Текст книги "Сказано — сделано"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Глава 6. Книги

Дом, в котором жил Павел Андреевич Ивашинцов, оказался точной копией дома, где обитали наши друзья. Впрочем в этом нет ничего удивительного: дома были из одной серии.

Если вы захотите описать кому-нибудь здание из старой части города, то вам придётся с риском сломать себе язык говорить об эркерах, пилястрах, капителях и прочих прекрасных излишествах. Если же вы при этом ещё правильно произнесёте слово «антаблемент», то вам уже можно аплодировать. С новостройками в этом смысле гораздо легче. Достаточно сказать: такой-то дом, допустим, сто тридцать седьмой серии, как ваш собеседник, если он хоть мало-мальски изучал квартирный вопрос, сразу всё поймёт.

Дверь квартиры 546, возле которой остановились Коля и Саша, тоже ничем не отличалась от миллиона подобных дверей. Разве что под звонком на дверном наличнике имелась потемневшая латунная табличка с надписью: «Ивашинцов Павел Андреевич». Очевидно, табличку эту хозяин перенёс сюда со старой квартиры.

– Всё точно, – сказал Коля и нажал кнопку звонка.

Дверь отворилась, и на пороге возник знакомый ребятам старик. Он был в той же вязаной кофте, в которой ходил расклеивать свои странные объявления. В первый момент на лице старика отразились испуг и растерянность. Но затем, разглядев ребят, он приветливо улыбнулся и проговорил:

– Фу, как вы меня напугали. Я думал, это опять она. Агент.

– Агент? – в один голос переспросили ребята.

– Ну да. Агент Госстраха. Очень эрудированная девушка. Она мне всё рассказывала, как старики ломают ноги в гололёд. Это, говорит, происходит из-за нарушения баланса фосфора и калия в костях. Потому, говорит, кости стариковские хрупкие, как сухие ветки. Хрусть! – и год в гипсе. Хорошо, знаете ли, у неё это «хрусть» получалось. Как-то очень натурально… Ах, да что же это я чепуху всякую несу. Вы проходите, проходите скорей! Обувь снимать не нужно. У меня, знаете ли, не мечеть и не буддийский храм.

Уже прихожая поразила ребят. Крепкие деревянные стеллажи, плотно уставленные книгами, тянулись от пола до самого потолка. Вошедший в прихожую как бы попадал в замкнутое пространство, стены которого состояли из туго пригнанных книжных корешков. В комнате (а это была однокомнатная квартира) книг было ещё больше. Хотя здесь они соседствовали с обычными житейскими предметами: стол, диван, телевизор, глубокое кожаное кресло, покрытое клетчатым пледом, покосившийся торшер с голубым подгоревшим абажуром.

Старик усадил ребят на диван, а сам нервно заходил по комнате. Потом остановился и печально сказал:

– Что ж, от моих объявлений пока никакого толку. А вы… Вы мне поможете?

– Да, будем искать, – твёрдо сказал Коля.

– Но как? Я просто ума не приложу как. У вас есть план какой-нибудь?

– Одна ниточка уже имеется, – сказал Коля. – А пока вы нам лучше вот что скажите: у вас ведь остался портфель того человека с попугаем?

– Конечно, конечно. Вот он стоит.

– А что в нём? Может, там какие вещи есть? Ну, которые бы нам помогли? Понимаете?

– Увы, увы, – замотал головой старик. – Я вначале тоже так подумал. Но в портфеле, к сожалению, только одна книжка и всё. Да вот, сами посмотрите.

Старик поднял с пола портфель и протянул ребятам. В портфеле лежала «Женщина в белом» англичанина Уилки Коллинза. Если бы писатель дожил до наших дней, он бы, наверное, здорово обрадовался, узнав, каким тиражом выпущено его творение.

Коля перелистнул несколько страниц в надежде увидеть какие-нибудь надписи или пометки, но книга была абсолютно чистая. Он уже хотел закрыть портфель, но дотошный Саша взял книгу и, повернув вверх корешком, потряс.

Оказалось, что сделал он это не зря: из книги выпала фотография!

– Ух ты! – в один голос воскликнули друзья.

– Надо же, надо же! – забормотал старик. – А я ведь и не заметил.

