Текст книги "Ночь с открытыми глазами"

Автор книги: Николай Худовеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

ОТПУСК В ЗУРБАГАНЕ
Повесть

ГЛАВА 1

…Уехал сам, уехал сам…

Этой песенной фразой неожиданно простилась со мной гостиница «Каспий», когда я выходил на улицу. Донеслись эти слова до меня сквозь гул голосов, будто произнесенные над самым ухом, как раз в тот момент, когда я затворял за собой тяжелую вращающуюся дверь вестибюля гостиницы, и больше ничего не стало слышно.

Тревога, вроде бы и безотчетная, не исчезала. Я пытался разобраться в себе, понять, что ее вызвало: только ли Славка Косинов со своими неуместными – до чего же неуместными сегодня – «выступлениями» после игры. Неужели он что-то заподозрил?

Ребята, из нашей команды были возбуждены неожиданной удачей на чужом поле, а Славка – больше всех, хотя он-то половину игры у своих ворот отсиживался, и вообще радоваться ему повода нет. Наш Наставник, как мы называем старшего тренера, как раз сегодня намекнул, что «дни наши сочтены не нами», внимательно посмотрев на Славку Косинова…

Улица, вымощенная гладким булыжником, сузившись, круто пошла вниз, к морю. Окна небольших приземистых зданий, выложенных из ракушечника, спрятались за массивные железные ставни, с решетками предохранительными вдобавок. Так по-ночному пустынно было вокруг, что я невольно приложил к уху часы, которые показывали всего половину десятого – не остановились ли?

Не думаю, чтобы кто-нибудь из наших в «Каспии» заметил, что я ушел. Да уже и вечер к концу подходит. Наставник строг. Прощаясь, обязательно предупредит: «Через час проверю, как вы отдыхаете». Меня он на месте в гостинице не найдет. Что завтра скажу Наставнику? Об этом буду думать после…

Улица кончалась площадью, куда я уже съехал, как с хорошей горы, на подошвах. По ту сторону площади притулились друг к другу морской и железнодорожный вокзалы, немного правее редкие, до самого горизонта фонари-вешки выдавали невидимое море. Вплотную, казалось, к берегу прошел огромный золотисто-белый теплоход; в отсветах его огней показались и исчезли гребешки волн. Там громогласно вещало радио:

– Товарищи пассажиры! Мы рады приветствовать вас на борту нашего парома…

Как реку, на пароме переплывают Каспийское море. А на том берегу Наташа. Она гостит у своих родичей. В этом году ее отпуск удачно совпал с моим, месяц еще до него оставался, а мы уже планировали, куда поедем вместе, и она, смеясь, говорила:

– Конечно, в Зурбаган! Куда еще с тобой…

И вот Зурбаган оказался там, где никто не ожидал, а мы с ней – как два берега у Каспийского моря. Мне об этом подумалось потому, что море как раз выдохнуло обрывок песни по радио на пароме:

 
…Мы с тобой – два берега
У одной реки…
 

Прохожие не могли мне сказать, где тут остановка автобуса. Люди, очевидно, в этом городе привыкли больше ходить пешком… Маленький «павловский» автобус, между тем, появился на площади, и мне пришлось бежать за ним, чтобы узнать, где остановка. Хорошо, что она была конечной.

Залез в автобус и, пока стояли, посмотрел еще раз бумажку, которую мне сунули сегодня утром в адресном столе. «Закаспийск-2, улица Ленина…» Закаспийск – так называется этот город, куда я приехал с нашими ребятами-футболистами из команды «Экспресс», чтобы сыграть календарный матч со здешним «Сейнером». И чтобы узнать то, что мне поручил мой друг.

Я не знаю, с какого города Александр Грин писал свой Зурбаган, но Закаспийск, который когда-то называли «часовым пустыни», по-своему заинтересовал бы этого короля романтиков – Грина. От извилистой набережной улицы резко забирают вверх. Горы – не такие, как у нас, на Урале, а темно-розовые, зубчатые, мертвые, но красивые неброской угрюмой красотой – прижимают город с трех сторон к такому же розовому прибрежному песку и зеленой, очень прозрачной воде залива. Это так называемый старый город, с домами из ракушечника и зеленью только в палисадниках. А мне нужен Закаспийск-2, по ту сторону перевала. Он напоминает о себе десятью красными звездами телевышки, которые повисли, казалось, в воздухе над самыми зубцами гор.

