Текст книги "Таёжные рассказы"
Автор книги: Николай Устинович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Костя ушел к лодкам и скоро вернулся с рюкзаком, наполненным сухарями и консервами. Из бокового кармана сумки выглядывало горлышко фляжки со спиртом.
– От простуды, – подмигнул Бурдин.
Миша принес ведро, топор, котелок и остановился в раздумье, прикидывая: а не забыт ли еще какой-либо припас?
– Ну, двигайтесь! – сказал нетерпеливо Егоров. – Да не мешкайте в пути.
Они с Мишей молча смотрели, как отплыли от берега лодки и начали лавировать между несущихся навстречу льдин…
Когда товарищи скрылись из виду, Ефим Осипович шумно вздохнул и, потрогав дымящуюся паром одежду, распорядился:
– Вот что, Миша, сынок: возьми-ка ведро да вычерпай воду из лодки. А я, как обсохну, шалашик сооружу. Будем устраиваться на жительство, – невесело усмехнулся он.
4
Ночь стояла тихая, звездная. К утру еще больше похолодало. С реки все чаще доносился шорох шуги.
Всю ночь Егоров почти не спал. Лежа с закрытыми глазами, он слушал доносящиеся с реки звуки и как бы видел перед собой бесконечный поток льдин.
Только перед рассветом Ефим Осипович забылся тяжелым, тревожным сном. Но и во сне всё те же льдины то кружились перед ним, как в водовороте, то громоздились высокими торосами. Потом откуда-то появились вчерашние лодочники-эвенки. Они молча сидели у костра и, посасывая короткие трубочки, с укоризной глядели на него, Егорова. Внезапно тот из них, что пел вчера песни, придвинулся вплотную к Ефиму Осиповичу и сердито закричал: «Ты утопил машину! Ты!»
Егоров вздрогнул, открыл глаза. Из-за стены тайги уже выглядывало тусклое солнце. Миша стоял у костра, подкидывая в огонь сушняк. В котелке булькало какое-то варево.
– Ну, как у нас дела? – вскочил Ефим Осипович.
– Забереги появились, – хмуро ответил Миша. – Не успеют наши вернуться…
Егоров побежал к реке. Да, за ночь шуга застыла у берега широкой полосой. Теперь эта полоса начнет стремительно увеличиваться, и завтра-послезавтра река станет.
Ефим Осипович угрюмо зашагал по берегу. Заберега кое-где суживалась, но держалась прочно. Шуга шла все гуще… Нет, не подоспеют из фактории до ледостава!
Егоров сходил к костру, вернулся к реке с топором и начал вырубать вмерзшую в лед лодку. Пробив в забереге «коридор» к чистой воде, он снова закинул цепь на коряжину, подул на озябшие пальцы. Потом размотал две длинные веревки, крепко связал их и долго обдумывал что-то, прикидывая глазом расстояние от росшей на берегу елки до того места, где должна была находиться машина. В конце концов он опять смотал почти всю веревку, положил ее в лодку, а оставшийся конец привязал к ели.
– Ну, Мишуха, давай-ка будем спасать машину своими силами! – заявил Ефим Осипович, подходя к шалашу. – Нечего больше ждать.
Миша смотрел голубыми глазами на заведующего типографией и недоверчиво молчал.
– Чего глаза вытаращил? – усмехнулся грубовато Егоров. – Спасать машину, говорю, будем.
– Нашли якорь? – промолвил наконец Карасев.
– Без якоря обойдемся. Выйдем на лодке, я нырну, веревку за корпус привяжу. Вот и вся музыка!
– Да вы что! – испуганно воскликнул Миша. – Нырять в ледяную воду!..
– Ладно, ладно, – отмахнулся Ефим Осипович. – Без восклицаний… Вали-ка в костер больше дров, чтоб согреться потом!
Он начал проворно раздеваться: снял рубашку, белье, и прямо на голое тело надел ватные брюки и телогрейку. Натянув сапоги без портянок, расстелил у костра доху, извлек из рюкзака фляжку со спиртом. Окончив эти приготовления, коротко скомандовал:
– Пошли!
– Ефим Осипович, – начал несмело Миша, – разрешите мне нырнуть. Я молодой, не заболею. Плавать умею хорошо…
– Пошли! – уже резко и нетерпеливо повторил Егоров.
Над рекой начинал тянуть ветер. Он был еще совсем слабый, но вода уже покрывалась мелкими морщинками.
– Раньше бы надо! – буркнул в щетинистые усы Ефим Осипович.
