Текст книги "Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Стихотворения. Поэмы (1902–1910)"

Автор книги: Николай Гумилев

В рецензии С. Штейна на ПК была выделена «Греза ночная и темная» как одна из творческих удач поэта (см.: С. Ш-нъ. Путь конквистадоров: Стихи // Слово. 1906. 21 января. № 360. С. 7). Затем это ст-ние трактовалось в сугубо политическом плане: «Гумилев устает от “ласковых слов и объятий”, от “мыслей и дней повседневных” и стремится к “грозным проклятьям”, к “героям суровым и гневным”. Он остро сознает свою принадлежность к обреченному миру и предвидит близость расплаты...» (Лелевич Г. Гумилев Николай Степанович // Большая советская энциклопедия. М., 1930. Т. 19. Стлб. 807). «Агрессивно-империалистическая сущность буржуазной идеологии этих лет нашла яркое выражение в творчестве Н. Гумилева <...> Романтизм Гумилева вырастает на почве расхождения “конквистадорских”, воинственных устремлений с реальным социальным окружением, в котором не дано “расковать последнее звено”... И он предпочитает второй путь, который открывается перед ним по ту сторону “мыслей и дел повседневных”...

 
Когда я устану от мыслей и дел повседневных,
Я слышу, как воздух трепещет от грозных проклятий,
Я вижу на холме героев суровых и гневных, —
 

провозглашает поэт. И он идет по этому пути на всем протяжении “Романтических цветов” и последующей книги – “Жемчуга”» (Волков А. А. Русская литература XX века: дооктябрьский период / Издание пятое, исправленное, дополненное. М., 1970. С. 413). Ю. Д. Левин отметил, что ст-ние Гумилева является, возможно, своеобразным «откликом» на перевод «Поэм Оссиана» Е. В. Балобановой (Поэмы Оссиана Джеймса Макферсона: Исследование, перевод и примечания Е. В. Балобановой. СПб., 1890; переизд. в школьной серии «Русская классная библиотека», 1897). По отношению к этому ст-нию Ш. Грэм отмечает: «В “Фингале” Оссиана-Макферсона Кухулин побежден, но не убит Свараном; согласно легенде, он был убит после того, как он одержал победу над бунтарем Торлат» (см.: «The Death of Cuthullin» в кн.: The Poems of Ossian, translated by James Macpherson, Esq. London, 1822. Vol. 1). Некоторые обороты Макферсона находят свое отражение в ст. Гумилева: шотландский поэт называет войско Кухулина «зеленого Эрина воинами», а Фингала «Фингалом, королем пустынь» (N. S. Gumilyov and Irish Legend: An Unpublished Fragment from The Beauty of Morni // Irish Slavonic Studies. 5. 1984. P. 179, note 5).

От имени кельтского барда и воина Оссиана, по преданию, жившего в III в., шотландский поэт Джеймс Макферсон (1736–1796) написал «Поэмы Оссиана». Метрическая и строфическая основа ст-ния Гумилева (5 Амф, АБАБ) восходит к ст-нию Андрея Белого «Битва».

В ст-нии используются сюжетные мотивы из поэмы «Фингал», однако ход событий решительно изменен – пример «модернизации» Гумилевым мифологического (а в данном случае – quasi-мифологического) источника. Ст. 2 – устойчивый «оссиановский» культурологический «знак» эпохи «начала века» (см. ст-ние О. Мандельштама «Я не слыхал рассказов Оссиана...»). Ст. 3–4. – Этот эпизод в «Фингале» отсутствует: по Макферсону, Кухулин и Фингал – герои Ирландии («зеленого Эрина») одерживают победу над войском владыки морей Сварана.

Ст. 9–10. – Сваран был побежден в единоборстве с Фингалом и связан (см.: Макферсон Джеймс. Поэмы Оссиана. Л., 1983. С. 16–65). Ст. 13–14 – ср.: «Я устал от нежных снов...» (К. Д. Бальмонт. «Кинжальные слова»).

18

ПК.

СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), Изб (Слов), СС (Р-т), Ст (М), Изб (Х), Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Круг чтения, Престол, ОЧ, ВБП.

