Текст книги "Ночь с открытыми глазами"

Автор книги: Николай Худовеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Могилев дал ему выговорится и спокойно заметил:

– Вы неправильно меня поняли, Владимир Алексеевич, и не дали закончить мысль. Я вовсе не хотел сказать, что мы подозреваем в чем-то вас или ваших футболистов. Но вы хорошо знали Нэмира Кравца – так вот, что вы думаете о нем как о человеке, о его жизни, его знакомых, может быть, у него были недруги? Вот что нас интересует.

Цунин и сам почувствовал, что с «двадцатью четырьмя алиби» он перехватил, но, не смутившись, заговорил прежним, слегка поучающим тоном:

– Недруги? У каждого из нас они есть. В команде к нему очень хорошо относились, хоть он и был страшно высокого мнения о себе. Человек есть дробь…

– Вы говорите, хорошо относились, Владимир Алексеевич, а мне, будем откровенными, кое-что странным показалось. Я действительно разговаривал с некоторыми вашими футболистами, и никто из них ни капли не пожалел… Ни малейшего не было сожаления, что погиб все-таки человек, с которым многое связано, товарищ, пусть бывший… Такое, не очень хорошее, впечатление у меня осталось, не знаю, правильно оно или нет.

– А как бы вы отнеслись к человеку, который поднял руку на то, что вы создавали годами?.. Вы сказали, будем откровенны. Вы еще мало знаете. Я собрал наших ребят и сказал, что Нэмир Кравец получил свое, заслуженное, и что если кто-нибудь захочет последовать его примеру, может произойти то же самое… Этих слов вам никто из наших не передал, а вы могли бы, пожалуй, ссылаясь только на них, завести новое дело. Но не стоит, ничего это не даст. Все гораздо проще: я верю в Возмездие. С большой буквы. Если хотите, верю в судьбу.

– Прошу прощения…

– В судьбу, – повторил Цунин. – Верю, что она рано или поздно платит по заслугам. Разве у нас мало людей, которые искренне верят в бога? Вам это не кажется удивительным? А у меня другое. Сразу не объяснишь, потребовалось бы рассказать всю свою жизнь, – уже доверительно продолжал он. – В юности, например, я принадлежал к «отвергнутым», теперь появилась такая социальная категория для подростков, тех, которые не могут найти себе друзей, добиться их привязанности. Я искал ее, меня третировали. Тут или не тут, а может быть, через людей, о которых я не хочу рассказывать, но у меня отлилась вера в то, что судьба, в конце концов, оплатит мой счет. А чем жить в такой ситуации, как моя, если не верой, не надеждой? Судьба оказалась справедливой. Тем, кому я мысленно посылал проклятия, не повезло в жизни. Извините, в лирические воспоминания ударился… – Взгляд Цунина при этих «лирических воспоминаниях» стал таким, какой, вероятно, бывает у милосердной судьбы, когда она решается оплатить чей-то жестокий счет.

– Я верю, что неблагодарность тоже должна быть наказана, если бы это сейчас не произошло с Нэмиром, рано или поздно он все равно сломал бы себе шею. По-моему, судьба очень часто все решает по справедливости… наблюдать только нужно. И можем ли мы, я в особенности, пожалеть такого человека? Мы создали команду, мы только начинаем расти, а тут находятся . . . которые продаются. Представьте себя на моем месте. А если уж убивать, скажем, из рогатки, так нужно было того зазывалу, Борисова, удивительно противный человек. Разрешите воды? Разволновался…

На самом деле Цунин безукоризненно владел собой. Он никогда и ни с кем не шел на откровенность просто так, потому что «потянуло». Своей полуцинической-полуиронической исповедью он думал совсем морально обезоружить зеленого, как ему казалась, милицеишку. Но так не случилось. Могилев уже поборол в себе некоторое замешательство перед «вторым человеком в городе», а слова, которые он услышал, – хотя, конечно, далеко не все принял всерьез – настолько противоречили его собственным убеждениям, что теперь в Цунине он уже видел одного из своих моральных противников, тех, с кем вступал в психологические поединки.

