Текст книги "Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 3. Стихотворения. Поэмы (1914–1918)"

Автор книги: Николай Гумилев

106. Канцона

 
Как тихо стало в природе,
Вся – зренье она, вся – слух,
К последней страшной свободе
Склонился уже наш дух.
 
 
Земля забудет обиды
Всех воинов, всех купцов,
И будут, как встарь, друиды
Учить с зеленых холмов.
 
 
И будут, как встарь, поэты
Вести сердца к высоте,
Как ангел водит кометы
К неведомой им мете.
 
 
Тогда я воскликну: «Где же
Ты, созданная из огня?
Ты видишь, взоры всё те же,
Всё та же песнь у меня.
 
 
Делюсь я с тобою властью,
Слуга твоей красоты,
За то, что полное счастье,
Последнее счастье – ты!»
 

107

 
Неизгладимый, нет, в моей судьбе
Твой детский рот и смелый взор девический,
Вот почему, мечтая о тебе,
Я говорю и думаю ритмически.
 
 
Я чувствую огромные моря,
Колеблемые лунным притяженьем,
И сонмы звезд, что движутся, горя,
От века предназначенным движеньем.
 
 
О, если б ты всегда была со мной,
Улыбчиво-благая, настоящая,
На звезды я бы мог ступить ногой
И солнце б целовал в уста горящие.
 

108. Гончарова и Ларионов. Пантум

 
Восток и нежный, и блестящий
В себе открыла Гончарова,
Величье жизни настоящей
У Ларионова сурово.
 
 
В себе открыла Гончарова
Павлиньих красок бред и пенье,
У Ларионова сурово
Железного огня круженье.
 
 
Павлиньих красок бред и пенье
От Индии до Византии,
Железного огня круженье —
Вой покоряемой стихии.
 
 
От Индии до Византии
Кто дремлет, если не Россия?
Вой покоряемой стихии —
Не обновленная ль стихия?
 
 
Кто дремлет, если не Россия?
Кто видит сон Христа и Будды?
Не обновленная ль стихия —
Снопы лучей и камней груды?
 
 
Кто видит сон Христа и Будды,
Тот стал на сказочные тропы.
Снопы лучей и камней груды —
О, как хохочут рудокопы!
 
 
Тот встал на сказочные тропы
В персидских, милых миньятюрах.
О, как хохочут рудокопы
Везде, в полях и шахтах хмурых.
 
 
В персидских, милых миньятюрах
Величье жизни настоящей.
Везде, в полях и шахтах хмурых,
Восток и нежный, и блестящий.
 

109

 
Вдали от бранного огня
Вы видите, как я тоскую.
Мне надобно судьбу иную —
Пустите в Персию меня!
Наш комиссариат закрылся,
Я таю, сохну день от дня,
Взгляните, как я истомился, —
Пустите в Персию меня!
На все мои вопросы: «Хуя!» —
Вы отвечаете, дразня,
Но я Вас, право, поцелую,
Коль пустят в Персию меня.
 

110. Два сна

Китайская поэма

I

 
Весь двор усыпан был песком,
Цветами редкостными вышит,
За ним сиял высокий дом
Своей эмалевою крышей.
 
 
А за стеной из тростника,
Работы тщательной и тонкой,
Шумела Желтая река
И пели лодочники звонко.
 
 
Лай-Це ступила на песок,
Обвороженная сияньем,
В лицо ей веял ветерок
Неведомым благоуханьем,
 
 
Как будто первый раз на свет
Она взглянула, веял ветер,
Хотя уж целых десять лет
Она жила на этом свете.
 
 
И благонравное дитя
Ступало тихо, как во храме,
Совсем неслышно шелестя
Кроваво-красными шелками.
 
 
Когда, как будто донесен
Из-под земли, раздался рокот,
Старинный бронзовый дракон
Ворчал на каменных воротах:
 
 
«Я пять столетий здесь стою,
А простою еще и десять,
Судьбу тревожную мою
Как следует мне надо взвесить.
 
 
Одни и те же на крыльце
Китаечки и китайчонки,
Я помню бабушку Лай-Це,
Когда она была девчонкой.
 
 
Одной приснится страшный сон,
Другая влюбится в поэта,
А я, семейный их дракон,
Я должен отвечать за это?»
 
 
Его огромные усы
Торчали, тучу разрезая,
Две тоненькие стрекозы
На них сидели, отдыхая.
 
 
Он смолк, заслыша тихий зов,
Лай-Це умильные моленья:
«Из персиковых лепестков
Пусть нынче мне дадут варенья!
 
 
Пусть в куче розовых камней
Я камень с дырочкой отрою,
И пусть придет ко мне Тен-Вей
Играть до вечера со мною!»
 
 
При посторонних не любил
Произносить дракон ни слова,
А в это время подходил
К ним мальчуган большеголовый.
 
 
С Лай-Це играл он, их дворцы
Стояли средь одной долины,
И были дружны их отцы,
Ученейшие мандарины.
 
 
Дракон немедленно забыт,
Лай-Це помчалась за Тен-Веем,
Туда, где озеро блестит,
Павлины ходят по аллеям,
 
 
А в павильонах из стекла,
Кругом обсаженных цветами,
Собачек жирных для стола
Откармливают пирожками.
 
 
«Скорей, скорей, – кричал Тен-Вей, —
За садом в подземельи хмуром
Посажен связанный злодей,
За дерзость прозванный Манчжуром.
 
 
Китай хотел он разорить,
Но оказался между пленных,
Я должен с ним поговорить
О приключениях военных».
 
 
Пред ними старый водоем,
А из него, как два алмаза,
Сияют сумрачным огнем
Два кровью налитые глаза.
 
 
В широкой рыжей бороде
Шнурками пряди перевиты,
По пояс погружен в воде,
Сидел разбойник знаменитый.
 
 
Он крикнул: «Горе, горе всем!
Не посадить меня им на кол,
А эту девочку я съем,
Чтобы отец ее поплакал!»
 
 
Тен-Вей, стоявший впереди,
Высоко поднял меч картонный:
«А если так, то выходи
Ко мне, грабитель потаенный!
 
 
Борись со мною грудь на грудь,
Увидишь, как тебя я кину!»
И хочет дверь он отомкнуть,
Задвижку хочет отодвинуть.
 
 
На отвратительном лице
Манчжура радость засияла,
Оцепенелая Лай-Це
Молчит – лишь миг, и всё пропало.
 
 
И вдруг испуганный Тен-Вей
Схватился за уши руками...
Кто дернул их? Его ушей
Не драть так сильно даже маме.
 
 
А две большие полосы
Дрожали в зелени газона,
То тень отбросили усы
Назад летящего дракона.
 
 
А дома в этот миг за стол
Садятся оба мандарина
И между них старик, посол
Из отдаленного Тонкина.
 