У лодки Егоров объяснил подробности своего плана:
– Значит, так… Один конец нашей веревки привязан к дереву, другой держим в лодке. Отпускать будем постепенно, чтобы не запуталась в шуге. Как увидим машину, я разденусь и нырну. А ты старайся держаться на месте. Кончу я свое дело – вынырну, за лодку ухвачусь. Тут уж греби изо всех сил к берегу.
– Вам бы в лодку влезть, – заметил Миша.
– Еще опрокину… Нет уж, лучше – за лодкой. Вытерплю.
Сели в плоскодонку и, отталкиваясь веслами от забереги, вышли из прорубленного Егоровым «коридора». Лавируя между плывущих льдин, пробрались на место вчерашней аварии.
– Кажется, здесь, – почему-то шепотом сказал Ефим Осипович и перегнулся через борт.
Ветер все крепчал, река рябила сильнее. И хоть вода была по-осеннему прозрачна, дно виделось плохо. В глубине возникали расплывчатые контуры больших валунов, белели пятачки окатанных течением камешков. Все это появлялось перед глазами Егорова лишь на мгновение и снова исчезало в подводном сумраке.
Ефим Осипович помрачнел: обнаружить остов машины было совсем не так легко, как это думалось.
– Здесь ли мы ищем? – усомнился Миша.
Егоров окинул взглядом реку, присмотрелся к берегу и уверенно ответил:
– Здесь!
Тут Миша, тоже беспрерывно склонявшийся над бортом, радостно встрепенулся:
– Вон она! Вон!
И верно: в каких-нибудь двух метрах от лодки показался остов машины. Он боком лежал на ровном песчаном дне и виден был довольно отчетливо.
– Ну вот… – выдохнул Ефим Осипович. – Сейчас зацепим. Веревка-то даже длиннее, чем надо.
– Погодите, пусть льдины пройдут, – предостерег Миша.
Егоров снял сапоги, расстегнул пуговицы телогрейки и, сидя на корточках, смотрел на плывущие навстречу льдины. Они шли целым караваном – спокойно и величаво, и от их близости в воздухе стало как бы холоднее…
– Давай чуточку левее, – отрывисто бросил Ефим Осипович, когда льдины прошли. – Так… Теперь главное – держись на месте!
Он быстро сбросил с себя телогрейку, брюки и, крепко зажав в руке конец веревки, прыгнул через борт вниз головой.
«Очки! – заметил в последнюю секунду Миша. – Что же он не снял очки?..»
Затаив дыхание, Карасев до боли в пальцах сжал весла. Только бы удержать лодку на этом месте, только бы не нанесло сюда льдин!
Он видел, как копошился в глубине белым силуэтом Егоров, как подергивалась перекинутая через лодку веревка, и машинально, не зная, для чего это делает, шепотом считал:
– Раз… два… три… четыре…
Невдалеке опять показались льдины. Миша сбился со счета, нервы натянулись до предела. «Накроют!» – обожгла его холодом мысль.
Но тут рядом всплеснула вода, и в фонтане брызг мелькнуло лицо Егорова. Хватая широко открытым ртом воздух, он вцепился рукой за борт и прохрипел:
– Д-давай!..
Миша взмахнул веслами. Лодка рванулась с места, и берег приблизился словно сам собой.
Когда плоскодонка ткнулась носом в песок, Ефим Осипович неуверенно стал на ноги и медленно, словно потеряв все силы, вышел из воды. Миша помог ему надеть брюки и телогрейку, протянул было сапоги, но Егоров молча махнул рукой и босиком, мелкими шажками, побежал к костру. Тут он накинул на себя доху, опустился на гальку у самого огня и, стуча зубами, кивнул на фляжку:
– Н-на-лей!..
Миша мгновенно наполнил стакан спиртом. Егоров взял его плохо гнущимися руками и выпил единым духом. Выронив стакан на землю, он ошалело выпучил глаза и сидел так до тех пор, пока Миша не поднес ему воды. Сделав несколько глотков, Ефим Осипович покачал головой:
– С-силен, ч-черт!..
Вскоре спирт оказал свое действие: Егоров раскраснелся, оживился. Он уже не дрожал и не стучал зубами. Плотнее закутываясь в доху, Ефим Осипович возбужденно заговорил:
– Все-таки привязал! Крепко привязал. Боялся – не хватит воздуха в легких, второй раз нырять пришлось бы… А очки потерял. И как я забыл их снять!.. Подбрось-ка, Мишуха, дровец в огонек!
– А вытащим мы с вами вдвоем машину? – усомнился Миша. – Тяжелая она…
– Вытащим! – бодро ответил Егоров. – Вот отогреюсь малость, да и начнем. Ну, а если уж не осилим, ничего страшного нет. Веревка лежит на дне, льдины за нее цепляться не будут. Подъедут наши ребята – в два счета вынем. Если река станет, прорубим лед. Теперь уж считай машину спасенной!
