряка?

– Седов. Он офицер в чине капитана по адмиралтейству.

Николай живо повернулся. Царедворец понял, что это значит. Он хорошо знал слабости своего повелителя. Николай Второй гордился действительно незаурядной памятью, правда, только в единственном отношении. Он хорошо запоминал лица, чины и фамилии. На смотрах, бывало, царь остановится перед каким-нибудь ничем не выдающимся офицером, спросит его фамилию и скажет: «Я помню вас. Вы представлялись мне в Петергофе весной 1903 года в числе воспитанников Александровского военного училища. Вы произведены в чин подпоручика 9 мая того же года». И в этот раз Николай не удержался:

– Штабс-капитан Седов делал мне доклад о путешествии в Сибирь в девятьсот десятом году перед маневрами. Это тот самый?

Гофмейстер склонил голову. И он не упустил случая для тонкой лести:

– Тот самый, ваше величество. Я изумлен августейшей памятью. Во всемирной истории только один человек мог претендовать на подобную гениальную память. Это – Наполеон Бонапарт. Но он помнил людей, имена же, случалось, путал. Капитан Седов действительно имел честь делать доклад вашему величеству два года тому назад.

Произнеся эти слова, Балашов одновременно вспомнил только что слышанный разговор, показавший ироническое отношение двух министров к Седову. Быстро созрела мысль: нужно обезвредить их возможное противодействие.

– Ваше величество! Капитан Седов происходит из торговых моряков. Я опасаюсь некоторого недовольства со стороны морских сфер, почему такое ответственное и почетное дело поручено не настоящему морскому офицеру. Пожалуй, было бы разумным перевести этого моряка в число кадровых офицеров. Он имеет диплом Морского корпуса и боевой стаж.

– Что же вы предлагаете? Произвести его в чин капитана второго ранга?

– Боюсь, ваше величество, что производство с повышением также может создать недовольство. Он еще ничего не сделал. Лучше дать равный чин – старшего лейтенанта.

– Хорошо. Да, да, я помню, я давал ему аудиенцию за три дня до маневров в Лебяжьем… Он докладывал о сибирских казаках на реке Лене… Нет, не на Лене это… На другой реке…

– На Колыме, ваше величество, – подсказал Балашов.

– Да, да, на Колыме.

Царь поднялся с места в знак окончания аудиенции. Прощаясь, он сказал:

– Передайте Фредериксу, чтоб вызвал ко мне Григоровича.

Балашов раскланялся. Через полминуты в кабинет вошел Григорович, слегка испуганный вызовом не в очередь.

– Вы знаете капитана Седова? – сразу спросил царь.

– Так точно, ваше величество, – поспешно ответил моряк. – Какой был бы я министр, если бы не знал своих офицеров. Капитан по адмиралтейству Седов, гидрограф. Из торговых моряков. Написал брошюру…

– Хорошо, – перебил Николай. – Представьте мне проект указа о производстве капитана по адмиралтейству Седова в чин старшего лейтенанта по флоту. Необходимо также отпустить от моего имени на экспедицию к Северному полюсу десять тысяч рублей по статье «особой, последней».

– Есть, ваше величество, – сказал министр.

– Это все. Доклад я приму в обычное время.

Григорович, пятясь, покинул кабинет. Он ничего не понимал. Опять эти штучки. Опять какая-то дворцовая интрига. Выйдя в зал, он огляделся, ища глазами Балашова. Наверное, этот знает, в чем дело.

Но Балашов уже уехал.

Глава XXVI
ПРЫЖОК

Дни заполнены без остатка. Хлопоты и разговоры, чтение писем и ответы на них, нет ни минуты свободной. Треплют интервьюеры и просто любопытные люди. Ломятся в квартиру знакомые и незнакомые – проситься в экспедицию или выразить восторг. Постоянно приходится смотреть на часы: не опоздать бы с визитом или на деловое свидание. Раньше трех утра в постель не попасть, а в семь на ногах. В такой кутерьме очень легко запутаться, потерять чувство обстановки и дела.

И все же Георгий Яковлевич сразу почувствовал, когда случилась первая заминка.

В первые дни все шло превосходно, с сочувствием отметили смелый почин капитана Седова. Друзья – Варнек, Дриженко и Мордин – послали в редакцию «Нового Времени» пожертвования и письма с самыми лестными отзывами. «Новое Время» не давало читателям передышки, помещало статьи об экспедиции одну за другой. Тираж газеты резко возрос. Появился в ней новый отдел – пожертвований на экспедицию к полюсу. Среди них выделялись суммы, внесенные совсем незнакомыми людьми: инженером Чаевым – тысяча рублей и гофмейстером Балашовым– пятьсот. В городе только и говорили об экспедиции к Северному полюсу.