И все трое жадно впились глазами в находку. На фотографии была изображена машина марки «Жигули». За рулём машины сидела девочка лет двенадцати с короткострижеными светлыми волосами. Ещё был виден фонарный столб и угол типового, крупноблочного дома. Из-за угла торчала мутная фигурка человечка с сумкой на плече. Очевидно, человек этот был случайным прохожим, ненароком попавшим в кадр.

– Девчонка какая-то, – сказал Коля.

– А может, мальчишка, – предположил Саша.

– Может быть, – согласился Коля. – Тут не поймёшь. Эх, жаль, номера не видно! По номеру машины мы б запросто в ГАИ всё узнали.

Коля ещё раз вгляделся в фотографию, и ему в какой-то миг показалось, что фигурка человека, заходящего за угол дома, чем-то ему знакома. Он наморщил лоб, силясь вспомнить, но в памяти так ничего и не всплыло.

– Павел Андреевич, – сказал Коля, – раз уж мы решили помочь вам, то мы, если можно, возьмём эту карточку.

– Ну, разумеется, – ответил старик.

– А что было в вашем портфеле? – спросил Саша. – Если не секрет, конечно.

– Ну, какой же тут секрет. У меня там две книги лежали. «Деяния Петра Великого» Феофана Прокоповича. Книга интересная, редкая. Ну да я бы пережил её потерю. А вот другая книга… Ах, как тяжело мне её потерять.

– Что-нибудь тоже очень ценное? – участливо спросил Коля.

– Нет, Коленька, дело не в этом, – с грустью ответил старик. – Сама по себе книга не так уж, может быть, и ценна. Это первый том от двухтомника Лермонтова, тысяча восемьсот девяносто второго года издания. Но дорога она мне совсем по другим причинам. Совсем по другим. Понимаете, мальчики, это память. Память об одной встрече…

Обстрел застал его на Тучковом мосту. Как раз посередине. Снаряды рвались за спиной, где-то в районе Пушкарской. Пожилой милиционер с посиневшим от холода лицом выскочил из своей будки и замахал руками:

– В укрытие, лейтенант! Давай в укрытие!

Лейтенант кивнул, но продолжал идти тем же размеренным, упругим шагом. Сухой, морозный снег визжал под ногами. Методичные взрывы с треском рвали застывший, ледяной воздух. Закрытые маскировочной сеткой шпили Адмиралтейства и Петропавловского собора напоминали зачехлённые стволы гигантских дальнобойных орудий. На заснеженной, словно забинтованной Неве копошились чёрные человеческие фигурки. Люди черпали из тёмной полыньи ледяную невскую воду, потом ставили вёдра на маленькие детские санки и медленно тащили их к обледенелому гранитному парапету.

Лейтенант Павел Андреевич Ивашинцов, гидролог по гражданской профессии, прибыл в город с Ладоги. Там в составе специального отряда он оборудовал автомобильную дорогу по льду замёрзшего Ладожского озера. Потом эту ледяную нитку, связавшую истерзанный город с Большой землёй, назовут Дорогой жизни.

Лейтенант миновал мост и вскоре вышел в промёрзшую каменную щель Среднего проспекта. На снежных сугробах чёрным серпантином валялись обрывки трамвайных проводов.

Павел Андреевич замедлил шаги, с болью оглядывая знакомые с детства места. Закрытые витрины магазинов, обожжённые взрывами снарядов стены домов, белые кресты на окнах. На углу, напротив столовой, которую до войны почему-то называли «Лондоном», застыла очередь за хлебом. Проходя, Павел Андреевич невольно отвёл глаза. На перекрёстке, занесённом снегом, стоял трамвай с выбитыми стёклами и иссечёнными осколками боками. На его подножке сидела женщина, закутанная в пуховый платок. На коленях у неё лежала книга. Павел Андреевич остановился. Потом подошёл. Но женщина при его приближении даже не пошевелилась. Тонкими, побелевшими пальцами она сжимала края книги. На снегу, возле её ног, валялись две шерстяные рукавички.

Павел Андреевич осторожно дотронулся до плеча женщины.

– Что с вами?

Женщина медленно повернула голову и попыталась что-то ответить. Но замёрзшие губы плохо слушались её. Павел Андреевич поднял рукавички и торопливо надел их на руки женщины.

– Так нельзя. Вы же отморозите пальцы. И сидеть долго тоже нельзя. Скажите: что случилось?

– Я боюсь, – тихо ответила женщина. – Боюсь идти домой.

– Боитесь? Почему?

