Текст книги "Ночь с открытыми глазами"

Автор книги: Николай Худовеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Но в эту минуту его узенькие глаза показались Жене злыми, беспощадными, она даже невольно отступила на шаг. Однако он тут же прокашлялся и говорил уже спокойно:

– Люди все должны знать. Возьми. Я записал, мне рассказал сам Сергей Джани-заде, он работает в том самом Окшайске, в городской газете…

«Но ведь если в газете, значит, Джани-заде и сам умеет писать, почему же записал Гомонок?» – мелькнула теперь мысль, перебившая воспоминания (Женя давно уже, вспоминая свое, не слушала нового редакционного собеседника, не обращала внимания на его импровизации).

«И что это такое, чего люди не знают? То, что его друг – герой? Но об этом говорить с такими недобрыми глазами…»

– …и обратно в Москву, – закончило, между тем, серьезное лицо в дымчатых очках. Ей даже показалось, что оно, лицо, смотрит на нее с явным нетерпением: «Когда же уберешься?» И она молча направилась к двери.

– Куда же вы, девушка?

– Должно быть, по-вашему, обратно, в Москву. – А с порога добавила: – Только и мне кое-что известно. Я в аэропорту случайно узнала, что село Паукино, которое есть на этой вашей карте, во время войны называлось – Окшайское. Или сокращенно – Окшайск. Так же, как сейчас ваш город…

3

Тишину здесь, возле пустынной пристани, нарушали только равнодушное гудение ветра, оводы и торопливый плеск моря. А люди, казалось, попали в плен к тишине и переговаривались вполголоса. Тишина заражала ленью. Хуже всего она действовала на капитана Хазина.

Он знал, что не дрогнул бы перед любой опасностью, будь она реальной и предстань сейчас тут же, прямо перед ним. Но эта тишина – неизвестно, что она готовила на завтра, что через час. И каждый день с утра, проверив часовых на вышках, позвонив сержанту Паукину и услышав его бодрый голос: «Всё в порядке, товарищ капитан!» – Хазин забирался в свою душную хибарку, лежал на койке, курил и… часто поглядывал на небольшой сейф, где вместе с бумагами была для разных разностей заперта и бутыль спирта. Он чувствовал: выпей чуть-чуть – и больше не смог бы сдерживаться.

…Серо-зеленая каменистая земля, без признаков растительности, саманные одноэтажные домики (с окнами вовнутрь), которые, особенно издали, тоже кажутся частью этой серой земли – так выглядело в сорок втором году опустевшее за войну село Окшайское.

У него была своя история. Лет сто назад море подступало к нему вплотную, и тогда здесь был форт Окшайский с пристанью, который, впрочем, никого ни от чего не охранял. Но с тех пор отошло море километров на десять, а пристань перенесли еще дальше к юго-востоку от Окшайского, туда, где нашлась удобная бухта для причала.

В получасе тихой езды в глубь степи от этой бухты кипит жизнь: здесь еще с довоенного времени строится нефтеперерабатывающий завод, сооружают его несколько десятков заключенных, искупающих свои грехи. Капитана Хазина и послали к ним начальником охраны после того, как ранили его под Белостоком за двое суток до начала войны (стрелял диверсант, да не очень метко), в госпитале ампутировали кисть левой руки и признали инвалидом. Вначале нельзя сказать, чтобы его очень угнетала эта жизнь: заявлений об отправке на фронт он не писал, во всяком случае.

Но вот с августа сорок второго года к нему на шею свалился и нефтяной склад у пристани. Раньше нефть с промысла отправляли вверх по Волге (где находился промысел, Хазин не знал, да и не интересовался), а теперь стали буксировать сюда трактором в железнодорожных цистернах по-тележному да по-санному. Здесь перекачивали в три бункера: заполнятся они – придет танкер, увезет нефть по морю. Другого пути больше не было.