«…Сорокин Павел Владимирович», – было написано дальше на бумажке. И я опять словно бы увидел перед собой задиристое лицо Славки Косинова и понял, что тревога моя была за него, самого.

ГЛАВА 2

Электричка петляла, отходя от города и опять приближаясь к нему, словно не в силах расстаться. Очертания мартеновских труб с малиновым дымом показывались то по правую, то по левую сторону вагона, пока все не скрылось за вереницей холмов, и тех не стало видно в темноте. Тогда поезд пошел быстрее, и вдруг разбежавшись, как будто оторвался от земли: насыпь стала выше, и придорожные огни внезапно провалились вниз.

«Смотри, как взлетели, – хотел было сказать Могилев, сидевший напротив Светланки, но, посмотрев на нее, промолчал и, плотно застегнув пиджак и плащ, потому что вовсю уже потягивало холодным ночным ветром, продолжал смотреть в окно. Лицо «эксперта номер один», как называли Светлану в городском отделе милиции, не располагало к разговорам. Чувствовалось, что мысленно она посылает к тысячам чертей эту неожиданную поездку. А сам Могилев разве отправился с большой охотой? Проходил, собираясь уже домой, мимо кабинета своего начальника Леонида Михайловича Вишунова, который сегодня дежурил по отделу, и тот как раз открыл дверь, огляделся, увидел Могилева, поманил к себе пальцем и сказал, как обычно в таких случаях, ласковым голосом, у него означавшим, что лучше не возражать:

– Витя, милый друг, выручи старика, съезди, пожалуйста, в Космос.

– Куда? – не понял Могилев.

– В Космос. Не знаешь разве, станция Космос, на электричке. Быстренько, пожалуйста.

– А что там?

– Попал человек под поезд. Может, сам по пьянке, а может… Один мой знакомый решил так отомстить неверной жене: восьмого марта нахлестался, лег на рельсы. Предохранительной решеткой отбросило, жив остался, в больницу только попал. Поезжай, голуба, оттуда милиционер звонил, говорит, дело любопытное и побыстрее надо.

Неписаные законы жизни везде примерно одни и те же, и уголовный розыск – не исключение. Скажем: знать, на ком выезжать. Кого можно под ночь в пятницу, в дождь, послать вместо себя за пятьдесят километров на «любопытное дело» и не услышать в ответ даже: «Леонид Михайлович, опять я?» Могилев совершенно не умел отговариваться в таких случаях. А Светланка смотрит на него так, будто он сам подстроил эту историю на станции Космос. Молча, как незнакомые, проехали они в такси до вокзала, в вечернем дрожащем потоке тускло-красных огней, который медленно двигался по правой стороне улицы навстречу другому, стремительному, брызжущему топленым золотом…

Неизвестно, кто и почему дал этой маленькой пригородной станции такое «вселенское» название. Низкая, вровень с землей, платформа из асфальта, испещренного ветвистыми трещинами, дощатая будка-вокзальчик – даже названия станции нигде не прочтешь. Чуть подальше – по одну сторону линии невысокие горы, заросшие густой бородой смешанного леса, осенью рыжеватой, зимой черно-щетинистой, в другие времена года то и дело меняющей окраску. Сейчас там, в горах, появлялись и исчезали отблески костров; это было бы похоже на папиросные вспышки в темном амфитеатре, если бы зрителям разрешалось курить. А с другого боку железнодорожной насыпи, как пройдешь по ней от станции с полкилометра, – небольшое село, тоже Космос; говорят, раньше у него было не совсем приличное название, за ним – опять горы. Вот и вся география.