Когда тренер, выпив воды, поднял на него взгляд, Могилев очень хотел закатить ему хорошую отповедь, что жизнь человека ценится вовсе не такой валютой, как трактует Цунин… Но сдержался и спокойно сказал:

– Я вас прошу, Владимир Алексеевич, вот вам листок бумаги, сядьте за столик, пожалуйста, в соседней комнате, вам никто не будет мешать. Напишите все, что вы знаете о жизни Кравца, его знакомых, как он относился к, вам, к товарищам.

Цунин, опять недобро сощурив глаза, молча взял бумагу и направился к двери.

– Про судьбу и возмездие можете не писать, – продолжал ему вдогонку Могилев. – Кстати, все ваши ребята придерживаются такого же мнения… насчет судьбы и Нэмира?

– Все ли, не знаю, – бросил Цунин через плечо. – Но я еще раз говорю, не очень желательно, чтобы вы допрашивали всех. Я полагаю, что этого не захочет и Леонид Михайлович Вишунов, ваш уважаемый начальник, мой большой друг и ярый болельщик…

К Леониду Михайловичу и идти пока особенно не с чем, подумал, оставшись один, Могилев. Не доказано даже убийство ли это. Правда, один из жителей села рассказал, что незадолго до катастрофы он видел на рельсах две человеческие фигуры, но если танцевать только отсюда… Стоп, две фигуры… Могилев схватил телефонную трубку, набрал институтский номер Подосенова:

– Здравствуйте, это опять… Хорошо, что узнали. Слушайте, я хочу уточнить одну вещь: вы говорили, что ваш друг пришел в зеленом свитере…

ГЛАВА 4

– Черт возьми, – говорил Могилев, расхаживая по комнате и нервно ероша волосы, – так я и не научился от этого защищаться…

Его друг Сергей в ответ на королевский гамбит, которым начал партию Виталий, поставил своего черного слона перед королем. Дальше последовал жестокий удар по флангу белых.

– Но ведь есть какая-то защита! – продолжал в отчаянии Могилев. – Я слышал, что, по теории, твоего «страшного» слона тут ждет гибель. Может быть, раскроешь секрет?

– Да-а, – лениво протянул Сергей, растягиваясь на кушетке, где они только что играли, – тебе раскрой, глядишь, встретимся в городском турнире… Честно, я сам не знаю, как защищаться, подумать надо. Таш! – крикнул он через стену. – Долго ты еще там шипеть будешь?

– Это не твоя жена шипит, а картошка жареная, – комически поправил Виталий.

– Когда они шипят, голоса у них одинаковые. Таш, не прикрывай ее крышкой, упаришь, весь вкус пропадет. И вообще, ты там скоро? Гости хотят. – Из кухни женский голос отвечал что-то неразборчивое. – Ладно, – Сергей, подмигнув Виталию, энергично спрыгнул с кушетки, так что вслед за ним свалилась доска с фигурами. – Хозяйка опаздывает, сделаем «открытие» без нее. – Он поднял с полу бутылку «Рислинга», немного налил в стаканы. – Давай для аппетиту.

– Неэтично, друже, – рассеянно покачал головой Могилев, – за здоровье именинника без его супруги.

– Простит. За здоровье именинника будем пить всей компанией, – сказал Сергей, – а сейчас, – добавил он негромко, – за успех того дела, за раскрытие…

– Да, – махнул рукой Виталий, – за это и пить не стоит. Говорю же, не научился я с такими «слонами» воевать. Знаю, один-два хода правильно сделать нужно, а найти не могу. В оперативном отряде до чего было здорово. Помнишь, как в рейд ходили? Все на своем месте: мы – это мы, они – это они. Раскуси такого слона, если он на каждом шагу законными статьями сыплет. Конечно, мы уметь должны. Я не знаю, научусь ли. Пока на вооружении у сторон чистая логика – скользю… скольжу, как по гладкой лыжне, доходит дело до психологии – трамплин за трамплином…

– Так ты и не узнал, кто этот Петренко?