– А вдруг их там тоже нет. Я положила их сюда, в книгу. Я помню…

– Что, что вы положили?

– Карточки. Хлебные карточки.

– Вы положили их в книгу?

– Да, но их там нет. Я смотрела, трясла… Не знаю… Может быть, они в другой книге. Или… или потеряла… Я всегда кладу самое ценное в книги – письма, фотографии… Нет, я не пойду. – И женщина снова попыталась опуститься на обледенелую ступеньку трамвая. Но Павел Андреевич удержал её за локоть.

– Постойте. Где ваша сумка? Дайте сюда.

Женщина послушно протянула потёртую коричневую сумку с металлической заиндевелой застёжкой. Павел Андреевич скинул со спины вещмешок, торопливо развязал тесёмки и принялся быстро перекладывать в сумку свой офицерский трёхсуточный паёк: буханку хлеба, десяток сухарей, консервы, две пачки перлового концентрата, сахар…

– Теперь вам хватит до конца месяца, – возбуждённо говорил он. – Даже если вы потеряли карточки. Успокойтесь. Всё будет хорошо. Пойдёмте, я провожу вас.

Они медленно прошли несколько кварталов, ни о чём не разговаривая и не спрашивая.

Быстро темнело. Полоса неба над домами затянулась тяжёлыми тучами. Повалил крупный, влажный снег. Стало теплее.

Женщина остановилась и тихо сказала:

– Спасибо, тут уже совсем рядом. Я дойду сама. Простите меня. Я должна благодарить вас, радоваться, но… но я не могу. Простите. Вы хороший человек.

Она протянула Павлу Андреевичу руку, и по лицу её легко побежали слёзы.

– Ну что вы, не надо, – глухо проговорил Павел Андреевич, осторожно сжимая невесомую, совсем детскую кисть.

Женщина отошла на несколько шагов, но тут же остановилась, вернулась.

– Прошу вас, возьмите. На память. Там есть и мой адрес. – И она протянула Павлу Андреевичу книгу.

Память каждого человека неповторима. По-разному помнят одни и те же события разные люди. Когда Павел Андреевич Ивашинцов вспоминает ленинградскую блокаду, он видит заснеженный Средний проспект, разбитый трамвай на перекрёстке и одинокую женскую фигуру с книгой на коленях…

Старик закончил свой рассказ и замолчал. Притихшие ребята тоже молчали. Потом Коля осторожно спросил:

– Так вот оно что: значит, у вас пропала та самая книга?

– Да, – вздохнул Павел Андреевич. – Теперь вы знаете, почему мне так тяжело потерять её. В этом томике и в той женщине для меня вся блокада сосредоточилась. А может, и вся война…

– А ту женщину вы что, больше никогда не видели? – спросил Саша.

– Нет, – ответил старик. – На другой день я уже был снова на фронте. Правда, мы переписывались, но очень недолго. Я получил от неё всего четыре письма. Потом она перестала отвечать. Когда после войны я вернулся в Ленинград, то сразу, с вокзала пошёл туда, к ней… На месте дома были развалины. Вероятно, прямое попадание, пожар… Люди сказали мне, что это была бомба. Думаю, она умерла.

Павел Андреевич встал, прошёлся по комнате, потом опустился на диван между Сашей и Колей и обнял друзей за плечи.

– Э, да что же это я на гостей своих такую тоску навёл. Хватит нам о грустном. Я ведь хотел вам свою библиотеку показать.

Старик подошёл к стеллажам и ласково провёл концами пальцев по книжным корешкам.

– Книг, как видите, у меня довольно много. Только я не люблю, когда меня библиофилом называют. Уж если на меня какой ярлык вешать, то я скорей книгочей. Потому что всегда любил прежде всего книги читать, а уж потом смотреть, где она издана, когда, кем. Ну, а собирать начал после войны. Тогда, знаете, это много проще было. Вот и приключенческая библиотечка за эти годы приличная собралась. Незаметно как-то. Специально-то я их не покупал.

– Так, значит, у вас не двадцатитомник? – спросил Коля. – Ну, тот, что недавно выходил?

– Нет конечно! – радостно всплеснул руками Павел Андреевич. – Я последние лет десять и не покупаю почти ничего. Это, знаете ли, библиотечка другая, совсем другая! Я её сам составил. Да мы сейчас с вами посмотрим.