Он глубже нахлобучил меховую шапку и вдруг расхохотался:
– Вот уж никогда не думал, что придется мне начинать свою работу с купанья среди льдин! Дважды в сутки… Нелегко, оказывается, быть первопечатником!
Холодный, пахнущий снегом ветер все усиливался. Глухо шумели, раскачиваясь, могучие деревья. С реки доносился непрерывный шорох шуги. Но ничто уже не тревожило Ефима Осиповича. Он ворошил палкой ярко пылающий костер, и в каждом его движении чувствовались спокойствие и уверенность.
В грозу
Большой полосатый окунь сорвался с крючка и, блеснув чешуей, шлепнулся в воду. У берега колыхнулись и исчезли отражения островерхих елей, на гребнях кругов рассыпалось оранжевыми серпами подкрашенное вечерней зарей облачко.
– Эх, жаль! – вырвалось досадливо у Павлика. – Такой окунище!..
Мальчик посмотрел на пихту, за косматую ветку которой зацепился крючок удочки. Ветка была высоко, до нее не доставала рука. Павлик потянул за удилище. Крепкая леска зазвенела, словно струна, и крючок еще глубже впился в сук.
– Авария? – послышался голос бесшумно подошедшего. сзади Петра Тихоновича. – Как же ты так неосторожно…
Он запустил руку в ведерко, где слабо трепыхалась полусонная рыба, потом легонько подергал за леску и посоветовал:
– Оставь до завтра. Утром залезешь с топором на дерево, отрубишь ветку. А сейчас пора спать.
– Очень уж хорошо сегодня клюет!.. – сказал Павлик, вздохнув.
– Перед грозой всегда так, – ответил Петр Тихонович.
– А разве будет гроза? – удивился мальчик.
Петр Тихонович молча показал на небо. Только теперь Павлик заметил, что с востока из-за тайги надвигается большая черная туча. Словно хищный зверь, она подкрадывалась к реке, и синий гребень ее висел над самой сторожкой.
– Не нравятся мне грозы, которые идут с востока, – озабоченно произнес Петр Тихонович, теребя маленькую черную бородку. – Как нагонит ветром в запань воды, того и гляди, несчастье случится…
Петр Тихонович работал на сплавном рейде сторожем. Он следил за лесной гаванью, вернее – не за самой гаванью, а за теми укреплениями, что удерживали на месте сотни тысяч бревен.
Весной, когда вскрывалась река Тасеева, из таежных глубин к месту ее впадения в Ангару начинал двигаться непрерывным потоком лес. Он шел днем и ночью, и ни одно бревно не проходило мимо заграждения, устроенного сплавщиками между левым берегом и островом, что протянулся посреди реки. Лес так плотно забивал эту глубокую протоку, что на всем ее пространстве – полкилометра в ширину и два километра в длину – люди могли ходить по бревнам, не боясь провалиться в воду. Да и воды-то здесь почти не было видно, она лишь кое-где сверкала в щелях между нагроможденными друг на друга бревнами.
Легко представить, с какой огромной силой напирал весь этот лес на заграждение. Достаточно было бы отдельным бревнам прорваться в какую-либо лазейку, и вслед за ними в пролом хлынула бы на широкие просторы Ангары вся масса древесины…
Но прочное заграждение, построенное самыми опытными мастерами, надежно сдерживало бревна. Его, в свою очередь, поддерживали четыре стальных каната, каждый толще руки взрослого человека. На берегах эти канаты были прикреплены к глубоко врытым в землю огромным столбам. И люди выводили из гавани столько леса, сколько им требовалось для вязки очередного плота. Бревна равномерно двигались к паровым и электрическим сплоточным машинам, которые связывали их в «пучки», по пятнадцать – двадцать кубометров каждый. Составленные из таких «пучков», громадные плоты прицеплялись к катерам и пароходам, и сибирская древесина начинала свое путешествие во все концы страны.
Павлик знал, что постоянное наблюдение за сдерживающим лес заграждением – очень важное дело. Ему была понятна тревога сторожа, который хмуро посматривал то на тучу, то на темневшую реку. И чтобы успокоить Петра Тихоновича, он сказал:
– Гроза, кажется, будет не сильная.
Петр Тихонович покачал головой и, широко шагая, направился к гавани. Павлик постоял на месте, еще раз подергал леску, потом захватил ведерко с уловом и пошел к сторожке.