Сергей Чарусов и Виталий Могилев еще в пору заводской своей жизни – теперь казалось, такой далекой – работали вместе в оперативном комсомольском отряде, были внештатными сотрудниками милиции. Потом один по горкомовской рекомендации поступил в уголовный розыск, другой – «по зову души» – потянулся в журналистику. Друзьями они все равно оставались неразлучными, не помешало этому и то, что Сергей в прошлом году женился. Как газетчик, он «шефствовал» над милицией, народными дружинами, комсомольскими отрядами. Понятно, что Могилев иногда с ним делился и тем, что полагалось «для служебного пользования».

– Не узнал, – ответил он, – какая-то чертовщина, клубок противоречий. Из Москвы ответили: в Ленинской библиотеке билет с таким номером в самом деле был у Петренко, Вячеслава Ивановича, студента института стали и сплавов. Звоню в институт – он его закончил три с половиной года назад и поехал по распределению к нам, на металлургический завод. И отсюда подтверждение в Москву пришло: явился на работу. А захожу в заводской отдел кадров – не было в том году такого молодого специалиста. Будто назло, трое Вячеславов Ивановичей, двое закончили институт стали и сплавов, но ни один не Петренко. Инспектор, который тогда был, конечно, уже не работает, несколько их сменилось. Что скажешь?

Сергей ничего не успел сказать: вошла Наташа, которая неизвестно когда уже сменила кухонное платье на гостевое. На смешливо покачала головой, взглянув на стаканы.

– Не сердись, Таш, – подошел к ней Сергей, – мы решили аппетиту побольше нагнать для твоей картошки. Готова она? Я сам притащу сковородку, ты присаживайся пока с гостем.

Виталию нравилось бывать в этой семье – одной из тех, где умеют открыто и в то же время ненавязчиво для посторонних любить друг друга. Наташа работала в медицинском институте, познакомились они в прошлом году в экспедиции, где Сергей проводил отпуск, – при необычных, очень романтических обстоятельствах познакомились, даже, рассказывали, чуть не погибли оба. Наташу никто бы не назвал красивой: смуглая, с косящими немного глазами, вдобавок очки придавали ей чересчур уж интеллектуальный вид. Но стоило поставить себя на место Сергея в тот момент, когда она начинала разговаривать с ним – именно с ним, и именно когда начинала – встретиться с ней глазами – чтобы понять: если ему не любить ее, такую, то кого же…

Здесь не нужно было друзьям, как в пошловатой, хотя и популярной песне, «делить счастье на три части», не приходили в голову унылые мысли о том, что, дескать, самому-то давно вышло время семью завести. Виталий здесь отдыхал, как раньше, бывало, под душем после жестокой, горячей заводской смены. А вот сегодня – такой вечер, друг именинник, а нерадостно, в голове все утренний разговор с начальником отдела Леонидом Михайловичем Вишуновым, которого Цунин, кажется, не зря назвал своим (большим приятелем и ярым болельщиком.

– Ты слышал, что такое презумпция невиновности? – устало говорил Вишунов. – А у тебя получается какая-то «презумпция виновности». Ты даже не знаешь, почему, по каким мотивам твой потерпевший ушел из «Экспресса», а связываешь его гибель непременно с этим обстоятельством.

– …за Зурбаган! – встряхнул Виталия Сергей своим громким, по-мальчишески озорным возгласом.

– Что? Какой Зурбаган? – не сразу очнувшись от своих мыслей, спросил Могилев. Наташа рассмеялась.

– Это я у нее спрашиваю, – объяснил Сергей, – куда мы в отпуск поедем. Она говорит: «Конечно, в Зурбаган, куда еще с тобой».

