Текст книги "Сказано — сделано"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава 15. Круг сужается

– Давай снова звонить, – сказал Коля, снимая телефонную трубку. – Не может же нормальный человек каждый день ходить в филармонию.

Дело в том, что ребята уже дважды пытались дозвониться до Елены Петровны Канарейкиной, но каждый раз им отвечали, что она ушла в филармонию.

На этот раз им повезло. Трубку сняла сама Елена Петровна.

– Ах, это вы, ребята! Но я вас больше огорчу, чем обрадую, – расстроенно сказала она. – У Кости, соседа моего, действительно был попугай. И он действительно говорил «Ишь ты!». Но Костя его недавно продал.

– Продал?! – взволнованно переспросил Коля, державший трубку. – Кому? Кому продал?

– Он и сам не знает. Всё, говорит, как-то стихийно вышло. Впрочем, у него всегда всё стихийно. Я вот что думаю. Раз вас этот попугай так интересует, то поговорите с Костей сами. Может, он вам чего и подскажет. Записывайте адрес. А я его предупрежу.

Костя оказался высоченным, не меньше двух метров роста, парнем с весёлыми голубыми глазами. «Вот кого искать-то хорошо, – подумал Коля. – Такого дылду мы бы с Ляпой в два счёта нашли».

Костя выслушал ребят и сказал:

– Да, да, мне Лена про вас говорила. Всё правильно. Продал я своего Карла, был грех.

– Как вы сказали? Карла? – спросил Саша.

– Ну да. Это я его так окрестил. Он долго вообще ничего не говорил, а потом вдруг каркать стал. Точно как ворона. Ну, я его Карлом и прозвал. Жаль, конечно, но он сам виноват. Понимаете, готовился я тут к зачётам. А зачёты, сами знаете, штука серьёзная. Не сдашь – к экзаменам не допустят.

– Это точно, – подтвердил Саша, впервые слышавший о зачётах.

– Ну вот. Засиживался допоздна. А у Карла моего прямо-таки фонтан прорвался. Вопит как оглашенный.

– Он у вас «Ишь ты!» кричал? – спросил Коля.

– Любимое выражение! Но если б только это! Я сижу, зубрю, мозги набекрень, а он орёт: «Ишь ты! Напрасно! Всё напрасно! Спать ложись!» Как вам это нравится? Не выдержал я и решил его Женьке Чуралёву отдать. Приятелю. Он всякую живность обожает. Пусть, думаю, помучается. Вышел я с клеткой и стою на автобусной остановке. Подходит ко мне какой-то гражданин и ну давай моего Карла нахваливать: какой, мол, он у вас красивый да умный. А потом говорит: «Молодой человек, продайте его мне. У моей дочери, – говорит, – сегодня день рождения, я весь город изъездил, хотел что-нибудь необыкновенное купить. И всё без толку. А дочка у меня, – говорит, – так животных любит – просто без ума от них. Вот уж обрадуется». Я поначалу отказывался, а потом вдруг подумал: «А что? Может, действительно продать? Я вот-вот институт закончу, на Сахалин уеду. Не тащить же Карла с собой. Куда девать?» Стою колеблюсь. Всё-таки жаль птицу. Привык. А гражданин говорит, что, мол, напрасно сомневаетесь, в хорошие руки ваш попугай попадёт. И тут этот дурень как завопит на всю улицу: «Напрасно! Напрасно!» Я как услышал, так сразу и согласился. «Нет, – думаю, – голубчик, не напрасно. Поживи-ка ты у девочки. У неё нервы крепче».

– А как выглядел этот человек? – спросил Саша. – Вы нам его поподробней опишите.

– Поподробней? Да как вам сказать… Обыкновенный такой человек. Среднестатический. Роста среднего, плотный, крепкий. Усики небольшие, тёмные. Я бы сказал, мичманские. Волосы тоже тёмные, а на голове кепка коричневая. Глаза, пожалуй, карие. Больше и не знаю, что сказать.