Старик подошёл к одной из полок и принялся вынимать и складывать на журнальный столик книги. То, что предстало перед ребятами, поразило их. В особенности, конечно, был изумлён Коля. Наряду с Жюлем Верном, Луи Буссенаром, Александром Грином, Стивенсоном, Беляевым на столе появлялись книги, авторов которых он не знал или слышал о них краем уха. Здесь был и фантастический роман англичанки Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей», и роман-утопия Владимира Одоевского «4338 год», и фантастическая повесть учёного-романтика Константина Эдуардовича Циолковского, и «Путешествие к южному полюсу и вокруг света» знаменитого мореплавателя Джеймса Кука, и записки легендарного полярника Фритьофа Нансена… Книги были тяжёлые, в толстых, твёрдых переплётах. Многие из них были изданы до войны, а некоторые даже до революции. Бегло шуршали страницы, Павел Андреевич быстро говорил, а в комнате стоял неповторимый пыльный запах старых книг.

– И вы хотите взять и отдать такое богатство! – невольно вырвалось у Коли.

– Видишь ли, дружок, – отвечал старик. – Они ведь мне уже не нужны. Я в последние годы вообще мало читаю беллетристики. Едва ли наберётся три десятка книг, с которыми я бы хотел умереть. Теперь я всё больше мемуары читаю, воспоминания. Ну, это стариковское. Вот ещё к древним грекам пристрастился. Знаете, что меня в них поражает и одновременно восхищает? Сочетание глубокой мудрости с какой-то совершенно детской наивностью. Вот хотя бы древний философ Платон. Уж такая умница, такая светлая голова! И вдруг совершенно серьёзно говорит, что грецкие орехи – это живые, разумные существа. И что они прыгают с ветки на ветку, прячась от сборщика!

Потом Павел Андреевич показывал ребятам другие книги, говорил о том, как ему приходилось ездить по стране и как из каждой командировки он привозил хотя бы одну книгу.

– А вот этот томик Сумарокова я, представьте, выменял на галоши.

– На галоши?! – в один голос переспросили ребята.

– Да, да, не удивляйтесь. В сорок седьмом году я несколько месяцев жил в Клайпеде. Там на базаре я эту книгу и выменял у старухи латышки. Сначала она просила петуха. Но петуха у меня не было, и мы сошлись на галошах. У меня, знаете ли, отличные трофейные галоши были. Вишнёвого цвета. Так я их прямо с валенок снял и отдал. Потом месяц с мокрыми ногами ходил.

В прихожей послышался длинный, нетерпеливый звонок.

– Это, наверное, дочь, – сказал Павел Андреевич и как-то сразу помрачнел.

– Ну, тогда мы пойдём, – сказал Саша.

– Нет, не уходите, – проговорил Павел Андреевич, идя отпирать. – Только не говорите ей о наших с вами делах.

В квартиру стремительно влетела красивая, молодая женщина в широком серебристом плаще, напоминавшем по цвету всепогодный истребитель-перехватчик. Из комнаты сразу исчез запах старых книг, уступив место утончённому аромату дорогих духов.

– Папа, я буквально на минуту, – проговорила женщина. – Я даже ключи в машине оставила. Что это за мальчики?

– Мои гости, – насупившись, ответил старик.

– Пионеры? Следопыты? Прекрасно. Расскажи им про взятие Кёнигсберга, у тебя хорошо получается.

– Нина, я прошу тебя не иронизировать на этот счёт.

– С чего ты взял? Я вовсе не иронизирую. У тебя действительно хорошо получается. Я помню с детства. Впрочем, ладно. Вот. Я принесла продукты.

– Но я же просил тебя ничего мне не носить! Деньги у меня есть, ноги пока тоже, слава богу, ходят. Я могу всё купить сам.

– Опять капризы. Ну что ты там можешь купить! И слушать ничего не хочу! Всё. Я побежала. Ещё не знаю, заведётся ли машина. На этих «Жигулях» невозможно ездить больше трёх лет. Говорят, с «Волгами» в тысячу раз меньше хлопот. Слушай, папуля, тебе, как ветерану, не могут продать «Волгу»?

– Не могут, – сухо сказал старик.

– Жаль. А вот инвалидам войны, я слышала, продают.

– Да, действительно, жаль, что я всего лишь ветеран и что на войне мне не оторвало ногу.

