Текст книги "Сказано — сделано"

Автор книги: Николай Федоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Осечка

Когда однажды я попал в камеру потерянных вещей, то был потрясён до глубины души. Чего только люди не теряют! Ну, я понимаю, пятачок посеять или зонтик в трамвае оставить – дело нехитрое. Но потерять арфу в футляре или правое переднее крыло автомобиля «Москвич» – это постараться нужно. Так что кому-то Генкина находка может показаться пустяком. Но я не согласен. Находочка была что надо! Такое не каждый день на дороге валяется.

А дело так было.

Я поднимался по Генкиной лестнице, мучительно соображая, как убедить Генку, что завтрашний опрос по русскому – дело нешуточное. И вдруг услышал выстрелы. Чем ближе я приближался к Генкиной квартире, тем громче становились выстрелы. «Вероятно, на Генку напали, – решил я. – Он отстреливается». Я торопливо пробежал последние ступеньки и позвонил. Выстрелы прекратились, и на пороге появился Генка. В руках он держал здоровенный молоток, а в коридоре стоял запах пороха.

– Жив? – спросил я.

– Жив, – ответил он, пропуская меня в квартиру.

– Сколько их было?

– Кого?

– Ну, гангстеров, кого же ещё. Они ведь хотели тебя похитить, а потом потребовать выкуп с твоих родителей.

– Какой там выкуп, – махнул рукой Генка. – Мы ж только что телевизор цветной в кредит купили. Погляди-ка лучше, что я в парке под скамейкой нашёл.

Генка протянул мне небольшую квадратную коробочку. В коробке густой жёлто-золотистой россыпью лежали капсюли от охотничьих патронов. Гладкие серебряные донышки капсюлей заманчиво поблёскивали.

– Ну как?! – торжествующе спросил Генка.

Я потрясённо молчал. Да и что тут скажешь? Такая удача, может, раз в жизни и бывает. Везёт всё-таки Генке с находками. То увеличительное стекло найдёт, то ножик перочинный, то фломастер. А недавно он лошадиную подкову нашёл. И главное – где? В тридцать седьмом автобусе! Прямо мистика какая-то.

Мы вошли в комнату. На полу у окна стояла наковальня, а вокруг валялись сплющенные блинчики капсюлей.

– На, бабахни, – сказал Генка и протянул мне молоток.

Я положил капсюль на наковальню и, вытянув руку, с опаской ударил. Капсюль пшикнул, выпустив струйку дыма.

– Кто же так бабахает! – возмутился Генка и выхватил у меня молоток. – Вот как надо! – И он с размаху трахнул по наковальне. Грохнуло так, что в голове зазвенело.

Ну, после этого и я не оплошал.

Когда от грохота мы почти оглохли, а в комнате стало невозможно дышать, мы вдруг с удивлением обнаружили, что в коробке остался один-единственный капсюль. На улице уже горели фонари, и с минуту на минуту должны были прийти Генкины родители.

– Дай мне последний раз бабахнуть, – сказал я, уже слабо что-либо соображая.

– Нет, – сказал Генка. – Последний. Приберечь надо на всякий случай.

– Да какой там ещё случай, – сказал я и потянулся за капсюлем. Но Генка накрыл коробку рукой.

– У меня светлая мысль, – сказал он, глядя на меня мутными глазами. – Завтра, если ты ещё что-нибудь помнишь, опрос по русскому. Учить сейчас бесполезно. Да и в голове туман – надо сходить проветрить мозги. Поэтому предлагаю сделать мину замедленного действия.

– Это как? – спросил я.

– А вот так.

Генка достал из ящика стола здоровенный длинный гвоздь.

– Кладём на донышко капсюля немного пластилина, насаживаем на острие гвоздя, а к шляпке тоже пластилин лепим. Вызывают тебя, к примеру, отвечать. Я подвешиваю гвоздь к трубе отопления – а труба-то горячая! – и сижу как ни в чём не бывало. Пока ты там бекаешь и мекаешь, пластилин плавится, гвоздь падает и – бабах! Ну, тут, натурально, паника, суета и переполох. Все в шоке. Опрос, естественно, отменяется.

Генкина мысль мне понравилась. И мы, открыв форточки, пошли гулять.

