Текст книги "Таёжные рассказы"

Автор книги: Николай Устинович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Птичий язык

Я еще спал, когда Максимыч, красный от мороза, вошел в избу и начал меня тормошить:

– Вставай! Вот соня… Посмотри в окно, погода-то какая! Я уже всю тайгу обошел. Ночью в деревне волки были. На дневку в Пойменском логу залегли…

После завтрака, взвалив на плечи катушки с флажками, мы тронулись к Пойменскому логу.

Погода действительно стояла хорошая. С вечера выпал легкий снежок, к утру подморозило – была чудная пороша. Дым из труб тянулся вверх ровными колоннами, растворяясь в безоблачном бледно-синем небе. По снежному покрову поля вдаль убегала синяя лента дороги; у самого горизонта по ней двигались черными точками подводы.

Мы вошли в лес. Голые березы, опушенные инеем, казались призрачными; гнулись к сугробам еловые ветки, покрытые шапками снега. Между стволами мелькнул пестрый дятел, из-под снега с шумом вспорхнули рябчики.

– Смотри! – дернул меня за рукав Максимыч.

Дорогу пересекал волчий след.

– Один? – спросил я.

Охотник покачал головой:

– Три. Гуськом шли.

У Пойменского лога мы остановились, сняли с плеч катушки.

– Тяни полукругом до ручья, там жди меня, – шепнул Максимыч.

Цепляя бечевку за сучья и кустарник так, что красные флажки свешивались над самым снегом, он двинулся в сторону.

Красные флажки вызывают безотчетный страх у волков и лисиц. Только в самых редких случаях выходят они из круга, обтянутого флажками. Вот почему охотник торопился «обложить» волчью дневку.

Скоро я размотал свои катушки и остановился у засыпанного снегом ручья.

Было тихо. С елки упал ком снега, в воздухе засверкали разноцветные блестки. На высокую березу опустились несколько тетеревов. Вытянув длинные шеи, птицы закачались на гибких ветвях. Где-то беспокойно застрекотала сорока.

Я сел на пень, стал обдумывать, как будет удобнее «взять» волков.

Вдруг из леса донесся сердитый голос Максимыча:

– Иди сюда!

«Что он кричит так громко?» – подумал я с удивлением и, став на лыжи, торопливо заскользил вперед.

Охотник стоял у свежих, «тепленьких» волчьих следов: звери ушли у нас из-под носа.

– Кто же их испугал? – недоумевал я.

– Слышал, сорока стрекотала? Чтоб ей!..

Я пожал плечами:

– При чем тут сорока?

– Как – при чем? Такая уж вредная птица! Увидит охотника – сейчас же кричит на весь лес по-своему: дескать, берегитесь! А звери ее понимают.

Максимыч сердито плюнул и начал сматывать флажки.

Следы на воде

Осень подкралась незаметно. Ударили утренники, пожелтел лес. Поля покрылись суслонами, на токах день и ночь гудели молотилки. Воздух наполнился запахом соломы, овощей, увядающих листьев…

– Хорошая осень! – восторгался мой сосед Иван Ильич. – Погода золотая, урожай богатый…

– И дичи много, – вставил я.

– Много, – согласился сосед. – Был я вчера в одном месте. Вот уток-то!.. Девять кряковых принес!

– Де-вять?! – изумился я. – Иван Ильич, где это место?

– На лывах.

– A-а… Бывал я там.

– Ну что?

– Посидел, посидел, да и ушел с пустыми руками.

– Значит, место плохое выбрал. Пойдешь со мной?

– Пойду, – согласился я.

Вечером мы были на лывах – крошечных заболоченных озерцах, у берегов заросших камышами и осокой. Разделенные сухими гривами[10]10
  Грива – более высокое, возвышающееся над окрестностью, место; холм, заросший лесом.


[Закрыть], они тянулись полосой к топким и непроходимым торфяным болотам.

Я сел у широкой лывы, густо заросшей кустами. Иван Ильич выбрал маленькую, пересеченную частыми гривками.

– Иди ко мне! – звал он. – Уток на двоих хватит!

Я не пошел: мне мое место казалось лучше.

Начало смеркаться.

Затихли дневные птицы, лес наполнился загадочными звуками. На высокий пень бесшумно опустилась сова. Над водой мелькнула летучая мышь.

В воздухе раздался характерный посвист крыльев: утки вылетали на ночную кормежку.