 
Из ста семидесяти блюд
Обед закончен, и беседу
Изящную друзья ведут,
Как дополнение к обеду.
 
 
Слуга приводит к ним детей,
Лай-Це с поклоном исчезает,
Но успокоенный Тен-Вей
Стихи старинные читает.
 
 
И гости по доске стола
Их такт отстукивают сами
Блестящими, как зеркала,
Полуаршинными ногтями.
 

Стихи, прочитанные Тен-Веем

 
Луна уже покинула утесы,
Прозрачным море золотом полно,
И пьют друзья на лодке остроносой,
Не торопясь, горячее вино.
 
 
Смотря, как тучи легкие проходят
Сквозь лунный столб, что в море отражен,
Одни из них мечтательно находят,
Что это поезд богдыханских жен;
 
 
Другие верят – это к рощам рая
Уходят тени набожных людей;
А третьи с ними спорят, утверждая,
Что это караваны лебедей.
 

* * *

 
Тей-Вей окончил, и посол
Уж рот раскрыл, готов к вопросу,
Когда ударили о стол
Цветок, в его вплетенный косу.
 
 
С недоуменьем на лице
Он обернулся: приседая,
Смеется перед ним Лай-Це,
Легка, как серна молодая.
 
 
«Я не могу читать стихов,
Но вас порадовать хотела
И самый яркий из цветов
Вплела вам в косу, как умела».
 
 
Отец молчит, смущен и зол
На шалость дочки темнокудрой,
Но улыбается посол
Улыбкой ясною и мудрой.
 
 
«Здесь, в мире горестей и бед,
В наш век и войн и революций,
Милей забав ребячьих – нет,
Нет глубже – так учил Конфуций».
 

111

 
Среди бесчисленных светил
Я вольно выбрал мир наш строгий
И в этом мире полюбил
Одни веселые дороги.
 
 
Когда внезапная тоска
Мне тайно в душу проберется,
Я вглядываюсь в облака,
Пока душа не улыбнется.
 
 
И если мне порою сон
О милой родине приснится,
Я непритворно удивлен,
Что сердце начинает биться.
 
 
Ведь это было так давно
И где-то там, за небесами.
Куда мне плыть – не всё ль равно,
И под какими парусами?
 

112

 
Ты пожалела, ты простила
И даже руку подала мне,
Когда в душе, где смерть бродила,
И камня не было на камне.
 
 
Так победитель благородный
Предоставляет без сомненья
Тому, что был сейчас свободный,
И жизнь и даже часть именья.
 
 
Всё, что бессонными ночами
Из тьмы души я вызвал к свету,
Всё, что даровано богами
Мне, воину, и мне, поэту,
 
 
Всё, пред твоей склоняясь властью,
Всё дам и ничего не скрою
За ослепительное счастье
Хоть иногда побыть с тобою.
 
 
Лишь песен не проси ты милых,
Таких, как я слагал когда-то,
Ты знаешь, я и петь не в силах
Скрипучим голосом кастрата.
 
 
Не накажи меня за эти
Слова, не ввергни снова в бездну, —
Когда-нибудь при лунном свете,
Раб истомленный, я исчезну.
 
 
Я побегу в пустынном поле
Через канавы и заборы,
Забыв себя и ужас боли,
И все условья, договоры.
 
 
И не узнаешь никогда ты,
Чтоб в сердце не вошла тревога,
В какой болотине проклятой
Моя окончилась дорога.
 

113. Приглашение в путешествие

 
Уедем, бросим край докучный
И каменные города,
Где Вам и холодно, и скучно,
И даже страшно иногда.
 
 
Нежней цветы и звезды ярче
В стране, где светит Южный Крест,
В стране богатой, словно ларчик
Для очарованных невест.
 
 
Мы дом построим выше ели,
Мы камнем выложим углы
И красным деревом панели,
А палисандровым полы.
 
 
И средь разбросанных тропинок
В огромном розовом саду
Мерцанье будет пестрых спинок
Жуков, похожих на звезду.
 
 
Уедем! Разве Вам не надо
В тот час, как солнце поднялось,
Услышать страшные баллады,
Рассказы абиссинских роз:
 
 
О древних сказочных царицах,
О львах в короне из цветов,
О черных ангелах, о птицах,
Что гнезда вьют средь облаков.
 
 
Найдем мы старого араба,
Читающего нараспев
Стих про Рустема и Зораба
Или про занзибарских дев.
 
 
Когда же нам наскучат сказки,
Двенадцать стройных негритят
Закружатся пред нами в пляске
И отдохнуть не захотят.
 
 
И будут приезжать к нам в гости,
Когда весной пойдут дожди,
В уборах из слоновой кости
Великолепные вожди.
 
 
В горах, где весело, где ветры
Кричат, рубить я стану лес,
Смолою пахнущие кедры,
Платан, встающий до небес.
 
 
Я буду изменять движенье
Рек, льющихся по крутизне,
Указывая им служенье,
Угодное отныне мне.
 
 
А Вы, Вы будете с цветами,
И я Вам подарю газель
С такими нежными глазами,
Что кажется, поет свирель;
 
 
Иль птицу райскую, что краше
И огненных зарниц, и роз,
Порхать над темно-русой Вашей
Чудесной шапочкой волос.
 
 
Когда же Смерть, грустя немного,
Скользя по роковой меже,
Войдет и станет у порога,
Мы скажем Смерти: «Как, уже?»
 
 
И, не тоскуя, не мечтая,
Пойдем в высокий Божий рай,
С улыбкой ясной узнавая
Повсюду нам знакомый край.
 

113-а

 
Ни наслаждаясь, ни скучая
Когда бы ни было потом,
Я не забуду «Чи-Чун-Чау»
Очаровательный содом.
Китайцев злых и оробелых
Арабов, и огромных ваз,
И девочек в одеждах белых,
Которые пленили Вас.
Ах, полон негою упрямой
Я видел там всегда одну, —
Все остальное было рамой
В том ветре, что несет весну!
И на изгибе сцены белой
Я чуял, что была она
Такой шальной и опьянелой,
Земная, щедрая весна.
И в этом блеске, в этой пляске
Я понял цвет и мир иной,
И был захвачен этой властной
И победительной весной.
 

114. Франции

 
Франция, на лик твой просветленный
Я еще, еще раз обернусь
И как в омут погружусь бездонный
В дикую мою, родную Русь.
 
 
Ты была ей дивною мечтою,
Солнцем стольких несравненных лет,
Но назвать тебя своей сестрою,
Вижу, вижу, было ей не след.
 
 
Только небо в заревых багрянцах
Отразило пролитую кровь,
Как во всех твоих республиканцах
Пробудилось рыцарское вновь.
 