На другой день русский был первым уроком. Время шло, Мария Николаевна одного за другим вызывала ребят, а нас не спрашивала. И я уже с облегчением подумывал, что дело кончится миром. Тем более что утром на светлую голову Генкина светлая мысль показалась мне не такой уж и светлой. Но когда до звонка оставалось всего минут восемь, меня вызвали к доске.

– Вот что, Лапин, – сказала Мария Николаевна. – Времени у нас в обрез, а спросить тебя я хочу основательно. Поэтому сделаем так. Сейчас ты расскажешь мне басню Крылова, за которую у тебя двойка, а по русскому ты мне завтра ответишь.

Я мысленно прокричал троекратное «ура!» и сыграл туш. Басню-то я как раз знал! После маминой взбучки я знал её как таблицу умножения. Это была большая жизненная удача.

Я вздохнул свободно и громко объявил:

– «Лебедь, щука и рак». Басня Ивана Андреевича Крылова. «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт, и выйдет из него не дело – только мука. Однажды…»

И в эту секунду мой взгляд упал на трубу отопления. А там, словно кошмарное видение, висел ужасный ржавый гвоздь со зловещим жёлтым капсюлем на конце! Слова басни из моей головы как ветром сдуло. Я представил себе, что сейчас будет, и в ушах у меня раздался малиновый звон, а под языком почему-то стало щекотно. Я принялся подавать Генке отчаянные сигналы, чтобы он снял мину, но не тут-то было. Генка самодовольно улыбался и показывал мне большой палец, как бы говоря, что, мол, всё в порядке, сейчас жахнет.

– Ну, дальше, Лапин, дальше! – нетерпеливо сказала Мария Николаевна. – Однажды…

– «Однажды в студёную, зимнюю пору…» – забормотал я, мало что соображая, заворожённо глядя на страшный гвоздь. И в это самое мгновение адское Генкино изобретение пришло в действие: пластилин растаял, гвоздь как бы нехотя оторвался от трубы и плавно, набирая ускорение, понёсся вниз! Я зажмурился, сжался в комок и слегка присел. Но вместо ожидаемого грохота услышал только, как гвоздь слабо звякнул, упав на пол.

– Осечка, – облегчённо сказал я и открыл глаза.

– Вот именно, Лапин. Опять осечка, – сухо сказала Мария Николаевна, доставая из портфеля ручку с красными чернилами. Этой ручкой она любила ставить нам единицы.

С Генкой я не разговаривал три дня.

– За что? – удивился он.

– За светлую мысль, – отвечал я ему.

Телепатия

Трудная попалась задачка. Прямо заколдованная. Уж чего я только с ней не делал! То умножать всё подряд пытался, то делить, то вычитать! Наизусть даже выучил, но так и не решил.

«Наверное, в ответе опечатка», – подумал я.

Каждый раз, когда у меня задачка не получается, я думаю, что в ответе опечатка. Но потом всегда оказывается, что опечатки нет. Прямо невезение какое-то. Бывают ведь в книгах опечатки. Я сам видел, как в конце одной книжки было написано: «Замеченные опечатки».

«Позвоню-ка Генке, – решил я. – Тоже небось сидит корпит».

Только я номер набрал и сказать ещё ничего не успел, как Генка кричит мне:

– Серёга, ты?!

– Я, – говорю. – А что?

– Колоссально! Просто потрясающе! Ведь это я сейчас сказал, чтоб ты позвонил!

– Ничего ты мне не говорил. Я сам взял и позвонил. У меня задачка не выходит. И потом как ты мог мне сказать, если я дома и ты дома.

– В том-то и петрушка! Я тебе мысли свои передал, понимаешь? На расстояние. Сижу сейчас и изо всех сил думаю: «Серёга, позвони. Серёга, позвони…» Пять раз только подумал – и вдруг звонок. Скажи: ты чего-нибудь чувствовал?

– Чувствовал, – говорю, – кое-что.

– А что ты чувствовал? – не унимается Генка.

– Разное, – говорю, – чувствовал. Не помню уже. А задачку ты решил?

– Да погоди ты со своей задачкой. Тут такая телепатия! В общем, сейчас приду.