Так что склад наскоро обнесли проволокой, поставили вышки, а бойцов для охраны можно было взять только у Хазина, что заключенных стерег. А у того и самого людей оставалось в обрез… Поставил он двоих на вышки, одного часового внизу, потом, чувствуя, что здесь объект поважнее, и сам перебрался в заброшенную рыбацкую хибарку возле склада, оставив заключенных на попечение расторопного сержанта Паукина.

Настоящая тревога началась два дня назад. Бункера были полны, что называется, с «пупышем», а транспорт не приходил. С большим трудом Хазин дозвонился до Красноводска – ответ был коротким и ничего не говорящим: «Ждите…» Потом, в тот же день, прошел, правда, на очень большой высоте, немецкий самолет – раньше их здесь никто не видел. Хазин уже проклинал крикливого лейтенанта, который тут командовал, когда оборудовали склад: тот о вышках позаботился, а чтоб бункера как следует замаскировать – нет, так и торчат отличной мишенью, на солнце блестят. Ну, что он сейчас сможет сделать, если его обстреляют с воздуха? И связь уже всякая оказалась нарушенной. И слухи дошли, что фашисты к Волге прорвались…

В таком нервном ожидании проводил время капитан Хазин, когда, в сумерки, устоявшуюся тишину прервал сухой, тут же смолкнувший треск мотоцикла, окрик часового и громкий ответ: «Не видишь, свои, мне командир нужен, где он у вас?» Хазин, выглянув в окно, узнал одного из тех трактористов, что буксировали сюда нефть. Тот был в обычном рабочем комбинезоне.

Часовой ему что-то еще прокричал. Тракторист, пожав плечами, спокойно направился к хибарке. Хазин зажег светильник на нефти, потому что другого света здесь не было, и встретил неожиданного гостя у порога.

– Слушаю вас, – отрывисто проговорил он, уже внутренне готовый ко всему. – Чем могу служить?

– Служить вам могу я, – медленно проговорил тракторист, опускаясь на деревянную лавку. – Для начала вот что, капитан, (Хазин еще больше насторожился: он привык к обращению «товарищ капитан…») Вот что: немцы бросают сюда танковый десант.

– Как?

– Танковый десант через наш… то есть через ваш район к нефтяному промыслу, – по-прежнему медленно, лениво, будто говоря давно надоевшие вещи, повторил неожиданный гость. – Около двадцати машин.

– Откуда вам это стало известно, товарищ…

– Лещинский. И не «товарищ» я, – добавил Лещинский после короткой паузы тем же равнодушным тоном. – Я ихний разведчик. По-вашему, шпион… А это лишнее, капитан. (Пальцы уцелевшей руки Хазина невольно дернулись к кобуре.) Это лишнее. Я же сдаюсь, за этим и пришел.

– Что ж… рассказывайте дальше, – проговорил Хазин. – Немец?

– Что? Я русский. Андрей Петрович, если вас имя-отчество интересует. – Он продолжал уже с досадой: – Разве мало русских было недовольно вашими порядками? Война многое изменила.

– Что вы еще можете доложить относящееся к делу? – спросил Хазин.

– Что еще? О себе, что ли? До войны я в Праге жил. Два года назад меня сюда забросили, в августе сорокового. А с начала войны я у них в забытых числился, только вот сегодня… Да это долгая история. Укрепляться надо. Танки же. К концу ночи будут здесь.

– Так… Вы сами пришли для того, чтобы смягчить свою вину?

– Чего смягчить? Вы мне винтовку дайте. Я русский, чтоб я за этих фрицев…

– Судьбу вашу будет решать военный трибунал, – отчеканил Хазин.

– Да? Когда бой пройдет, пожалуйста. – Лещинский говорил уже взволнованно и даже как будто немного испуганно. – Мне винтовку, у вас каждый человек на счету, я знаю…

– Винтовки у нас тоже на счету. И вообще, – рассердился Хазин, – издеваетесь вы, что ли, как мы можем доверить оружие такому человеку, как вы?