 
Вышли, кто за что: один – чтоб в море
Флаг трехцветный вольно пробегал,
А другой – за дом на косогоре,
Где еще ребенком он играл;
 
 
Тот – чтоб милой в память их разлуки
Принести «Почетный легион»,
Этот – так себе, почти от скуки,
И средь них отважнейшим был он!
 
 
Мы сбирались там, поклоны клали,
Ангелы нам пели с высоты,
А бежали – женщин обижали,
Пропивали ружья и кресты.
 
 
Ты прости нам, смрадным и незрячим,
До конца униженным, прости!
Мы лежим на гноище и плачем,
Не желая божьего пути.
 
 
В каждом, словно саблей исполина,
Надвое душа рассечена,
В каждом дьявольская половина
Радуется, что она сильна.
 
 
Вот ты кличешь: «Где сестра Россия,
Где она, любимая всегда?»
Посмотри наверх: в созвездьи Змия
Загорелась новая звезда.
 

Стихотворения, приписываемые Гумилеву

115

 
Первый гам и вой локомобилей...
Дверь в вигвам мы войлоком обили...
 

116

 
Некто некогда нечто негде узрел...
 

117. На добрую память

 
После долгих сонных дней
Солнце и письмо любовное,
После стольких дней-теней
Снова время баснословное.
 
 
Я, как первый человек,
А она, как Ева, кроткая,
Дразнит выгибами век
И медлительной походкой.
 
 
Все другие для меня
Точно звери бессловесные,
Я дарю им имена
Золотые и телесные.
 
 
Но, как истинный Адам
(Только зная всё заранее),
Я тоскую по плодам
Сладким – с дерева познания.
 

Другие редакции и варианты

В данном разделе помещаются все варианты стихотворных произведений Гумилева, зафиксированные по его прижизненным публикациям и сохранившимся автографам.

Варианты приводятся согласно порядку стихов в основном тексте произведения. Под номерами строк (или строф) в левой колонке указывается источник варианта, оговоренный в комментариях. Если он не указан, это означает, что источник тот же, что и для предыдущего варианта.

Если текст ранней редакции коренным образом отличается от окончательного, он воспроизводится целиком. Авторская орфография не исправляется. Первоначальный слой автографов, как правило, указывается в соответствующем разделе комментария.

1

6, автограф 1

 
Наполнит душу он, дразня,
 

вместо 5–12, автограф 2

 
Всю эту жизнь многообразную
Не помышляя об иной,
Я как великий праздник праздную,
Как нектар, воздух пью земной.
 

17–20

 
И Судия, с лазури пламенной
Диктующий нам свой закон,
Признает, верую, что правильно
Мой путь был мною совершен
 

3

загл., Колчан

Два отрывка

подзагол.

Из абиссинской поэмы

др. ред. фрагментов IV и VII глав

1

 
...Они бежали до утра,
А на день спрятались в кустах.
И хороша была нора
В благоухающих цветах.
Они боялись: их найдут!
Кругом сновал веселый люд,
Рабы, монахи, иногда
На белых мулах господа,
Купцы из дальней стороны
И в пестрых тряпках колдуны;
Поклонник дьявола порой
С опущенною головой
Спешил в нагорный Анкобер,
Где в самой темной из пещер
Живет священная змея,
Земного матерь бытия.
А ночь настала – снова в путь!
Успели за день отдохнуть,
Идти им вдвое веселей
Средь темных и пустых полей
И наблюдать с хребта горы
Кой-где горящие костры;
Гиена взвоет на пути,
Но не посмеет подойти;
В прохладной тине у реки
Вздохнут усталые быки,
И вновь такая тишина,
Что слышно, как плывет луна.
Потом пошли они в глуши,
Где не встречалось ни души,
Где только щелканье стрекоз
Звенело в зарослях мимоз
И чудился меж диких скал
Зверей неведомых оскал.
Луны уж не было; и высь
Как низкий потолок была,
Но звезды крупные зажглись,
И стала вдруг она светла,
Переливалась... а внизу
Стеклянный воздух ждал грозу.
И слышат путники вдали
Удары бубна, гул земли,
И видят путники, растет
Во мгле сомнительный восход.
Пред ними странный караван,
Как будто огненный туман,
Пятьсот огромных негров в ряд
Горящие стволы влачат.
Другие пляшут и поют,
Трубят в рога и в бубны бьют,
А на носилках из парчи
Царевна смотрит и молчит.
То дочка Мохамет-Али,
Купца из Йеменской земли,
Которого нельзя не знать,
Так важен он, богат и стар,
Наряды едет покупать
Из Дире-Дауа в Харрар.
В арабских сказках принца нет,
Калифа, чтобы ей сказать:
– «Моя жемчужина, мой свет,
Позвольте мне вам жизнь отдать». —
В арабских сказках гурий нет,
Чтоб с этой девушкой сравнять.
 

2

 
...И лишь тогда бывал он рад,
Когда глядел на водопад,
Клоками пены ледяной
Дробящийся под крутизной.
К нему тропа, где вечно мгла,
В колючих зарослях вела,
А ниже, около воды,
Виднелись странные следы,
И каждый знал, что неспроста
Там тишина и темнота
И даже птицы не поют,
Чтоб оживить глухой приют.
Там раз в столетие трава,
Шурша, вскрывается, как дверь,
С рогами серны, с мордой льва
Приходит пить какой-то зверь.
Кто знает, где он был сто лет,
И почему так стонет он
И заметает лапой след,
Хоть только ночь со всех сторон?
О, только ночь, черна, как смоль,
И страх, и буйная вода,
И в стонах раненого боль,
Не гаснущая никогда!
 

загл., Аргус

Луи и Мик

подзагол.

Абиссинская сказка для детей

1–432

отсутствуют

между 441–442

 
Пред ними странный караван,
Как будто огненный туман,
 

454

 
Из Дире-Доуэ в Харар.
 

456

 
Халифа, чтобы ей сказать:
 

между 474–475

 
Я с наступленьем темноты
Тебе, любимому пажу,
Такие сказки расскажу,
Каких еще не слышал ты
 

489–490

 
На гордого Луи – и вдруг...
Вдруг прыснула... и все вокруг
 

506

 
Дочь духа доброго лесов,
 

513–1031

отсутствуют

загл.

Мик абиссинский раб и Луи обезьяний царь

автограф 1

(Поэма)

подзагол.

