Текст книги "Сказано — сделано"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Разрядились

Что может быть хуже диктовки по русскому языку, да ещё весной, в самом конце учебного года! Лично я не знаю. Разве что контрольная по математике.

Диктовка была намечена на завтра.

Мы договорились встретиться у Генки в половине пятого и зубрить все правила и исключения по русскому хоть до утра.

Отступать было некуда.

Дверь открыла Генкина мама.

– Дома мыслитель? – спросил я, входя в квартиру.

– Дома, – ответила Антонина Петровна. – Уроки вроде учит. Или спит. Притих что-то.

Я вошёл в Генкину комнату.

Генка, в рубахе и в брюках, лежал на диване и читал книгу. Одна нога у него была обута, другая босая. К босой ноге была прикручена медная проволока, которая тянулась куда-то к окну.

– Ого, – сказал я. – Тебя уже приковали. Неплохо бы ещё на окна решётки поставить.

Генка отложил книгу, на обложке которой было написано: «Человек-невидимка», и хотел встать, но привязанная нога помешала, и он снова лёг на диван.

– Ну-ка, мой друг, – сказал он, – подойди, пожалуйста.

Я подошёл. Генка привстал, пощупал пальцами мою рубашку, потом зачем-то приподнял брючину и посмотрел на мой носок.

– Всё ясно, – сказал он. – То же самое.

– Звонить по «ноль три» и вызывать «скорую»? – спросил я. – Или начнём заниматься?

– Ни то и ни другое, – сказал Генка. – И вообще, не нервничай и не суетись. Сейчас я тебе всё растолкую. Сегодня я узнал колоссальную штуку. Ты вот посмотри внимательно, в каком ужасном мире мы живём. Ты не поленись и посмотри.

Я посмотрел вокруг, но ничего ужасного не обнаружил.

– Видишь, – продолжал Генка, – телевизор стоит, люстра висит, в углу пылесос, на тумбочке магнитофон. А посмотри в окно. Фонарь напротив, через дорогу ткацкая фабрика работает. Это же всё э-лек-тричество! А что мы носим? Свитер вечером снимаешь, а у тебя на голове бенгальские огни горят, и током по рукам лупит. А почему? Потому что свитер синтетический. Он об голову твою трётся и электричество вырабатывает. Как же, спрашивается, после этого твоя голова соображать будет. Это же всё-таки голова, а не электроплитка!

– Ну и что дальше? – спросил я.

– А то, – сказал Генка, – что мы пропитаны электричеством. Это называется знаешь как? Электростатическим напряжением. Во! Из-за этого напряжения мы и дуреем, плохо соображаем, двойки получаем. А то и колы. Улавливаешь?

– Улавливаю, – сказал я. – Только зачем ты проволоку к ноге прикрутил?

– О! – сказал Генка, торжествующе подняв вверх палец. – Вот тут-то и зарыта собака. Я заземлился. Другой конец проволоки прикручен к батарее отопления. Я лежу себе спокойненько, а всё электричество, которое во мне сидит и туманит мозги, уходит по трубам. В землю. И у меня начинается просветление. Чувствуешь, как всё просто и гениально?

– Выходит, – сказал я, – и к диктовке готовиться не надо?

– Конечно не надо, – сказал Генка. – Зачем? Мы же все эти правила когда-то учили или слышали. Но из-за этого проклятого электрического напряжения у нас в головах сумбур и каша. А когда мы разрядимся, выгоним напряжение, то всё сразу и вспомним. Надо только хорошенько разрядиться.

– Думаешь? – Я стал колебаться.

– Конечно. Ты вот вспомни: у некоторых легковых машин сзади такой чёрный хвостик висит и об асфальт трётся. Это ведь тоже заземление. Для разрядки. Представляешь, если уж машинам разряжаться нужно, то людям и подавно.

– Слушай, – сказал я, – так, может, лучше закопаться в землю? Вернее?

– Скажешь тоже. Где ты землю возьмёшь. Кругом асфальт и булыжник. Это за километр идти надо. И потом, трубы отопительные глубоко в земле лежат, надёжно. Не выкапывать же нам двухметровую яму? Так что снимай башмак, раскладывай кресло, ложись и разряжайся потихоньку.

– А проволока ещё есть? – спросил я.

– Навалом, – сказал Генка. – Возьми у меня в столе. Там, кстати, «Остров сокровищ» лежит. Ты вроде хотел почитать.