– А на какой он автобус сел? – спросил Коля.

– Да ни на какой. Взял клетку и пошёл себе вразвалочку. Вот так, следопыты. Да, вот ещё что. Дочку его зовут Настя.

– Круг сужается, – сказал Саша, когда друзья вышли на улицу.

– Сужаться-то он и верно сужается. А что толку? – задумчиво ответил Коля. – Правда, мы теперь знаем много. У хозяина «дипломата» есть дочка, зовут Настя. Имя довольно-таки редкое. Попугая он купил недавно. И живёт действительно где-то поблизости. Нет, теперь, что ни говори, полегче будет… Может, стоит он сейчас в универсаме в очереди; а мы топчемся, разглагольствуем.

– Найдём! – уверенно сказал Саша. – У меня предчувствие.

– Ну, про твои предчувствия мы уже знаем, – сказал Коля. – Ладно, Ляпа, пошли домой. Ты, надеюсь, не забыл, что сегодня мы должны повесить полку у Марьи Алексеевны?

Глава 16. «Я буду вас ждать»

К работе друзья подготовились основательно. Саша взял электродрель с набором свёрл, шурупы и несколько специальных пластмассовых пробок, которые забиваются в проделанные дыры. Предусмотрительный Коля захватил тяжёлый молоток и мощный стальной пробойник. Пробойник этот, недавно купленный им в магазине хозтоваров, имел лирическое название «Мечта новосёла». В самом деле, какой новосёл не мечтает пробить дыру в стене! Коля уже испытал пробойник у себя в квартире: за десять минут он просадил дыру из коридора в ванную, разбив вдребезги две кафельные плитки. «Вот это шлямбур! – восхищённо говорил он маме, с тоской глядевшей на изуродованный кафель. – Вероятно, он сделан из специальной стали».

Дверь открыла полная маленькая старушка, похожая на постаревший колобок.

– А что, Марьи Алексеевны разве нет? – спросил Коля.

– Дома, дома, – отвечала старушка. – Она уж мне с самого утра все уши прожужжала: вы, говорит, Елизавета Васильевна, обязательно откройте, как мой звонок услышите. Ко мне, говорит, мальчики должны прийти. Только вы не очень-то стучите. Приболела она. Совсем никудышное сердчишко стало. Вчерась-то я ей «скорую» вызывала.

Марья Алексеевна полулежала на диване, укрывшись пледом. В комнате резко пахло валокордином.

– Заходите, мои дорогие, не стесняйтесь, – слабым, но радостным голосом произнесла она. – Старухи вечно болеют. Это ничего, не обращайте внимания. Да я сейчас встану. Это всё Елизавета Васильевна меня укладывает. Прямо деспот какой-то.

– Нет, нет, что вы, лежите, – сказал Коля. – Вам нужен покой.

– Ах, голубчик, как раз покой-то мне и не нужен. У меня его было предостаточно. Пока человек беспокоится, он и живёт. Вот пирог я для вас не испекла, – это плохо. Наобещала, старая развалина, и не сделала. Конечно, я бы могла попросить Елизавету Васильевну. Но скажу вам между нами: она совершенно не умеет печь пироги. Вообще-то она очень славная, но вот не умеет. Что поделаешь! У неё вечно подгорает низ.

– Да вы не расстраивайтесь, Марья Алексеевна, – сказал Саша. – Это не страшно. Вы в следующий раз испечёте.

– Ну, уж в следующий раз непременно! У меня и мука есть, и капуста. Вы знаете, мальчики, в одной старой поваренной книге я читала, что мужчины любят пирог с капустой даже больше, чем с мясом. Представляете! Надо бы найти эту книгу и дать вам посмотреть. В ней очень много забавного. Например, там пишут: «Раки любят вариться в кипящей воде»! Или, например… Ой, да что же это я разболталась. От радости совсем вас заговорила. Вы ведь с делом пришли.