Лещинский сделал паузу. Хазин тоже молчал, словно бы сил набираясь перед тем, как сказать самое решительное.

– Так что же, вы посадите меня к вашим вшивым заключенным? – нервничал Лещинский.

– Это наше дело. – Хазин заторопился: меры действительно принимать надо, странный «гость», кем бы он ни был на самом деле, принес такую весть… а с ним самим потом пусть другие разбираются. – Пока вы арестованы. Пойдемте, гражданин Лещинский.

– Этого не будет. Я пришел сам…

– Встать! – закричал капитан, подавляя собственную нерешительность. – Позвольте мне знать, будет или не будет. «Сам!» Может быть, тем хуже для вас, Лещинский или кто вы. Если вам верить, так однажды вы предали свою родину, теперь вы предали своих хозяев, а дальше кого собираетесь предавать? Марш! Я говорю, марш!

Лещинский сделал шаг к двери, Хазин – за ним. Лещинский резко остановился… Прежде чем Хазин успел понять, что сейчас может произойти, закопченный потолок хибарки метнулся к его ногам. Крикнуть не дала жестокая боль в подбородке… Открыв глаза, увидел, что «гость» направил на него неизвестно откуда взявшийся пистолет и закусил губу, с выражением отчаяния на маленьком бледном лице…

4

В последнее время, еще дома, у Жени появился свой кошмар: ей часто снилось, что кто-то неизвестный негромко, осторожно постучал среди ночи в их квартиру. И это было очень страшно, она просыпалась в холодном поту и долго не могла прийти в себя.

Сейчас, однако, стучали на самом деле, и Женя это поняла, еще и не проснувшись окончательно. Открыла глаза и тут же вскочила на постели, потому что увидела себя в чужой, незнакомой маленькой комнате… Вспомнила, где она, только услышав голос из-за двери:

– Женя, вы еще не встали? Мне бы хотелось поговорить с вами, я на работу ухожу.

– Сейчас, сейчас… извините, я сию минуту, – пробормотала она.

Со стены (а стены в этой комнатке были почему-то выкрашены почти доверху в странный темно-вишневый цвет) насмешливо наблюдали, как суматошно она одевается, молодой человек и девушка, сфотографированные, по-видимому, в день своей свадьбы. У молодого человека, если судить по его глазам, мысли бродили где-то «не на земле», и это выражение глаз – как заметила про себя Женя, – странная отчужденность, похожая на тоску – только и роднило человека с давнишней фотографии с тем, кто вчера вечером открыл ей дверь в эту квартиру. Сергей Гассанович Джани-заде выглядел преждевременно постаревшим, лицо его, испещренное рубцами, при первом внезапном взгляде на него могло даже испугать. Но глаза – большие, грустновато-косящие – были те же. Повторились они и в его сыне – это он сейчас ожидал Женю.

Одеваясь, она припомнила весь вчерашний разговор с ними и самое главное – то, что ей, по-видимому, нечего больше делать в Окшайске. Сергей Гассанович, спокойно выслушав ее сбивчивый рассказ о «старике Гомонке» и его рукописи, сначала неопределенно заметил:

– Сложная история, сложная. – После паузы спросил: – А вы нас долго разыскивали?

– Нет, я сразу, только вас дома не было… я днем еще заходила.

– А то у нас город особенный, без улиц, микрорайоны есть, а улиц нет, попробуй искать с непривычки. Я полагаю, Женя, вы не откажетесь с нами поужинать?

– Спасибо, что вы…

– А то на голодный желудок и разговор нейдет, – он по какой-то странной привычке часто говорил «а то», – вы, должно быть, ощущаете. Сардар, где ты? Оставь свои чертежи, к нам с тобой девушка в гости пришла.