Когда на другой день начался диктант, то я, честно говоря, особого просветления в мозгах не ощущал. Скорей наоборот, в голове стоял туман. Генка, похоже, тоже не очень-то просветлел. Он ёрзал, заглядывал мне в тетрадь и наконец зашипел мне в ухо:

– Как пишется «семафор»? «Е» или «и»?

– Точно не помню, – ответил я шёпотом. – Пиши «и».

Чем ближе к концу подходил диктант, тем меньше во мне оставалось уверенности. Я просто писал наобум. «Проволока плохая попалась», – даже подумал я.

Мария Николаевна продиктовала последнее предложение и сказала, что даёт нам пять минут на проверку.

– Ничего не соображаю, – растерянно прошептал Генка, тупо глядя в тетрадь. – Не знаешь, как «собака» пишется? Через «о» или через «а»?

Ровно через пять минут Мария Николаевна собрала наши тетради. И тут страшная догадка ударила меня по голове!

– Генка! – зашипел я. – Чего это у вас около дома копают?

– Не знаю, – ответил он. – Мало ли чего.

– А трубы навалены – видел?

– Ну.

– А батареи новые штабелями лежат – видел?

– Ну.

– «Ну», «ну». Вот тебе и «ну». У вас же отопление меняют, балда! Батареи новые ставить будут. Выходит, мы с тобой вовсе и не заземлились! Трубы-то из земли вынули!

– Выходит, зря… – начал Генка и запнулся.

Через три дня моя ужасная догадка подтвердилась полностью. Я получил двойку, Генка – единицу.

– Одного только не понимаю, – говорил Генка, разглядывая свою диктовку, сплошь исчерканную красными чернилами. – Батареи меняют – это ясно. Трубы из земли вынули – тоже ясно. Но почему тебе двойка, а мне – кол?

Операция «КотоВасия»

Маленькая старушка с огромной клетчатой сумкой вбежала во двор и закричала:

– Вася! Васька, где ты, паршивец!

– Бабушка, вы внука ищете? – спросил я. – Тут недавно какой-то мальчишка на велосипеде гонял. Рыжий такой.

– И не рыжий вовсе, а шатен, – сказал Генка.

Генка сам был слегка рыжеватый и потому не любил этого слова. А недавно кто-то сказал ему, что он шатен, и это ему страшно понравилось.

– Да нет, ребятки, не внука, кота я потеряла, – сказала старушка. – Васькой зовут. Ах я, старая! Не смогла кота с дачи привезти. Говорил мне зять: «Давай на машине отвезем». Нет, думаю, пусть еще на воле погуляет. И вот тебе… Ну как я теперь домой приду? Что Павлику скажу? Это внуку-то своему. А уж он так Ваську любит, так с ним играет.

– Не нервничайте, бабушка, – сказал Генка. – Мы найдем вашего Ваську. Верно, Серёга?

– Найдём, – сказал я. – Вы нам только приметы дайте.

– Да какие ж там приметы, ребятки. Серый такой, а спина вроде как потемнее.

– А особые приметы есть? – спросил Генка.

– Особые?

– Ну да. Хромает он, может, у вас, или шрам какой-нибудь есть.

– Что ты, сынок. Ничего такого нет. Глаза вот у него уж больно красивые. Жёлтые такие, большие. Бывало, сидит вечером и все смотрит на меня, смотрит…

– Маловато примет, – сказал Генка. – Серый, глаза жёлтые, большие. Ну ничего. Попробуем.

– Вы уж постарайтесь, сыночки. Век буду благодарна. И Павлик тоже. Мы тут недалеко живём. Кирпичный переулок, дом три, а квартира девятая.

Старушка ушла.

– Предлагаю так, – сказал Генка. – Чтоб побольше мест осмотреть, мы с тобой разделимся на квадраты.

– Не мы на квадраты разделимся, – сказал я, – а район поиска разделим.

– Я и говорю. Ты бери наш двор и садик на набережной. А я в соседнем дворе поищу и около кочегарки. Главное, на глаза взимание обращай. Как, значит, кота звать? Васька?

– Васька.

– Тогда назовём операцию «КотоВасия».

Перед тем как начать операцию, мы сбегали по домам, взяли большие сумки и колбасу для приманки. Генка побежал в свой квадрат, а я принялся обходить наш двор.