– Может, в другой раз? – предложил Коля. – А то сейчас мы тут такой шум и грохот устроим.

– Что вы! Что вы! – замахала руками старушка. – Зачем же откладывать. Вы ведь готовились. – Она помолчала и тихо добавила: – И потом, в этой комнате так давно никто не пилил, не строгал и не стучал молотком, что для меня это будет лучшей музыкой.

Слой старых обоев и штукатурку сверло прошло моментально. Но дальше – ни в какую! Дрель отчаянно выла, Саша, закусив губу, изо всех сил давил на рукоятку, но старая стена и не думала сдаваться.

– Может быть, лучше забить гвоздик? – наивно предложила Марья Алексеевна. Она очень переживала в душе о том, что работа у ребят не заладилась. – У меня, кажется, был где-то большой гвоздь.

Друзья переглянулись и снисходительно улыбнулись.

– Да что вы, Марья Алексеевна, какой там гвоздь! – сказал Саша. – Победитовое сверло не идёт.

– Да, старый кирпич – это тебе не что-нибудь, – сказал Коля. – Ну-ка, Ляпа, доставай мой шлямбур. Начинаем правильную осаду.

И в ход пошёл знаменитый пробойник «Мечта новосёла», который эрудированный Коля предпочитал называть шлямбуром. Калёный кирпич, обожжённый полтора века назад, миллиметр за миллиметром сдавал позиции.

В комнату заглянула Елизавета Васильевна.

– Ого, кипит работа, – одобрительно сказала она. – Алексеевна, я на кухне чайник поставила. Попьёте с ребятками. Только ты сама-то на кухню не бегай, пошли кого из мальчиков. А я за квартиру иду платить. И за тебя заодно уплачу.

– Постойте, Елизавета Васильевна! Деньги-то возьмите.

– Да потом отдашь. Я ж третьего дня пенсию получила.

– Она очень хорошая, – сказала Марья Алексеевна, когда за соседкой закрылась дверь. – И всегда мне помогает, заботится. А ведь она старше меня – ей уже девятый десяток пошёл. Говорят, старики никому не нужны. Это неправда. Они нужны хотя бы друг другу. И может быть, ещё детям…

Не прошло и часа, как полка ровно и прочно повисла на стене. Ребята сами чувствовали, что работа вышла на славу. И они даже не пытались скрыть свою радость.

– Мёртво висит, – сказал Саша. – Теперь сюда хоть гири запихивай – не упадёт. Скорей полка рассыплется, а пробки из стены не вылезут.

– Объявляем полку торжественно открытой! – сказал Коля. – Ляпа, играй туш!

– Да погоди ты со своей тушью, – сказал Саша. – У меня идея.

Он взял с подоконника катушку белых ниток, протянул конец Коле и отошёл на три шага.

– Вот так. Представим, что это алая лента. Марья Алексеевна, разрежьте, пожалуйста, алую ленту. Тогда будем считать полку торжественно открытой.

– Сашенька абсолютно прав! – сказала Марья Алексеевна, со щемящей радостью глядя на мальчиков. – Только зачем же нитка? У меня тесьма есть.

Она порылась в шкафу и извлекла оттуда красную шёлковую тесьму, действительно прекрасно подходившую к этому незабываемому моменту. Ребята натянули её вдоль полки, Саша пропел туш, и Марья Алексеевна разрезала тесьму ножницами. Потом она отстригла от неё кусочек, оставив в руках алую полоску.

– Это на память, – с дрожью в голосе сказала она. Ей хотелось крепко прижать к себе эти славные лохматые мальчишеские головы и долго-долго держать их так, не отпуская. В эти минуты она от души позабыла и о своей грустной, одинокой старости, и о множестве тяжёлых утрат, заполнявших прошлую жизнь, и о том, что с каждой новой ночью всё сильнее теснит грудь тупая, жёсткая боль.