– Папа! – всплеснула руками женщина. – Как тебе не стыдно? Я ведь сказала это без всякой задней мысли. Просто для информации. Нет, я вижу, ты опять захандрил. Надо будет достать тебе хорошую путёвочку в дом отдыха.

Она чмокнула старика в щёку и исчезла.

В продолжение этой сцены друзья сидели на краю дивана, испытывая при этом неловкость и даже почему-то стыд.

Павел Андреевич посмотрел на своих гостей, вздохнул и виновато улыбнулся.

– Не знаю, – растерянно сказал он. – Мне, наверное, действительно пора под траву. Я стал плохо понимать жизнь. Я даже не всегда могу разобрать, что хорошо, а что дурно. Что честно, а что нет. Раньше мне казалось, что между этими понятиями нет середины.

Когда друзья возвращались домой, каждый из них держал в руках по книге. Павел Андреевич предложил им взять что-нибудь на выбор. Потом, прочитав, они зайдут к нему и возьмут взамен что-то другое.

– Гляди, какой человек-то хороший оказался, – сказал Саша. – Добрый. Ну, теперь…

– Теперь, Ляпа, – перебил друга Коля, – мы в лепёшку разобьёмся, но портфель Павла Андреевича с книгой найдём. Ты со мной согласен?

– Ну! А я-то про что тебе толкую?! Сказано – сделано!

Глава 7. Копите денежки, джентльмены

В школе во время большой перемены Коля сказал:

– Кирилл, нужен граммофон.

– Знаешь, патефон такой старинный с трубой, – добавил на всякий случай Саша.

Кирилл выдул большой розовый пузырь и, снова втянув жвачку в рот, небрежно спросил:

– Кому нужен? Вам?

– Нам.

– Ну, вот вы и ищите. Я-то тут при чём?

Кирилл хитрил. Он набивал себе цену. Ему льстило, что эта вечно подтрунивающая над ним пара обращается к нему за помощью. Граммофон – это не какая-нибудь переводная картинка и не пластик жевательной резинки. Причём он хорошо знал, что за старым барахлом идёт настоящая охота.

– Слушай, Кирюха, кончай придуриваться, – сказал нетерпеливый Саша. – Говори толком: можешь достать или нет.

– А что я буду с этого иметь?

К этому вопросу друзья наши, как ни странно, готовы не были. Они как-то совершенно упустили из виду, что Зюзин никогда и ничего не делает просто так. И тут Саша вспомнил, что у него в портфеле лежит костяная палочка. Та самая, про которую Коля сказал, что она напоминает ему швейную иголку пещерных людей. Саша собирался сегодня показать своё творение историку и поговорить с ним о портняжном искусстве в доисторические времена.

– Послушай, Кирилл, – сказал Саша. – У меня тут одна вещица есть – закачаешься. – Он порылся в портфеле и достал иглу.

– Это ещё что за рыбья кость? – сказал Кирилл.

– Да ты знаешь, что это такое? – поддержал друга Коля. – Это швейная игла неандертальца. Изготовлена десять тысяч лет тому назад из бивня мамонта. Музейная ценность! Вот!

Кирилл покрутил в руках музейную ценность, почесал ею за ухом и сказал:

– Врёте вы всё. Небось сами из козлиного рога выпилили.

Истина в словах Кирилла была так близко, что Саша уже хотел обидеться и сказать что-нибудь грубое. Его авторское самолюбие было задето. Дело спас Коля.

– Чудак ты, Кирюха, – сказал он. – Ничего не понимаешь. Ты посмотри, какая тонкая работа. Какая полировка. Эту иглу нам подарил один знакомый археолог. Он её из пустыни Гоби привёз.

– А почему же он вам отдал, а не в музей?

– Да, понимаешь, там они целую пещеру этих иголок нашли. Склад, наверно, неандертальский.

– Ага, склад. А швейных машинок, случайно, на этом складе не было? Ну вот что, лапшу на уши вы мне тут хорошо вешали. Теперь слушайте. Во-первых, граммофона у меня нет и, где его взять, я не знаю. Но я поспрашаю. Во-вторых, если я этот шарабан достану, то вы хозяину – цену, а мне даёте за него червонец. А эту рыбью кость уж я, так и быть, возьму в придачу. Так что, джентльмены, копите денежки.