Через пять минут Генка был у меня.

– Так, – сказал он. – Сейчас буду передавать. Смотри и улавливай.

Генка смешно вытаращил глаза и уставился на меня. Вид у него был такой потешный, что я не удержался и щёлкнул его по носу.

– Ну, Серёга, кончай, – обиделся Генка. – Мы же делом занимаемся.

– А мне показалось, что ты мне такую мысль передал, чтоб я тебя щёлкнул, – сказал я.

– Ничего я такого не передавал. Я хотел, чтобы ты телевизор включил.

– Так рано ещё. Чего его включать.

– Ну при чём тут «рано»! – взвился Генка. – Это же так, для опыта, понимаешь? Давай ещё раз.

Генка снова на меня уставился, и мне опять ужасно захотелось его щёлкнуть.

– Нет, – сказал я, – ничего не выйдет. Ты меня смешишь, когда смотришь. Давай лучше я попробую передавать. А ты на кухню иди, чтоб я тебя не смешил.

– Годится, – сказал Генка. – Только ты смотри, изо всех сил передавай, А я уж уловлю.

«Что бы ему такое передать?» – подумал я, когда Генка ушел. Тут я вспомнил, что на кухне на столе лежит кусок торта, накрытый бумажной салфеткой. Я подумал, что неплохо Генку угостить, и начал передавать: «НУ-КА, ГЕНКА, ПОДОЙДИ К СТОЛУ. ТАК. ВИДИШЬ ТОРТ? БЕРИ ЕГО, НЕ СТЕСНЯЙСЯ. БЕРИ И ЕШЬ. ТОРТ, ГЕНКА, ВКУСНЫЙ. СВЕРХУ КРЕМ, ОРЕХИ И САХАРНАЯ ПУДРА, А В СЕРЕДИНЕ ВИШНЁВОЕ ВАРЕНЬЕ…»

И так я это здорово всё ему передал, что мне самому страшно захотелось съесть кусочек. У меня даже слюнки потекли. «Неужели все смолотит? – подумал я. – Кусок большой, мог бы и оставить».

– Генка, ну как ты, – крикнул я, – улавливаешь?

– Улавливаю, – отвечает он из кухни. А я чувствую: жуёт.

Приходит Генка в комнату, крошки со рта вытирает и говорит:

– Ну, чего ты передавал?

– Передавал, – говорю, – чтобы ты пол на кухне подмёл.

– Я – пол?! Чего это я буду у вас полы подметать?

– Для опыта, – говорю. – Для чего ж ещё.

– М-да, – говорит Генка, – осечка, значит, вышла. У вас там торт лежал. Так я его того… слопал. Мне показалось, ты про торт передавал. Но половину я оставил, ты не думай…

– Тогда другое дело, – засмеялся я. – Я ведь про торт и передавал. А про пол я нарочно сказал. Думал, ты не оставишь.

– Ура! Получилось! – закричал Генка и забегал вокруг стола. На пол полетели мои книжки и тетрадки.

– Постой, – сказал я, поднимая учебник математики. – Ты так и не ответил: задачка у тебя получилась?

– Задачка? – Генка перестал бегать. – Подозрительная что-то эта задачка. Знаешь, Серёга, мне показалось, в ответе опечатка.

– Не может быть! – удивился я. – Я тоже про опечатку думал!

– Ну, я же говорю: телепатия!

Петрарка

– Серёга, ты когда-нибудь любил? – спросил Генка и покосился на меня.

– А как же, – ответил я. – Много раз.

Генка любит загнуть что-нибудь такое. Я к этому привык. То он вдруг спросит, почему обезьяны больше в людей не превращаются, то – отчего лысина блестит.

– А вот скажи, – продолжал он, – ты что-нибудь о Петрарке слышал?

– Вроде слышал. Композитор, кажется.

– Сам ты композитор. Петрарка – это итальянский поэт. Гуманист. Понимаешь, влюбился он в одну девушку. Лаурой её звали. И видел-то он её всего несколько раз, и то мельком. Но так влюбился, что стал с тех пор гениальные стихи писать. Сонетами называются. Так его любовь вдохновила. Не влюбись он – может, за всю жизнь и строчки бы не написал.