А потом все пили чай с малиновым вареньем.

Точнее, пили ребята, а Марья Алексеевна только сжимала чашку вечно зябнущими пальцами и с любовью глядела на своих гостей.

Когда ребята уже собрались уходить, Коля вдруг шлёпнул себя по затылку и сказал:

– Вот те на! Какие же мы ослы! Приколотили полку – и до свидания! Как будто в полке суть. А книги? Мы же не поставили книги!

– Ну, Колян, светлая голова! – сказал Саша. – Действительно, мы б сейчас ушли, а Марье Алексеевне пришлось бы потом самой всё ставить.

– Да что вы, мальчики, не надо, – пробовала протестовать хозяйка. – Это ж не к спеху. Мы как-нибудь потом с соседкой поставим.

Но ребята и слушать не хотели.

– Марья Алексеевна, никаких возражений! – сказал Коля. – И потом, на пустую полку просто неприятно смотреть. Всё равно что на раму без картины.

Книги лежали в стареньком серванте, на том месте, которое почему-то зовётся «горкой» и где обычно без дела пылятся лучшие семейные сервизы, чашки, бокалы и всякая керамическая чепуха.

Коля неторопливо вынимал книги, листал страницы, наугад читал по нескольку строк, пока в руках у него не оказалась тяжёлая, старая книга в коричневом тиснёном переплёте. «Лермонтов, тысяча восемьсот девяносто второй год, том второй», – прочёл Коля и замер. Ведь именно такая книга пропала у Павла Андреевича! Не совпадал только номер тома.

Коля твёрдо помнил, что у Павла Андреевича был первый том, а здесь стоял второй. Он уже раскрыл рот, чтобы поделиться своим открытием с другом, но потом вдруг передумал, ничего не сказал, задумчиво полистал книгу и осторожно положил её.

Прощаясь с ребятами, Марья Алексеевна сказала:

– А теперь обязательно приходите на пироги. Я буду вас ждать. Я буду вас очень ждать!

Выйдя на лестницу, Коля схватил друга за руку и горячо заговорил:

– Ляпа, ты знаешь, какую я сейчас книгу видел у Марьи Алексеевны? Ты даже не представляешь!

– Ну, ну, какую, не тяни!

– Лермонтов. Тот самый, что у Павла Андреевича пропал. Только второй том.

– А у него какой был?

– Первый.

– Да ты понимаешь, что говоришь?!

– Не знаю, Ляпа, пока ничего не знаю. Может, простое совпадение. Поэтому я и не стал её расспрашивать раньше времени. Бежим сейчас к Павлу Андреевичу и всё ему расскажем.

В дверях квартиры Павла Андреевича ребята увидели записку. Коля торопливо развернул листок и прочитал:

«Дорогие мои следопыты! Чувствую, что вы непременно на днях зайдёте. Поэтому пишу. Уехал в Новгород. Точнее, в местечко Марево на реке Ловать. Там живёт мой старый фронтовой друг. Мы с ним каждую весну встречаемся. Деньков через восемь-девять вернусь. Буду ждать. Ваш П. А».

– Ну, ничего, – сказал Коля. – Неделя не сто лет. Приедет, тогда и расскажем.

А в это время Марья Алексеевна неподвижно стояла возле окна, прижав к груди томик Лермонтова, который Коля так и не положил на полку. За окном на улице тысячи нарядных, по-весеннему одетых людей спешили по своим бесчисленным делам.

Яркие, умытые трамваи плыли по стремнине проспекта. Двойные оранжевые «Икарусы» разворачивали на перекрёстке мехи своих «гармошек». На противоположной стороне, рядом с булочной, трое рабочих устанавливали сверкающие свежим лаком автоматы газированной воды. Возле столовой, которую до войны завсегдатаи почему-то называли «Лондоном», смешливая, пухленькая девушка торговала дымящимися пирожками…

Марья Алексеевна долго, неотрывно глядела сквозь старые, пыльные стёкла на привычную картину. Но знакомая улица виделась ей сейчас совсем по-другому – тёмной, холодной и пустой. С колючими сугробами посередине и с обрывками трамвайных проводов, похожими на чёрный серпантин.