Кирилл и сам уже третий месяц упорно копил, экономя даже на завтраках. Ему ужасно хотелось купить доску на колёсиках, именуемую «скейтбод». Катание на доске у Кирилла получалось, прямо скажем, никудышное: он всё время падал. Да и не так уж ему нравилось на ней кататься. Но от одного названия можно было сойти с ума.

Глава 8. Шарманка

– Винегрет, аптека, семафор, выражение, карман… – диктовал Коля, взад и вперёд прохаживаясь по комнате. Временами он подходил к столу и недовольно морщил нос.

Приближалась годовая контрольная по русскому, и Коля хотел во что бы то ни стало вытянуть друга на четвёрку. Саша сопротивлялся как только мог. «Тройка объективно отражает уровень моих знаний», – повторял он фразу, услышанную от учительницы. Но Коля был неумолим.

На диване, свернувшись калачиком, дремал Маркиз. Глаза у кота были закрыты, и лишь одно ухо лениво пошевеливалось, прислушиваясь к диктанту. За стеной торопливо стрекотала пишущая машинка Татьяны Николаевны. Пауковский доклад, аккуратно отпечатанный в трёх экземплярах, уже летел на высоте десять тысяч метров в солнечную Францию, а у Татьяны Николаевны была уже новая и, как всегда, срочная работа.

Коля подошёл к столу и, не выдержав, ткнул пальцем в тетрадь:

– Ляпа, ты что, нарочно ошибки делаешь? Мы это слово уже сто раз писали! И не говори только, что слово «выражение» можно проверить словом «рожа». Я это уже слышал.

– У меня палец болит, – сказал Саша. – Кажется, вывихнул. И вообще, давно пора сделать реформу русского. Надо, написать в Академию наук.

– Ты уж тогда на магнитофон своё послание запиши и плёнку бандеролькой пошли.

– Это почему?

– Да потому, что если ты письмо напишешь, про РИформу, то тебя сразу раскусят.

– Издевайся, издевайся. А только скоро твоя грамматика вообще не нужна будет. Я по радио слышал, что такого робота сделают, который прямо с человеческого голоса писать будет. Ты диктуешь, а он сразу записывает. Так что для человека только творческая работа останется. – И Саша постучал себя кулаком по голове, наглядно показав, что творческая работа происходит именно там. – Ведь главное что? Главное – мысль выдать. Вот, к примеру, я говорю: «Козёл пошёл в огород». Тут что главно? Идея. Мысль моя. А уж как там: «кАзёл» или «кОзёл», «АгАрод» или «ОгОрод» – это дело техническое. Пусть робот об этом знает.

– Ты всё сказал?

– Всё.

– Тогда пиши дальше: путешествие…

Но написать каверзное слово «путешествие» Саша не успел. В прихожей послышался звонок. Саша с радостью бросил ручку и дёрнулся к двери.

– Сиди, сиди! – сказал Коля. – Мама откроет. Это, наверное, к ней соседка.

Но Коля ошибся. Татьяна Николаевна заглянула в комнату и сказала:

– Коля, к тебе товарищ. Почему-то он пришёл с пылесосом.

И тут же вошёл Кирилл, таща перевязанную коробку, на которой было написано: «ПЫЛЕСОС ВИХРЬ».

– Ты что, совсем?.. – Коля недоуменно посмотрел на Кирилла и покрутил пальцем у виска. Но Кирилл не обратил на это никакого внимания. Он степенно опустился на диван, подёргал кота за ухо и сказал:

– Фу, жарко. Скородумов, чего-нибудь попить дай. Холодненького.

Коля молча пошёл на кухню и принёс оттуда большущую кружку воды. Кирилл напился и, помолчав, сказал:

– Попалась тут мне одна штуковина. Правда, это не граммофон, но тоже смешная бандура.

Он развязал верёвку и вынул из коробки какой-то прямоугольный ящик из старого, потемневшего дерева. Углы и рёбра ящика были обиты позеленевшей медью, а одна из сторон представляла собой решётку наподобие автомобильного радиатора. Сбоку имелось отверстие величиной с трёхкопеечную монету. Рядом с отверстием была прибита металлическая бляшка с изображением танцующего человечка в тирольской шляпе. Под ним было написано: «Бинг Верке. Майнц 1903».

Первым диковинный предмет опознал Коля.

– Так это ж шарманка!