До чего же, оказывается, много по улице беспризорных котов бегает! Когда просто так ходишь, то и не замечаешь вроде. И откуда они только берутся? Ведь всегда говорят: кошки – домашние животные. Но какие же они домашние, если вон их сколько бездомных бегает. Получается, что они и не домашние, но и не дикие. Тогда какие же?

Я долго бродил по двору и наконец увидел кота, который, как мне показалось, походил на Ваську. Правда, он сидел ко мне спиной, и мне никак не удавалось заглянуть ему в глаза.

– Васька, кис-кис-кис! – позвал я.

Но кот не обернулся, а только лениво повернул в мою сторону одно ухо. Я осторожно стал подходить и уже собирался его схватить, но кот почуял опасность и отбежал в сторону. Тогда я отломил кусочек колбасы и бросил ему. Кот, не торопясь, обнюхал колбасу, съел её и внимательно посмотрел на меня. Глаза у него были жёлтые! Забыв всяческую осторожность, я кинулся на кота и… из глаз у меня посыпались искры. Вместо кота я держал в руках Генкину голову!

– Ты зачем в мой квадрат залез! – закричал я на него.

– И ничего не залез! – закричал Генка. – Да отпусти ты меня. Я давно за этим котом гоняюсь, всю приманку скормил. Вон он побежал! Держи!

Мы бросились за котом, но тот прибавил скорость и, вильнув хвостом, скрылся в подвальном окошке.

– Лезь теперь, – сказал я, – раз ты его спугнул.

– Там темно, – сказал Генка.

– Конечно, темно. А ты хочешь, чтоб тебе в подвале хрустальные люстры горели? Ладно. Я тоже полезу.

В подвале было холодно и сыро. На полу хлюпала вода, валялся какой-то хлам.

– Генка, где ты? – позвал я.

– Здесь, – ответил он.

– А чего ты молчишь?

– Я не молчу. Гляди: чего это там светится?

– Так это ж глаза! Ну, теперь попался Василий! Генка, хватай его!

И я рванулся в сторону светящихся глаз. Кот метнулся к окну, но я успел схватить его за ногу. Отчаянно пытаясь вырваться, кот вцепился мне в руку.

Но тут подоспел Генка, и вдвоём мы запихали беглеца в сумку.

Во двор мы вышли грязные и исцарапанные. Но зато в сумке, надёжно закрытой «молнией», сидел беглец. Операция удалась.

Через несколько минут мы звонили в квартиру, где жила старушка. Дверь открыл толстый белобрысый мальчишка. Видимо, внук старушки.

– Ты внук? – спросил Генка.

– Внук, – ответил он.

– А бабушка где? – спросил я.

– Кота ищет. Кот у неё сбежал, когда она с дачи ехала.

– А почему ты не ищешь?

– Мне нельзя. У меня режим.

– Нашли мы вашего кота, – сказал Генка. – Принимай.

Он отодвинул на сумке застёжку – и наружу моментально выскочила нахальная рыжая голова и два зелёных глаза.

– Гы-гы-гы! – загоготал мальчишка. – Кот, да не тот.

Мы с Генкой растерянно переглянулись, а рыжий зверь пулей выскочил из сумки и через три ступеньки понёсся вниз.

– Ничего, бабка найдет, – сказал мальчишка. – Она его знаете как обожает.

– А ты?

– Я его дрессирую. Возьму папину кожаную перчатку, пальцы растопырю и тычу ему в нос. Он перчатку царапает, грызёт, злится. А мне хоть бы что. Или вот ещё…

– И твоя бабушка об этом знает?

– Не, при ней я его только глажу.

– Ну и гад же ты, – сказал Генка. – Паразит!

– Чего ты обзываешься-то. Подумаешь, кот. Коты, они глупые.

– Сам ты глупый, – сказал я. – Пошли, Генка. Пусть он только в нашем дворе появится. Мы ему покажем дрессировку.

– Вот какая катавасия получается, – сказал Генка, когда мы спускались по лестнице.

И тут мы увидели кота. Он стоял на площадке и настороженно на нас смотрел. Сам серый, спина потемнее, а глаза большие, жёлтые, грустные.

– Он, – сказал я.

– Точно, он, – сказал Генка. – А этот живодёр ещё говорит, что коты глупые. Смотри, сам дорогу нашел. И искать не нужно.