– А скоро у вас отпуск?

– Уже через пять дней, – вскинул голову счастливый именинник. – Давайте, в самом деле, последний тост за Зурбаган, дьявол его знает, где он находится, но где-то есть, разве не так? Затянем: «Надоело говорить и спорить…»

– Закурить можно? – перебил его Виталий. – Э, я знаю, у вас только на балконе. – И несмотря на протестующее Наташино: «Закуривай здесь!» – открыл дверь в холодные сумерки.

Сергей вышел за ним.

– Так как ты собираешься распутывать свой клубок противоречий? – негромко спросил он, без всяких предисловий возвращаясь к прерванному разговору.

– Друг ситный-мартенситный, – ответил Виталий, – если бы все дело было только в этом клубке. Мой высокочтимый начальник велел больше не беспокоить Цунина и его команду, «пока не появятся обоснованные данные». Получил, должно быть, внушение от Степана Емельяновича или от других меценатов нашего футбола. А как они появятся, данные, если не беспокоить? У Цунина двадцать четыре алиби – проверить бы каждое из них для начала, да попристальнее. Каждое цунинское слово надо выверять и проверять. Для меня одно ясно, что он не может работать тренером, пусть даже и не имеет отношения к тому случаю. Или у нас первое дело – мяч, а потом все остальное? Тренер, по-твоему, воспитатель? А что воспитает этот человек с повадкой циника и верой в судьбу, которая всегда за него? За него, пока в роли судьбы, например, Степан Емельянович, главный наш болельщик…

– Слушай, – спросил Сергей, – а ты в самом деле уверен, что это убийство?

– Нет! – почти крикнул Могилев. – У меня тысяча вариантов, как объяснить всю историю, даже не самоубийством, а просто несчастным случаем. И чужой плащ на потерпевшем: машинист наехал на человека в плаще, а у нэмировского друга провал памяти, он утверждает, что никакого плаща не было, один зеленый свитер. Формально все можно объяснить, никого тогда беспокоить не надо будет, тем более о погибшем плакать некому: семьи нет, для друзей – предатель, не жалко…

– Ужас, как подумаешь…

– Поставим резолюцию – «несчастный случай», закроем дело и забудем, что вероятнее всего, эта история – тонко рассчитанная месть.

– Значит, ты уверен?..

– Я говорю, ни в чем я не уверен. Пусть ищут какого-то Петренко, Нэмир Кравец взял аванс у Борисова и исчез неизвестно куда. Борисов, кстати, не особенно жалеет об этом авансе: должно быть, такой несчастный случай – дело удобное, на него еще кое-что списать можно.

– Так у тебя не все логично получается, – заметил Сергей. – Если это месть, для чего понадобилась комбинация с читательским билетом? Нэмира все равно опознали.

– Опознал случайно его близкий друг. Кто предвидел? Впрочем, я согласен, тут логики мало: если уж это, по Цунину, возмездие справедливой судьбы, так никакого камуфляжа не надо. Но в таких случаях думают больше не о логике, а о том, как лучше спрятать концы.

– А чужой плащ? Сама улика.

– Человека в зеленом свитере на шпалах могли бы издалека заметить. А насчет улики – опять же, кто бы подумал, что плащ чужой? И что от него осталось после того, как побывал под поездом? Я говорю, все учтено.

– Но ведь он был еще живой, когда на него наехали, – сказал Сергей. – Что же, его оглушили и оставили на рельсах, да плащом прикрыли заботливо? Ничего себе…

– Предположений тут, Сергей, сколько угодно. Ты говоришь – логика. А жизнь подсовывает нечто неуклюжее, с точки зрения этой самой логики. Тот же Нэмир – почему он решил уйти из «Экспресса»? Борисов его переманивал в команду высшей лиги, но она там еле держится, ей пророчат на будущий год первую лигу – потому, собственно, и подыскивают чужие таланты, свежую кровь. А «Экспресс», наоборот, наверняка попадет в высшую. Где лучше перспектива? Что еще могло его соблазнить? Он неплохо жил здесь, и там тоже не столица… Все не то. Как бы мне пригодился человек, который побольше знает об «Экспрессе», людях, взаимоотношениях, свой человек там…

– Разведчик в лагере противника?