Глава 17. Дерево на пустыре

Перед домом, в котором жил Павел Андреевич, был пустырь. В скором времени тут непременно вырастет ещё один бело-голубой дом-красавец, напоминающий издали большой океанский лайнер. Но пока, повторяем, был пустырь. Битый силикатный кирпич, несколько покосившихся деревянных столбов, по которым тянулись провода к строительным вагончикам, скрученная арматура железобетонных плит да молодая, зелёная травка в местах, не распаханных тракторами и не сожжённых соляркой. Павла Андреевича ребята увидели возле дома на самой кромке пустыря. Он копал лунку. Рядом лежал тоненький, беспомощный саженец.

– Здрасте, Павел Андреевич! Как съездили, как отдохнули? Когда вернулись? – наперебой заговорили ребята.

– Прекрасно, прекрасно съездил, – приветливо отвечал старик. – Зовёт меня друг на всё лето. Порыбачить, по лесу побродить. Места там чудесные. Может, и соберусь. А я как чувствовал, что вы сегодня зайдёте. Копаю лунку, а сам всё поглядываю: не видать ли моих следопытов.

– Давайте, мы вам поможем? – предложил Коля.

– Нет, нет, спасибо, друзья. Я сам. Да у меня уж готово всё. Помните старую восточную мудрость: человек за свою жизнь должен посадить хотя бы одно дерево.

– Да, хороший тополёк вырастет, – сказал Саша, разглядывая саженец.

– Ты прав, дружок, – сказал Павел Андреевич. – Хотя из него вырастет могучий вяз.

– А у Ляпы все деревья – тополи, – сказал Коля. – А всё, что с иголками, – ёлки.

– Да ты бы уж помолчал, Мичурин, – обиделся Саша. – Сам-то кактус от фикуса отличить не можешь. – В комнатных растениях Саша считал себя знатоком.

– Напрасно стараешься, папаша, – произнёс проходивший мимо мужчина с сеткой картошки. – Тут дом будут строить, сломают твоё дерево.

– Насколько я понимаю, дом будут строить несколько дальше, – ответил Павел Андреевич.

– Всё равно. Как трактора да бульдозеры заездят, так мигом и сомнут.

– Ну, это уж дело их совести, – сухо произнёс Павел Андреевич.

– Да при чём тут совесть. Здесь такая огромная работа завертится – кто тут будет за твоим деревом смотреть. Лес рубят – щепки летят. – И, махнув рукой, человек с картошкой удалился.

– Это неправильно, – огорчённо замотал головой Павел Андреевич. – Это совершенно неправильно. Большая работа не может быть помехой для совести. Даже наоборот.

– А мы хотим вам кое-что рассказать, – сказал Коля.

– Слушаю, ребята, слушаю. – Старик воткнул лопату в землю и с вниманием посмотрел на ребят.

– Понимаете, познакомились мы недавно с одной женщиной. Пожилая уже…

Но продолжить Коля не успел. У подъезда, лихо скрипнув тормозами, остановилась машина. Из неё энергично вышла уже знакомая нам дочь Павла Андреевича. На этот раз на ней был лёгкий белый комбинезон и большие солнцезащитные очки, закрывавшие половину лица.

– Какая идиллия, – сказала она, подходя. – Пионеры и ветеран сажают деревья.

– А что в этом плохого? – спросил Павел Андреевич.

– Ничего, ничего. Сажайте на здоровье. Тебе, отец, уже и слова нельзя сказать. Каждое лыко – в строку. Давай не будем ссориться. Ты написал заявление?

– Нет.