Дат.: 1903 г. – до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

Об этом ст-нии в рецензии на ПК Брюсов отозвался следующим образом: «Отдельные строфы до мучительности напоминают свои образцы, то Бальмонта, то Андр. Белого, то А. Блока <...> Есть совпадения целых стихов: так, стих “С проклятьем на бледных устах...” уже сказан раньше К. Бальмонтом (“Мертвые корабли”)» (Среди стихов. С. 165). С. Л. Слободнюк рассматривает указанное Брюсовым заимствование как пример творческой полемики Гумилева с Бальмонтом: «...У Бальмонта “проклятье” неразрывно связано со смертью, а, следовательно, выступает в качестве одного из атрибутов разрыва с миром. У Гумилева же картина совершенно иная. “Проклятье” – спутник созидательного акта, необходимый... элемент установления связи с бытием» (Слободнюк. С. 19). Н. А. Богомолов рассматривал ст-ние в качестве «вполне убедительного» примера «бессознательных заимствований» Гумилевым образов и ситуаций из романа Ницше (Соч I. С. 9). С. Л. Слободнюк, напротив, подчеркивал, что «ницшевские образы травестированы и направлены против самой идеи о сверхчеловеке» (Слободнюк. С. 127). Вероятнее всего, основным источником «Песни...» Гумилева послужил, все-таки, не роман Ницше, а баллада Л. Уланда «Проклятие певца». С этой балладой связан биографический эпизод из «царскосельской эпохи» взаимоотношений Гумилева и Ахматовой. В. С. Срезневская вспоминала: «Мы его часто принимались изводить: зная, что Коля терпеть не может немецкого языка, мы начинали вслух вдвоем читать длиннейшие немецкие стихи, вроде “Des Sängers Fluch”[14]14
  «Проклятие певца» (нем.).


[Закрыть] (Уланда или Ландау – уже не помню...), и этого риторически цветистого стихотворения (которое мы запомнили на всю жизнь) нам хватало на всю дорогу. А бедный Коля терпеливо, стоически слушал его...» (Неизд 1986. С. 167).

В ст-нии присутствует и мифологический, «нибелунговский» подтекст.

Ст. 1–6 – ср.: «Когда-то гордый замок стоял в одном краю, / От моря и до моря простер он власть свою... / И в замке том воздвигнул один король свой трон. / Он был угрюм и бледен, хоть славен и силен» (Л. Уланд. «Проклятие певца». Пер. В. Левика). Далее Гумилев использует все важнейшие «узлы» сюжета уландовой баллады (пение и игра на арфе, гнев короля, убийство певца, гибель арфы), однако произвольно переиначивает их. Ст. 8–12. – Тролли – в германо-скандинавской мифологии обитатели подземного царства и хранители сокровищ (иногда их отождествляли с гномами). Возможно, речь идет об Альберихе (см. комментарий к № 14). Ст. 25–48. – В песне «безумного певца», возможно, присутствует мотив сказаний о Сигурде. После победы над драконом Фафниром Сигурд поднимается на вершину горы Хиндарфьялль, где спит мертвым сном заколдованная Одином валькирия Сигрдрива, окруженная огненными щитами.

Ст. 25–28 – ср.:

 
Я помню боль, я помню ужас страсти,
И страшный вид окровавленных губ,
И смутный звон разорванных запястий!..
Но там, в горах, с уступа на уступ
Идет заря, и нет у ночи власти.
Кругом светло, в моих объятьях труп...
 

(В. Я. Брюсов. «И снова»)

Сходство данных ст-ний подкрепляет и свойственная той эпохе натуралистическая романтизация смерти.

Ст. 32–41 – ср. образ «пьяного красного карлика», пляшущего над телом спящей девушки в «Обмане» А. А. Блока (1904). Ст. 37–39. – По свидетельству А. Биска, в 1906–1908 гг. в Париже «одна высокопоставленная дама читала “стихи поэта Гумилева”, где ...рифмовались “кольца” и “колокольца”» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 37).

19

ПК.

СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, под загл. раздела ПК «Мечи и поцелуи», Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, ОЧ, Изб 1997, ВБП.