– Уж не влюбился ли ты сам? – с подозрением спросил я.

– Нет, – вздохнул Генка. – А стоит попробовать. Представляешь: я влюбляюсь, как Петрарка, у меня появляется вдохновение, и я становлюсь знаменитым поэтом или художником. А может, и учёным. И открываю в её честь новый вирус!

– А если нет?

– Что нет?

– Ну, если влюбишься и не станешь ни поэтом, ни учёным?

– Этого не может быть. Надо только хорошенько влюбиться.

– За чем же дело стало. Давай попробуй, – стал я его заводить. – У тебя кто-нибудь на примете есть?

– Да как тебе сказать… Знаешь учительницу музыки из среднего подъезда? У нее ещё Васька Лапшин занимался.

– Что?! – Я вытаращил глаза. – Так она же старая. Ей лет двадцать пять!

– Двадцать пять – это ещё не старая. А потом мне же только для вдохновения. Вон, кстати, она сама идёт.

И действительно, по двору с нотной папкой в руках шла учительница.

– Генка, – сказал я, – ты заметил, что когда она идёт, то всегда вниз смотрит? Будто ищет чего.

– Ничего она не ищет. Просто она всегда в мыслях. Творческая натура. Я, может, поэтому её и выбрал.

Учительница поравнялась с нами. Я шагнул к ней навстречу и спросил:

– Скажите, пожалуйста: который час?

Она подняла голову и непонимающе взглянула на меня из-под толстых стёкол очков.

– Простите, что вы сказали?

– Времени сколько, не скажете?

Она ответила и пошла дальше.

– Ну как? – спросил я. – Чувствуешь чего-нибудь?

– Вроде чувствую, – неуверенно сказал Генка. – Попробую-ка сегодня стих написать. А потом твоему отцу покажем. Он ведь в газете работает.

На следующий день Генка пришёл ко мне и притащил стих. Вот что у него получилось:

 
Когда на дальнем крае света,
Рассыпав зайчиков в пруду,
Исчезнет колесница Фета,
Я вновь на пир любви иду.
А ты сидишь в ланитах синих,
И в пурпуре твои глаза,
На длинных ресницах звонкий иней,
А по плечу ползёт оса.
 

Папа прочитал стих, покашлял в кулак и сказал:

– Придется мне, Геннадий, твоё произведение покритиковать. Начнём с колесницы Фета. Допустим, поэт Афанасий Афанасьевич Фет и имел какую-нибудь колесницу. Но при чём она здесь, в твоем стихотворении? Ты, видимо, хотел написать «Феб». Так в мифологии называли бога солнца. Дальше. Твоя героиня сидит в синих ланитах. Ланитами поэты прошлого называли щёки. Так что сидеть в ланитах, да ещё синих, никак нельзя. Потом что это за пурпурные, то есть ярко-красные, глаза? Почему на ресницах вдруг иней, да ещё звонкий? И, наконец, оса, ползущая по плечу. Ты думаешь, это очень образно?

Генка ничего не думал и подавленно молчал.

– Вот что я тебе скажу, Гена, – продолжал папа. – То, что ты стихи пробуешь писать, – это замечательно. Но сейчас я дам тебе один совет: пиши проще, пиши о том, что ты хорошо знаешь и что тебя волнует. И никогда не пытайся подделываться под кого-то.

На другой день в школе Генка целиком погрузился в творчество. Он грыз ручку, чесал затылок и был до того рассеян, что умудрился на своей любимой математике схватить двойку.

– Ну как? – спросил я его на перемене.

– Туго, – ответил он. – Знаешь, мне кажется, стихи не моя стихия.

– Всё понятно, – сказал я. – Недолго тебя любовь вдохновляла. Наболтал – и в кусты.

– Ничего не в кусты. У меня к стихам способностей нет. Гены не те.

– Слушай, а может, тебе надо с учительницей поближе познакомиться? Ты ведь всё-таки не Петрарка. Давай под каким-нибудь предлогом зайдём к ней сегодня.

– Зайти, конечно, можно. Только что мы скажем? Что водопроводчики?

– Зачем. Собираем макулатуру.