Дождь перестал, только листва, блестящая в темноте, напоминала о нем. Могилев и Светлана, по-прежнему молча, прошли скользкую платформу и открыли дверь в торце вокзальчика, где должна быть милиция. Здесь толпились люди. Пожилой усач в форменной черной железнодорожной спецовке, сидя за столиком напротив хладнокровно слушавшего его молоденького сержанта-милиционера, со слезами в голосе повторял:

– Чтоб я еще повел поезд… Чтоб я еще…

Милиционер встал и пожал руку Могилеву:

– Прошу, прошу, товарищ… по-моему, лейтенант? Прошу, без вас не разобраться. – Он повысил голос: – Товарищи, здесь останутся только свидетели.

– Еще на всякий случай парочку понятых, – вполголоса попросил Могилев. – Смерть?

– Да, он в той комнате…

– Проводите туда эксперта. – Могилев, кивнув Светлане, присел за краешек стола, взял листок протокола.

…Кажется, не слишком-таки «любопытное», хотя достаточно трагичное происшествие. Человек лежал на рельсах – Светлана сейчас точно скажет, на живого или нет наехал поезд. Если на живого, тогда эта история, вероятнее всего, не для уголовного розыска… Тут же мелкие вещи, которые нашли у погибшего. Разбитые часы, смятый и разодранный кошелек, сохранившиеся рубль и три рубля. Зачем-то снятые с ног полуботинки. Обрывок темно-коричневого документа с твердой корочкой: можно понять, что это было когда-то читательским билетом Ленинской библиотеки в Москве, Могилев разобрал его длинный многозначный номер вверху и фамилию: Петренко…

Свидетелей двое. Один – тот самый железнодорожник, на которого сразу обратил внимание Могилев. Машинист наехавшего электровоза. Он никак не может прийти в себя, повторяет без конца:

– Чтоб я еще когда-нибудь… Фары светом достали, он лежит под плащом, было метров двадцать…

За двадцать метров, конечно, поезд не остановить, и машинист не будет в ответе. Не в диковинку его состояние. Он не мог вести дальше свой товарняк, пришлось вызывать другую бригаду. И сейчас, когда Могилев уже кончил разговаривать с ним и, попросив расписаться в протоколе, сказал: «Вы свободны, Никанор Кузьмич», – тот, беспомощно оглядевшись, проговорил:

– Куда же я? Один останусь, пяти минут не выдержу… Позвольте, – схватил он за руку Могилева, – позвольте, хоть посижу, пока вы распознаете, живой ли он был…

Нет, это «распознавать» при Никаноре Кузьмиче не стоило. Могилев уговорил его подождать в вокзальчике:

– Вместе поедем в город, мы вас домой проводим.

Все это время стоящий рядом другой свидетель – темноволосый паренек с тоненьким лицом, в длинных не по росту джинсах и фланелевой рубашке без половины пуговиц – то и дело переводил взгляд, в котором были и откровенный ужас, и недоумение, и любопытство, с Могилева на Никанора Кузьмича и опять на Могилева. Казалось, человеку не терпится заговорить. Но когда Могилев попросил его присесть, а потом, по своему обыкновению, не спрашивая сперва ни фамилии, ни имени, сразу начал: «А вы что знаете об этой истории?» – паренек ответил только после большой паузы, медленно, растягивая слова:

– Что я знаю? Он ко мне в гости, я его в лавочку отправил. Как он там на линии оказался, заблудился, что ли? Это не по пути совсем.

– Кто он?

– Нэмир. Нэмир Кравец. Который под поезд попал.

Могилев насторожился: читательский билет…

– Как, говорите, его фамилия?

– Кравец, – пожал плечами паренек. – Фамилия же известная. Он нападающий в «Экспрессе».

– Вы его хорошо знаете?

– Мы друзья. Вот давно не виделись, я женился, переехал сюда, я раньше тоже в городе жил…

– Вы узнали его сейчас?

– Да, – неожиданно шепотом ответил паренек. Он вплотную приблизился к Могилеву, смотрел на него так, будто падал и искал опоры.

– Вы не могли ошибиться?

– Нет, что вы. Кусок свитера, зеленый, в черную полоску… Он же ко мне приходил.

Могилев покосился на дверь, куда ушла Светлана. Что лежит там, если узнать человека можно только по кускам свитера?

– О себе, пожалуйста, расскажите. Где вы работаете? – спросил он, чтобы как-то успокоить паренька.