Дат.: 1903 г. – до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

«В “Деве Солнца” преобладает юношеская риторика и в положительном смысле характерна не повествовательная или описательная сторона, а несвязываемая с нею афористически-заостренная манера выражения, уже кое-где схваченная» (Верховский. С. 109). Л. А. Смирнова утверждала, что «образы богов, королей, царей и пророков (в ПК. – Ред.) – символы отнюдь не власти над людьми, а противоположения их слабости <цит. ст. 69–72>» (Изб (М). С. 11). Л. К. Василевская писала о преодолении Гумилевым избыточного лиризма поэмы с помощью перифрастических сочетаний («божий бич», «божий глас», «тихий гимн луны» и т. д.) и делала вывод о сознательном отчуждении автора от героя поэмы (см.: Василевская Л. И. О приемах коммуникативной организации ранней лирики Н. Гумилева // Изв. РАН. Серия лит-ры и языка. 1993. № 1. С. 51–52).

Луи Аллен указал на строфы этой поэмы, где явно слышатся интонации поэтов – современников Гумилева.

В. Брюсова:

 
Я стал властителем вселенной,
<...>
Но лишь для вас, о лишь для вас;
 

А. Блока:

 
И гордый царь опять остался
<...>
Бездонной радостью глубин;
 

К. Бальмонта:

 
Он как гроза, он гордо губит
<...>
Безумно-белые цветы.
 

(Allain Louis. La recherche de la forme longue dans la poésie de N. S. Gumilev // Nikolaj Gumilev: 1886–1986 / Papers from the Gumilev centenary Symposium. Berkeley slavic specialties, 1987. P. 8. То же см.: Eugène Ternovsky. Essai sur l’histoire du poème russe de la fin du XIXe et du début du XXe siècle: Великолепная неудача. Lille, 1987. P. 288). «Власть и насилие терпят неудачу в стремлении снова обрести невинность молодости, и в досаде от этого усугубляется насилие, – подытоживает смысл поэмы Е. Сампсон. – Но поэма заканчивается псевдо-философической попыткой примирить противоборствующие элементы на более возвышенном уровне <цитируется последняя строфа>» (Sampson E. D. Nicolai Gumilev. Boston: Twaine Publishers, 1979. P. 53).

Полякова Марианна Дмитриевна – царскосельская знакомая Гумилева, сестра известной балерины, участницы второго дягилевского «русского сезона» Е. Д. Поляковой.

Ст. 41. – Дева Солнца – «жена, облеченная в солнце» (Откр. XII:1), в христианской традиции – Дева Мария или Истинная церковь; в соловьевской традиции в русской культуре начала XX века трактовалась как София, апокалипсический знак божественного воплощения. В этом качестве Дева Солнца у Гумилева может быть связана с символикой древних мистерий, прежде всего – с Исидой, богиней Луны: «Точно так же, как луна блестит отраженным светом солнца, так и Исида, подобно Непорочной Откровения, облечена в славу солнечной светоносности» (Холл. С. 149). Ст. 55 – реминисценция из «Тройки» Н. А. Некрасова. Ст. 65 – реминисценция из «Демона» М. Ю. Лермонтова (ср.: «Он слышит райские напевы» – ч. I. XV). Ст. 96–97 – созвучие с символикой А. Белого («Золото в лазури», 1904).

20

ПК.

СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), оформлена при публ. как цикл стих., Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, опубл. первая часть, без поясн., Изб (М), Изб (Слов), опубл. «Песнь Дриады», без поясн., СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), ОЧ, Изб 1997, ВБП, Душа любви, отрывок.

Автограф в собрании М. С. Лесмана; загл.: «Осенняя песня. Поэма Н. Гумилева. Посвящается Анне Андреевне Горенко».