– Ну а что же ты тянешь?

– Знаешь, Нина, – потупившись, отвечал старик, – я решил, что это… ну, не совсем хорошо. Машины у меня нет, я на ней не езжу, зачем же я буду просить гараж? Ведь я его буду просить для себя лично. А лично мне он не нужен.

– «Я», «меня», «мне»! А на дочь, на внука – о зяте я уж не говорю – тебе наплевать. Ты можешь любить только чужих. Своя семья тебя не волнует.

– Зачем так говорить. Дело же не в этом. Ты пойми, Нина: вот вы, здоровые, молодые люди, будете пользоваться гаражом, который государство предназначает для какого-нибудь заслуженного человека. Наверняка старого и почти наверняка больного. Можешь ты положа руку на сердце сказать, что дело это безупречно в нравственном смысле?

– Но ведь все так делают! Все! И никто не находит тут ничего зазорного. Потому что это – реальная жизнь. А ты живёшь в выдуманном мире.

– Я не знаю… Не знаю, что делают все, – глухо сказал Павел Андреевич. – Человек, прежде всего, за свою собственную совесть отвечает. И потом, ты ошибаешься. Люди, которые тебя окружают, – это ещё далеко не все. К счастью.

– Папочка, дорогой, давай оставим эту книжную демагогию. Дело совсем простое, житейское. Уверяю, никто тебя не осудит, если ты напишешь это пустяковое заявление. Я позвоню вечерком. – Нина сняла очки, мило улыбнулась и, поцеловав отца в щёку, направилась к машине.

– Её не смутишь, – грустно сказал Павел Андреевич, глядя вслед дочери.

Потом они все втроём сидели под голубым торшером в комнате старика и ребята наперебой рассказывали о том, как они давали свой удивительный концерт для шарманки, как познакомились с Марьей Алексеевной и как потом обнаружили у неё старинный томик Лермонтова. Павел Андреевич напряжённо слушал, а когда ребята закончили, встал и взволнованно заходил по комнате.

– Боже мой! Неужели это она?! Значит, она жива. Боже мой, невероятно!

– Хотите, мы прямо сейчас к ней все вместе пойдём? – спросил Коля.

– Нет, нет, так сразу… Я не могу. Сначала вы… Вы зайдите. Только не говорите ей ничего заранее про меня. Ведь надо же! Все эти годы мы были так близко!

Глава 18. Девятый день

Дверь, как и в прошлый раз, открыла соседка Елизавета Васильевна.

– Нету её, нету, – поспешно и, как показалось ребятам, сердито проговорила она. – Уехала.

– Как уехала? Куда? – с удивлением спросил Саша.

– К сестре уехала. В Новороссийск.

– Странно, – сказал Коля. – Она вроде и не собиралась совсем. Так неожиданно… И когда она приедет?

– Не знаю, ребятки, не знаю. Может, и совсем там останется.

– А мы… Нам она ничего не просила передать?

– Ну как же, как же. Сейчас, погодите чуток.

Старушка засеменила в глубь коридора и вскоре вернулась, держа в руках книгу. Ребята сразу узнали томик Лермонтова.

– Вот. Книжку велела вам отдать. Ну, ступайте с богом, ступайте. Некогда мне.

Ребята молча спустились по лестнице и так же молча прошли половину квартала. Ветер нагнал с залива на город тяжёлые, набухшие тучи, и первые чёрные капли упали на сухой асфальт.

Наконец Саша не выдержал и сказал:

– А вообще-то правильно. Давно нужно было это сделать. С её-то здоровьем в нашем болотном климате жить! А там тепло, фрукты. Да и легче с сестрой-то. Веселее. Как думаешь, Колян?

– Всё верно. Только уж больно неожиданно. Вдруг взяла и уехала. Сама ведь говорила, что ни за что не поедет.

– Ну, мало ли. Всякое бывает. Может, сестра позвонила или телеграмму прислала. Мол, срочно приезжай и – никаких!