Из соседней комнаты послышался басок:

– К тебе девушки ходят? Ну и ну…

Сардар, сын Сергея Гассановича, оказался смуглым пареньком лет двадцати с небольшим, но уже с начинающейся лысинкой. Он с выражением юмора, в котором, впрочем, не было ничего обидного, оглядел ее и представился:

– Саша. Так уменьшительно. Разговор я слышал. Конечно, вы поужинаете у нас, иначе… мы в этом отношении очень обидчивый народ, вы изучали по литературе, – он рассмеялся.

– Вы сухого вина не желаете, Женя? – спросил Сергей Гассанович, начиная возиться со скатертью. – Грузинского. У нас для гостей специально есть. Только мы сами ни капли…

На таких условиях Женя, конечно, не согласилась.

– А то наша молодая смена, черт возьми, лет с двенадцати уже выпивает, – ворчал Сергей Гассанович. – Я в своей жизни рюмки в рот не взял, и мой сын не возьмет, пока я жив, а потом как хочет.

– Не наводи тоску, папа, – сын демонстративно сделал вид, что потягивается и зевает. – Женя, в этом нет ничего высоконравственного. Просто мой отец, как старый мусульманин, чтет… чтит коран. Странно в наши дни видеть такое явление?

– Дело не в коране! – резко ответил старший Джани-заде. – Дело в традиции! Мне, Женя, – он понизил голос, – мне только и осталось жить традициями, что успел сделать, то успел, «еже писах – писах», это уже библия, а не коран. Вы говорите, были в «Окшайской заре»? Там меня, конечно, обрисовали… Как еще не проспало желание знакомиться? Еще бы. Журналист Анатолий Авдеенко печатает бравую статью о том, как наш баннонпрачечный трест успешно выполняет план, а потом является старый Джани-заде с косым взглядом и с цифрами в руках доказывает, что у них сплошные приписки и краны для горячей воды часто ломаются… Подождите, картошка уже шипит.

После ужина Сардар опять ушел к своим чертежам, извинившись перед Женей, а Сергей Гассанович, усадив ее в плюшевое кресло, сам погрузился в другое и, закурив («Можно, Женя?») черную пластмассовую трубку, заговорил:

– Видите ли, я вовсе не хотел, чтобы Гомонков написал об этом. И тем более, чтобы еще кого-то вовлек. И я не знаю, по каким он соображениям… Он, говорите, в больнице? Когда выздоровеет, получит от меня письмо. Дело в том, Женя, что мне очень жалко расстраивать вас, но здесь вы ничего не узнаете. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Эта история известна очень немногим, тому есть причины, а если ее разгласить, она коснется людей, чью память мне очень не хотелось бы тревожить. Вы понимаете, что такое – слово, которое дал мертвому. От него никто и никогда не освободит… – После паузы он встал: – А сегодня вы, конечно, воспользуетесь нашим гостеприимством. Вы, кажется, приехали сюда и нигде не устроились? Вон ту комнату мы предоставим в ваше распоряжение.

После такого разговора ей хотелось тут же уйти, не воспользовавшись гостеприимством, но усталость окончательно взяла свое… Засыпая в этой темно-вишневой комнате, она еще слышала, как отец с сыном круто о чем-то спорили, но ничего не поняла: говорили не по-русски.

Все это ей теперь, утром, припомнилось.

…Женя вышла на кухню. Сардар, уже сидевший за маленьким столиком, налил ей стакан черного кофе и спросил:

– Чем вы сегодня займетесь, если не секрет?

– Я? Должно быть, пойду билет покупать, обратно, – говорила она очень неуверенно.

– Я думаю, Женя, этого делать пока не надо, – твердо сказал Сардар.

– Чего не надо?

– Обратно не надо. Я думаю, вы сможете продолжить свои поиски.