Дат.: 1903 г. – до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

Первоначально поэма была истолкована в условно-аллегорическом ключе: «“Осенняя песня” довольно стройно задуманное, хотя сбивающееся на аллегорию, изображение олицетворенной осени – Дриады, ее брака с Принцем Огня и т. д. Все это – уже попытка сказочно-эпического построения; в “Песне дриады” достижения уже относительно-изысканного ритмического звучания» (Верховский. С. 109). А. Волков обратил внимание на поэтические особенности «Осенней песни»: «Стихи Гумилева первого периода (творчества) отмечены еще основным преимуществом символической поэтики. Характерно стремление к тропам, не конкретизирующим содержание, а, наоборот, романтически преображающим действительность <цит. ст. 16>» (Волков А. Поэзия русского империализма. М., 1930. С. 124). Как аллегорическое изображение смены времен года трактовал вслед за Ю. Верховским «Осеннюю песню» Л. К. Долгополов в монографии «Поэмы А. Блока и русская поэзия конца XIX – начала XX веков» (М., 1964). Л. А. Смирнова отмечает, что поэма «населена» «трудно совместимыми образами»: «Юная дриада» <...> и «печальная жена». Но все, по-разному контрастные и фантасмагорические картины овеяны одной мечтой: «узнать сон вселенной», увидеть «лучи жизни обновленной», выйти «за пределы наших знаний» (Изб (М). С. 11–12). «В поэме “Осенняя песня” Гумилев осваивает лирическую поэму Бальмонта как цикл стихотворений. Так же как и в “Деве Солнца”, в этой поэме нет отчетливого сюжета: “юные дриады” резвятся в царстве “Вечного молчанья”, одна из них мечтает о “принце огня”, о “женихе”, прекрасном, как “радостный костер”, с которым она совершает “...великий брак, Безумный крик всемирных оргий”. Все эти поэмы, так же как и “Сказка о королях”, в которой образы молодых королей, бледных цариц, мрачных всадников и Неведомых невест – не более, чем освоение наиболее распространенных символистских образов» (Eugène Ternovsky. Essai sur l’histoire du poème russe de la fin du XIXe et du début du XXe siècle: Великолепная неудача. Lille, 1987. P. 289).

По поводу «Песни Дриады»: «Эти стихи... отражают основную тенденцию трехстопного дольника Гумилева, на которую указали Гаспаров и Тарановский, а именно, “изолирующую” тенденцию, тенденцию избежать те ритмические варианты, которые часто встречаются в силлабо-тонических размерах» (Sampson E. D. Studies in the Poetic Technique of Nikolaj Gumilev. Harvard, 1968. P. 61. Неопублик. докторская дисс.). О том, что впоследствии, начиная с 1911 г., Гумилев стал культивировать именно этот тип «анапестического» дольника (Sampson E. D. Dol’niks in Gumilev’s Poetry // Russian Language Journal. 1975. P. 34).

По воспоминаниям В. Виленкина, А. Ахматова утверждала, что в поэме – ст. 81–100 – создан ее «первый портрет», см.: Виленкин В. В сто первом зеркале. М., 1987. С. 193. На экземпляре ПК, подаренном Ахматовой П. Н. Лукницкому, есть помета рукой А. Ахматовой: «мне» (Жизнь поэта. С. 25).