– Слишком избито. Вот, может, сказать, что мы следопыты? Собираем материал о героях гражданской войны.

– Ну, конечно. И спросим, не служила ли она в Первой Конной? Ладно. Придумаем на месте. Ты идёшь?

Генка на секунду задумался, поскрёб макушку, а потом твердо сказал:

– Иду.

Вечером мы стояли около двери учительницы и долго не решались позвонить. Наконец Генка глубоко вдохнул и нажал кнопку звонка. Вскоре дверь распахнулась, но на пороге стояла не учительница, а её тётка Степанида. Мы совсем забыли, что учительница живёт с тёткой, злющей как мегера. Увидев нас, она закричала:

– Вы что хулиганите! Вчера почтовые ящики подожгли, а сегодня уже до квартир добрались!

Такого оборота мы не ожидали и растерялись.

– Мы… Мы… ничего, не хулиганим, – заикаясь, сказал я.

– Следопыты мы, – сказал Генка, тоже, видно, струсив. – Вы в этой… в Первой Конной не служили?

– Что?! – взревела Степанида. – Я вам покажу Первую Конную!

И она угрожающе двинулась на нас.

Я понял, что пора удирать. Но тут, на наше счастье, вышла учительница.

– Что тут происходит? В чём дело, тётя? – спросила она.

– Хулиганьё! И дома от них покоя нет! – кипела Степанида.

Учительница вопросительно посмотрела на нас. Тут я пришёл в себя и как можно спокойнее сказал:

– Мы к вам, Марина Александровна. По делу.

– Ну, раз по делу, проходите, – сказала она. – А вы, тётя… Что же вы так гостей встречаете?

– Гостей! Метлой таких гостей, – заворчала Степанида и недовольно отступила.

Мы вошли в квартиру. В комнате учительница усадила нас на диван и спросила:

– Ну, что у вас, ребята?

Надо было что-то говорить. И я начал.

– Вот он, – сказал я, кивнув на Генку, – хочет учиться музыке.

Генка ущипнул меня за, ногу, но я уже не мог остановиться.

– Талант, – сказал я. – Почти самородок.

Учительница улыбнулась.

– Он что же, поёт?

– Нет. Петь не поёт. Вокальных данных нет. Но слух абсолютный. Сочиняет прямо на ходу. Второй Шуман, честное слово.

– Что сочиняет?

– Музыку сочиняет. Сонеты там разные, фуги. Вот только учиться ленится. Но сегодня я ему говорю: хватит, говорю, Геннадий, талант в землю зарывать. Потом не откопаешь. Гений, говорю, и лентяй несовместимы. И привёл к вам.

Учительница засмеялась, а Генка ткнул меня в бок чем-то железным в бок. Дело в том, что музыкального слуха у него вообще не было.

– Ну, а что же второй Шуман всё молчит? – спросила учительница.

– Стесняется, – сказал я. – Все великие люди застенчивые. Вот, к примеру, итальянский поэт Петрарка уж такой застенчивый был, что своей знакомой Лауре только стихи писал. А просто, по-человечески поговорить не мог. Стеснялся.

– Что ж, давай послушаем твоего застенчивого друга.

– Да врёт он всё! – не выдержал Генка. – Ничего я не сочиняю. У меня и слуха-то нет.

– Тогда зачем же вы все-таки пришли? – удивилась учительница.

– Вот именно, – сказал я. – Зачем же ты тогда пришёл?

От таких моих слов у Генки даже челюсть отвисла.

– То… То есть как это «зачем»?! А ты зачем?!

– Я с тобой.

– А я с тобой!

– А я с тобой!

– Тихо, тихо, друзья, – сказала учительница. – Вы что-то окончательно запутались. Давайте-ка сначала разберитесь, кто с кем пришёл и зачем. А потом уж заходите. Ладно?

Генка целый вечер дулся на меня за «самородка». Но утром не выдержал и позвонил. Был воскресный день, и мы решили сходить на Неву к Петропавловской крепости, посмотреть «моржей».

Народу на Неве была тьма. Тут и рыбаки, и просто гуляющие, и, конечно, «моржи». Мы сразу направились к проруби. Стоишь рядом в тёплой одежде, смотришь, как люди купаются, а тебя от одного этого вида в дрожь бросает.