Заминку ощутил прежде всего на себе. Вокруг стало меньше народа, свободнее. Тут выяснилось, что после первой заметки ни одна из газет, кроме «Нового Времени» и «Петербургской газеты», не напечатала об экспедиции ни строки.

Приток пожертвований ослаб. В «Новом Времени» говорят: «Не волнуйтесь!» И тут требовательным тоном просят не давать другим газетам ни статей, ни интервью. Назначили, по инициативе Суворина, публичный доклад о прежних экспедициях на Колыму, Новую Землю и о предстоящей экспедиции, но не сумели даже дать приличную рекламу. О докладе почти никто не знал. В Зале армии и флота собралось немногим больше ста человек, половина из них знакомые. Даже корреспондентов не позвали. Ни одна газета доклада не отметила.

Георгию Яковлевичу казалось – нововременцы что-то выжидают. И в Гидрографическом управлении приказа об отпуске нет. Он нервничал, болела голова от мыслей. Никак не мог понять, отчего такая заминка. Неужели это крах?

Прошло несколько дней. И вдруг в газетах известие: «Его величество государь император соблаговолил пожертвовать из личных сумм десять тысяч рублей».

«Вот это козырь! Ну, теперь экспедиция почти обеспечена. Наверное, посыплются вслед новые пожертвования. Сам царь дает пример…»

Нет, все то же. Даже тише. «Новое Время» стало печатать списки жертвователей через несколько дней. Мальчишки-газетчики не выкрикивали больше: «А вот экспедиция к полюсу… Кому газетку, экспедиция капитана Седова!»

Эти дни были полны мучений. Вдруг, словно сговорившись, сослуживцы-офицеры стали проявлять интерес к экспедиции. Ехидно, с улыбочкой спрашивали, как идут дела, много ли собрано денег.

Седов злился, но говорил откровенно:

– Дела идут пока что неважно. Это ничего не значит. На днях придется съездить в Москву, расшевелить тамошних толстосумов. Может быть, придется проехать и дальше по провинции, прочесть десятка три лекций. Одной продажей входных билетов можно собрать тысяч десять. Еще пожертвования будут на лекциях. И местных купцов заодно можно будет подоить.

Он и в самом деле собирался совершить лекционную поездку, как только получит отпуск. Но приказ об отпуске почему-то не появлялся. Георгий Яковлевич попросил приема у Валькиного.

Генерал принял довольно сухо. Сказал, что направил рапорт об отпуске в Главный морской штаб, не рискуя брать на себя разрешение отпуска по такой необычной причине. Дал словесное разрешение съездить на неделю в Москву.

В Москве Георгий Яковлевич усиленно хлопотал о деньгах. Ничего, кроме неприятных встреч. Ожидание в передних у московских миллионеров. Равнодушные отказы… «Нам это неподходяще»… «Наша фирма в рекламе не нуждается»… «Простите, господин офицер, я передал все дела по благотворительности моему главному управляющему. Обратитесь к нему, он мне доложит».

А унизительная минута после лекции почти в пустом зале Политехнического музея, когда в лекторскую вошел толстяк, заведующий залом, и благодушно пробасил:

– Вот смотрите, какая подлая публика. Вчерась у фокусника не протолкаться было – полный сбор. А сегодня на интересной лекции семьдесят семь человек!.. Вы не обижайтесь, что выручку в кассе пришлось задержать. У нас такой порядок. Если видим, что лекция не окупилась, – выручку брать. Разные бывают лекторы. Один в антракте забрал всю выручку – да и был таков.

Пробыл в Москве шесть суток. Вернулся днем раньше, чем предполагал. Жены не было. На письменном столе – пакет из морского министерства. И рядом газета. На ней красным карандашом отчеркнуты строки приказа по Главному морскому штабу:

«Капитан по адмиралтейству Г. Я. Седов зачисляется во флот с чином старшего лейтенанта, со старшинством с 1 апреля 1912 года». Георгий Яковлевич остолбенел:

– Что такое? Во флот? Почему?..

Вскрыл пакет, там вложена повестка на заседание особой комиссии при морском министерстве для обсуждения проекта достижения Северного полюса. Состав комиссии: председатель генерал-майор Вилькицкий, члены: капитан первого ранга Бухтеев, капитан второго ранга Колчак, полковник Мордвинов, тайный советник Бунге, статский советник Брейтфус, надворные советники Толмачев и Бялыницкий-Бируля, старший лейтенант Седов. Заседание состоится 12 мая в час дня.

Как расценивать эти новости?.. Если тебя, крестьянского сына, переводят из «капитанов по адмиралтейству» в старшие лейтенанты – это не простая перемена чина. Это твой прыжок ввысь. Тебя допускают в замкнутый круг. Ты больше не офицер второго сорта. Ты настоящий, полноправный морской офицер, в будущем– кто может знать? – возможно, адмирал.