Ст. 5–8 – возможно, реминисценция из поэмы И. А. Бунина «Листопад», ср.: «Лес, точно терем расписной, / Лиловый, золотой, багряный». Ст. 19–20 – см. комментарий к № 16. Ст. 23–24. – Ева, жена библейского Адама, считается родоначальницей человеческого рода (ее имя означает «жизнь»). Детьми Евы были Каин, Авель, Сиф, кроме того, не названные по имени сыновья и дочери (Быт. V:4). Ст. 26. – Дриады – в греческой мифологии нимфы, покровительницы деревьев; в творчестве философов-герметиков дриады (наряду с сатирами, панами, сильвестрами, гамадриадами, дурдалисами, эльфами, смугляшами) являлись лесными и древесными духами, разновидностями гномов (см.: Холл. С. 386). Ст. 27–28. – Лесные храмы свойственны мистериям друидов, которые верили в природных духов (фей, гномов, ундин) и делали им приношения. «В их храмах хранился священный огонь, а храмы эти размещались в дубовых рощах», – писал Ч. Гекертон в книге «Секретные общества всех времен и народов» (цит. по: Холл. С. 56). Ст. 54. – Символика красной розы (у розенкрейцеров): «Красный цвет розы говорит о крови Христа, а золотое сердце, скрываемое в середине цветка, соответствует духовному золоту, скрытому в человеческой природе» (Холл. С. 506). Роза ассоциировалась также с порождением, плодородием и чистотой. Ст. 59–60. – Друидизм проповедовал культ чистоты, многие друиды объединялись в группы аскетов; одежды друидов всегда были белого цвета – цвета чистоты, который они использовали для символизации солнца (см.: Холл. С. 53). Ст. 69–72 – вероятно, невольная интонационная реминисценция из оды А. С. Пушкина «Вольность», ср.: «Когда на мрачную Неву / Звезда полуночи сверкает / И беззаботную главу / Спокойный сон отягощает» – и далее. Ст. 77–80, 117 – реминисценция из ст-ния Ф. И. Тютчева «День и ночь», ср.: «На мир таинственных духов, / Над этой бездной безымянной, / Покров наброшен златотканный / Высокой волею богов». Ст. 143–144. – О символике белого цвета в религии друидов см. выше. Бог солнца Ху, умирающий и воскресающий, был верховным божеством друидов. Ст. 159. – «Золотая звезда» здесь, возможно, – Денница, в библейской символике парадоксально относимая как к Христу, так и к Люциферу. В славянской мифологии Денница оказывалась знаком «небесной свадьбы» (Мифологический словарь. С. 183). Ст. 180. – Символика «белой невесты» в контексте культурной эпохи «начала века» устойчиво адресовала к эсхатологическим построениям В. С. Соловьева и поэтов-«соловьевцев» (Андрея Белого, Блока и др.). Ст. 201–204. – «И явилось на небе великое знамение – жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на голове ее венец из двенадцати звезд» (Откр. XII:1); если учесть, что прототипом героини поэмы являлась Ахматова, то подобные библейские реминисценции полностью укладываются в традицию соловьевского «софианства» (аналог – «Стихи о Прекрасной Даме» Блока, адресованные Л. Д. Менделеевой). Ст. 207–208. – «Пифагорейцы и другие школы философии полагали, что единая божественная природа Бога проявляет себя в троичности Отца, Матери и Дитя <...> Бог Отец есть дух, Бог Мать есть материя, и Бог Дитя есть продукт этих двух и представляет собой сумму всех живых вещей...» (Холл. С. 333). В библейском контексте эти стихи могут означать Второе пришествие Христа (Бога-Сына). Ст. 209–213. – «И увидел я отверстое небо, и вот конь белый, и сидящий на нем называется Верный и Истинный, который праведно судит и воинствует» (Откр. XIX:11) «Имя ему: Слово Божие» (Откр. XIX:13). В Откровении явление Всадника означает начало Армагеддона – последней великой войны между светом и тьмой. В мистерии Апокалипсиса Армагеддон трактовался и как последняя битва между плотью и духом.

21

ПК.

СС I, СП (Феникс), Изб (Кр), оформлена при публ. как цикл стих, Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), СС (Р-т) I, Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб 1997, ВБП.

Дат.: 1903 г. – до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

Строки из этой «Сказки...» стали эпиграфом ко второму разделу ПК, который Ю. Верховский назвал «центральным, эпическим по заданию». Он же отметил присутствующее в «сказке-балладе» «метрическое разнообразие» (Верховский. С. 109, 110). По мнению О. Цехновицера, в поэме мы «найдем утверждение, что лишь силой и мужеством можно завоевать “Деву Мира” – счастье» (Цехновицер О. Литература и мировая война 1914–1918. М., 1938. С. 44).

Анна Ахматова узнавала свой портрет в ст. 76–78 (см.: Виленкин В. В сто первом зеркале. М., 1987. С. 193). В 1918 г. Гумилев по мотивам ст. 61–84 написал стихотворение «Баллада», о котором Г. Горбачев писал как об одном из лучших в РЦ 1918, но «типично символическом». По его мнению, Гумилев «никогда не отделался от символизма». «Главные же темы Гумилева – это обычные романтико-героические темы, взятые из прошлого или далеких экзотических стран, своеобразно преображенные грубоватым, примитивистским, но немного мистическим мироощущением автора, отразившим в наклонности к некой джеклондонской авантюрности американский дух, проникший в капиталистическую Россию» (Горбачев Г. Очерки современной русской литературы. Л., 1924. С. 18–19). С. Л. Слободнюк, трактуя эпизод из поэмы, связанный с песней о золотом кольце, утверждает, что «первый дьявол» Гумилева «рождается под знаком озерной школы», возводя «демонизм» Гумилева к «демонизму» английских романтиков XIX в. (Слободнюк. С. 52). «В “Сказке о королях”, – резюмирует Е. Сампсон, – изображается конфликт между двумя различными подходами к идеалу: между уходом от мира в себя, трансцендентализмом – и путем действия (“Правду мы возьмем у Бога”). В отличие от двух других поэм, этот конфликт не развивается драматически, но просто излагается в речах двух королей, и если неудача их похода должна обозначить превосходство пассивного пути, то это все-таки далеко не однозначно» (Sampson E. D. Nicolai Gumilev. Boston: Twaine Publishers, 1979. P. 49).