– Интересно, – сказал Генка, – что они летом делают? Для них небось летом вода как для нас кипяток.

И тут мы увидели учительницу. Она была не одна. Рядом с ней, держа её под руку, шёл какой-то длинный парень в большой кроличьей шапке. Учительница тоже нас заметила и подошла.

– Как водичка? – спросила она и улыбнулась. – Купаться можно?

– Можно! – ответили мы хором.

– Мои соседи, – сказала она парню.

– Очень приятно, – равнодушно пробормотал он.

Я сразу почувствовал, что Генка невзлюбил этого дылду с первой секунды. Да и мне он не понравился. Уж больно у него вид был самоуверенный.

– Интеллектуальное занятие, ничего не скажешь, – проговорил парень, глядя, как очередной «морж» лезет в воду.

– Ты бы, конечно, не смог, – сказала учительница.

– А мне и незачем. Этим можно заниматься и в ванной под душем, а не устраивать цирк на льду. Верно, мужики?

– Неверно, – сказал Генка.

– Это почему же? – Парень с любопытством посмотрел на Генку.

– Потому, – сказал Генка. – Так трусы думают.

Парень поднял брови.

– Значит, ты считаешь, что если можешь зимой нагишом в прорубь сигануть, то смелый, а не можешь – трус. Ты, надо полагать, тоже «морж»?

– «Морж»! – вызывающе ответил Генка.

– Так почему бы нам не искупаться?

– Перестань, Виктор, – сказала учительница.

– Отчего же, – сказал парень. – Я, например, трус и купаться поэтому не буду.

– А я буду! – запальчиво выкрикнул Генка. Глаза у него загорелись.

И тут я понял, что никакая сила не сможет теперь его удержать. Сейчас начнёт раздеваться. И точно. Генка принялся торопливо расстёгивать пальто.

– Гена, Гена, перестань сейчас же, – сказала учительница, – что за глупости. А ты, Виктор, соображаешь, что говоришь? Не видишь – дети?

Парень растерялся.

– Ну, старик, брось, – миролюбиво заговорил он. – Пошутили – и будет. Конечно, ты не трус.

Он попытался остановить Генку, но теперь это было бесполезно: Генка вывернулся, и на лёд уже летели пальто, свитер… Стали собираться любопытные. Я сделал последнюю попытку остановить его:

– Да не стоит, Генка. Ты ведь плавок с собой не взял.

Но он меня даже не слышал.

Этой картины я не забуду никогда. Под высокими стенами Петропавловской крепости, на заснеженной Неве, в длинных до колена трусах и в войлочных ботинках стоял Генка. Несколько раз подпрыгнув, он нагнулся, зачерпнул горсть снега и стал им обтираться.

– Эх, хорошо! – приговаривал он. И вот тут-то ему стало холодно. Ветер дунул покрепче, кинув в белое Генкино тело колючие снежинки.

Генка стал синеть. Он растерянно посмотрел на меня, потом сделал несколько неуверенных шагов к проруби и остановился. Тут учительница опомнилась. Схватив Генкино пальто, она побежала за ним.

– А ну сейчас же оденься!

Но это только придало ему решимости. Он подбежал к проруби и уже хотел прыгнуть!

– Геныч, ботинки-то! – крикнул я. И, быть может, это его и спасло. Не крикни я, он бы наверняка прыгнул, и я не знаю, чем бы всё кончилось. Но он услышал и остановился.

– Во балда! Чуть в ботинках не сиганул, – сказал он.

Но я-то видел, что о ботинках он вовсе не думал. Он смотрел на чёрную ледяную воду и трясся от холода и страха.

В этот момент из воды вылез какой-то мужчина. Он посмотрел на Генку, на нас и уж не знаю как, но сразу обо всём догадался.

– Сегодня купаться не советую, – сказал он уверенно.

– Почему? – спросил Генка с надеждой.

– Вода, понимаешь, не та…

– Правда, не та? – Генка с благодарностью посмотрел на мужчину.

– Точно. Вчера была гораздо лучше. Я вот сейчас искупался – и никакого удовольствия.

– Тогда я, пожалуй, не буду, – неуверенно сказал Генка.