– А что ты хочешь? Раз Владимир Алексеевич выставляет такие «ежи», ничего не остается, как идти в обход, чтобы его не беспокоить… Многое мне страшно любопытно в этом «Экспрессе». Например, там играл такой Паша Сорокин. Жена его – помнишь, конечно, Тамару Сорокину, бегунью, нашу гордость, третьей в Союзе была. Так вот, в прошлом году она тихо уехала из нашего города, муженек тоже, и, говорят, в разные стороны – разошлись они. Она сейчас в Ташкенте, городе хлебном, он неизвестно где. Но когда я первый раз пришел к футболистам по нэмировскому делу, стал их спрашивать, ребята переглянулись, и один, помню, сказал: «Нэмир вроде Паши Сорокина». Говорю, своего человека бы там иметь, чтобы можно было без всякого «беспокойства»… Пойдем, хозяйка твоя заждалась.

Чай пили молча. Уже вставая из-за стола, Сергей сказал, как бы про себя:

– А к ним во вторую команду на тренировку все желающие могут приходить…

– Ты о чем? – удивленно поднял брови Могилев.

– Таш, – повернулся к жене Сергей, – я говорил тебе или нет, что я неплохо играл в футбол за свой листопрокатный?..

ГЛАВА 5

Закаспийские островерхие горы не умеют, как наши, растворяться в ночи, все время их можно разглядеть на небосклоне. Зубцы кажутся выше звездной сыпи. Вот вынырнули с той стороны перевала еще звезды – красная, зеленая – быстро набирал высоту АН-24… Не ощущает ли он себя в это время ракетой, чей старт – в иные миры?

Автобус, прежде чем отправиться в Закаспийск-2, кружил по старому городу. Народу прибавлялось. Взобралась молодая компания с гитарами и недопетой песней. Я оглянулся на шумливые голоса и вдруг увидел, что на одном из задних сидений разлегся в запачканном пиджаке «душой нараспашку» и дремлет наш Славка Косинов. Как он оказался в автобусе, я не заметил.

Пока раздумывал, не шмыгнуть ли в открытую еще дверь – такая встреча вовсе не входила в мои планы – Славка зашевелился, хлопнул себя по лбу и посмотрел на меня.

– Сергей! О, ты тоже здесь! – Конечно, он начал протискиваться сквозь эту перекрикивающую весь мир компанию с гитарами и вскоре оказался рядом со мной.

– Ты куда едешь? – подмигнул он. – Деловое свидание под закаспийской луной?

Я помедлил, думая больше о том, как теперь отвязаться от него. Будто нарочно!..

– А ты куда? – спросил я.

– О, у меня…

Он не договорил. Я заметил, что он не так уж пьянехонек. Есть люди, на которых эти «градусы» моментально накатывают и столь же быстро отходят.

– Большое дело? – спрашивал я.

– О, еще бы…

– А что скажешь завтра Владимиру Алексеевичу?

– Владимиру Алексеевичу… – он странно, как будто изучающе, посмотрел на меня. – Ты где выходишь?

– На следующей, – сказал я первое, что пришло в голову. Он сунулся к окну:

– О, живет твоя отрада… Горы кругом. Ты не ошибся? – Опять странный взгляд.

– Третий участок! Третий! – громко объявила, между тем, кондукторша.

– Да, я сейчас выхожу. – Я поднялся. – А ты-то чего встаешь?

– Я тоже сейчас выхожу. – Он отвернулся.

Что-то «не совсем», хотя я не допускал мысли, что Славка… Но обратного хода не было, и я пробирался к двери, совершенно не представляя себе, что это за третий участок.