– Погоди, – сказал я. – Давай проверим, куда он пойдёт.

Мы прижались к стене, показывая коту, что путь свободен. Он сразу всё понял, прошмыгнул мимо нас и сел у двери девятой квартиры. Оставалось нажать кнопку звонка. Мы переглянулись и, ни слова не говоря, посадили Ваську в сумку.

– Пусть пока у меня поживёт, – сказал Генка. – А с этим типом мы еще разберёмся.

Новый способ

При счёте тридцать два – тридцать два у наших противников сломалась последняя клюшка, и мы великодушно согласились на ничью. Ребята стали расходиться. Я пошёл с Генкой к нему, чтобы забрать свой портфель. На завтра было задано очень много уроков.

– Когда всё сделаешь, позвони, – сказал я, собираясь уходить.

Генка поскрёб затылок и сказал:

– Послушай, Серёга, представь себе такую штуку. Вот сидят в соседних домах два умных человека и изобретают велосипед. Правильно? Не правильно. А вот если один человек сидит и изобретает велосипед, а другой, его сосед, пишет гениальную поэму. Совсем другое дело! Прогресс. Выходят они потом во двор. Один говорит: «Вот вам, товарищи, велосипед. Катайтесь на здоровье». А другой говорит: «Вот вам, дорогие друзья, «Слон и Моська». Читайте, наслаждайтесь».

– Ну и что, – сказал я, не понимая, куда клонит Генка.

– А то, – сказал Генка, – что пойдёшь ты сейчас домой, будем мы сидеть и делать одни и те же уроки. Правильно? Не правильно. Ведь уроки прекрасно можно по очереди делать: сегодня ты, завтра я, сегодня ты, завтра я… Красота! Через день выходной! Хочешь – велосипед изобретай, хочешь – так отдыхай себе. Предлагаю испробовать новый способ прямо сегодня. Идёт?

– А что. Можно попробовать, – согласился я. – А с кого начнём? Ну, кто первый уроки будет учить?

– Кинем на «морского», – предложил Генка. – Чтоб всё по-честному.

Мы кинули. Первым делать уроки выпало Генке.

– Всё по-честному, – вздохнул он. – Тебе повезло. Так что иди отдыхай. Через пару часиков заходи, перекатаешь.

Я уж было хотел уходить, потом сказал:

– Знаешь что, Генка. Я лучше у тебя отдохну. Ребята все разошлись, снег вон пошёл. Чего я буду один по улице ползать. И домой неохота.

– Ну, сиди, – сказал Генка. – Только не мешай.

Генка сел за стол, разложил учебники и зашуршал страницами…

А я развалился в кресле и стал отдыхать.

Но скоро сидеть в кресле и ничего не делать мне надоело. Я встал, прошёлся по комнате, достал с полки первую попавшуюся книгу и снова забрался в кресло. Книга оказалась третьим томом Толкового словаря русского языка. До чего же, оказывается, много слов, которых я не знаю! А ведь русский человек. Вот хотя бы «плагиат». Я всегда думал, что это рыба какая-то. Оказывается, вовсе не рыба, а выдача чужого труда за собственное произведение. Любопытно. Или вот – «плебисцит». Я и слова такого никогда не слышал.

– Генка, – позвал я. – Скажи-ка мне, что такое плебисцит.

Генка поднял голову, наморщил нос и сказал:

– Фурункул.

– Мимо, – сказал я. – Плебисцит, мой друг, это то же самое, что референдум. Улавливаешь?

– Ты что, издеваешься! – взвился Генка. – Я тут, понимаешь, корплю, уроки за него делаю, а он со всякой чепухой лезет! Сиди и молчи. Или гулять иди.

– Молчу, молчу, – сказал я и снова стал листать книгу. Но скоро это мне надоело.

Я прошёлся по комнате и заглянул Генке через плечо.

– Что же ты, Лобачевский, от тринадцати семь отнимаешь, а получаешь пять?

– Тебе-то что! – рассердился Генка. – Я уроки делаю, а не ты. Как хочу, так и отнимаю.

– Как это – как хочу? Ты же не одному себе, ты и мне делаешь.

– Ах, не нравится! Тогда сам делай и не придирайся.

– Ну ладно, – сказал я. – Не кипятись. Твори потихоньку. А я пойду погуляю, чтобы не мешать.