Ст. 1–4 – ср.: «Ты – вечный, свободный, могучий, / О смейся и плачь: в голубом / Как бисер рассыпаны тучи...» (Андрей Белый. «Бальмонту»). Ст. 5–7 – ср.: «Говори о безумьи миров, / завертевшихся в танцах, / О смеющейся грусти веков, / О пьянящих багрянцах...» (Андрей Белый. «Бальмонту»); «Мы воздвигнем наш храм. / Я грядущей весне / Свое жаркое сердце отдам...» (Андрей Белый. «Не тот»). Ст. 8–9 – ср.: «Солнце – к вечному стремительность. / Солнце – вечное окно / В золотую ослепительность...» (Андрей Белый. «Солнце»). Ст. 10. – «И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца» (Откр. XXII:1). Ст. 13 – ср.: «Это я в заревое стекло / К вам стучусь в час вечерний. / Снеговое чело / Разрывают, вонзясь, иглы терний...» (Андрей Белый. «Безумец»). Ст. 13–14 – ср. «...Усталость, желающая одним скачком достигнуть всего, бедная усталость неведенья, не желающая больше хотеть: ею созданы все прежние боги» (Ф. Ницше. «Так говорил Заратустра»). Ст. 37–38. – Соотнесение Индии и Мексики в высшей степени характерно для герметической философии, полагающей эти страны хранилищами древней мудрости (мудрости Атлантиды). В русской поэзии «начала века» подобное соотнесение мы наблюдаем в ст-нии К. Д. Бальмонта «Пронунсиамиэнто»: «В лабиринтах ли индийских или в бешеной Валгалле, / На уступах пирамидных мексиканских теокалли...» Кроме того, подобная же тематика содержится в ст-нии Бальмонта «Гимн солнцу». Ст. 41–44. – О символике лотоса (лотуса) см. комментарий к № 16. Ст. 45. – Теокалли – жертвоприношение богу Солнца у индейцев (толтеков и ацтеков). Ст. 55. – Возможно, метафора имеет реминисцентную природу, ср.: «Я хочу горящих зданий» (К. Д. Бальмонт. «Кинжальные слова»). Ст. 61. – Люцифер (несущий свет) – в библейской традиции одно из имен сатаны; в «тайных доктринах» герметической философии, прежде всего – у гностиков – важнейшее космическое идеальное начало, знак «тайны» мироздания, открывающейся лишь посвященным высокой степени. Генезис символики пяти коней, к которым прибавляется еще один, до конца не выяснен. Возможно, здесь присутствует мотив «Старшей Эдды». Ст. 62. – Эпизод с дарением кольца, обладающего чудесными (прежде всего – гностическими) свойствами, но приносящего, в конце концов, погибель владельцу, широко распространен в различных мифологических системах. Наиболее актуальной в контексте ПК является германо-скандинавская мифология (послужившая материалом для сюжета «Кольца Нибелунгов» Р. Вагнера). Речь идет о кольце, которое бог Локи (связываемый в христианской интерпретации с Люцифером) отобрал у карлика Андвари и которое тот проклял. Кольцо это впоследствии досталось Сигурду. Возможно, помимо того, что этот мотив контаминируется с атрибутикой бога Одина – кольцом Драупнир, порождающим себе подобных. Рубин считался камнем солнца. Об автобиографической подоплеке этого эпизода см.: Лукницкий П. Н. Acumiana: Встречи с Анной Ахматовой. Париж: ИМКА-Пресс, 1991. «Когда он хотел умирать, – вспоминала Ахматова, – он подарил мне кольцо с рубином» (С. 198). По всей видимости, откликом на эти ст. Гумилева является и первая публикация Ахматовой в гумилевском «Сириусе» (1907) – «На руке его много блестящих колец...». Ст. 69–70. – Мировой жрец – творец мира, Демиург гностиков, в некоторых учениях мыслился как Люцифер, Князь мира. Ст. 76–80. – Дева Луны – Исида (см. комментарий к № 19). Р. Д. Тименчик связывал «лунную тему» в лирике Гумилева с лунатизмом Ахматовой (см.: Родник. 1986. № 10). Ст. 81–82 – переосмысленный сюжет «Старшей Эдды»: «...Один мыслится и как бог поэзии, покровитель скальдов. В “Прорицании велвы” есть намек на то, что Один отдал свой глаз великану Мимиру за мудрость, содержащуюся в его медовом источнике» (Мифологический словарь. С. 411). Ст. 102–105. – Эстетика раннего Ницше («Рождение трагедии») трактовала искусство как «аполлонический сон», раскрывающий истинный (дионисийский) характер бытия. Ст. 141–144 – реминисценция из «Русалки» М. Ю. Лермонтова, ср.: «Спит витязь, Добыча ревнивой волны, / Спит витязь чужой стороны... / Расчесывать кольцы шелковых кудрей / Мы любим во мраке ночей...». Ст. 159–160 – ср.: «Земля стала маленькой, и по ней скачет последний человек, который все делает малым» (Ф. Ницше. Так говорил Заратустра. Предисловие Заратустры).