Автобус, завывая, трудолюбиво лез в гору, потом его сильно тряхнуло – отовсюду послышались женские «охи» – и мотор с песней облегчения потянул под уклон. Все это время за стеклами я различал только огромные камни.

Но вот дверь открылась, и я – ничего не сделаешь – спрыгнул на придорожную щебенку. Прошло с полминуты, прежде чем вслед за мной вылез раскрасневшийся Славка. И больше никого…

Здесь, где мы вышли, как раз кончался горный проход. Впереди, внизу, лежал аккуратный, расцвеченный Закаспийск-2; дома с огоньками напоминали выложенные одна к другой стоймя косточки домино. Ночь посылала кому-то позывные негромкими, короткими гудками.

– Куда теперь? – спросил Славка резким, чеканным голосом, какого я у него никогда не слышал. – Будь другом, посиди со мной на скамеечке. – Он показал большой гладкий камень, отшлифованный, должно быть, многочисленными пассажирами, в разные времена ожидавшими здесь. – Мне хочется с тобой поговорить.

– А как же твое дело? – Я изо всех сил старался быть спокойным.

– Мое дело – это мое дело. Поговорим…

ГЛАВА 6

На второй минуте сегодняшнего матча я оказался с мячом в самой штрафной площадке закаспийского «Сейнера». Футболисты иногда говорят: «Когда у тебя мяч, вокруг все друзья». Смысл темноват, но, конечно, в такой момент тренер и товарищи по команде готовы простить тебе все обиды и прегрешения, возвеличить, ты стал волшебником, держишь в руках жизнь… Но этот миг проходит, как неожиданное счастье свободного падения, – а потом, после матча, слушай Наставника, он аккуратно разложит по полочкам твой порыв и прорыв. Поставит диагноз: у тебя окажется или «слабое видение поля», или «недостаточное чувство коллективизма» (это если решил сам ударить по воротам вместо того, чтобы пасовать товарищу, которому, по мнению тренера, было удобнее), или еще что. Каждый из таких недугов наказуем.

Но когда у тебя мяч, о таком «приземлении» не думаешь, а видишь наседающих противников, и ребята в футболках твоего цвета – не то что лучшие друзья для тебя, а дороже отца родного. Особенно этот Генка Гуреев, которого ты, как человека, терпеть не можешь – но сейчас он так удачно оказался рядом, чтобы снять с тебя непомерную тяжесть, именуемую «мяч у…» И когда отдаешь ему чувство огромного облегчения, не оставляет вначале места даже радости оттого, что Генка сунул мяч в сетку закаспийцев.

Игра кончилась, мы «на земле», другие отношения, все другое – но как часто в жизни бывают ситуации, когда мысленно оглядываешься, кому бы отдать «мяч»… Но если некому и некуда, силы будто удваиваются.

Долго мы со Славкой, оставшись одни на середине дороги к Закаспийску-второму, разглядывали друг друга в упор.

– О чем ты хочешь поговорить? – спросил, наконец, я.

– Да присядь…

– Мне некогда.

– Будет время. Тебя не ждут.

– Кто не ждет?

– К кому ты ехал. Конспиратор чертов…

– Что ты имеешь в виду? – уже окончательно насторожился я.

– Я-то знаю, что имею в виду, а вот ты скажи, зачем тебе это? Работаешь в редакции «Металлиста», а нам говоришь, на заводе, в листопрокатном. Что мы, газет не читаем? «Сэч» – там постоянно. Это твой псевдоним: Сергей Эдуардович Чарусов. Написал статью Сэч – хоть голову с плеч…

– Знаешь, – сказал я, – тебя это, во всяком случае, не касается. Сегодня, вообще, странно себя ведешь. У тебя, кажется, есть дело, да еще большое? Так пожалуйста.