Я вышел на улицу. Во дворе было пусто, шёл снег и уже горели фонари. Я отошёл подальше от дома и посмотрел на освещённое Генкино окно. Но была видна только Генкина макушка. Я ещё немного потоптал свежий снежок и вернулся назад.

– Холодно, – сказал я. – Ну, сделал математику?

– Сделал, – ответил Генка. – Задача вот только не получилась.

– Давай вместе посмотрим, – предложил я.

Мы начали искать ошибку и в конце концов совместными усилиями задачу одолели.

– Теперь, – сказал я, – ты мне должен полматематики.

Потом Генка засел за литературу. Нам было задано сочинение на тему «Моё любимое время года». Так что Генке предстояло написать целых два сочинения. Я попытался включить телевизор, но Генка на меня так зашикал, что пришлось выключить. А я уже, честно говоря, начал изнывать от скуки. Я на цыпочках подошёл к Генке и заглянул в тетрадь.

– Во даёт! – прыснул я. – Ты бы хоть заглавие без ошибок написал. А то пишет: «Моё лУбимое время года». Что это ещё за «лУбимое».

– Опять лезешь, – сказал Генка. – И потом, если хочешь знать, это я своё сочинение пишу, а не твоё. Так что это мои ошибки. Лично мои.

– Твои, твои, – согласился я. – Никто их у тебя не отнимает.

Я открыл портфель, достал учебники и начал учить историю.

Всё равно историю Генка за меня выучить не сможет. А читать Толковый словарь мне надоело.

Наконец Генка сказал:

– Всё. Держи. Я тебе про осень написал. А себе про лето.

– Почему же мне про осень? Я тоже лето больше люблю.

– Ну, должны же сочинения чем-то отличаться. И потом, чем осень плохо? Пушкин, между прочим, тоже больше всего осень любил.

Я не стал спорить, взял тетрадку и стал читать:

Больше всего я люблю осень. Осенью люди пожинают свои плоды. В садах созревают яблоки, груши, сливы, вишни, персики и бананы. В огородах поспевают помидоры, огурцы, картошка, свекла, репка, тыква, турнепс и другие. На полях колосится рожь, пшеница и овёс. Фрукты и овощи очень полезны всем людям, потому что в них много всяких разных витаминов и фосфора. Я тоже люблю фрукты и овощи. Но больше всего я люблю виноград. Особенно мне нравится виноград под названием «дамские пальчики» и «кишмиш». Потому что он без косточек. Осенью птицы улетают в жаркие страны.

– Ну, нагородил, – сказал я, кончив читать. – Я у тебя обжора какой-то получился. А Пушкин, по-твоему, осень из-за «дамских пальчиков» любил? Или из-за фосфора?

– Не знаю я, за что Пушкин её любил, – сказал Генка. – Но ты-то ведь не Пушкин. И вообще: не нравится, сам пиши.

– И напишу. А то ты меня посмешищем перед всем классом сделаешь. Но учти: ты мне теперь должен полматематики и одну литературу.

– Ты записывай, записывай, – сказал Генка. – А то забудешь.

– Не забуду, – сказал я и засел за сочинение про лето. А Генка стал учить историю.

…В конце недели ситуация сложилась довольно запутанная. Генка был мне должен полторы математики и две литературы. А я задолжал ему одно рисование и кусочек ботаники. Мы даже пробовали своими долгами меняться. Но всегда начинался спор, и обмена не получалось. Например, Генка хотел поменять кусочек ботаники на полматематики. Ну разве это честно?

Но самая удивительная вещь случилась с нашими сочинениями про времена года. Когда Мария Николаевна раздала нам тетради, она сказала:

– Что-то сочинения Петрова и Лапина подозрительно похожи. Есть, конечно, отличия. В деталях. Но в основном… И про жаркое июльское солнце, и про велосипеды, и про подводное плавание – всё одно и то же. Попахивает плагиатом. Знаете, что это такое?

– Я знаю! – вскочил я с места. – Плагиат – это выдача чужого труда за собственное сочинение.

– Совершенно верно, – сказала Мария Николаевна. – Вот только не ясно, кто у кого списывал. Потому что ошибки даже почти одинаковые.

– Но этого не может быть! – выкрикнул Генка. – Ошибки у нас разные.

– К сожалению, может, – сказала Мария Николаевна и положила на парту наши работы.