Глава первая

1–464

 
Меж острых кактусов и пальм,
По перепутанным тропам
Свирепых абиссинцев рать
Идет, чтоб жечь и убивать.
Они угрюмы: их страна
Вся Негусу покорена,
И только племя Гурабе
Своей противится судьбе.
Взошла луна. Деревня спит.
Сам дух лесов ее хранит.
За всем следит он в тишине
Верхом на огненном слоне.
Но, видно, и ему невмочь
Спасти деревню в эту ночь.
Как стадо бешеных быков,
Рванулись абиссинцы: рев,
И грохот выстрелов, и вой
Раздались в тишине ночной.
Отважно племя Гурабе,
Никто не помнит о себе,
Но бой ночной – как бег в мешке.
Копье не держится в руке;
Враги жестокие молчат
И режут, колют, как хотят.
Но свет нежданный, как заря,
Вдруг встал над хижиной царя:
Он сам поджег свой бедный кров,
Чтоб увидать своих врагов.
Туда, где гуще бой, бежит
И в грудь, широкую, как щит,
Стучит огромным кулаком,
Размахивая топором:
«Кто в бой со мною вступит, кто?»
Он ждет, но не идет никто.
И, значит, было суждено,
Чтоб вышел сам Ато Гано,
Вождь абиссинцев; он старик,
В беседе весел, в битве дик.
Он вынул нож и прохрипел
Врагу: «Ну ладно, будь же смел».
И прыгнул негр к нему на грудь,
Надеясь сразу подогнуть
Его колени, но старик
К земле увертливо приник.
Потом взмахнул ножом и вновь
Стал ждать, чтоб заструилась кровь.
Опять прыжок, удар опять,
И радостно завыла рать,
Когда свалился негр ничком
Пред беспощадным стариком.
Гано скривил улыбкой рот,
Довольно бормоча: «Ну вот».
Но был разгневан дух лесов
Пальбой и гулом голосов.
Он лег, как будто пред трубой
Перед пещерою сквозной
И закричал: «Ага-га-га,
Клыки, копыта и рога!
Бегите из лесов и с гор.
Со всех болот, со всех озер.
Здесь слишком расходился стан
Бесхвостых, голых обезьян.
Пугните их теперь, чтоб впредь
Они не смели так шуметь».
И словно рухнул водопад,
Раздался гул: слоны сопят,
Зафыркал буйвол, носорог
О черный камень точит рог
И по болоту бегемот
Тяжелой поступью идет.
Увидев их, Ато Гано
Схватил горящее бревно
И, размахнувшись, бросил в лес.
Поднялось пламя до небес.
И, обезумев, меж собой
Вступили звери в грозный бой.
Слону огромный носорог
Всадил в живот свой острый рог.
Тот прыгнул вбок и застонал
И буйвола ногами смял.
Их пламя жгло и свет слепил...
Ато Гано домой спешил.
У трупа мертвого вождя
Он натолкнулся, уходя
На мальчугана лет шести:
Его забыли унести.
«Ты сын вождя? Ну хорошо.
Ты мой, коль я тебя нашел.
Тебя зовут отныне Мик»...
И взял с собой его старик.
 

Глава вторая

 
В Адис-Абебе праздник был.
Гано подарок получил
И Мику весело сказал:
«Вот ты моим слугою стал.
 
 
В знак ласки руку я мою
Поцеловать тебе даю».
Но Мик не слушал ничего,
И больно высекли его.
Порою от насмешек слуг
Мик бегал на соседний луг.
Там был привязан на аркан
Большой косматый павиан.
Он никого не подпускал,
Зубами щелкал и рычал,
И люди ждали, что вот-вот
Он ослабеет и умрет.
Его жалея, скоро Мик
К его характеру привык.
Он приносил ему плоды
И в тыкве высохшей воды.
При виде Мика павиан
Не бесновался, как шайтан.
Обнявшись и рука в руке,
На обезьяньем языке
Они делились меж собой
Мечтами о стране иной,
Где каждый счастлив, каждый сыт,
Играет вдоволь, вдоволь спит.
И так поведал павиан
О родословной обезьян:
«В какой-то, очень древний, век
Жил бедный честный человек.
Он всем соседям задолжал,
А чем платить – совсем не знал.
Он не хотел терпеть позор.
Устроил на лугу костер
И сел, чтоб заживо сгореть,
Но было горячо сидеть!
Он в лес навеки убежал,
Людей боялся и кричал:
«Ой-ой, мне нечем заплатить!
Ой-ой, с людьми мне стыдно жить!»
И от него в тот самый год
Пошел весь обезьяний род».
Мик слушал всё с открытым ртом
И спрашивал: «А что потом?»
И снова начал павиан:
«Есть много разных обезьян,
И есть макаки, что хитрей
Шакалов и ворон и змей.
И на одной из них свой гнев
Сорвать задумал как-то лев.
Ее он к пальме привязал
И, отправляясь спать, сказал:
«Как встану, так тебя и съем».
И павиан пришел затем,
Макаку увидал и вот
Спросил, зачем она ревет.
Макака молвила: «Сосед,
Устроил Лев большой обед,
И я приглашена была,
Но много есть я не могла.
Увидел то хозяин лев
И вдруг пришел в ужасный гнев,
А мне и ввек не съесть всего,
Что подавалось у него».
Обрадовался павиан.
Сказал: «Вот буду сыт и пьян!»
Тебя сейчас я отвяжу,
Сам привяжусь и льву скажу:
«Могучий лев, хозяин наш!
Я съем до крошки всё, что дашь».
Он привязал себя и сел,
А лев схватил его и съел».
Заслушиваясь друга, Мик
От службы у людей отвык,
И слуги видели, что он
Вдруг стал ленив и несмышлен.
Узнав о том, Ато Гано
Велел ему толочь пшено,
И хохотала дворня вся,
Наказанного понося.
Уже был темен небосклон,
Когда работу кончил он,
Но, от обиды сам не свой,
Не подошел к котлу с едой.
Косматый друг его был зол,
Зачем так долго он не шел,
И, только извинившись, Мик
С ним примирения достиг.
И вот, под взорами луны,
Печальны, злы и голодны,
И павиан, и человек
Вдвоем замыслили побег.
 