«Все-таки, что ж это значит? Кто это сделал? И что этим хотят сказать?.. Ну, ясно. Этим тебе говорят: иди, дерзай; если исполнишь – перед тобой быстрое восхождение ввысь. Что может быть иное? Так. А это приглашение?.. Оно пришло вместе с чином. Очевидно, между ними какая-то связь. Что за комиссия? Что должно означать это приглашение?.. Едва ли что-нибудь плохое. Председатель комиссии Вилькицкий. Раньше казалось, он не очень-то благоволил к офицерам по адмиралтейству, идущим слишком быстро по службе. Но рапорт-то Вилькицкий все-таки принял. Правда, показалось тогда – без восторга, но сочувствие высказал. На генерала, кажется, оказали давление… Ну, хорошо. Это оставим… Другой вопрос: кто мог сделать представление для производства в чин старшего лейтенанта?.. Ну, это известно. Представление делает только начальник. Помимо начальника, никто не может. Начальник же Вилькицкий… Значит… Ах, как это раньше не пришло в голову? Теперь все понятно. Все. Тебе говорят: «Мы хотим подчеркнуть, что организатор экспедиции – настоящий морской офицер…». Быть может, предложат снаряжаться в Адмиралтействе. План экспедиции к полюсу будет поддержан авторитетом солидной комиссии. Вот для чего она собирается. Как может быть иначе!..»

Георгий Яковлевич ходил с заложенными за затылок руками взад и вперед по маленькой комнате.

Вспомнил было московские неудачи, но быстро отмахнулся от этой мысли, как от докучного комара.

«Какая чепуха! И напрасно шатался ты по передним этих важных миллионеров. Недаром так не хотелось. Должен бы знать с детства, что такое русский толстосум. Он последний грош из тебя выжмет, по миру пустит, а сам только и способен свечу пудовую поставить или колокол отлить. В кабаках пропьет, девкам раздарит, а на что-нибудь дельное – не жди».

Остановился у письменного стола. Еще раз прочитал повестку, вложил ее снова в конверт. Кладя его на стол, заметил небольшой аккуратный сверточек. В бумаге оказались пара новых золотых погон с одной полоской без звезд, дюжина бронзовых пуговиц и колечки к ним. Погоны старшего лейтенанта. Все это перевязано бантом из орденской, георгиевской ленты. Внутри записочка. Одно лишь слово: «Поздравляю».

«Ах, это Веруся! Поторопилась… Да, для нее это большое счастье. Хорошо, что догадалась купить. Теперь можно пойти в Управление. А то в капитанской форме, пожалуй, неудобно являться».

Георгий Яковлевич быстро сменил старые погоны и пуговицы на летнем кителе, прицепил золотые и отправился в Управление. Нужно явиться к Вилькицкому и поблагодарить его.

До Адмиралтейства дошел пешком. Так же как в дни, когда обновил впервые военную форму, казалось, все обращают внимание. Тот же швейцар в подъезде Адмиралтейства принял фуражку, поздравил с чином и сказал:

– Сколько служу, а вот, пожалуй, не припомню, чтобы серебряные погоны кому-нибудь меняли на золотые. Ну, дай вам бог, дай бог! Большому кораблю – большое плавание.

Поздравил и дежурный боцманмат. Но все встретившиеся офицеры – ни слова. Сухо здоровалась.

«Что это? Не обращают внимания? Или завидуют?»

Странно встретил и Вилькицкий. Поднял голову только при словах: «Честь имею явиться». С холодной любезностью ответил:

– Чем могу служить, господин старший лейтенант?

– Счел необходимым явиться, вернувшись из Москвы. Позвольте также поблагодарить за честь, оказанную мне.

– Вы о моем интервью в «Новом Времени»? Да, но там не совсем точно переданы мои слова. Что ж, я сказал, что думаю. Благодарить тут не за что.

– В статье очень лестный отзыв обо мне, – сказал Георгий Яковлевич. – Но кроме того…

– А кроме того – ничего, – перебил Вилькицкий. – В комиссии я председательствую по назначению министра. Моя роль там чисто формальная. Благодарить меня больше не за что. Кроме этого, у вас нет никаких вопросов?

Георгию Яковлевичу показалось, что Вилькицкий по каким-то дипломатическим соображениям не хочет говорить о своем участии в производстве. Он просто поблагодарил еще раз и откланялся.

Прошел в чертежную. Как в день подачи рапорта о полюсе, в комнате опять молчание, опять натянутые, сухие лица. Никто не здоровается первым. Не поздравляют. Явный заговор.

«Да! Когда тебе на крестьянские плечи нацепят золотые погоны, ты делаешь прыжок. Но тут же ты замечаешь, что и чести в этом мало. От тебя шарахаются в стороны и смотрят, как коровы на быка, пущенного в стадо с новым колокольцем на шее… Ничего. Время придет – привыкнут, выдержка, выдержка!»