Там, где сидел Иван Ильич, один за другим грохнули два выстрела. В вечерней тишине было слышно, как бросилась в воду собака. Над болотами запахло порохом.

Я взвел курки. Казалось, вот-вот в бледно-розовом отсвете вечерней зари мелькнут знакомые силуэты крякв…

Иван Ильич снова выстрелил. Моя собака нетерпеливо заворочалась в кустах.

«Прилетят!» – успокаивал я себя.

Но уток не было.

А Иван Ильич все стрелял и стрелял.

Наконец надо мной пронесся одинокий чирок. Я выстрелил, и он упал в камыши.

Стемнело. Треща сучьями, ко мне подошел сосед.

– Восемь штук, – произнес он.

– Один, – ответил я.

Лукаво прищурив глаза, сосед улыбнулся.

Я молча поправил патронташ, закинул за плечо ружье.

Тут Иван Ильич взял меня за руку.

– Смотри! – указал он пальцем на воду.

Лыва была сплошь покрыта ряской – маленькими пловучими листочками.

– Ничего не видишь?

– Ничего…

Ильич подвел меня к своей лыве:

– А здесь?

Тут слой ряски был перекрещен во всех направлениях узкими полосками чистой воды. Я понял, что это следы плававших уток, и в голове у меня моментально вспыхнула догадка.

– И это всё? – спросил я с некоторым разочарованием.

– Чего ж еще? Ясно: много следов – много уток. А ты думал: где вода, туда они и летят?.. Не-ет. Любимые места у них есть… – И охотник начал рассказывать: – Смотрю я на воду и вижу, когда тут была дичь. Вот широкая чистая полоса – это утка только что проплыла. Дальше полоски поуже, начало их затягивать – ясно, что плавали не сейчас. А вон там совсем чуть заметная линия – это со вчерашнего дня. Теперь ясно? Дело-то проще простого!

Спичка

Однажды Максимыч, встретив меня на улице, сообщил:

– На прошлой неделе вывез я в поле падаль, устроил лабаз. Думал – волки придут. А волков этой зимой и днем с огнем не сыщешь! – И, пряча в усах улыбку, добавил: – Сегодня ночью лиса там была…

Я насторожился.

– Подкараулим? – предложил Максимыч.

– Конечно! – подхватил я.

– А приходилось тебе бывать на лабазе? – спросил охотник.

– Нет, – сознался я.

– То-то! Слушай, что буду говорить, да на ус мотай! – И Максимыч начал посвящать меня в тайны охоты на лабазе – Самое главное – тишина. Кашлять и разговаривать нельзя, курить нельзя, ходить по снегу нельзя…

– Как это не ходить? – перебил я. – У нас крыльев нет.

Максимыч стукнул меня пальцем по лбу:

– Соображать надо! Зверь боится следов человека. А мы поедем верхом на конях, с седел заберемся на лабаз, кони же пойдут дальше. Понял?

Я кивнул головой, втайне досадуя, что сам не додумался до такой простой вещи.

На заходе солнца мы выехали из деревни. За спиной у Максимыча сидел сынишка Павка – он должен был отвести коней обратно.

Долго ехали по полю, спустились к перелеску. Тут охотник молча показал в сторону: снег был прострочен ровным пунктиром лисьих следов.

В двух десятках шагов от падали росло несколько густых елок. Между ними был искусно замаскирован деревянный помост – лабаз, на который мы и взобрались с седел.

И вот затихло вдали звяканье стремян, в сумерках расплылся горизонт. Среди елок прорезался рог луны. Мы остались одни среди тишины и безлюдья.

Максимыч долго усаживался, кутался в собачью доху, обламывал веточки. Я положил двустволку в развилину сучьев.

Подмораживало. Снег из розово-белого превратился в светло-синий. Из перелеска выползла темь. В поле, на дороге, слышался скрип полозьев.

– Хочется курить… – чуть слышно шепнул я.

Максимыч погрозил пальцем.

Время тянулось медленно. Затекли согнутые ноги, стала ныть поясница. Хотелось спрыгнуть вниз, походить по хрустящему снегу.

Поле и перелесок окутала ночь. Напрягая зрение, мы всматривались вперед. Казалось, что вот-вот мелькнет темно-серый силуэт лисицы, зашуршит снег. Я взвел курки, удобнее положил ружье.

Шли часы. Лисицы не было. Мы устали прислушиваться к случайным шорохам и уже не вздрагивали, когда мимо бесшумно проносилась сова.