– В институте, горном, – ответил тот, – на кафедре физики… Но почему он вышел на линию, что он там искал?

Могилев не раз убеждался, что только в книгах, например, Конан Дойля человек, переживший сильнейшее потрясение, тут же садится и связно, как по-писаному, рассказывает целую повесть о том, что с ним произошло, Шерлоку Холмсу остается думать и действовать. В жизни на такое рассчитывать обычно не приходится. И ассистента кафедры физики горного института Игоря Подосенова нелегко было заставить наконец собраться с мыслями. Не скоро понял, например, Могилев из его рассказа, что друг с которым Игорь давно не виделся, приехал неожиданно для него.

– Часом раньше он бы меня и дома не застал. Я один живу, теща уехала, жена в больнице лежит… «на сохранении», – Игорь опустил глаза. – Он приезжает, я печку растапливаю, ужин готовлю. Пришлось его в лавочку, понимаете, самого послать за бутылкой портвейна.

– В какую лавочку?

– Магазинчик здесь, у станции, мы его так называем, другого у нас нет.

– А раньше случалось, что он так неожиданно приходил к вам? – спросил Могилев.

– Да, у нас запросто… было.

– Вы успели с ним о чем-нибудь поговорить?

– Только про ужин.

– А потом что, вы его ждали…

– Тут кричать начали: человека зарезало, в зеленом свитере… Я побежал сюда.

– А печка топится и сейчас?.. Печка, я спрашиваю.

– Да, – Игорь махнул рукой, – там уже ничего не осталось.

– Не годится так, – заметил Могилев, – может получиться, что от Космоса ничего не останется. Пойдем сейчас к вам домой, по дороге еще поговорим, заодно место посмотрим, где все это было. Не возражаете?

Он заглянул в комнату, где хозяйничала Светлана. Это оказалась глухая каморка, куда, вероятно, запрятывали разных нарушителей «до окончательного определения». Серая простыня, вся в пятнах, прикрывала что-то бесформенное, лежащее на лавке. Могилев невольно сдержал шаг… А Светлана, эта с виду пигалица, которой место где-нибудь в кулинарном училище, – расхаживая по каморке, бесстрастным голосом диктовала сержанту, с бумагой в руках пристроившемуся в неглубокой нише:

– Трупное окоченение… записали? Трупное окоченение хорошо и равномерно выражено, располагается… Виталий Васильевич, – повернулась она к вошедшему Могилеву, – все повреждения прижизненные.

Значит, Нэмир Кравец, если это действительно он, был жив, когда… Никанору Кузьмичу об этом говорить, конечно, необязательно. А рассказ Игоря Подосенова заставляет задуматься.

Заплутать в «космических» окрестностях незнакомому человеку нетрудно, и на полотно он вполне мог выйти не там, где надо, – зря этому удивляется Игорь, понятно, сам здесь недавно живет. Но одно дело – на линии оказаться, другое – под колесами. Машинист говорит, что человек лежал под плащом… Вспомнился вишуновский знакомый, который хотел «отомстить» жене. Нэмир не был «под градусами», с уверенностью говорит Подосенов. Но самоубийством кончают не только в таком состоянии. Момент не совсем подходящий, когда в гости собрался, но чего в жизни не бывает. Разбираться, во всяком случае, надо, нельзя отбрасывать этого предположения… как и того, что человек мог упасть на рельсы вовсе не сам.

Словно угадав эту последнюю мысль, шустрый сержант подошел к Могилеву и заговорил вполголоса:

– Товарищ лейтенант… в общем, того парня особенно проверить надо, я бы вам зря не позвонил. Вы заметили, как он путается? Гостя самого за версту за бутылкой послал, подумайте, гостеприимный хозяин…

«Интересно, путался бы ты или нет, если бы такое произошло с твоим другом, чуть ли не на твоих глазах», – подумал Могилев. Насчет бутылки, в самом деле, не очень убедительно все выглядело…

– Посмотрим, – сказал он. – Сейчас отправимся на место и его с собой возьмем.