Взойдя на высокое крыльцо избушки, мальчик остановился. Отсюда открывался чудесный вид на окрестности, и Павлик мог просиживать на крыльце часами. Внизу широко раскинулась по-весеннему полноводная река. На противоположном берегу в сумерках угадывались очертания падающего отвесно в воду громадного утеса; на фоне угасающей зари рисовались черные силуэты могучих сосен. Левее утеса сверкали огни рабочего поселка. Они вспыхивали всё в новых и новых местах, словно светлячки в темную летнюю ночь.
Павлик слышал, как у сплоточных машин прозвучал сигнал к окончанию работы. Постепенно стали затихать шум машин и глухой стук бревен. Потом над рекой пронеслась веселая песня: это рабочие возвращались на лодках в поселок.
«И мне бы пора домой», – подумал мальчик, с досадой вспоминая, что, увлекшись ловлей, он не заметил, как уплыла на правый берег работавшая в гавани бригада. Теперь приходилось ждать до утра, когда Петр Тихонович, сдав дежурство, будет возвращаться в своей маленькой лодочке обратно.
«Ничего! – решил Павлик. – Не в первый раз ночевать мне в этой сторожке. Тут даже интереснее: буду лежать в сене на чердаке и слушать, как хлещет дождь по крыше».
Спрыгнув с крыльца, мальчик пошел к гавани. Придерживаясь рукой за туго натянутый стальной канат, он спустился с крутого берега и здесь, под обрывом, увидел Петра Тихоновича.
– Вода прибывает… – глухо сказал сторож, не отрывая взгляда от рейки с делениями. – На глазах поднимается.
Павлик заметил, как быстрые струйки, накатываясь все выше и выше на берег, слизывали с гальки щепки, мусор и торопливо несли их куда-то вдаль. Потом бревно, лежавшее на песке у самой воды, как-то странно зашевелилось, словно его кто-то подтолкнул снизу, и скатилось в реку.
А синий гребень тучи уже перевалил зенит и медленно двигался дальше, к Ангаре. Стало почти совсем темно; только на северо-западной стороне горизонта все еще слабо светилась узенькая полоска заката.
И вдруг ослепительный зигзаг с грохотом прорезал черное небо, и на миг стало светло, как в самый ясный день. Потом тьма сомкнулась, и снова над рекой и тайгой повисла напряженная тишина.
– Беги в избу! – сказал Петр Тихонович. – Сейчас…
Он не договорил. С верховьев налетел бешеный ветер, больно стегнул в лицо крупным песком, и тотчас же на землю хлынул, словно водопад, косой ливень. Было слышно, как зашумела, загудела тайга, как тяжело заворочались в гавани бревна…
Вскарабкавшись на берег, Павлик бросился к сторожке. В темноте он больно ушиб о пень босую ногу, разорвал возле какого-то куста рубашку и взбежал на крыльцо как раз в тот момент, когда ветер, открыв дверь, с треском хлопнул ею по стене.
Оказавшись в сторожке, мальчик снял с себя насквозь промокшие штаны, рубашку и, оставшись только в майке и трусиках, сел на табуретку возле окна.
Дождь хлестал в стекла со все возрастающей силой. Было слышно, как где-то близко со стоном рухнуло дерево. Почти непрерывные вспышки молний освещали пригнувшийся к земле кустарник.
Павлик разыскал спички, зажег лампу. В сторожке сразу сделалось уютнее. Тьма за окном стала казаться еще более непроглядной.
«Вот так дежурство выпало Петру Тихоновичу! – подумал мальчик. – Промок, наверно, до нитки, а отойти от гавани нельзя: мало ли что в такую погоду может случиться…»
Внезапно Павлик насторожился. Ветер донес до сторожки тревожный металлический звон. Неужели…
Мальчик распахнул дверь. Да, теперь у него не оставалось сомнений: это был сигнал аварии!
В два прыжка Павлик достиг берега, кубарем скатился под обрыв и здесь, у врытого в землю столба, наткнулся на Петра Тихоновича. Сидя на песке, он изо всей силы бил тяжелым молотом по висевшему перед ним толстому листу железа.
– Что случилось? – прокричал на ухо сторожу мальчик.
– Беда, Павлик! Лопнул один трос…
– Сидите-то вы почему?
– Придавило бревном ногу… еле дополз… Да это ничего, мне бы только вызвать аварийную бригаду…
– Кто же услышит ваш сигнал?! В такую грозу…
Петр Тихонович не ответил. Прикусив губу от страшной боли в ноге, он бил и бил молотом по железному листу. Лист, раскачиваясь, звенел, как огромный колокол, но ветер тут же глушил его звуки, швырял их куда-то в тайгу, не давая им долететь до противоположного берега. И там, на высоком утесе, дежурный сторож напрасно высовывался из своей будки, всматриваясь в темноту. Он не слышал ничего, кроме свиста ветра и раскатов грома.