22

ПК.

СС I, Изб (Огонек), СП (Тб), СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), под загл. раздела ПК «Высоты и бездны» и с эпиграфом к разделу, Ст (М-В), СС (Р-т) I, Изб (Х), под загл. раздела ПК «Высоты и бездны» с эпиграфом к разделу, ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Ст (Яр), Круг чтения, ОЧ, Изб 1997, ВБП, Собеседник, 1987, Русская поэзия XIX – начала XX в. М., 1987, Ст (Куйбышев), Потапчук, Огонек 1986.

Дат.: 1903 г. – до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

Данное ст-ние основывается на представлении о смерти как о духовном рождении, освобождении от плоти, свойственном древним Мистериям. См. также ст-ние М. Ю. Лермонтова «Когда последнее мгновенье...».

23

ПК.

СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Ст (Яр), Круг чтения, ОЧ, ВБП, Душа любви.

Дат.: 1903 г. – до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

О. Ронен, анализируя «Грифельную оду» О. Э. Мандельштама, указывал, что «тема общины камней развивается в русской поэзии от “Отрывка” Лермонтова... до “Людям Настоящего” Гумилева... Интересно отметить, что у Хлебникова – архитектура будущего вертикальна, состоит из одного только слоя, и полностью отвергает камни: “Здесь площади из горниц, в один слой, / Стеклянною страницею повисли, / Здесь камню сказано долой” (“Город будущего”, Харчевня зорь, 1920)» (Ronen O. An Approach to Mandel’štam. Jerusalem, 1983. P. 116). Здесь же, в примечании к первой строфе «Людям настоящего», О. Ронен указывал на наличие сходного подтекста в «Последнем поэте» Баратынского: «И зачем не предадимся / Снам улыбчивым своим? / Жарким сердцем покоримся / Думам хладным, а не им!» (Там же. С. 116). Н. Домбр-Потоцкий отмечает по поводу этого ст-ния, что критическое станет потом более отчетливым и никогда не изменится. (Dombre-Potocki N. L’Exotique et le merveilleux dans la poésie de Goumilev. Paris-Nanterre, 1971. P. 61. Неопубл. доктор. дисс.). Ср.: «О братья, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно еще толкнуть! Все сегодняшнее падает, разваливается; кто хотел бы удержать его! Но я – я хочу еще подтолкнуть его! Знаете ли вы наслаждение, когда камень катится в отвесную глубину? – Это люди сегодняшнего дня; смотрите же, как они скатываются в мою глубину!» (Ф. Ницше. Так говорил Заратустра. Гл. О старых и новых скрижалях).

24

ПК.

СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, Ст (Пол), СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), ошиб. отнесено к разд. ПК «Мечи и поцелуи», СПП, СП (Ир), Ст (Яр), Круг чтения, ОЧ, ВБП, Ст (Куйбышев), Гимн любви, под рубрикой «Высоты и бездны», Душа любви, Дружба народов 1986.