…Над головой в темноте только угадывались тяжелые, густые облака. То и дело начинался, переставал и опять за свое холодный сеющий дождь, ночь была ни дать ни взять осенняя, а стояла середина мая. Идти пришлось минут десять по шпалам в сторону села. Полотно свернуло вправо, прошло, как по короткому ущелью, между двух каменных «щек» и потом уже выпрямилось, как будто резко натянули его оттуда, издалека. Могилев заметил человеческую фигуру, которая, сжавшись от дождя, застыла неким памятником метрах в ста от поворота.

– Это наш, – сказал ему сержант, – я его поставил, чтобы место охранял. Следы ведь вам нужны…

Могилев еле сдержался, чтоб не рассмеяться:

– От дождя он тоже охраняет следы? Ладно, пойдем быстрее, отпустим человека под крышу.

– Мы уже пришли, – с ноткой обиды заметил сержант.

Могилев огляделся. Чуть видны за поворотом огоньки станции. Кругом шумящий, как далекая людская толпа, лес, два-три «светлячка» там, где село, и все. Место, что говорить, романтическое… Насыпь здесь высокая, на полотно можно взобраться по расшатанной деревянной лесенке, у которой ступеньки уцелели через одну. По земле к ней ведет тропинка.

В руках Светланы уже вспыхивает молниями фотолампа. Могилев зажег свой карманный «прожектор» и неторопливо ощупывал светом землю и шпалы (не все же смыл проклятый дождь!).

– Далеко отсюда ваш дом? – спросил он Подосенова.

– Нет, рядом. Вон в той стороне.

– Вы говорили, что это место не по пути к станции?

– Ни в коем случае. Широкая дорога есть, прямо через село, к самой платформе.

– А вон та тропка, у лесенки, – заметил Могилев, – она тоже от вас. Может быть, он решил сократить дорогу… Ладно, Игорь, вот что: сейчас вы идите домой, к своей печке, а завтра непременно позвоните мне на работу. Ничего что выходной, я буду у себя, вот телефон. Договорились?

Потом он взял под руку сержанта, который стоял отвернувшись, явно обиженный ироническим замечанием Могилева о дожде.

– Я хочу вас поблагодарить. Вы хорошо сделали, что позвонили нам.

– Да? – суховато переспросил тот.

– Вы меня извините, если я что… Я подумал, вот вы смотрите на меня: приехал, все распутает, – объяснял Могилев с юношеской непосредственностью, которой сам за собой не замечал, – а этот дождь, попробуй. Досада брала. Но теперь я вижу, что дело ой-ой-ой. Вот его след, – он осветил одну из шпал, – нашего потерпевшего. Внизу, под насыпью, немного шлака рассыпано, я обратил внимание, что он туфли вывозил в этом шлаке. Его след. А рядом другой. Хуже сохранился, но отпечаток мы снимем. Это кеды. Наш потерпевший сюда поднялся с тропинки по лесенке. И он был не один. Кто-то шел за ним, похоже, от самого села.

– Я же говорил, тот парень… – Сержант, не отрываясь, смотрел Могилеву в лицо.

– Погодите, того рано подозревать. Я знаю только, что наш второй, в кедах, ростом ниже первого. Смотрите, у него шаг не достает от шпалы до шпалы. Они шли… Дальше уже дождь поработал. Этот второй сильно надеялся на дождь. Кстати, как вы в протоколе записали фамилию погибшего?

– Петренко. Там же есть читательский…

– А Игорь Подосенов, этот парень, говорит, что погиб его друг Нэмир Кравец, футболист из нашего «Экспресса».

– Батюшки… – проговорил сержант. – Боже ж мой, я их всех хорошо знаю, я так болею за них. Кравец – бьющий нападающий… Им сейчас до высшей лиги недалеко, как они теперь… Вы уверены, что он не врет?

