Текст книги "Сказано — сделано"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

Пуговица

Сначала Генка стал собирать старинные монеты. Показывал кому-нибудь свою коллекцию и с гордостью говорил: «Я теперь нумизмат». Ну, нумизмат так нумизмат, плохого в этом ничего нет. Только монетами он не ограничился, а начал ещё и пуговицы собирать. Конечно, не те пуговицы, что к рубашкам и штанам пришивают, а металлические, с гербами разными, якорями. И так он втянулся в это дело, что совсем голову потерял и чуть было до беды себя не довёл.

Как-то раз в воскресенье затащил он меня в музей. И, конечно, в тот зал, где монеты выставлены. Ходит он вдоль стендов и облизывается, как кот на сметану. И вдруг незаметно исчез.

Я покрутил головой туда-сюда – нет Генки. Хотел уж было уходить, смотрю – выскакивает мой нумизмат из какой-то двери в углу зала. Волосы взъерошены, глаза квадратные и рот открыт.

Тут я сразу неладное почувствовал.

– Ты чего? – спрашиваю.

– Понимаешь, там комната с пуговицей… Я туда случайно, а тут она входит… – забормотал он.

– Какая ещё комната с пуговицей?

– Видишь, – говорит, – там дверь. Я подумал, что это ещё зал, и вошёл. Оказалось, не зал, а служебное помещение. И в нём всякие невыставленные экспонаты. Я хотел уйти, смотрю – шкаф открытый. А из него торчит рукав не то вицмундира, не то шинели. А на рукаве пуговица. Блестит, прямо сверкает. Схватил я эту пуговицу – р-р-раз… А тут какая-то женщина входит. Я испугался до смерти. А она мне: «Ты что, мальчик, тут делаешь? Тут нельзя». И выпроводила…

– Ты что же, – говорю, – украл, значит? Музейную ценность?!

Хотел я его треснуть, но очень у него в тот момент вид был жалкий.

– Вот что, – говорю. – Сейчас же иди извинись и отдай пуговицу. Скажешь: так, мол, и так, временное помутнение разума.

– Не могу, – говорит.

– То есть как это – не можешь?!

– Нет у меня пуговицы. Проглотил я её. Когда та женщина вошла, то я её в рот засунул и от страха проглотил.

Тут и я растерялся. И вдруг вижу: по залу милиционер идёт.

– Всё, – говорю. – Уже тревогу объявили.

Генка аж позеленел. А милиционер проходит мимо нас и идёт прямо в ту злополучную комнату.

– Ну точно, – говорю. – Иди сдавайся сам. Пока не поздно.

И Генка на трясущихся ногах поплёлся туда. Я – за ним. Входим. Милиционер стоит около шкафа и рукав рассматривает.

– Вам чего, ребята? – спрашивает, а сам достаёт из шкафа шинель и… надевает на себя!

Тут я всё понял. И так захохотал, что еле на ногах удержался. Понял и Генка, и милиционеру мы всё рассказали.

Теперь, когда я хочу над Генкой подшутить, говорю ему: «Ну, сэр, какие нам пуговицы подавали сегодня на завтрак?»

Дневник

В первый день весенних каникул вдруг повалил снег. Крупный и тяжёлый, как намокшие куски ваты, он шлёпался на асфальт и сразу таял. Одна нахальная снежинка даже залетела мне за шиворот. Я рассердился и вернулся домой с твёрдым намерением заняться чем-нибудь полезным и серьёзным. Вот тут мне и пришла идея вести дневник.

«Все великие и даже не очень великие люди вели дневники, – думал я. – Потом учёные их изучают, статьи про них пишут, спорят между собой. Нужная, выходит, вещь.»

В конце концов, если я даже не стану очень великим, то всё равно интересно.

Выйду на пенсию, сяду на диван и подумаю: «А чем, интересно, я занимался лет этак пятьдесят назад? В весенние каникулы?» Открою дневничок и всё там прочту.