Глава третья

 
Французский консул звал давно
К себе позавтракать Гано,
И наконец собрался тот
С трудом, как будто шел в поход:
Надел волшебный амулет,
Чтоб охранить себя от бед,
Прощенный Мик бежал за ним
С ружьем английским, дорогим
И удивлял кругом людей,
Крича: «Дорогу, да живей!»
Гано у консула сидит,
Приветно смотрит, важно льстит,
А консул, чтоб дивился он,
Пред ним заводит граммофон.
Игрушечный аэроплан
Порхает с кресла на диван,
И электрический звонок
Звонит, не тронутый никем.
Гано доволен, тянет грог,
Любезно восхищаясь всем,
И громко шепчет: «Ой ю гут!
Ой, френджи! Всё они поймут!»
А Мик стоит в большом саду
И держит мула под узду.
У мула бегают глаза:
Боится он большого пса,
Что без ушей и без хвоста
Сидит, привязан у куста.
И Мик дивится на стекло,
Что солнце золотом зажгло,
И на фигуры у дверей
То Аполлонов, то зверей.
Но вот он видит, что идет
Какой-то мальчик из ворот,
И обруч, словно колесо
Он катит для игры в серсо.
«Ей, френдж!» – его окликнул Мик.
И мальчик обернулся вмиг.
«Ты кто?» – спросил он, и другой
Поник курчавой головой,
Ответив: «Абиссинский раб».
– «Ты любишь драться?» – «Нет, я слаб».
– «Я вижу, низок ты и тощ.
Отец мой консул». – «Мой был вождь».
– «Он умер?» – «Умер». – «Отчего?»
– «В бою зарезали его».
– «Пойдем играть». – «Я не могу».
– «Пойдем». – «Я мула стерегу».
– «Меня зовут Луи». – «А я
Был прозван Миком». – «Мы друзья».
И Мик охотно рассказал,
Что он давно бы убежал
На поиски счастливых стран
И с ним бежал бы павиан,
Когда б могли они стянуть
Себе еды какой-нибудь,
Пилу, топор иль просто нож —
Без них в пустыне пропадешь.
Луи клялся секрет хранить,
Но, важный, проронил едва:
«Я с вами. Я хочу убить,
Как мой отец, слона и льва».
И убежал, но через миг
Вернулся: «На́ конфету, Мик».
 
 
И равнодушно Мик кладет
Какой-то белый шарик в рот,
Зачем – еще не знает он...
И вдруг затрясся, удивлен,
Как будто вновь увидел свет...
Он до сих пор не ел конфет.
Луи трясет его плечо,
Крича: «Проснись, и на́ еще».
Доволен, пьян, скача домой,
Гано болтал с самим собой:
«Ну, френджи! Как они ловки
На выдумки и пустяки.
Запрятать в ящик крикуна,
Чтоб говорил он там со дна,
Им нравится. Зато в бою —
Я ставлю голову свою —
Не победит никто из них
Нас – бедных, глупых и слепых.
Не обезьяны мы, и нам
Не нужен разный детский хлам».
А Мик задумчивый за ним
Бежал и, грезами томим,
Чуть не сорвался с высоты
На дно, в колючие кусты.
Угрюмо слушал павиан
О мальчике из дальних стран,
О том, что Мик решил позвать
Его с собою убежать.
Но долго спорить он не стал,
О камень спину почесал
И прорычал, хлебнув воды:
«Смотри, чтоб не было беды».
 

Глава четвертая

 
Луна склонялась, но чуть-чуть,
Когда они пустились в путь.
Луи смеялся и шутил,
Мешок с мукою Мик тащил,
И павиан среди камней
Давил тарантулов и змей.
Они бежали до утра,
А на день спрятались в кустах,
И хороша была нора
В благоухающих цветах.
Спустился вечер – снова в путь:
Успели за день отдохнуть.
Идти им вдвое веселей
Средь темных и пустых полей
И замечать с хребта горы
Кой-где горящие костры.
 
 
Однажды утром, запоздав,
Они не спрятались меж трав
И не видали, что в кустах
Их ждет совсем нежданный враг,
Пантер опаснее стократ, —
Огромный и рябой солдат.
Он Мика за руку схватил,
Ременным поясом скрутил.
«Мне улыбается судьба!
Поймал я беглого раба! —
Кричал он. – Деньги и еду
За это всюду я найду».
Заплакал Мик, а павиан
С испугу спрятался в бурьян.
Но, страшно побледнев, Луи
Вдруг поднял кулаки свои
И прыгнул бешено вперед:
«Пусти, болван! Пусти, урод!
Я белый, из моей земли
Придут большие корабли
И с ними тысячи солдат...
Пусти иль сам не будешь рад...»
«Ну, ну, – ответил, струсив, плут, —
Идите с богом, что уж тут!»
Спасенный так нежданно, Мик
К руке спасителя приник,
Ворчал смущенный павиан
И рявкнул, гневом обуян:
«Ну хорошо, ну пусть я трус!
Зато я с вами расстаюсь.
Довольно всем дорог в стране:
Налево – вам, направо – мне».
Вдруг что-то щелкнуло: в капкан
Попал ногою павиан.
Он то вздымался на дыбы,
То землю рыл, кусал столбы,
Но всё же справиться не мог
И утомленный навзничь лег.
И Мик хотел ему помочь,
Но, не сумев, помчался прочь.
Он думал, это дух могил
Их друга за ногу схватил.
Один Луи захохотал,
Нагнулся, винтик отыскал
И отвинтил его, и вот
Капкан открыл свой страшный рот.
И павиан, перетерпев
Такую боль, забыв свой гнев,
Поклялся: «В городе моем
Луи мы сделаем царем».
Потом пошли они в глуши,
Где не встречалось ни души
И лишь мелькала меж камней
Пантера шкурою своей.
Прошло два дня, и им тогда
Открылась горная гряда,
Отвесной падая стеной
Куда-то в сумрак голубой.
Оттуда доносился рев.
Гул многих тысяч голосов,
И громко крикнул павиан,
Что это город обезьян.
 