– Конечно, не стоит. Одевайся. Чего напрасно мёрзнуть.

– Да я и не замёрз ничуть, – сказал Генка, стуча зубами.

Но одеваться стал.

Генка всё-таки заболел. В понедельник после школы, когда я пришёл его навестить, он сидел с завязанным горлом и пилил какую-то железяку.

– «Моржам» – физкульт-привет! – сказал я.

– Здоро́во, – сказал Генка и чихнул.

– Чем болен-то? – спросил я.

– Не знаю, чихотка, наверное. Чихаю все время.

– А пилишь чего?

– Понимаешь, есть у меня идея. Ты думаешь, если у меня со стихами не получилось, так всё? Дудки. Стихи что. Ерунда. Слова, слова… Вот скульптура – это вещь. Представляешь, бронзовый монумент! Сила!

– Уж не из этой ли железки ты собираешься бронзовый монумент делать?

– Ну, монумент не монумент, а небольшую скульптурку можно попробовать.

– И что же ты собираешься изобразить?

– Учительницу.

Я даже присел.

– Генка, – сказал я, – у тебя, может, не горло, а голова болит? Ты бы с врачом посоветовался.

Но Генка только отмахнулся.

– Ты слушай и не перебивай. Знаешь, какую скульптур-то я собираюсь делать? Абстрактную. Ведь главное что? Идея. Ты думаешь, обязательно, чтобы похоже было? Чтоб тебе и нос, и глаза, и всякое такое? А вот и нет. Идею можно разными способами выразить.

На следующий день Генкина скульптура была готова. Надо отдать ему должное, подставочка у него вышла отлично, ничего не скажешь. Из сосновой доски, ровненькая, лаком покрыта. А вот что к этой подставочке было прикручено, сказать трудно. Обыкновенный железный прут, который к тому же извивался, будто червяк, а на конце было припаяно что-то вроде медных усов.

– Я бы на месте учительницы обиделся, – сказал я. – Ты бы хоть проволоку-то выпрямил.

– А это и не учительница, – сказал Генка.

– А кто же?

– Потом скажу. У меня есть предложение. Послезавтра Восьмое марта. Зайдем к ней, поздравим?

– Можно, – сказал я. – Только не вздумай своего червяка дарить.

Но Генка ничего не ответил.

Восьмого марта мы стояли у двери учительницы. Я держал в руках цветы, Генка – коробку со скульптурой. Он всё-таки её взял.

– Только бы на тётку опять не нарваться, – сказал Генка.

К счастью, на этот раз дверь открыла сама Марина Александровна. Мне показалось, что она ожидала увидеть кого-то другого.

– А-а, это вы, ребята, – сказала она растерянно.

– Вот решили зайти, поздравить, – сказал Генка.

Я протянул цветы, Генка – коробку.

– Ой, какие вы молодцы, – оживилась она. – Да что же мы стоим, проходите.

Мы вошли.

– Ну какие же вы молодцы, что пришли, – повторяла Марина Александровна. – А цветы изумительные! – Она засуетилась, ища вазу. – А тут еще что-то. – Она подошла к коробке. – Посмотреть можно?

– Конечно, – хрипло сказал Генка.

Учительница открыла коробку.

– Это скульптура, – сдавленным голосом сказал Генка. – «Весна» называется.

«Сейчас засмеется», – мелькнуло у меня в голове.

Но учительница и не думала смеяться. Она осторожно вынула Генкину скульптуру и, поставив на подоконник, сделала шаг назад.

– Какая прелесть, – тихо сказала она. – Стебелек и два только-только раскрывшихся листика.

Я посмотрел на скульптуру – и замер. Вот это да! В одно мгновение Генкин усатый червяк превратился в веточку с двумя маленькими листиками на конце. Почему же я раньше этого не разглядел? И как это она сразу всё увидела?

– Ребята, милые, – сказала она, – вы просто сами не знаете, какие вы умницы. Давайте-ка садитесь вот сюда, а я для вас сыграю. А потом будем пить чай. У тётки есть отличное варенье. Вы ведь любите варенье?

Она села к роялю и заиграла. Впервые в жизни кто-то играл специально для нас с Генкой.