– Не придет! – махнул рукой Максимыч и, прислонясь спиной к стволу дерева, стал дремать.

Я последовал его примеру…

На восходе солнца подъехал Павка. Мы опустились в седла, с наслаждением стали на стременах.

– В чем же дело? – недоумевал Максимыч.

Отъехали в сторону, и нам бросился в глаза свежий лисий след: он тянулся прямо к падали, затем круто поворачивал и снова скрывался в перелеске.

– Испугалась, – сказал Максимыч. – Чего?..

И вдруг он присвистнул и, обернувшись ко мне, укоризненно покачал головой:

– А еще охотник!..

Я посмотрел вниз. Там, где лиса бросилась в сторону, на снегу лежала спичка.

– Ты? – спросил Максимыч.

– Да, – ответил я, вспомнив, что вчера вечером, закуривая по дороге, спичку бросил в сторону.

Я не знал, куда деваться от досады.

А Павка всю дорогу хохотал и трунил:

– Лисица-то хитрее вас оказалась!..

Белая рубашка

Мы с Павликом собирались на рыбную ловлю. Накопали червей, собрали удочки, взяли по ведерку для улова.

– Пошли! – скомандовал я тоном старшего.

У ворот нам встретилась старушка-соседка. Подгоняя хворостинкой гусей, она, подслеповато щурясь, посмотрела нам вслед и пожелала:

– Наловить вам по полному ведру!

– Спасибо, бабушка, – ответили мы.

Сидевший на лавочке дед Илья сказал:

– Павлик наловит, а Николай – нет. Зря и ведерко берет!

Я обиделся: с чего это дед взял? Павлик и удить-то не умеет, только разговаривает да шумит. Если б дед знал это, то не стал бы так говорить…

Мы вышли за околицу и по лесу спустились к реке.

На берегу тихой заводи выбрали себе места и забросили удочки. Чуть слышно плеснули грузила, зеркальную гладь всколыхнули легкие круги, и все смолкло.

Я смотрел в воду. Там отражались деревья и бескрайное небо с белыми облаками.

– Клюнуло! Клюнуло! – закричал вдруг Павлик и выбросил на песок большого окуня.

«Сейчас клюнет и у меня», – подумал я и склонился над удочкой.

– Какой большой! – кричал Павлик. – Я думал, что леску порвет!

– Тише! – рассердился я. – Рыбу пугаешь.

– Она меня не боится, – ответил Павлик.

И действительно: он то и дело выдергивал из воды окуней. Пока я поймал одного, у него было уже больше десятка.

– Дед правду сказал! – радовался Павлик.

– Просто тебе попалось хорошее место! – буркнул я с завистью.

– Давай поменяемся, – великодушно предложил Павлик.

– Давай! – согласился я.

Мы поменялись. И странно: у Павлика опять начался клев, а мой поплавок лежал, как примерзший. От досады я готов был плакать…

Кончили мы ловлю почти так, как предсказал дед: у Павлика было полное ведерко, а у меня улов едва закрывал дно…

Подходя к дому, мы опять встретили деда Илью.

– Ну как? – поинтересовался он.

Мы показали ведерки.

Увидев мой улов, дед покачал головой и лукаво улыбнулся:

– Так и не понял, в чем дело?

– Нет, – ответил я.

Дед указал пальцем на мое удилище:

– Белое.

– Только что сделал, – сказал я.

– И рубашка у тебя белая, – продолжал дед. – А у Павлика и удилище черное, и рубашка серая. Соображаешь?

– Что-то не пойму…

– Рыбу пугает белый цвет, – объяснил дед. – Твою удочку и рубашку она небось шагов за двадцать обходила.

– А Павлик все время разговаривал! – пытался я возразить.

– Разговор почти не мешает ловле, – продолжал дед. – А вот движений рыба боится. Ты попробуй: стань на берегу и стой; выплывет рыба – начни говорить: ей хоть бы что… А махни рукой – только ее и видел!

– Что ж ты раньше меня этому не научил! – сказал я.

Дед засмеялся:

– Так будешь лучше помнить. Не помучишься – не научишься!

Охотничий опыт

Во время зимних каникул я приехал в деревню. После шумного города все здесь казалось необычным: и постоянная тишина, и высокие, никем не истоптанные сугробы, и волчий вой по ночам, и засыпанные снегом, безжизненные поля, и лес…

Впрочем, мертвым казалось все только на первый взгляд. Выйдя за деревню, я увидел, что везде шла обычная зимняя жизнь: в мелколесье с шумом летали рябчики, у срубленных осинок снег был примят зайцами, на каждом шагу попадались следы горностаев.