– Погоди!.. – Я хотел идти, но этот «малыш», как его прозвали в команде, с такой силой удержал меня за руку, что я чуть «не свалился на спину. Я увидел его решительные и в то же время какие-то испуганные глаза. – Извини. Я хотел сказать, что нам прятать друг от друга нечего. Ты мне нужен, понял?

– Вот как?

– Помоги мне. Я сейчас совсем растерянный человек. Присядем же. Я знаю, что ты не зря это все. Я чувствую… Говорить можно?

– Когда начинал, не спрашивал разрешения. – Я вырвал руку. – Теперь уж говори. Присаживаться не будем, прогуляемся. Туда, – показал я в сторону Закаспийска-второго.

– Я знаю, что ты не зря, – повторил он после паузы, когда мы уже шагали по асфальтовому шоссе. – И Наставник молчит, он не удивился, когда я ему сказал, что ты из газеты. (Я чуть не выбранился как следует.) Ты хочешь книгу написать? Я знаю, журналисты так делают, под инкогнито приобщаются к жизни.

– А ты встречал многих журналистов?

– Я в курсе, не маленький, – махнул он рукой. – Вы хотите связаться с жизнью, а жизнь с вами не хочет связываться, – хихикнул он (Славка вообще больше хихикает, чем смеется). – Извини, это я прочитал, не помню где. Так я не знаю… Ты будешь правду писать или как вас натаскивают?

– Ты сказал, тебе надо чем-то помочь, – напомнил я. – И что ты растерянный человек.

– Вот ты и поможешь, поможешь, – быстро заговорил он, – если правду напишешь. У тебя будет книга о Наставнике? Или про всех нас?

– Рано еще говорить о книге.

– Книгу надо, чтоб правда, – повторил он. – Люди что видят? У нас – победы, победы. А ценой чего победы? Рушится человек. («А это выражение ты где прочитал?» – чуть не вырвалось у меня). Наставник устроил, что мы все под ним. Эта новая система подготовки, немецкая, что ли… как она тебе?

– Новая? Недавно появилась?

– Нынешней весной. Наставник где то выискал, говорят, за границу ездил. Ты думаешь, сколько выдержишь с такой системой? Быстро из тебя выкачают, выжмут все полезное. Жизни нет, давёж. Наставнику одно – вперед, вперед. Все выжал из человека – до свидания, прекрасное создание, другие найдутся… Я, может, без футбола жить не могу. Что теперь со мной будет? Я у него на пороге. Обратно идти на завод? Пойми, как это, когда человек к футболу прикипел на всю жизнь… Правильно кто-то сказал: у нас Зурбаган, романтика борьбы и сильным житье, сильные выживают. Ты уже почувствовал нашу атмосферу или нет?

– Немного.

– Степка Чинорьян и Генка Гуреев – вот тебе атмосфера. Черт их добыл где-то, Степка уже и не играет, на запасных сидит, а смотри, как Наставник за него горой. А он горой за Наставника. И Генка. Мне тоже от них доставалось, когда лишнее слово скажу.

– Доставалось?..

– А ты, что, не знаешь? Узнаешь. Это у них называется «приводить к тихому знаменателю». А нашим ребятам нравится такая железная атмосфера. Тем, нашим, которые в рост идут. Они готовы молиться на Владимира Алексеевича. Неизвестно же, кому придется завтра в аут. Каждый думает: авось не мне, авось до конца карьеру сделаю, выйду в экстра-класс. А Наставнику наплевать на нашу карьеру, он на свою работает.

– Вот он узнает о нашем разговоре, – вставил я, потому что очень уж Славка разгорячился.

– Ты, что ли, вдруг да расскажешь? А мне все равно. Я для вас отрезанный ломоть. Я правду везде буду говорить. Доберетесь до меня, шиш вам. Ты правду пиши, вот что… Послушай, – он остановился, – а все эти наши денежные комбинации, ведь они, по-моему, против закона?

– Разобраться еще надо, – заметил я. Мне сейчас не хотелось говорить на эту тему.