Я схватил свою тетрадку, раскрыл и с ужасом прочитал заголовок: «Моё лУбимое время года».

Дуэль

Так трезвонить мог только Генка.

– Ты что, ошалел? – сказал я, открывая ему дверь. – Я ведь не глухой.

– Дело есть, – сказал он, вламываясь в квартиру. – Выносил я сейчас помойное ведро. А во дворе Васька Стропила с Петькой в ножички играют. Тут Зинка Пилюгина идёт. Васька её увидел и давай орать: «Кикимора идет! Эй, кикимора, ты что, через тёрку загорала?» Это он про её веснушки. А потом взял и огрызком морковки в неё кинул.

– Попал?

– Прямо в лоб. Нет, Зинка, конечно, и сама еще тот фрукт. Но зачем же так, ни за что ни про что, огрызками кидаться и кикиморой обзывать. И вообще: давно пора Ваську проучить.

Васька Клюев, или, как мы его звали, Стропила, был тощий и ужасно длинный, за что и получил такое прозвище.

– Предлагаешь устроить ему «тёмненькую»? – спросил я. Генку.

– Нет, я так не хочу. Сделаем по-другому. Я вызову его на дуэль. Представляешь: «Вызываю вас на дуэль за оскорбление женщины». Звучит?

– Ты что, совсем спятил? Дуэль! На швабрах, что ли?

– Зачем на швабрах. Пусть сам оружие выбирает. Как вызванная сторона. А ты будешь моим секундантом.

– Ну и как же ты его вызывать собираешься? Перчатку бросать будешь?

– Нет. Сделаем всё как полагается. Я напишу ему вызов. А ты отнесёшь. Достань-ка бумаги.

Я достал листик и ручку.

– Тэк, как бы это начать? – Генка поскрёб затылок. – Раньше писали «милостивый государь» или просто «сударь». А как же теперь? Не писать же ему «товарищ».

– Пиши тогда официально, – сказал я. – «Гражданин».

– Верно.

И Генка стал писать:

Гражданин Василий!

Вы оскорбили женщину. Вызываю Вас за это на дуэль. Если Вы откажетесь, значит, Вы жалкий трус. Право выбора оружия оставляю за Вами.

Петров Гена.

Я взял письмо и пошёл во двор.

Противники сидели на скамейке. Васька щёлкал Петьку по лохматой голове и медленно приговаривал: «… Шесть, семь, восемь, девять…» Петька лениво подставлял свою макушку и сонно жмурился, будто щелбаны его не касались.

– Стропила, дело есть, – сказал я.

– Ну? – буркнул Васька, продолжая щёлкать.

– Тебе письмо.

Васька нехотя взял листок, развернул его и стал читать.

– «Ос-кор-били жен-щину…» Какую ещё женщину?

– Зинку Пилюгину. Ты чего к ней пристал? Огрызком швырнул. Скажешь, не было?

– Пилюля?! – Васька вытаращил глаза. – Это она-то женщина?! Ой, ой, держите меня!

– Ты читай, читай дальше, – сказал я.

Васька дочитал письмо.

– Ну, умора. На дуэль, значит, меня вызывает. Хорошо. Я ему покажу труса!

– Говори прямо: принимаешь вызов?

– Принимаю!

– Оружие?

– Рогатки. Устроит?

– А кто будет твоим секундантом?

– Да хоть бы Петька. Петька, пойдёшь ко мне в секунданты?

– А что мне надо будет делать? – спросил секундант Петька.

– Ничего. Сиди и смотри комедию.

– Только вы тогда уж не камнями стреляйтесь, а желудями. Они тоже твёрдые.

– Соображаешь. Прощаю десять щелбанов. Слышь, Серый, желудями будем стрелять.

– Идет, – сказал я. – Встречаемся на этом месте через полчаса.

Я побежал домой, набрав по дороге карман желудей.

– Ну? – спросил Генка.

– Он согласен. Его секундантом будет Петька. Встречаемся во дворе через полчаса.

– А оружие?

– С этим хуже. Он выбрал рогатки.

– Ну и что?

– Ты же знаешь, как он из рогатки стреляет. С двадцати шагов в портфель попадает.

– Ерунда.

– Нет, не ерунда. Вот я тут жёлуди принес, потренируйся пока.