Я достал чистую тетрадь в клеточку и красным фломастером крупно написал на обложке: «ДНЕВНИК». Потом подумал и приписал: «ЖИЗНИ». Так что получилось внушительно: «ДНЕВНИК ЖИЗНИ». Это чтобы со школьным не спутали. Теперь можно было заполнять первую страницу. И я начал:

24 марта

Сегодня первый день каникул. Погода паршивая. Идёт снег. Только что по радио передали, что из Англии пришёл циклон. Ветер западный, 10–12 метров в секунду. Температура ноль градусов. Твёрдо решил, как многие знаменитые люди, вести дневник. Дневник – вещь важная и интересная. На пенсии пригодится…

Тут я остановился и стал думать, что бы ещё написать. Хотел было добавить про влажность воздуха и про атмосферное давление, но передумал.

В дверь позвонили. Я пошёл открывать и впустил Генку. У него были мокрые брови и ресницы, а с кепки и даже с кончика носа капала вода.

– Здоро́во, – сказал он. – Ну и мерзкая погода. Как назло. Только каникулы начались – и вот тебе здрасте пожалуйста.

– Между прочим, – сказал я, – англичане говорят, что не бывает плохой погоды, а бывает плохая одежда.

– Чушь, – ответил Генка. – В водолазном костюме, что ли, ходить. Ну а ты чего делаешь?

– Дневник веду.

– Какой ещё дневник?

– Обыкновенный. Дневник жизни.

– Это как?

– Ну, жизнь свою описываю. Где был, что видел. Как все известные люди делали. Лев Толстой, например.

– Зачем это тебе?

– Для потомков может пригодиться. Это сейчас тебе не интересно, что у меня по русскому за третью четверть или как какие брюки на мне надеты. А вот лет через сто пятьдесят знаешь как им всё это важно будет! Вот напишу я сейчас, что ко мне Генка зашёл, а учёные через сто лет прочтут мой дневник и ну давай спорить и дискуссии разводить. Кто такой Генка? Что за человек? Как фамилия? Загадка века.

– Делать тебе нечего, – сказал Генка.

– Ты вот что, – сказал я. – Посиди немного, а я тут докончить кое-что хочу.

Я снова открыл дневник и приписал:

Пришёл Генка. Сказал, что погода мерзкая, и спросил, что я делаю. Я сказал, что веду дневник для потомков и объяснил ему, как это важно. Но Генка сказал, что делать мне нечего. Тёмный человек. Сидит сейчас и в окно глазеет.

– Ну, долго ты ещё кропать будешь? – прервал меня тёмный человек. – Давай хоть в шашки, что ли, сыграем.

– Давай, – согласился я.

Мы сыграли шесть партий, причём две в поддавки. Я продул все шесть.

Не шла что-то игра.

– Может, в зоомагазин съездим, – предложил Генка. – Мне корм для рыбок купить надо. И вообще, не сидеть же дома все каникулы из-за этой погоды. Ты ведь только что тут разглагольствовал, что плохой погоды не бывает.

– Не ворчи, – сказал я. – Сейчас поедем. Погоди только минутку. Я ещё пару фраз накатаю.

И я написал в дневнике:

Играли с Генкой в шашки. Проиграл все шесть партий. Едем сейчас в зоомагазин за кормом для Генкиных рыбок.

Тут я на секунду задумался и жирно зачеркнул слова «проиграл все шесть партий». Такие подробности, решил я, ни к чему даже для потомков.

Домой я вернулся только к вечеру и сразу перечитал свои записи в дневнике. «Нет, не то что-то получается, – подумал я. – У меня не дневник жизни, а какая-то смесь милицейский протоколов с прогнозом погоды». И тогда я понял, в чём дело. В дневнике надо только самое главное записывать. Самое важное, что в моей жизни происходит. А про всякие игры в шашки и про рыбий корм можно не писать. Тогда я стал вспоминать прошедший день, но так и не мог решить, что же было главным. «Ладно, – подумал я. – Завтра обязательно будет что-нибудь главное». На другой день, когда я проснулся, в окно ярко светило солнце. Небо было совершенно чистое и очень синее. Даже не верилось, что вчера валил снег.

Я сразу открыл свой дневник и написал:

25 марта

В небе светит солнце.

Тут я вспомнил, что решил записывать только самое важное. Я уже хотел зачеркнуть написанное, но потом подумал, что, в конце концов, солнце в небе – штука важная. И оставил.