– Откуда же я уверен, – сухо ответил Могилев, опять раздосадованный: оказывается, для некоторых смерть – это смерть, а смерть футболиста – всего лишь смерть футболиста. – Сейчас кончим здесь, и нужно пройти по селу, порасспросить жителей, – продолжал он, – не видел ли кто чего. Это единственное, что мы пока можем сделать. – Он посмотрел на часы: – Спать, надеюсь, еще не все легли. А то придется ждать до утра. Без этого уезжать нельзя. Кстати, нужно, чтобы Никанора Кузьмича, машиниста, кто-нибудь проводил домой, человек в таком потрясении…

– Я сам потрясен, – торопливо заговорил сержант, – неужели Кравец? Но тогда Петренко… Чей это был билет? Вот и ищите Петренко. Вы-то быстро найдете, у вас, я вижу, все как у Шерлока Холмса.

– Какой Шерлок Холмс. Разве не видите, я больше похож на доктора Уотсона. Кстати, Шерлок Холмс не решает задачи, а подгоняет под ответ.

– Я хотел только сказать, у вас, наверно, большой опыт… Вы давно в уголовном розыске?

– Не очень. Три месяца. – Взглянув на сержанта, Могилев быстро добавил: – В комсомольском оперативном отряде раньше работал, нашем, мартеновском, может быть, слышали, в областной газете про наших ребят писали… – Он повернулся к Светлане, которая только что закончила свои съемки: – Сейчас идем в село.

– Дайте закурить, – глухо проговорила она.

– Вы разве… – удивленно начал сержант.

– Дайте, – повторила она. Зажгла спичку, и Могилев впервые за этот вечер обратил внимание, какие у «эксперта номер один» утомленные глаза…

ГЛАВА 3

Высокий широколицый человек с начинающей брать свое сединой, в светло-бежевом костюме и полуботинках, которые называют «зеркальными», неторопливо открыл дверь и шагнул в вестибюль городского отдела милиции. Увидев его, дежурный, только что громивший кого-то по телефону, вышел из своей стеклянной будки и, улыбаясь, протянул руку:

– Владимир Алексеевич, к нам? Какими судьбами?

– Здравствуйте, – отрывистым баском, слегка наклонив голову, отвечал тот. – Все приходится, и к вам приходится. Работает у вас тут… лейтенант Могилев?

– А как же? На третьем этаже его комната. Вы погодите, я позвоню, у себя ли он, чтобы вам зря не подниматься.

Но Владимир Алексеевич, сделав отстраняющий жест, уже направился к широкой лестнице, испачканной белилами. Все просторное трехэтажное здание хранило следы поспешных новоселий: милиция только недавно с великой радостью переехала сюда из тесного полуподвала.

Необычный посетитель не знал, что лейтенант Могилев, вызвавший его повесткой (это было принято как оскорбление), сидит уже давно запершись в кабинете, раздумывая, как он будет разговаривать с Владимиром Алексеевичем Цуниным, тренером футбольной команды «Экспресс», которого давно уже называют «вторым человеком в городе». Вынимает из стола дело о гибели Нэмира и прячет обратно. Почти все уже наизусть выучил… Последний лист – пока – вчерашняя беседа с Борисовым, Аркадием Николаевичем. Знакомясь, он называет себя: «Представитель спортивного общества…» и значительным шепотом добавляет какого.

Несколько дней пришлось гоняться за представителем, зато не зря. Целую историю он рассказал, как «закидывал удочки» в разных городах, изучал футболистов, материальное и всякое другое их положение – какой бы талант в свою команду переманить, которая играет в высшей лиге. Нэмир Кравец, один из лучших нападающих «Экспресса», оказался удачей.

– Он был недоволен своими товарищами, – говорил Борисов, при каждом слове обнажая блестящие металлические зубы, – а я что? Человек ищет, где лучше, а я ищу человека, который ищет, где лучше.

Никаких чувств не выразил представитель, узнав, что произошло с Нэмиром.

– Это они, – говорил он, приглаживая редеющие волосы, – а я что? Кто-то теряет, а кто-то находит. Когда это было? Шестнадцатого мая? А мы с ним разговаривали последний раз тринадцатого, и в тот же вечер я уехал. У меня билет сохранился…

«И тут надо на всякий случай застраховаться», – неприязненно подумал Могилев, вглядываясь в бесцветное лицо представителя.