– А почему ж она нам ничего не сообщила? Мы ведь договаривались. Помнишь, она ещё сказала: «Я буду вас очень ждать».

– Да, это странно, – подумав, сказал Саша, а потом вдруг остановился и хлопнул друга по плечу: – Ну и дураки же мы! Как, спрашивается, она могла нам сообщить, если мы ей ни адреса, ни телефона не давали?!

– А ведь и верно, – сказал Коля. – Сами виноваты.

Дождь усилился. Где-то далеко заурчали раскаты грома. Казалось, высоко в небе скручивают гигантский бумажный рулон. Ребята зашли под навес остановки и присели на скамейку. На перекрёстке в ожидании зелёного нервно газовал автобус.

– Вот что, Ляпа, ты иди домой и жди меня во дворе, – сказал Коля. – А я ещё раз к Елизавете сбегаю. Надо бы у неё хоть адрес взять.

– Так давай вместе.

– Нет, не стоит. Я один, быстренько… Ты меня во дворе жди.

– Извините, Елизавета Васильевна, – сказал Коля, снова заходя в тусклый коридор. – Я хотел у вас адрес Марьи Алексеевны попросить. Вы ведь, наверное, знаете.

– Не знаю, не знаю я никакого адреса! Иди ты, Христа ради, домой! – совсем уж сердито отвечала старушка.

Коля недоуменно пожал плечами, протянул руку к дверному замку, но, так и не дотронувшись до него, твёрдо спросил:

– Мне кажется, Елизавета Васильевна, вы что-то от нас скрываете. Зачем?

Старушка помолчала, беззвучно шевеля губами, потом медленно опустилась на сундук и вдруг всхлипнула, утерев лицо белым ситцевым платком, накинутым на плечи.

– Померла наша Алексеевна, сынок. Сегодня девятый день, как померла. Успокоилась, голубушка. А я всё опомниться не могу, не могу поверить. Уж какая она весёлая да радостная была в тот день, что вы последний разок приходили. Всё полку мне показывала да про книжку какую-то говорила. Насилу я её уложила. А утром-то ей худо стало. Совсем худо. Я к телефону – «скорую»… Те приехали – говорят: «Срочно в больницу». Когда её на носилках-то выносили, она меня за руку взяла и говорит – тихо, да так явственно: «Я, – говорит, – Елизавета Васильевна, наверное, не вернусь. А ко мне должны мальчики прийти. Так вы не говорите им ничего. Не надо им пока… Скажите, мол, что к сестре уехала. Ну, они и позабудут вскорости…» И вот книжку просила передать. – Елизавета Васильевна вздохнула и, помолчав, уже спокойнее добавила: – А вам, сыночки, спасибо. Согрели вы ей последние деньки. Храни вас господь.

Коля стоял у окна на полутёмной лестничной площадке и смотрел, как мощные потоки дождя яростно хлещут по пустынному пятачку двора. В бетонной клумбе, переполненной водой, крутился жёлтый пластмассовый мяч. Водосточные трубы, как огромные брандспойты, гнали на асфальт белую пену.

Коля достал из-за пазухи томик Лермонтова, который он так всё это время и носил с собой, и провёл ладонью по плотному с тиснением корешку. Между страницами он заметил какую-то закладку. Раскрыв книгу, он узнал в ней полоску алой тесьмы, которую Марья Алексеевна разрезала в тот последний день. Положила ли она эту ленточку специально, или та случайно попала между страницами – кто знает. Коля подался ближе к окну и прочитал на раскрытой странице:

 
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат кусты…
Подожди немного,
Отдохнёшь и ты.
 

Коля ещё долго неподвижно стоял на лестнице, глядя в исхлёстанное дождём окно. В парадном стало совсем темно, и лица мальчишки не было видно.

А когда Коля вышел на улицу, он уже принял решение.