Я покопался в столе и нашёл свою старую рогатку. Резинка немного рассохлась, но делать было нечего. Я протянул рогатку Генке и поставил в углу комнаты спичечный коробок.

– Стреляй.

И Генка стал стрелять. Но жёлуди летели куда угодно, только не в коробок.

– Долго целишься, – сказал я. – Если долго целиться, то руки начинают дрожать. И потом, почему ты правый глаз прищуриваешь? Левый надо.

– А мне так удобнее.

– Не может тебе быть удобнее. Ты же не левша. Стреляй ещё и долго не целься.

Генка вскинул рогатку и торопливо выстрелил. Раздался звон, и стакан, стоявший совершенно в другом углу комнаты, разлетелся на кусочки.

– Сорвалось, – мрачно сказал Генка.

– Ну и мазила! – сказал я. – Ты нам сейчас все стекла перебьёшь. Нет, тебе только со слонами на дуэлях драться. И то с пяти шагов.

– Рогатка у тебя какая-то кривая. Вот если бы на шпагах… Вжих-вжих! – И Генка запрыгал и замахал руками.

– Ну, правильно. Я же тебе сразу на швабрах предлагал. Ладно. Нам пора.

Васька с Петькой по-прежнему были во дворе. Мы подошли.

– Начнём, что ли? – сказал Васька, доставая из-за пазухи огромную рогатку.

– Предлагаю стрелять с десяти шагов, – сказал Генка.

– А мне хоть с тридцати, – небрежно ответил Васька.

Тогда я воткнул в землю прутик, отсчитал пять шагов в одну сторону, провёл там черту, потом пять шагов в другую – и тоже провёл черту.

– Можно начинать, – сказал я.

– А кто первый стреляет? – спросил Васька.

– Ты, – сказал Генка. – Как вызванная сторона.

– По местам! – сказал я.

Дуэлянты заняли позицию.

– Ну, держись, крокодил Гена! – сказал Васька и зловеще вложил жёлудь в резинку.

– Генка! – крикнул я. – Встань боком и прикройся рогаткой! Это разрешается.

Но Генка не двигался. Он стоял и как заворожённый смотрел на ужасную Васькину рогатку. Васька лихо вскинул руки и, не целясь, выстрелил.

– Ой! – Генка схватился за лоб и закружил на месте.

– Ген, очень больно? – растерянно спросил Васька и подошёл.

– К барьеру! – промычал Генка.

– Чего? – не понял Васька.

– На место, на своё место встань, – сказал я. – За ним выстрел.

Васька возвратился назад. Генка поднял рогатку и начал целиться. Целился он долго, старательно прищуривая правый глаз. Я уже был совершенно уверен, что он промахнётся. И вдруг я увидел, что за Васькиной спиной появилась Зинка Пилюгина со своей бабушкой!

– Стой! – закричал я не своим голосом.

Но было поздно. Генка отпустил резинку.

– А-а-а-а!!! Бабушка-а-а! Они стреляются! – закричала Зинка, хватаясь за ухо.

– Все назад! – крикнул Васька и вместе с Петькой рванулся прочь.

– Бежим! – закричал я.

Но Генка не двигался. Он хлопал глазами, растерянно глядя на Зинку и совершенно не понимая, что же произошло. К нему подошла Зинкина бабушка и схватила его за воротник.

– Хулиганы! Настоящие хулиганы! – запричитала она. – Ребёнок не может спокойно по своему двору пройти. Ну, погоди, негодник. Я к родителям твоим пойду, в школу пойду к директору! Я до милиции доберусь! Вот они, преступники, откуда берутся!

– Они и в школе безобразничают, – запищала Зинка. – Из трубочек плюются, курят во дворе. А вчера в кабинете географии парту сломали. Они и Васька ещё, который вот убежал. А Васька, так тот в меня сегодня морковкой кинулся. И обзывался.

– Ну, я им покажу! Я и до Васьки этого доберусь. А к тебе, Петров, сегодня же домой зайду. Идём, Зинаида.

Они ушли. А Генка молча стоял и ковырял землю ботинком.

– Эх, зря ты, Геныч, связался с этим, – сказал я. – Нашёл из-за кого на дуэли драться.

– Да я и не из-за неё, – тихо сказал Генка. – Я так, вообще… Нельзя же ни за что в человека огрызком кидаться. Пусть даже в Пилюлю.