Глава пятая

 
Луи сидит на камне, Мик
Кусает сахарный тростник,
А хлопотливый павиан
Собрать задумал обезьян,
Чтоб дело вместе обсудить,
Нельзя ли им получше жить.
Уселись павианы вкруг,
Совсем покрыв просторный луг.
Из трещин, пропастей глухих
Торчали мордочки одних,
Других с отвесной высоты
Свисали длинные хвосты,
И все галдели, вереща,
Толкаясь или блох ища.
Но крикнул старый павиан:
«Молчать!» – и замер шумный стан.
Какой-то умник произнес:
«Не надо на хвосте волос!
Скорей их выщиплем, и вот
Мы будем избранный народ».
«Всё это вздор! – сказал другой. —
Мы лучше рев изменим свой.
Что «ав» да «ав»! Вот «ва» и «ва» —
Совсем похоже на слова».
Но старый павиан пинок
Ему безжалостно дал в бок
И поднял лапу, говоря:
«Не то! Мы выберем царя».
И все залаяли за ним:
«Царя! царя! хотим! хотим!
Ты самый старый, будь царем!
Нет, лучше Мика изберем!
Не надо Мика! Что нам Мик!
Луи! Он властвовать привык!
Луи! Нет, Мика! Нет, Луи!»
И, зубы острые свои
Оскалив, злятся. Наконец
Решил какой-то молодец:
«Луи – в штанах, он чародей.
К тому ж он белый и смешней».
Из лотусов и повилик
Корону сплел для друга Мик
И вместо скипетра пока
Дал кость издохшего быка,
А после отдались игре:
Кто влезет выше по горе,
Не оборвавшись, а гора
Была крута, была остра.
Всех лучше лазил павиан,
Луи – всех хуже. Он в бурьян
Чуть не сорвался и повис,
Рукой цепляясь за карниз.
Но павиан услужлив был:
Он хвост свой к мальчику спустил,
И тот приполз на высоту
По обезьяньему хвосту.
Его народ был огорчен,
Что так позорно лазал он,
И царь, кляня свою судьбу,
Устроил ловлю марабу,
Который издавна живет
На берегу больших болот.
Все бросились наперебой
Нестройной, шумною толпой,
Чтоб тотчас же вступить в борьбу
С большим и лысым марабу,
А царь остался сзади. Мик
Болота раньше всех достиг,
Но грозно щелкнул клювом враг,
И Мик замедлил в страхе шаг,
А марабу перелетел
Шагов за семьдесят и сел.
Луи смеялся: «Ну и рать!
Вам даже птицы не поймать.
Смотрите, что я натворю,
И верьте вашему царю».
Он из лианы сплел петлю,
В ней бросил мертвую змею
И Мику, верному рабу,
Велел подкинуть к марабу.
А тот, едва схватил еду,
Свою почувствовал беду,
Взлетел, но вновь слетел к земле —
Его нога была в петле.
Луи и весь его народ,
Вокруг устроив хоровод,
Смеялись весело над ним,
И, злобной яростью томим,
Он наконец им закричал:
«Ну и народ в пустыне стал!
Не позволяет мудрецам
Гулять спокойно по полям!
Вы помните ли наконец,
Что я старик, что я мудрец,
И знаю, сколько рыб в реке
И сколько гадов в тростнике,
Умею я в траве прочесть,
Чего нельзя, что можно есть.
Да что! А вы, озорники,
Как ваши знанья глубоки?»
Как стыдно сразу стало всем!
И распустил Луи затем
Петлю, и марабу, взмахнув
Крылами, вновь открыл свой клюв:
«Я очень стар и не ропщу.
Вы ж молоды, я вас прощу».
 

загл., автограф 3

без загл.

1–541

Глава первая

 
Под шум склонившейся листвы
Среди колеблемой травы
Свирепых воинов отряд
Идет – по десятеро в ряд
Мех леопардов на плечах,
Винтовки меткие в руках.
То абиссинцы... вся страна
Их негусу покорена
И только племя Гурабе
Своей противится судьбе,
Сто жалких деревянных пик...
И рассердился Менелик.
Взошла луна, деревня спит,
Сам Дух Лесов ее хранит.
За всем следит он в тишине
Верхом на огненном слоне:
Чтоб Аурарис-носорог
Напасть на лучника не мог,
Чтоб бегемота Гумаре
Не застрелили на заре
И чтобы Азо-крокодил
От озера не отходил.
– То благосклонен, то суров,
За хвост он треплет рыжих львов.
Но, видно, и ему невмочь
Спасти деревню в эту ночь;
Как стадо бешеных быков
Пустились абиссинцы... рев,
И крик и стон – на место сна
И в тучи спряталась луна.
Отважно племя Гурабе,
Никто не помнил о себе,
Но бой ночной – как бег в мешке,
Копье не держится в руке,
Они захвачены врасплох
И слаб их деревянный бог
Но вот нежданная заря
Взошла над хижиной царя
Он сам, вспугнув ночную сонь,
Зажег губительный огонь
И встал огромен и суров,
Чтоб смерить взорами врагов;
Раздуты ноздри, взор горит,
И в грудь, широкую, как щит,
Он ударяет кулаком,
Размахивает топором:
«Кто в бой со мною вступит, кто?»
Он ждет, но не идет никто.
 
 
Смутились абиссинцы, но
Вдруг выступил Ато-Гано,
Начальник их; он был старик,
В беседе весел, в битве дик,
Но и в преклонные года
Не трепетавший никогда;
Он вынул нож и прохрипел
Врагу: «Ну ладно, будь же смел!»
 
 
И прыгнул негр к нему на грудь,
Надеясь сразу подогнуть
Ему колени, но старик
Увертливый к земле приник,
Потом кольнул его и вновь
Стал ждать, чтоб заструилась кровь.
Опять прыжок, удар опять,
Ударов некогда считать;
И негр упал, как бурелом
Пред беспощадным стариком
Гано скривил улыбкой рот,
Довольно бормоча: «ну вот!»
Уж битва кончилась и мгла
Прикрыла мертвые тела
И абиссинцы поскорей
Ловили женщин и детей
И, как рабов, между собой
Делили шумною толпой.
 
 
Но был разгневан Дух Лесов
Огнем и гулом голосов
И крови запахом; Он встал,
И вглубь лесов загрохотал:
«Эй, носороги, эй, слоны,
И все, что смелы и сильны,
Здесь безволосых обезьян
Разбушевался очень стан,
Из чащи, из болот глухих
Спешите и пугните их...
Га, га, га, га, га, га, га, го,
Да не щадите никого!»
 
 
И словно ожил темный лес
Гурьбой страшилищ и чудес;
Неслись из дальней стороны
Рассвирепевшие слоны,
И зверь, чудовищный на взгляд,
С кошачьей мордой, а рогат,
За ними. (Я мечту таю,
Что я его еще убью
И к удивлению друзей
Врагам на зависть принесу
В зоологический музей
Его пустынную красу.)
– «Ага, сказал Ато Гано, —
Нам отдохнуть не суждено,
Вяжите пленных и – домой!»
И войско бросилось гурьбой.
У трупа павшего вождя
Он спотыкнулся, уходя
На мальчугана, лет семи,
Забытого его людьми.
«Ты сын вождя, ну хорошо!
Ты мой, коль я тебя нашел
Тебя зовут отныне Мик...»
Ворчал, неся его старик.
 

Глава вторая

 
В Адис-Абебе праздник был,
Гано подарок получил,
И, возвратясь из царских зал,
Он Мику весело сказал:
«Хоть был мятежник твой отец,
Но ты мне нравишься, малец.
В знак ласки руку я мою
Поцеловать тебе даю!»
Но Мик не слушал ничего,
За что и высекли его.
 
 
Прошло три года. Служит Мик,
Хотя он слаб и невелик,
Когда катается Гано,
Бежит за ним, скача смешно,
Несет ружье его и щит,
У двери мула сторожит;
Порою от насмешек слуг
Он убегал в соседний луг,
Где жил, привязан на аркан,
Большой косматый павиан.
Он никого не подпускал,
Зубами щелкал и рычал
И слуги ждали, что вот, вот
Он ослабеет и умрет.
 
 
Его жалея, скоро Мик
К его характеру привык
И, видя Мика, павиан
Не бесновался как шайтан
Обнявшись и рука в руке,
На обезьяньем языке
Они делились меж собой
Мечтами о стране иной,
Где каждый счастлив, каждый сыт,
Играет вдоволь, вдоволь спит,
Поведал Мику павиан
О вольной жизни обезьян.
 