С Игорем Могилев разговаривал долго, но мало что узнал. Нэмир был скрытным, жил один, семьей не обзавелся, и с товарищами по команде, в самом деле, отношения у него были не особенно дружеские. Те говорили: большое самомнение. С Игорем он раньше учился в техникуме в одной группе, там стали друзьями, сблизило многое: поэзию, например, оба любили. Закончили техникум, Игоря как отличника рекомендовали в институт, а Нэмир, тот работал на вагоноремонтном заводе, пока, значит, не отыскал в себе иного таланта…

Как получилось, что Игорь послал гостя за бутылкой? Не видел в этом ничего особенного, между ними никогда не существовало никаких условностей. Петренко? Нет знакомых с такой фамилией, и Нэмир никогда ее не называл.

Хотя читательский билет Петренко мог попасть в карман Нэмира при обстоятельствах, не имеющих отношения к станции Космос, в этом тоже была зацепка. Значит, искать… В «Экспрессе» – ни одного Петренко. В городе четыре семьи с такой фамилией, и Могилев не поленился выяснить, что никто из них не имел никогда московской прописки, а значит, не мог получить постоянного, с твердыми корочками, читательского билета в Ленинской библиотеке. Оставалось послать туда запрос – по номеру узнают владельца, а в ожидании ответа нащупывать другие следы.

«Экспресс…» Могилев никогда не был таким уж ретивым болельщиком и не особенно интересовался футбольной жизнью. Эти пробелы приходилось теперь затягивать на живую. Он читал спортивную литературу, расспрашивал знакомых, листал подшивки «Советского спорта», городской газеты, областной, стараясь ничего не пропустить…

Долгое время «Экспресс» не то что в стране, а и в области не очень-то котировался. Команда играла во второй лиге и что ни год, занимала то третье, то второе место от конца. К середине сезона во время матчей ветхие трибуны старого стадиона пустовали, да и как тому не быть, если встречи оканчивались «ноль-ноль», «один-один» или со знаком минус для «Экспресса». Неподражаемы были только отчеты о них в городской газете «Металлист». Читая эти заметки, Могилев сам ощущал себя на месте журналиста, которому нужно и подбодрить земляка-болельщика, расстроенного донельзя, и туманно посулить на будущее «нечто хорошее», когда на самом деле ничего хорошего не ожидалось. В общем, когда «Экспресс» за несколько туров до конца сезона благополучно занял последнее место, газета утешалась тем, что расстояние между первым и последним местом всего восемь очков… Один матч на своем поле был проигран «два-три». «Металлист» на следующий день писал:

«Счет 3 : 1 в пользу противника не обескуражил наших ребят. Они устремились вперед и, сломив оборону соперников, уверенно отквитали еще один мяч…»

Все переменилось, когда тренером стал Владимир Алексеевич Цунин. Говорили, что раньше он работал с другой командой из этой же лиги, и там у него дело не клеилось. А тут словно встретились двое, самой жизнью друг для друга предназначенные. Приехал Цунин в конце осени, и уже на следующий год команду было не узнать. Вторым в своей зоне стал тогда «Экспресс». Еще год – первое место в подгруппе, в межзональном турнире победителей, выход в первую лигу…

Цунина хвалили еще и за то, что он не приглашал «варягов» из других городов, ребят набирал здесь же. Раньше о причинах неудач «Экспресса» говорили: денег не хватает, не ассигнуют на то, на это – от Владимира Алексеевича и таких жалоб никто не слыхал. А команда уже на пороге высшей лиги, в матче на кубок СССР выиграла у москвичей. Единственный гол, как бывало часто, за Нэмиром. Вот как описывал тот же «Металлист» робкую беседу своего корреспондента с тренером после этой встречи:

«Нам долго не удавалось вызвать Владимира Алексеевича на откровенность. Это человек большой скромности, он не любит рассказывать о себе. Неохотно говорит и о своей команде, ее успехах: ведь в каждом из них – доля его огромного труда, он ощущает не только себя частью своего коллектива, но и свой коллектив – словно бы частью самого себя… И все же он не мог не поделиться с нами:

– Дружная у нас команда, слаженная, каждый за всех – это и есть главный секрет успеха!»