– Опоздал человек на десять минут на тренировку или еще что – плати «добровольно» десять рублей. С тобой такого не случалось?

– Нет.

– Будет. Это ж против закона, такая добровольность. Наставник говорит, деньги идут в спортивный фонд города. А на самом деле куда? Стадион построили, массажистов пригласили – это Степан Емельянович сумму выискал, директор завода, он такой болельщик…

Многое из того, о чем говорил Славка, уже не было для меня открытием: кое-что я узнал за три недели в «Экспрессе». Особенно за последние две, когда играл в первой команде, этой самой. Сюда, кстати, вовсе не рассчитывал попасть, полагая, что и во второй команде сумею собрать все, что нужно. Однако у Наставника были свои соображения. В сером невзрачном, поношенном костюме и такой же кепке появлялся он на тренировках второй команды, где я оказался в начале своего нынешнего журналистского отпуска. Однажды отозвал меня – я и не знал еще, что это он сам, Владимир Алексеевич Цунин – и спросил приглушенным баском:

– Давно играешь в футбол?

– Как сказать… вообще-то давно, – ответил я. – Был перерыв…

– Хочешь попробовать в первой?

Я растерянно молчал.

– Людей не хватает, – продолжал он как бы про себя, поморщившись, – искать надо. В общем, приходи, будь завтра у нас на тренировке. Предупреждаю, придется тяжело, а получится ли что-нибудь – неизвестно…

Через несколько дней он сказал, что возьмет меня в Среднюю Азию, где ожидались календарные игры («у тебя отпуск, это нам кстати»). Эти матчи, стало быть, и решат, буду я в команде или нет. Узнав о моей поездке, Наташа поджала губы:

– Тогда я соберусь к сестре, пока отпуск не кончился, пять лет ее не видела. Не все ли равно, где тебя ждать?

…Узнал многое. Например, что в Закаспийске живет Паша Сорокин, который до середины прошлого сезона был центральным полузащитником «Экспресса».

Встретиться с этим человеком мне было очень нужно. Из-за Славки не удавалось: он, Сорокин, сегодня в ночь работает на своей насосной станции, наверняка уже ушел. А завтра утром мы улетаем…

– Знаешь что? – прервал я Славку. – Ты все – правда, правда. Наставник тебя выбрасывает, и ты его «разоблачаешь». Сколько играл, и тоже поддакивал ему, и нравились эти порядки, железные, как ты говоришь. Доверие у тебя на ябеду смахивает, вот что. Теперь я тебе тоже правду скажу. Книжку я про вас писать не собираюсь… сейчас, по крайней мере. А ты эту правду о Наставнике своем не испугайся в другом месте выложить.

– В каком другом?

– У нас в городе, в милиции. Когда будешь рассказывать о том, что у тебя произошло с Нэмиром, и почему на нем оказался твой плащ. И зачем ты ездил в Космос. Я узнал…

Говоря это, я круто повернулся к Славке. Но на лице у него не было ничего.

– В чем признаваться? В чем? – Славка оглядывался по сторонам, словно ища подмоги. – Он сам виноват. Я под поезд его не толкал. Он шел куда-то. Мы с ним слово за слово. У меня такое настроение было, Цунин уже намекал, что выгонит… Кравец – восходящая звезда, его в высшую лигу переманили. Мне тогда казалось, меня все презирают, а он особенно «возникал». Врезал я ему, он бац на рельсы, а у меня в жилах стужа: сейчас вскочит и за мной, он сильнее меня. Плащ на него кинул, он барахтался, я бегом с насыпи, а дальше я и не видел… Черт знает, почему он встать не успел.

– Ты об этом расскажешь не мне, – повторил я.

– Да ты что, – он опять оглянулся по сторонам, – ты никак доносить собираешься? Ты как платишь за доверие?

– Лучше всего, если ты сам…

Договорить я не успел: он быстро нагнулся к земле…