 
– Ночь целую они в горах,
Куда не доберется враг.
Где в теплой темноте пещер
Ни леопардов, ни пантер;
А утром все сбегают вниз
Есть кактус, смоквы и маис,
Порой заходят далеко
Сдоить парное молоко
У перепуганных овец,
А старый, весь седой самец,
Сев на гнездо термитов ждет
И охраняет свой народ.
 
 
Услыша гул их голосов,
Порой к ним сходит дух лесов,
И в восхищеньи без границ,
Поспешно простираясь ниц,
Они дают ему плоды
И в тыкве высохшей воды.
Старик их любит как детей,
За прихотливость их затей,
За то, что крови никогда
Не проливают их стада
И не смущают тишину,
Ведя с соседями войну.
 
 
Но есть средь них и молодцы,
Еще не старые самцы,
Которые из мирных гор
Уходят жить в степной простор;
Столкнуться с ними трусит вепрь,
Они гоняют пестрых зебр,
Для них открыты все сады,
Ключи прозрачнейшей воды,
И, слыша шаг, они сквозь сон
Приноровились различать,
То друг иль враг, и сколь силен,
И надо ль драться, иль бежать. —
 
 
Его заслушиваясь, Мик
От службы у людей отвык,
И слуги видели, что он
Вдруг стал ленив и несмышлен;
Узнав о том, Ато-Гано
Велел ему толочь пшено,
А этот труд – позорный труд,
Мужчины все его бегут.
Была довольна дворня вся,
Наказанного понося,
И даже женщины, смеясь
В него бросали пыль и грязь.
 
 
Уже был темен небосклон,
Когда работу кончил он,
Косматый друг его был зол,
Зачем так долго он не шел,
– И в этот час большой луны,
И павиан и человек,
Печальны, злы и голодны,
Вдвоем замыслили побег.
 

Глава третья

 
Давно французский консул звал
Любимца негуса, Гано,
Среди великолепных зал
Испробовать его вино
И наконец собрался тот,
С трудом, как будто шел в поход,
Прощенный Мик бежал за ним
С ружьем английским дорогим
То позади, то впереди,
Крича настойчиво: поди!
 
 
Гано у консула сидит,
Приветно смотрит, важно льстит
И консул, чтоб дивился он,
Пред ним заводит граммофон,
Игрушечный аэроплан
Порхает с кресла на диван
И электрический звонок
Звонит, не тронутый никем.
Гано довольно тянет грог,
Любезно восхищаясь всем,
И громко шепчет: «Ой ю-гут!
Ой, френджи! Все они поймут».
 
 
А в это время Мик, в саду
Держащий мула за узду,
Не налюбуется никак
Ни на диковинных собак,
Ни на оконное стекло,
Что солнце золотом зажгло,
Ни на статуи у дверей,
То Аполлонов, то зверей;
Но вот он видит, что идет
Красивый мальчик из ворот,
И обруч, словно колесо,
Он катит для игры в серсо;
– Эй, френдж, его окликнул Мик,
И мальчик обернулся вмиг.
 
 
«Ты кто?» – спросил он, и другой
Поник курчавой головой,
Ответил: – «Абиссинский раб». —
«Ты любишь драться?» – «Нет, я слаб», —
«Я вижу низок ты и тощ.
Отец мой консул». – «Мой был вождь».
– «Он умер?» – «Умер». – «Отчего?» —
«В бою зарезали его». —
«Пойдем играть». – «Я не могу». —
«Пойдем». – «Я мула стерегу» —
«Меня зовут Луи». – «А я
Был прозван Миком». – «Мы друзья».
 
 
И Мик, разнежась, рассказал
Что он давно бы убежал
На поиски счастливых стран
И с ним бежал бы павиан,
Когда б они могли стянуть
Воды, еды какой-нибудь,
Потом топор, иль просто нож,
Без них в пустыне пропадешь.
Луи был счастлив может быть,
Но важный проронил едва:
– «Я с вами. Я могу убить
Как мой отец слона и льва».
 
 
И убежал, но через миг
Вернулся: «На конфету, Мик!»,
И равнодушно Мик кладет
Какой-то белый шарик в рот,
Зачем, еще не знает он.
Но вдруг затрясся, удивлен,
Луи трясет его плечо,
Крича: «Проснись и на еще».
 
 
Доволен, пьян, скача домой,
Гано болтал с самим собой:
«Ну, френджи! Как они ловки
На выдумки и пустяки,
Запрятать в ящик крикуна,
Чтоб говорил он там со дна,
Им любо; Но зато в бою,
Я ставлю голову свою,
Не победит никто из них
Нас бедных, глупых и слепых.
Не обезьяны мы, и нам
Не нужен разный детский хлам».
 
 
Угрюмо слушал павиан
О мальчике из дальних стран,
О том, что Мик решил позвать
Его с собою убежать
Но долго спорить он не стал.
О камни спину почесал
И прорычал, хлебнув воды:
«Смотри, чтоб не было беды».
 

Глава четвертая

 
Луна склонялась, но чуть-чуть,
Когда они пустились в путь
Не по тропинке, сквозь бурьян,
Луи, и Мик, и павиан.
Луи смеялся и шутил,
Мешок с мукою Мик тащил,
А павиан среди камней
Давил тарантулов и змей.
Они бежали до утра,
А на день спрятались в кустах,
И хороша была нора
В благоухающих цветах.
 
 
Они боялись, их найдут!
Кругом сновал веселый люд
Рабы, священники, жнецы,
При мулах с вьюками купцы,
А ночь настала – снова в путь!
Успели за день отдохнуть,
Идти им вдвое веселей
Средь темных и пустых полей
И замечать с хребта горы
Кой-где горящие костры;
Однажды утром, запоздав,
Они не спрятались меж трав
И не видали, что в кустах
Их ждет совсем нежданный враг
Пантер опаснее стократ,
Огромный и рябой солдат:
Он Мика за руку схватил,
Ременным поясом скрутил.
«Мне улыбается судьба,
Поймал я беглого раба», —
Кричал. – «И деньги и еду
За это всюду я найду».
Заплакал Мик, а павиан
Рычал, запрятавшись в бурьян.
Но страшно побледнев, Луи
Вдруг поднял кулаки свои
И прыгнул бешено вперед:
«Пусти, болван, пусти, урод!
Я – белый, из моей земли
Придут большие корабли
И с ними тысячи солдат...
Пусти, иль будешь сам не рад!»
«Ну, ну, – ответил, струсив, плут,
Идите с Богом, что уж тут».
Потом пошли они в глуши
Где не встречалось ни души
И слышат путники вдали
Удары бубна, гул земли
Пред ними странный караван,
Как будто огненный туман,
Пятьсот высоких негров вряд
Горящие стволы влачат.
Другие пляшут и поют,
Трубят в рога и в бубны бьют,
А на носилках из парчи
Царевна смотрит и молчит.
То дочка Мохамет-Али,
Купца из Йеменской земли,
Которого нельзя не знать, —
Так знатен он богат и стар, —
Наряды едет покупать
Из Дире-Дауа в Харрар.
Прошел, как призрак, караван
И Мик, вздыхая, говорил:
«Не надо мне счастливых стран,
Когда б рабом ее я был.
Она, поклясться я готов, —
Дочь духа доброго лесов.
Живет в немыслимом саду,
В дворце, похожем на звезду.
И никогда, и никогда
Мне, Мику, не войти туда!»
Луи смеялся: «Ну не трусь,
Войдешь, как я на ней женюсь!»
 