Я достал из кладовой капканы и, привязав к их тарелочкам излюбленную пищу горностаев – мышей, насторожил капканы там, где встречалось больше всего следов.

– Завтра приду с добычей! – сказал я отцу за ужином.

– Не хвались, – сдержанно заметил отец.

Но я был уверен в успехе.

Каково же было мое удивление, когда утром, обойдя капканы, я увидел, что все они пусты! А свежих следов было так много… К одному капкану горностай подошел совсем вплотную и вдруг, чего-то испугавшись, прыгнул в сторону и ушел.

– Ну, как дела, охотник? – встретил меня отец.

Чуть не плача с досады, я рассказал о неудаче.

– А правильно ты насторожил капканы? Снегом засыпал? Только мышка сверху?

– Засыпал.

– Возле капкана своих следов не оставил?

– Нет… С лыж не сходил.

– Не понимаю… – развел руками отец.

Мы еще раз обошли капканы. Отец только пожимал плечами. И вдруг он хлопнул себя по лбу:

– А мышей как привязывал? Голыми руками?

Я кивнул головой.

– Так и есть… Нельзя!

– А как же? – растерялся я.

– В рукавицах! – ответил отец. – Рукавицы и капкан надо натереть хвоей: она запах человека отбивает. А тронешь голой рукой приманку – пропало дело, горностай не возьмет. Нюх у них острый!..

После этого все долго смеялись над моим хвастовством. Но обижаться не приходилось: охотничий опыт дается не легко!

Журавли

Отправил меня колхоз с Иваном Кузьмичом, соседом, в тайгу за кедровыми шишками. Насушили мы сухарей, всякий дорожный припас заготовили. Наутро выезжать решили.

А ночью у Кузьмича беда приключилась: забралась в сени свинья, выволокла сухари во двор да чуть не все и съела.

Здорово рассердился сосед, даже палкой хотел побить виновницу, но она шмыг в калитку – только ее и видели!

Смех меня разобрал, а Кузьмич ругается:

– Свинья, по-свински и делает! Всю поездку нам расстроила!

Перестал я смеяться. В самом деле, не поедешь в тайгу без сухарей. Пока снова наготовишь – три дня пройдет. А тут погодка золотая установилась, каждый час дорог.

– Знаешь, – говорю, – Кузьмич, что я надумал? Пойдем мы налегке, пешком, а припас ребята после привезут. Жалко время зря проводить!

Так и сделали. Взяли в котомки немного продуктов, закинули за плечи ружья и отправились.

Кедровая падь, где каждый год мы шишковали, далеко была, два дня идти пришлось. Но мы и еще столько шли бы о удовольствием. Так хорошо осенью в тайге, что и передать трудно! Лес будто горит весь: тут и красная, и желтая, и оранжевая краски; куда ни глянешь – ягодные кусты от спелых кистей гнутся, а воздух такой легкий да пахучий, что человек будто молодеет от него.

Год выдался урожайный. Как ударишь колотушкой по дереву – шишки, ровно град, наземь падают. Успевай только изворачиваться, чтобы по лбу не стукнуло.

Начали мы шишковать и не заметили, как неделя пролетела. Продукты наши кончались, осталось всего несколько сухариков, а ребят все нет. Кузьмич совсем забеспокоился: уж не случилось ли какого несчастья в дороге?

– Не волнуйся, – говорю ему. – Все будет в порядке. Не знаю, как твой Сергей, а мой Павел – опытный таежник.

Слушает меня сосед, а сам вздыхает:

– Мало ли чего в тайге бывает!..

Лег я спать, а Кузьмич так и остался у костра. Просыпаюсь около полуночи – он все еще сидит.

– Не берет меня сон, – говорит. – Чует душа неладное…

Отошел я от костра, прислушался: тихо. С дерева лист сорвался, и было слышно, как цеплялся он за сучки, пока не упал на землю. А потом вдруг на дальнем болоте разом тревожно закричали журавли. Ночь была лунная, и я видел, как пролетели они в стороне беспорядочной стаей.

Вернулся я тут к товарищу и говорю:

– Кипяти чай, ребята едут!

Прислушался Кузьмич, покачал головой:

– Ни звука…

– Правильно, еще не слышно. Они сейчас на гати, что через болото.

– Да ты откуда это знаешь?