– Соображаешь, – сказал Кирилл. – Граммофона пока на горизонте не видно. А тут подвернулась эта фиговина. Она, правда, не работает. Да и ручки, за которую крутят, нет. Так что беру пока за неё ваше дурацкое костяное шило. Так, ради смеха. А граммофон буду посматривать. Деньгу ещё не накопили?

– Нет ещё, – сказал Саша.

– Ну вот. Так что? Согласны?

– Согласны, согласны, – поспешно сказал Коля, глядя на шарманку уже влюблёнными глазами. Саша тоже с большим интересом смотрел на древний предмет, особенно радуясь тому, что его предстоит разбирать и чинить. Это было как раз в его вкусе. Одно время он посещал кружок юного механика и там научился с поразительной быстротой разбирать любые, самые сложные механизмы. Правда, с их сборкой дело у него обстояло несколько хуже.

– Мне тут ещё арфу предлагали, – продолжал Кирилл. – С футляром. Арфа, правда, не ахти. Побита, струн не хватает. Зато футляр хороший. Здоровенный такой. В него человека запихать можно. Не интересуетесь?

Арфа с футляром друзей не интересовала, и Кирилл, забрав швейную иглу неандертальцев, с достоинством удалился.

– Главное – к ней ручку приделать, – сказал Саша. – Может, она даже исправна. Пошли ко мне. Проверим.

Коле тоже хотелось поскорей взяться за шарманку. Но он пересилил себя, додиктовал оставшиеся слова, исправил ошибки и лишь потом согласился идти к другу.

Для начала ребята решили всё-таки открыть шарманку и осмотреть механизм. Внутри было полно грязи, медные зубчатые валы окислились и позеленели, но в целом всё выглядело исправным. Саша достал пузырёк с бензином, маслёнку, отвёртку, плоскогубцы, но потом, случайно взглянув на коробку, в которой Зюзин принёс шарманку, воскликнул:

– Пылесос! Ну конечно! Как я сразу не догадался?! Сейчас мы всю пыль и грязь высосем пылесосом.

И работа закипела. Ребята тщательно прочистили пылесосом механизм, оттёрли бензином все металлические части, смазали, привернули недостающие болты и гайки. Потом Саша нашёл у себя в инструментальном шкафу подходящий железный прут, из которого вскоре получилась отличная ручка. Футляр шарманки, очищенный жидкостью для полировки мебели, был снова закрыт, Саша внимательно вставил ручку в паз и с волнением сделал первый оборот.

Шарманка скрипнула, тяжело, словно живое, уставшее существо, вздохнула и… заиграла! Хрипловатые, чуть дребезжащие звуки какого-то незнакомого, печального вальса наполнили комнату. Казалось, все предметы в ней в удивлении замерли, будто прислушиваясь к этой странной, немного наивной, но трогательной музыке. Саша закрутил побыстрее, и шарманка чуть повеселела, её голос окреп, а древние шестерни перестали натужно поскрипывать. Потом ручку крутил Коля, а когда музыка замолчала, в комнате стало совсем тихо. Ребята некоторое время молчали. Наконец Коля сказал:

– Послушай, Ляпа, а почему, собственно, мы всё время на кого-то надеемся? Сэр Дюк – дай адреса. Зюзин – достань граммофон. Пора и самим мозгами пошевелить.

– Есть идеи? – деловито спросил Саша.

– В общем, да. А что, если нам с тобой походить по дворам с этой шарманкой? А может, и покрутим её. Люди соберутся, вот мы и поищем, поспрашиваем.

– Гениально! – подхватил Саша идею. – Да на шарманку толпы сбегутся.

– Ну, это, может быть, слишком, – сказал осторожный Коля. – Но походить можно.

– Молодец, Колян, хорошо придумал, – сказал Саша. – Эх, жаль, у нас говорящего попугая нет. Я читал, что шарманщики в старину с говорящими попугаями часто ходили.

– А иногда с воронами, – добавил начитанный Коля.

– С какими ещё воронами?

– Ну, с говорящими. И такое бывало.

– А что, разве ворону можно научить говорить?

– Вполне. Вообще, ворона – умнющая птица. Это я точно знаю.

– Слушай, Коля! – Саша вскочил и забегал по комнате. – Давай ворону поймаем и быстренько её обучим. Во здорово будет!

– Не выдумывай! – отмахнулся Коля. – Ловить, учить! На это, может, полжизни уйдёт.

Саша не стал спорить. Но про ворону не забыл.