А вечером в дневнике появилась следующая запись:

Сегодня ходили с Генкой в кинотеатр «Молния». Смотрели кинофильм «Любовь и ярость». Так себе картина, ерундовая. Потом пошли к Славе Брындину за победитовым сверлом для дрели. По дороге к Славе Генка уронил свою варежку в р. Карповку. Достать варежку не удалось. Так она и поплыла вместе со льдинами в Финский залив. Пришли к Генке и стали сверлить у него в ванной комнате дырки для полки. Одну дырку просверлили прямо насквозь. На кухню. Генке от матери влетело. Вечером смотрели телевизор.

Немного подумав, я приписал:

К нам в город приехал король Иордании Хусейн.

Я перечитал написанное и даже обозлился на себя. Опять в дневнике оказалась масса никому не нужных подробностей! Я схватил чёрный фломастер и со злостью почти всё зачеркнул. Осталось только два предложения:

В небе светит солнце.

К нам в город приехал король Иордании Хусейн.

На следующий день Генка спросил:

– Ну, как твой дневник жизни? Кропаешь?

– Кропаю.

– Дай прочесть.

Я протянул Генке дневник. Он прочитал и сказал:

– Да, не очень-то много ты потомкам оставляешь Никаких загадок века. А то, что в небе светит солнце, для них, конечно, будет сенсацией.

– Понимаешь, – сказал я, – в дневнике надо самое главное записывать. А я никак не могу решить, что главное. Не писать же про твою варежку, которую ты в Карповку уронил. Или про дырку у тебя в ванной.

– Это верно, – сказал Генка. – Ладно. Придётся тебе помочь. Бери ручку и пиши. Двадцать шестое марта. Сегодня… э-э-э… м-м-м… Сегодня из нашего города на родину отбыл король Иордании Хусейн!

Я засмеялся:

– Ну а как насчёт неба?

– В небе светит солнце, – ответил Генка.

Я закрыл тетрадь и больше никаких записей в дневнике своей жизни не делал.

Единица

– Несправедливо, – обиженно бубнил Генка, когда мы шли из школы. – Зачем же сразу единицу. Ну, поставил бы двойку. Чем плохая отметка? Нет, надо обязательно единицу!

И хотя я не понимал, какая, в общем-то, разница между двойкой и единицей, но я молчал. Сегодня, когда на последнем уроке дежурный роздал нам дневники, Генка и обнаружил в нём эту неприятную цифру. А я, как назло, получил пятёрку, и мне было как-то неловко.

– И ведь что обидно, – продолжал он кипятиться. – Изложение-то домашнее. Я ведь и бабушку мог попросить проверить. Или вон Славик, сосед – лауреат конкурса баянистов. Он бы мог всё до последней помарочки поправить. Так нет, я сам всё сделал, по-честному. Никого не просил. И вот на́ тебе – кол. Эх, плакал теперь мой велосипед. Несправедливо!

Дело в том, что Генкины родители обещали купить ему складной велосипед, если он закончит месяц без троек. Всё шло отлично, Генка старался изо всех сил и даже каким-то чудом получил пятёрку по рисованию за композицию «Чайник и груша». И вот, когда месяц почти прошёл, всё летело насмарку.

– Я её уничтожу, – вдруг угрюмо сказал Генка.

– Кого? – не понял я.

– Единицу. Сотру, и всё тут. Бензином выведу. Или скипидаром.

– Ты что, Генка! Хуже будет.

– Хуже не будет. В журнале она всё равно останется. А дневник что. Ерунда. Забудется, может, потом. Ты же знаешь, какой Николай Михайлович рассеянный. Главное, чтоб папа её не увидел. У тебя бензин есть?

Честное слово, если б я сам не получил пятёрку и если б не знал, как Генке хочется иметь складной велосипед, я бы ни за что не согласился. А так я сказал:

– Зачем же бензином. Грязь только разводить. У меня дома есть специальный пятновыводитель. «Минутка» называется. Отличная штука. Мне папа ею так брюки вычистил, что лучше любой химчистки.

– А чернила она возьмёт?

– Конечно. Что угодно возьмёт. Универсальное средство. У меня на правой штанине пятно было с кулак. А сейчас и следа не осталось.