Дат.: 1903 г. – до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

В рецензии на ПК Брюсов приводил ст. 14, 15 в качестве «основных заповедей декаденства», «повторенных» Гумилевым. В письме П. Н. Лукницкого к А. А. Ахматовой от 19 августа 1925 г. читаем: «Я прочел “Так говорил Заратустра”. Сейчас читаю “По ту сторону добра и зла”. Все ваши положения подтверждаются. Конечно, и “высоты”, и “бездны”, и “глубины”, и многое множество других слов навеяны чтением Ницше» (Жизнь поэта. С. 9). В архиве Лукницкого хранятся книги Ницше из библиотеки Гумилева с многочисленными его пометами (Там же. С. 37). Ю. Верховский писал: «Люди настоящего только тяжелые камни для грядущих поколений, людям будущего “бегущие годины / Несли иной, нездешний звук”. Под этими несколько общими местами... душевное шевелится» (Верховский. С. 100). Н. Н. Скатов, отмечая, что «мечта героев Гумилева... не только отлет от настоящего, но и полет в будущее», приводил ст. 5–6 как подтверждение необходимости «мощного волевого усилия» для героев ранней поэзии Гумилева (СП (Феникс). С. 8). «В ст-нии, посвященном людям будущего, утверждается, что за счет приятия метафизических ценностей сам художник и его творчество могут достичь бессмертия и универсальности. Эта позиция поэта, подкрепленная жизнеутверждающей силой молодости, преобразуется в ощущение неограниченной власти, приводящее Гумилева к вызову людям, смерти и Богу. Тщательный анализ его творчества показывает, что, хотя он, в сущности, является, конквистадором метафизического, некоторые из его ст-ний содержат в себе сомнения в беспрекословности этой веры, перед лицом угрожающей и жестокой жизни» (Demjanjuk E. The Literary Development of Nikolaj Gumilev // Proceedings of the 9th Congress of the Australasian Universities’ Languages and Literature Association. Melbourne, 1964. P. 161).

Ст-ние иллюстрирует идеи Ницше, изложенные в гл. «О старых и новых скрижалях» философского романа «Так говорил Заратустра». Ст. 1–6 – ср.: «Дело в том, что требуется много благородных и разнородных; благородных для того, чтобы была аристократия. Или, как я сказал однажды в притче: “В том именно и божественность, что есть боги”. Ст. 9–12 – ср.: “Уничтожьте изречения клевещущих на мир!” Ст. 14 – ср.: “...Лучше же, о выздоравливающий, изготовь себе лиру, новую лиру! Ибо подумай, о Заратустра! Твои новые песни нуждаются в новой лире”. Ст. 17–24 – ср. «Вот какими хочу я видеть мужчину и женщину: одного способным к войне, другую – способной к деторождению, обоих – способными к танцам, с головой и ногами».

25

ПК.

СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), Изб (Слов), СС (Р-т) I, Ст (М), Изб (Х), Соч I, СПП, СП (Ир), Ст (Яр), Круг чтения, Престол, ОЧ, Изб 1997, ВБП, Душа любви.

Дат.: 1903 г. – до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

Ст. 4 – с зарею сравнивается также радостное событие истинного обращения к Богу: «Тогда откроется, как заря, свет Твой» (Ис. LVIII:8). «Заре, рассвету дня, утренней звезде уподобляется слово пророческое в сердцах верующих по отношению к свету Евангельскому (II Петр. I:19)» (Библейская энциклопедия. С. 268).

26

ПК.

СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Изб (М), СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Ст (Яр), Круг чтения, ОЧ, Изб 1997, ВБП.

Дат.: 1903 г. – до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

Это ст-ние дало повод обвинить Гумилева в подражательстве: «Большинство входящих в нее (в ПК. – Ред.) ст-ний – вариации на Бальмонта или перепевы из него (вроде: “Кричит победно морская птица / Над вольной зыбью волны фиорда”)» (Бескин О. Гумилев Николай Степанович // Лит. энциклопедия. М., 1930. Т. 3. Ст. 82). Имеется в виду ст-ние К. Д. Бальмонта «Чайка». Н. Домбр-Потоцкий писал, что птица в этом ст-нии идентифицируется с мечтой, а «само ст-ние, чисто символическое по своей ориентации, является попыткой передать всю тщетность преследования мечты» (Dombre-Potocki N. L’Exotique et le merveilleux dans la poésie de Goumilev. Paris-Nanterre, 1971. P. 161. Неопубл. доктор. дисс.).