Павлик знал, что теперь непоправимая авария может случиться каждую секунду. Пришедшие в движение сотни тысяч бревен все сильнее нажимали из протоки на сдерживающее их заграждение. Один, очевидно менее прочный, канат не выдержал, лопнул… Это значило, что нагрузка на остальные канаты увеличилась. И если сейчас же не принять срочных мер, лес хлынет из гавани сплошным потоком, сметая на своем пути сортировочную сетку и сплоточные машины.
– Что же делать?! – прокричал в отчаянии мальчик.
Петр Тихонович опустил молот и, глядя в упор на Павлика, спросил:
– Плаваешь хорошо?
– Хорошо.
– Тогда вот что: бери мою лодку и плыви в поселок, поднимай народ… Не боишься?
– Я пионер! – гордо ответил мальчик.
– Молодец! Ну, беги!
Павлик помчался к заливу, в котором стояла выдолбленная из древесного ствола лодочка. Она была настолько мала и легка, что Петр Тихонович часто переносил ее с места на место на плечах.
Только оттолкнувшись от берега двухлопастным веслом, Павлик понял, как рискованно плыть на этой скорлупке по бушующей реке. Волны швыряли лодочку из стороны в сторону, словно щепку; через низкие борта хлестала вода…
Но раздумывать об опасности было некогда. Стараясь держать лодку носом к волне, Павлик изо всех сил работал веслом. Он не замечал ни ливня, ни перехватывающего дыхание ветра. В голове стояла лишь одна мысль: «Переплыть!»
Так лодка дошла до середины реки: об этом Павлик догадался по усилившимся волнам. И тут он с отчаянием заметил, что почти перестал двигаться вперед и его стремительно сносит вниз, к Ангаре.
Дальше все произошло с такой быстротой, что Павлик не успел даже взмахнуть веслом. Большой волной лодку бросило на вынырнувшее откуда-то бревно, и она опрокинулась. Под рукой у мальчика скользнуло дно утлого суденышка, потом он с головой окунулся в воду, а когда снова всплыл на поверхность, возле него уже не было ни лодки, ни бревна.
Павлик смело поплыл к правому берегу, наперерез течению. Он то взлетал на пенистые гребни, то падал в провалы между ними, и тогда казалось, что разбушевавшаяся река поглотит маленького смельчака. Но проходило несколько секунд, и Павлик снова появлялся на волнах, упорно двигаясь к своей цели.
Мальчик чувствовал, как тяжелеют у него руки и ноги, как все чаще начинают захлестывать его волны и в груди уже не хватает воздуха… И когда в свете молнии перед глазами вдруг вырос каменистый берег, Павлик еле нашел в себе силы, чтобы взобраться на крутой обрыв.
Течением Павлика отнесло далеко ниже поселка. Прислонясь на минутку к дереву, мальчик несколько раз глубоко вздохнул и, пересиливая усталость, побежал по размытой ливнем дороге.
На окраине поселка Павлик с разбегу наткнулся на высокий забор. «Конный двор!» – догадался он и, разыскав ворота, застучал кулаками по доскам.
На стук из хомутной вышел бородатый конюх. Прикрывая от ветра фонарь полой брезентового плаща, старик распахнул ворота и, увидев перед собой мальчика, строго спросил:
– Ты чего тут бегаешь в этакую погоду?
– Дяденька!.. – проговорил Павлик. – Я из гавани… Поднимайте скорей людей… трос лопнул!.. Да врача пусть возьмут с собой – Петру Тихоновичу ногу бревнами раздавило…
Мальчик пошатнулся и бессильно опустился на землю.
Что произошло дальше, Павлик помнил как сквозь сон. Конюх поднял его с земли и отнес в помещение. Здесь не было ни ветра, ни дождя и пахло конским потом, кожей и дегтем. Затем зазвонил телефон и конюх закричал:
– Срочно буди всех!.. Что?.. Да, да, я же говорю: лопнул трос!..
Немного спустя старик снова кому-то звонил, и на этот раз в голосе его слышалась отцовская нежность:
– Сходи-ка, Настенька, к Марии Сергеевне, скажи: пусть придет за своим сыном. Ко мне, на конный двор… Как сюда попал? Он сам потом расскажет. А Сергеевне от меня передай: славный у нее растет сынок, настоящий пионер!
Этого разговора Павлик уже не слышал. Он крепко спал под теплым тулупом на покрытом попоной топчане.