– Какие поиски, если ваш отец…

– Он не совсем прав, мой отец. Мне вчера не удалось его переубедить, но он не совсем прав. Насчет «слова мертвым» он кривит душой. Мертвых это не особенно заденет. А вот кое для кого из живых очень важно доказать истину… – Его глаза блеснули. – Сплетни ходят разные, откуда только берутся… Отец будто не понимает, что это очень важно и для меня. Ведь и у меня могут быть свои дети…

Женя почувствовала, что краснеет. Она вообще смущалась под его внимательным взглядом. А Сардар как концы обрубил:

– Я думаю, будет меньшим злом, если мы продолжим поиски, ничего пока не рассказывая отцу. Вы согласны?

– Но я все-таки не знаю… – проговорила она.

– Вы пока останетесь у нас. Я вчера сказал отцу, что нужно же вам наш город посмотреть, раз уж вы путешествовать решились. Другого такого не увидите.

– Спасибо, мне бы в гостиницу устроиться…

– Надоедут… надоедят вам еще гостиницы, будете журналистом. Кстати, я сразу хочу сказать: вряд ли нам с вами удастся подготовить что-нибудь для газеты, журнала. Только если вас интересуют сами поиски…

– Конечно!

– …и может случиться, что кое-кому они очень пригодятся, эти поиски. Доброе имя – как это много. А если оно фальшивое, доброе имя? В общем, стало быть, Женя, по рукам.

Он встал и начал быстро ходить по кухне:

– Я сейчас еду в горком комсомола, а потом к себе на буровую – смена с шести вечера. Вернусь только через три дня, у нас такая вахта. А вы пока… Для начала зайдите к этому человеку, смотрите, я написал: Авдеенко Николай Трофимович, вот его адрес. Он ветеран войны. Представьтесь, что вы от «красных следопытов» из девятнадцатой школы – я там в свое время учился, и сейчас кое-что для них делаю. Попросите его рассказать, как воевал и где. Побольше пусть говорит. Вы для него человек новый, это много значит. Но сами не начинайте про бои под Окшайском. И если он заговорит, не выскакивайте, что вам кое-что известно. Пусть выговорится. Так?

– Конечно, я…

– И запишите как можно подробнее все, что от него услышите, пусть даже никакого отношения к Окшайску это не имеет, все равно запишите. Я кое-что знаю, вы кое-что узнаете, приеду, и сопоставим. А этот Авдеенко… Ну, я не буду создавать у вас предубеждений. И, конечно, город смотрите, в море купайтесь, загорайте – все-таки отдых у вас перед экзаменами… Время еще есть, я объясню, чтобы вам стало понятно, почему наши поиски не для газеты. К нам как-то на буровую приезжал из республиканской прессы корреспондент: дайте мне, говорит, человека, чтобы сейчас у вас работал и был первостроителем Окшайска. И что-то вроде анекдота вышло. Многих строителей в газетах прославлять не к месту. Вы знаете, кем они были? Наказание отбывали, срок лишения свободы…

5

Когда они вместе, Хазин рядом с тучным, немного одутловатым Паукиным кажется вовсе сухопарым. Тот, кто впервые взглянет на обоих и не обратит внимания на петлицы, конечно, скажет, что начальник здесь Паукин, а не Хазин, и что у первого склонность к сидячей жизни, а второй – понятно, больше подвижен, энергичен. И будет удивлен, узнав, что все как раз наоборот.

Те, кто служил когда-либо вместе с сержантом Паукиным, помнили его все время в движении. Ходила даже легенда, как однажды новичок-лейтенант, который приехал в подразделение после военного училища, за каких-нибудь полчаса повстречав Паукина в штабе роты, на батальонном наблюдательном пункте и на стрельбище, написал рапорт об увольнении в запас, примерно так объяснив свою просьбу: «Понял, что страдаю навязчивой идеей толстого сержанта в пшеничных усах».

Никто не знал, какая судьба метнула этого «толстого сержанта» – он, кстати, был уже немолодым, постарше Хазина – в богом забытый Окшайский район. Сейчас он сидел напротив Хазина и, посуровев, слушал его рассказ о диверсанте, который «улизнул, сволочь, может, бродит неподалеку, знает, что в темноте его не найдешь».