– Так идём скорей к тебе, – нетерпеливо сказал Генка.

Перед тем как начать действовать, мы изучили инструкцию.

– «Выжмите на пятно небольшое количество пасты и разотрите её тонким слоем, – читал я. – Пасте дайте полностью высохнуть и оставшийся порошок очистите щёткой».

– Как просто, – сказал Генка и открыл дневник.

Когда паста подсохла, я взял щётку и счистил порошок. Генка впился глазами в дневник. Но проклятая единица и не думала исчезать. Правда, она слегка побледнела, стала тоньше, потеряв свой воинственный вид.

– Эх, ты, – расстроился Генка. – «Универсальное средство».

– Мало, наверно, держали, – сказал я. – Не успела схватить.

– Думаешь? Ну, давай ещё раз. Чего уж теперь.

После второго раза единица побледнела ещё больше и при этом стала зелёной. К тому же бумага вокруг неё поблёкла, а по краям сделалась жёлтой.

– Послушался я тебя, – хмуро сказал Генка. – Говорил же, что бензином надо.

– Слушай, – сказал я, – а может, растворителем красок попробовать? Уж если краски растворяет, то чернила-то должен взять.

– Давай, – махнул рукой Генка. – Все равно теперь.

Растворитель и вправду оказался хорошим средством. Единица сразу исчезла. Но что получилось на её месте! Бумага сделалась бурой с жёлтыми разводами и покрылась буграми. В отчаянии мы испробовали керосин, одеколон, бензин, хозяйственное мыло и даже стиральный порошок «Новость». А когда я предложил паяльную кислоту, Генка сказал:

– Хватит. Эксперимент окончен.

Страница переливала всеми цветами радуги, а от дневника пахло автомобильной мастерской и парфюмерным магазином, вместе взятыми.

– Пойду домой. Всё равно теперь. – Генка засунул дневник в портфель. – Серёга, пойдём со мной, а? На всякий случай.

Первое, что мы увидели, когда вошли в квартиру, был велосипед. Новенький, бирюзового цвета, с ещё неоттёртым маслом на спицах и ободах. Из комнаты вышел улыбающийся Генкин папа Юрий Павлович.

– Привет, привет! – весело сказал он. – Ну, Генка, везёт тебе, честное слово! Посмотри, какого коня я тебе привёл. Совершенно случайно наткнулся. Конец месяца, понимаешь. А ведь так ни за что не купить.

Услышав про конец месяца, Генка вздрогнул.

– Да ты что стоишь как истукан, – продолжал Юрий Павлович. – Не рад, что ли?

– Рад, – кисло сказал Генка.

– Ну так спасибо хоть скажи.

– Спасибо.

Юрий Павлович слегка нахмурился и внимательно посмотрел на Генку.

– Что случилось? Может, ты мне наконец объяснишь?

Генка молчал.

– Тогда, может быть, ты, Серёжа, слово молвишь?

Я тоже молчал.

– Ну, хорошо, – сказал Юрий Павлович нехорошим голосом. – Начнём всё по порядку. Какие новости на учебном фронте? Покажи-ка, кстати, дневник.

Генка обречённо полез в портфель. Юрий Павлович подозрительно потянул носом воздух и открыл дневник.

– Что это за абстрактная живопись?

– Это не живопись, – мрачно сказал Генка. – Тут… это… оценка стояла.

– Какая оценка? – ласково спросил Юрий Павлович.

– Единица, – выдавил Генка.

– Ах, единица. Прекрасно! Значит, двоек тебе уже не ставят. Это слишком много. Тебе ставят единицы. А ты бежишь и производишь над ними химические опыты. Ради науки, конечно. Выходит, мой сын не только двоечник, не только единичник, но он ещё и трус! Трус и обманщик! А ты, Сергей, думаешь, что ты друг этому субъекту? Нет, ты сообщник. Ну, вот что. Завтра же перед уроками ты подойдёшь к учителю, всё расскажешь и слезно попросишь восстановить единицу в дневник. Да попроси, чтобы пожирнее поставил. Красными чернилами. И никакого велосипеда! Продам! Завтра же продам!