 
Еще два дня и им тогда
Открылась горная гряда,
Отвесной падая стеной
Куда-то в сумрак голубой
Вились карнизы вдоль стены
Пещеры страшной глубины
Чернели; около воды
Склонялись красные плоды
И слышался немолчный рев,
Гул многих тысяч голосов
Довольный крикнул павиан,
Что это город обезьян.
 

Глава пятая

 
Луи сидит на камне, Мик
Кусает сахарный тростник,
А хлопотливый павиан
Собрать подумал обезьян
И вверх и вниз, во все концы,
Уже разосланы гонцы
Они вбегают в каждый грот,
Зовут играющий народ
Сойтись и вместе обсудить,
Как им отныне надо жить,
Чтоб не стыдиться пред людьми,
Хоть и друзьями и детьми.
 
 
Собрались все и сели вкруг.
Совсем покрыв просторный луг,
Из трещин, пропастей глухих
Торчали мордочки одних,
Других с отвесной высоты
Свисали длинные хвосты;
И все галдели вереща,
Толкаясь или блох ища
И бегая вперед, назад,
Как рой веселых бесенят
Но крикнул старый павиан
«Молчать!» и замер шумный стан.
 
 
Какой-то умник произнес:
«Не надо на хвосте волос,
Скорей их выщиплем и вот
Мы будем избранный народ».
«Ну это вздор», – сказал другой.
Мы лучше рев изменим свой
Что ав, да ав?! Вот ва и ва —
Совсем другое, как слова.
Но старый павиан пинок
Безжалостный ему дал в бок
И поднял лапу, говоря:
«Не то! Мы выберем царя!»
И все залаяли за ним:
«Царя, царя, хотим, хотим —
Ты самый старый, будь царем...
Нет, лучше Мика изберем...
Не надо Мика! Что нам Мик?
Луи... он властвовать привык!
Луи! Нет Мика! Нет, Луи!»
И зубы острые свои
Оскалив злятся... Наконец
Решил какой-то молодец:
«Луи в штанах: он чародей...
К тому ж он белый и смешней».
 
 
Луи суровым был царем.
Он не заботился о том,
Что есть, где пить, как лучше спать,
И все сбирался воевать,
Приняв в союз других зверей,
Прогнать из Африки людей,
Иль крокодила из реки
Загнать в густые тростники,
Но ни за что его народ
Не соглашался на поход.
И огорченный властелин
Бродил печален и один.
 

Глава шестая

 
Дымился над землей туман,
И кучки сонных обезьян
Спешили в логова свои,
Когда ушел от них Луи;
Ушел, а Мик не спал всю ночь,
Тоски не в силах превозмочь;
Под утро лишь забылся он,
И взял его могучий сон
В совсем чудесную страну,
Всего вернее, на луну.
Проснулся... Старый павиан
Собрал сильнейших обезьян.
Они спустились, говоря,
Что хорошо б вернуть царя;
Порой, сплетя свои хвосты,
Чрез бездны строили мосты,
Пока пред ними темный лес
В тумане зыбком не воскрес
И не мелькнули меж стволов
Клыки и хоботы слонов,
Тогда они уселись; Мик
Пошел один и в глушь проник.
Пред ним поляны ровный круг
Кончался зарослями вдруг
И посреди его была,
Как низкий белый дом, скала.
На той скале Луи лежал,
Руками раны зажимал,
А восемь яростных пантер
Кружились возле... Из пещер
Еще спешили... Отражал
Всю ночь их мальчик и устал.
 
 
От дел правленья он отвык,
И, пролетая, крикнул Мик,
Ему показывая шиш:
«Зачем ты куришь, не царишь?»
И тот ответил: «Я курю
Затем, что следует царю!»
 
 
Чрез многоводный Сенегал
В трущобы Конго Мик влетел,
И как потом он проклинал
Тот неприветливый предел!
Там оголтелый людоед
С ножом за ним пустился вслед,
И голых полчища богов
Со свежей кровью на губах
Вдруг подняли ужасный рев
На каменных своих столбах.
В ловушки, скрытые средь скал,
Жираф ногами попадал.
 
 
Как ряд степей, бегущих вдаль,
Потом открылся Трансвааль,
И Мик запомнил навсегда
Деревни, села, города,
Где жили тысячи людей,
Не черных – белых, всех вождей.
У школы, дома одного,
Чуть не оставили его.
Старик, почтенный, словно царь,
Сказал: «Садись-ка за букварь!»
Забился Мик, его жираф
Вспотел, насилу ускакав.
 
 
«На север!» – крикнул Мик. И вот
Они вошли в страну болот
В верховьях Нила; там сильны
Загадочные колдуны
И могут, дергая струну,
Заставить мучиться луну.
Для них пылающий жираф
Был самой легкой из забав,
И безопасно ехал Мик
Средь заклинательных костров,
Как вдруг пред ним опять возник
Седой и мудрый дух лесов.
 
 
«Ну, ты наездник молодец!» —
Сказал он Мику как отец,
А Мик, поникнув головой,
Шептал: «Мне хочется домой!
Мне кажется, что я умру,
Коль не достану инджиру
И не понюхает мой нос
В Адис-Абебе красных роз».
Дух рассмеялся: «Ну, иди!
Ты счастье встретишь впереди.
Я ж три подарка дам тебе,
Помощников в твоей судьбе:
 
 
Теперь поймешь свободно ты,
Что шепчут звезды с высоты»,
И над могилою Луи
Колени Мик склонил свои
И слышал в небе звездный крик:
– «Луи, он счастлив, он в раю,
Там Михаил Архистратиг
Его зачислил в рать свою». —
И престарелый павиан,
Что стал царем у обезьян,
Целуясь с Миком, уверял,
Что тот совсем мужчиной стал.
И встреться с ним Ато Гано,
Тому бы не было смешно.
 

Набросок начала поэмы