Ничего себе «поделился»…

«Экспресс», хозяевами которого считались вагоноремонтный завод и железнодорожный узел, давно уже стал общегородским детищем, гордостью и славой. На вечерах и торжествах Цунин сидел рядом с самим Степаном Емельяновичем, директором – недавно назначенным – известного металлургического завода. Новый стадион до Владимира Алексеевича строился в городе двенадцать лет, и конца было не видать, теперь Степан Емельянович приложил руку – и очень быстро под козырек подвели. Прекрасный, современный стадион, поле, как в Лужниках, дорожки битумные…

Сейчас «второй человек в городе» осторожно стучался в кабинет Могилева. Тот повернул щеколду, открыл дверь и, поздоровавшись, пригласил его зайти. Владимир Алексеевич присел в клеенчатое кресло возле стола, критически разглядывая хозяина. Могилев отвернулся. Он сам знал, что у него совсем не милицейская внешность, в институте за неповоротливую фигуру и очки его добродушно прозвали Автобус, так оно и утвердилось. Те, кто не знал, что еще в комсомольском оперативном отряде подручный разливщика стали Могилев получил грамоту из области за двух задержанных опасных преступников, конечно, с первого взгляда не приобретали особого доверия к такому работнику милиции.

– Я получил ваше приглашение, – не без некоторой иронии начал Цунин, – в необычной, правда, форме. Поставлены точные часы, – он бросил повестку на стол. – Должен сказать, что моя работа отнимает двадцать четыре часа в сутки.

– Я не собираюсь… долго задерживать, Владимир Алексеевич, – ответил Могилев, неожиданно проглотив слово «вас». – Вероятно, вы сами догадались, о чем будет речь.

– Нет. – Откинув голову, Цунин сказал, как припечатал. Взгляд его, сопровождающий это резкое «нет», можно было понять по-всякому, например: «Что у меня может быть общего с милицией?»

– Разве вы не знаете, что Нэмир Кравец, ваш футболист…

– Минуточку, – поднял руку Цунин. – Этого человека мы исключили из наших списков, из списков наших знакомых и больше не считаем, что он имеет к нам какое-либо отношение.

– Но мы расследуем обстоятельства его гибели, – Могилев начал запинаться, – вы его хорошо знали…

– Хорошо знали, а теперь не желаем знать. Кстати, товарищ лейтенант, вот что, Сегодня я здесь и отвечу на все ваши вопросы. Вы уже разговаривали с нашими ребятами, приходили на тренировку – я должен сказать, что в таких случаях нужно прежде всего обращаться ко мне, а не к ним… Если вы немного болельщик, вы сами представляете, какая у нас напряженная жизнь. Мы боремся за высшую лигу. Это требует… За успехи в спорте вообще платят жизнью, не как думают некоторые наши обыватели. А такие вызовы, – он покосился на повестку, – допросы, вы сами представляете, как они действуют на людей, на их нервы, на их… Так вот, товарищ лейтенант, я полагаю, что наш сегодняшний разговор на эту тему будет последним. Тем более – с футболистами. Поставьте себя на место человека, которому предстоит ответственнейший матч, а его вызывают в милицию для «дачи объяснений», как у вас в повестке написано, – Цунин, прищурив глаза, слегка улыбнулся и покачал головой. – Я полагаю, что вы сделаете выводы. А сегодня я к вашим услугам.

– Прежде всего я хочу, чтобы вы… – начал Могилев и остановился. Нужно было собрать мысли, разбежавшиеся от цунинской тирады. – Мне хотелось бы знать, что вы думаете…

– О, что я думаю. Футболист уходит, ему мстят – не надо быть гением, чтобы понять ваши поиски. В нашей команде двадцать четыре человека, вместе с тренером и запасными – у вас будет двадцать четыре алиби. Сам я весь вечер 16 мая провел дома – если вам понадобится, я назову людей, которые это подтвердят. Дома были и футболисты. Им полагалось отдыхать – у меня есть люди, которые это постоянно проверяют. За нарушение режима я наказываю… ребята знают, как наказываю, охоты самовольничать нет. Все соответствующие оправки я представлю, но, еще раз, пусть эта приятная беседа будет последней.