Юрий Павлович ещё много всякого говорил, а в комнате стоял запах бензина и одеколона «Северное сияние»…

На другой день в школе мы стояли перед учителем.

– Николай Михайлович, – сказал Генка, – поставьте, пожалуйста, мне единицу назад.

Николай Михайлович оторвался от журнала и вопросительно посмотрел на Генку.

– Единицу? Какую единицу?

– Ну, ту, что вы мне за домашнее изложение поставили.

– Постой, постой. Никакой единицы я тебе не ставил. А за изложение у тебя четвёрка. Очень прилично написано. Всего одна ошибка.

– Как не ставили?! – Генка вытаращил глаза. – А в дневнике? Там же была единица, я же видел!..

И Генка, запинаясь, рассказал всё как было.

Николай Михайлович слегка задумался, а потом сказал:

– Понимаешь, ручка у меня что-то барахлит. То пишет, то не пишет. Вот хвостик у твоей четвёрки, наверное, и не дописался. А ты, не разобравшись, что к чему, побежал её выводить. Это, дружок, называется «сам себя высек».

– Хвостик, – растерянно сказал Генка и икнул.

Велосипед Генкин папа всё-таки не продал.

А к Дню учителя мы подарили Николаю Михайловичу новую авторучку.

Подарки

Утром за завтраком я сказал:

– Папа, хочу с тобой посоветоваться. Скоро у Генки день рождения, а я совершенно не представляю, что ему подарить.

– Сложное дело, – ответил папа и развернул газету. – А когда день рождения?

– Ровно через месяц и четыре дня. Но я так считаю: надо заранее всё продумать, чтобы потом не нервничать.

– Что ж, – сказал папа. – Мужчине хорошо подарить кинжал в золочёных ножнах или пару дуэльных пистолетов. На худой конец подойдёт турецкая сабля.

– А конскую сбрую с бриллиантами можно? – спросил я.

– Это мысль, – ответил папа и углубился в газету.

Я понял, что он тоже не знает, какой подарок сделать Генке, и что придётся думать самостоятельно. Я долго ломал голову, а потом решил: «Ну чего зря мучиться. Взять да и спросить у самого Генки. А всякие там сюрпризы и секреты ни к чему».

Я позвонил Генке по телефону и объяснил ситуацию.

– Это хорошо, что ты со мной решил посоветоваться, – сказал он. – А то, действительно, подаришь какую-нибудь дребедень, которая мне и не нужна совсем. Так что, если не жалко, подари твою немецкую модельку старинного автомобиля. У меня две модели есть, так что вроде как коллекция начнёт подбираться.

– Конечно не жалко, – сказал я. – Только у моей модели руль отбит и колесо плохо держится.

– Ерунда, – сказал Генка. – Приклею. И вот ещё что. Раз уж я знаю, что ты мне подаришь, так дари сегодня. Чего зря целый месяц ждать.

– Идёт, – согласился я.

Я нашёл приличную коробочку из-под маминых духов, положил в неё машинку и, обвязав коробочку розовой лентой, пошёл к Генке. Я поздравил его с наступающим днём рождения и вручил презент. Генка был страшно доволен.

А ближе к вечеру он пришёл ко мне и, вынув из кармана мою коробку с розовой лентой, сказал:

– Серёга, ты меня извини, пожалуйста. Но я это… передумал. Подари мне лучше, если можешь, пару поплавков из пенопласта, которые твой отец делает. А то, понимаешь, стал готовиться к сезону – и ни одного приличного поплавка.

– О чём разговор! – сказал я. – Я тебе пять поплавков дам. И в придачу блесну. А машинку ты оставь. Может, всё-таки соберёшь коллекцию.

На другой день в школьной раздевалке Генка подошёл ко мне и протянул знакомую коробку, перевязанную лентой. Я вытаращил глаза.

– Что?! Опять передумал?

– Да нет, – сказал Генка. – Это тебе. Подарок. И у тебя ведь скоро день рождения. Так что я тоже заранее решил.

– Как это – скоро? У меня же через три месяца?!

– Пустяки. Время быстро пролетит. И потом, я, может быть, в июне в лагерь уеду и не смогу к тебе на рождение прийти.