– Так он не ранил тебя? – спросил Паукин.

– Промазал… – Хазину не хотелось говорить, что Лещинский в него и не стрелял.

– И что же, про десант – веришь? – сдвинул брови Паукин.

– Верь не верь, а жди чего-то. Вам, говорит, конец, только одно, говорит, спасенье: помоги нам без шума склад захватить до десанта, гарантируем жизнь, паек немецкий…

Хазин и сам не отдавал себе отчета, что заставило его приписать Лещинскому эти несуществующие слова, но в общем-то он чувствовал, что если рассказать Паукину в точности, как все было на самом деле, можно пошатнуть свой авторитет.

– «Нам»? Так он здесь не один? – спросил Паукин.

– Дьявол их знает. Сейчас и в Окшайском понабралось дерьма, бывшего кулачья понаехало… Приготовились немца встречать. Почувствуй, сержант, одно, – будет танковый десант сегодня или нет, а уж до нас добираются – это точно. Связи ни с кем нет… Разумеешь? Нас тут два коммуниста, два начальника, и мы за все в ответе. Разумеешь?

– Разуметь особенно нечего, – пробасил Паукин. – Не уйдем отсюда, понятно. Десять винтовок у нас, два пулемета. Против танков, конечно, слабовато. Хотя гранаты есть… Драться будем, не отдадим склад.

– Драться-то драться, – заметил Хазин, – да, товарищ сержант, у нас на ногах гири и руки связаны.

– Ты имеешь в виду…

– Сколько заключенных под охраной?

– Сорок два осталось, – ответил сержант. – Болеют. Им еще хуже, чем нам.

– Жалеть, товарищ сержант, придется либо их, либо нас с тобой, одно из двух, – передернул плечами Хазин. – Как, по-твоему, поведут себя заключенные, если в самом деле появится танковый или другой десант и вся охрана будет связана боем? Не приходило тебе в голову такого простого вопроса?

– Да как-то сразу это все нахлынуло…

– Именно что сразу. Я видел вчера твоих заключенных. Волками поглядывают.

– Тут будешь волком, товарищ капитан, – взволнованно заговорил Паукин. – Не говорю про жратву, и работа остановилась: материала нет. Волком выть и осталось…

– Так я к началу разговора возвращаюсь, – перебил его Хазин. – Что мы будем делать с этими заключенными? Если, скажем, в самом деле сюда идут немецкие танки…

Паукин молчал. Хазин после паузы, отвернувшись от него, проговорил:

– Пулеметы в готовности? Сейчас же проверить.

– Товарищ капитан…

– Да, да, – раздраженно повысив голос, перебил Хазин сержанта. – Что так смотрите? – Он переходил с Паукиным на «вы», когда сердился. – Да, да, я тоже человек. А вы еще, вижу, не до конца поняли ситуацию. Мы должны быть готовы к тому, что живем последнюю ночь. Последний боец последней гранатой взорвет этот чертов склад. И останется от нас, что капитан Хазин и сержант Паукин честно выполнили свой долг. – Голос Хазина стал звенящим. – И можете быть уверены: никто так не скажет и не подумает, если эти заключенные… окажутся в руках фашистов. Тогда завтра, может быть, Геббельс по всему свету распустит: немецкая армия освободила сорок узников большевизма. Или к цифре еще лишний нуль припишет. А это, оказывается, капитан Хазин и сержант Паукин не выполнили своего долга… Что, товарищ сержант?

Паукин, скрутив и закурив цигарку, глухо проговорил:

– У многих из них скоро конец срока.

– Да? И ты думаешь, их тут же отпустили бы домой, к бабам? – усмехнулся Хазин.

Сержант резко повернулся к нему:

– У меня шестнадцать заявлений: просятся на фронт, защищать Родину…

– Маловато патриотов, – заметил капитан. – А у остальных… у остальных двадцати шести, значит, другие планы? Обрадуются немцам?