Я поблагодарил Генку и, развязав ленту, открыл коробку. Там лежал знаменитый Генкин перочинный ножик, у которого было три лезвия, консервная открывашка, шило, отвёртка, пилка, ножницы, штопор, вилка, зубочистка и даже щипчики для бровей.

– Нет, Генка, – сказал я. – Я такой дорогой подарок не возьму.

– Бери, бери, – сказал Генка. – Он мне совершенно ни к чему. И потом, у моего деда такой же есть. Он мне обещал отдать.

На уроках я беспрерывно крутил в руках ножичек и думал: «Нехорошо получается. Генка вон мне какой подарок отгрохал. А я ему всякой ерунды надавал».

В тот же день вечером я пришёл к Генке и принёс ему ручной компас, упакованный в известную коробочку с лентой.

– Мне прямо неудобно, – сказал Генка. – Ты меня задарил совсем, честное слово.

И на следующий день он притащил мне в коробке старинный погнутый пятак.

– Собирай коллекцию, – сказал он. – Давно пора стать нумизматом.

Тут уж меня какой-то странный азарт охватил. И Генку, видно, тоже.

Я подарил ему теннисную ракетку с шариком. Шарик я отдельно упаковал в коробочку и завязал ленточкой.

Генка преподнёс мне увеличительное стекло с отбитым краем.

Я ему – магнит с железными опилками в придачу.

Он мне – почтовую марку с изображением львинохвостой макаки.

Я ему – розовую морскую раковину.

Он мне – стреляную гильзу шестнадцатого калибра.

Я ему – сверло для дрели.

Он мне – еловую шишку…

Коробочка с розовой лентой так и скакала из рук в руки.

А как-то вечером Генка зашёл ко мне, держа в руках какой-то странный тёмно-коричневый чемодан.

– Держи, – сказал он и протянул мне чемодан. – Тромбон. На нём дедушка играл, когда в добровольной пожарной дружине работал.

Потом Генка полез в карман и вынул оттуда коробку с розовой лентой.

– А это ещё что? – спросил я.

– Мундштук к тромбону, – ответил Генка. – Вдруг ты на нём поиграть захочешь. Правда, у него этой штуки не хватает, которую вытягивают. Ну, трубки такой. Но всё равно – сильная вещь. Если его шкуркой надраить, он прямо горит.

После тромбона дарить подарки я больше не решался. Да и нечего было.

Не выносить же, в самом деле, мебель из дома. И Генка, видно, тоже иссяк.

Прошло несколько дней, и в одно из воскресений звонит мне Генка и говорит:

– Ну, чего ты сидишь?

– А чего?

– У меня ж сегодня день рождения. Приходи скорей.

– Ой, а я и забыл!

– Я тоже, честно говоря, забыл, – признался Генка. – Если б меня родители не поздравили, так бы, наверное, и не вспомнил. Ну давай. Жду.

«Вот те на! – подумал я. – Как же на день рождения без подарка идти?»

Я с тоской оглядел комнату, но дарить было абсолютно нечего. Кругом лежали только Генкины подарки.

«Ладно, – решил я. – Куплю сейчас на углу в газетном киоске какой-нибудь значок – и дело с концом. Всё-таки не с пустыми руками».

Я разыскал знаменитую коробочку из-под духов, уже изрядно потёртую, и вышел на улицу.

Киоск был закрыт.

Я потоптался около Генкиного парадного, но, так ничего и не придумав, поднялся наверх.

– Поздравляю, Генка, тебя с днём рождения, – сказал я и совершенно автоматически, по привычке наверное, вынул из кармана коробку и протянул имениннику.

– Спасибо, – сказал Генка.

Он с любопытством открыл коробку и удивлённо захлопал глазами. В коробке, свернувшись змейкой, лежала розовая лента. Та самая лента, которой мы завязывали все наши подарки.

Генка несколько секунд с изумлением разглядывал ленту и даже вытащил её из коробки, подумав, наверное, что под ней что-то спрятано.

А когда я уже собрался всё ему объяснить, он вдруг просиял и сказал:

– Гениально! Это же реликвия! Музейный экспонат. Да в этой коробке столько подарков перебывало – не сосчитать. Молодец, Серёга. Сильно придумал!

И мы пошли есть торт «Ленинградский сувенир».