– Журавли рассказали.

– С тобой серьезно, а ты…

– И я не шучу. Подумай-ка: кто сейчас мог вспугнуть журавлей? Лиса либо волк. А звери эти в глухой тайге не живут. Значит, ребята.

Махнул Кузьмич рукой и опять голову повесил.

– Ну, – говорю, – если ты не хочешь вскипятить для хлопцев чаю, то я этим займусь.

Принес воды, повесил над костром чайник. Потом отошел в сторону, стал рубить кедровые ветки для постели ребятам. Вдруг слышу – кричит Кузьмич:

– Едут! Едут!

И в самом деле, издали конский топот донесся. А вскоре и всадники на поляне показались.

Журавли не подвели!

Волчья шерстинка

Про некоторых охотников говорят: «Он зверя нюхом чует». Такой отзыв – лучшая похвала следопыту. Не потому, конечно, что у таежников и в самом деле нюх особый. Нет, это значит, что охотник умеет видеть и разгадывать неприметные для других следы.

Был у меня случай, когда нашел я волка по шерстинке, которую он оставил на еловом сучке. Произошло это так.

Шел я по лесной опушке. Вдруг слышу: грохнул в поле выстрел. Как раз в той стороне, где пастухи стерегли овец. «Не иначе, – думаю, – как подпасок Ленька по воронам палит».

Перебрался через ручей, что протекал у леса, и тут заметил: висит на сухой ветке волчья шерстинка. Да так непрочно держится, что вот-вот, кажется, упадет на землю.

Удивился я: как она до сих пор не сорвалась? В это время слегка дунул ветер, шерстинка и в самом деле полетела в сторону.

– Интересно! – сказал я громко и задумался.

Не потеряна ли она зверем всего несколько минут назад? Уж не по волку ли стрелял пастух?

Стал я осматривать землю. Никаких следов! Везде – опавшие листья, бурая трава, мох. Самая безопасная для зверя тропа.

Тогда я направился к ручью. Если хищник бежал с поля, то ручья он миновать не мог. А там, на берегах, была илистая почва, и на ней-то уж обязательно должны остаться отпечатки лап.

Догадка оказалась правильной. Не сделал я и двух десятков шагов, как заметил на мокром песке волчьи следы. Они были совсем свежие: вода, просачиваясь сквозь грунт, не успела еще заполнить углубления до краев.

На другом берегу следы опять потерялись. Но зато увидел я на желтых листьях капли крови. И чем дальше шел, тем чаще встречались на земле темно-красные пятна. Было ясно, что зверь получил тяжелую рану.

Волк, не слыша за собой погони, должен был скоро лечь. И мне теперь оставалось только одно: двигаться бесшумно, чтобы подойти к нему на расстояние выстрела.

По-видимому, долго бы пришлось мне преследовать хищника, если бы не помог бурундук. В глухой чаще вдруг качнулась ветка, и проворный зверек с цоканьем вскочил на дерево. Бурундука кто-то испугал.

Я взвел курки и стал подкрадываться к подозрительному месту. А когда подошел совсем близко, из-за куста, треща сучьями, метнулся громадный волк.

Скрыться зверю не удалось: пуля навылет пробила ему голову.

«Разведчики»

Мы подъезжали к прииску. Шоссейная дорога, огибая сопку, по широкому мосту пересекала речку и вела в поселок. Мимо нас то и дело проносились автомобили, обдавая пылью и запахом бензина.

– Сверни к речке, – тронул меня за рукав мой спутник, горный десятник Матвей Иванович.

Я натянул вожжи, и двуколка, врезаясь шинами в песок, мягко скатилась к воде.

Мы напились холодной воды, умылись и присели в тени берез.

Матвей Иванович долго смотрел на копры шахт, на белые домики поселка, на драгу[11]11
  Драга – машина для черпания и промывки грунта; применяется для разработки россыпных месторождений золота и платины.


[Закрыть], гремевшую бесконечной вереницей ковшей.

– Давно ли было: глушь, тайга… – произнес он. – А теперь…

– Правда, что вы открыли этот прииск? – спросил я.

– Правда, только не совсем. До меня золото нашли утки.

Я вопросительно посмотрел на собеседника.

– В ту пору никто не думал, что здесь есть золото, – начал Матвей Иванович. – Я жил в деревне, километров пять отсюда, занимался охотой.

Часто бывает, что осенью утки вылетают для кормежки на неубранные поля. Так было и у нас: в тот год с уборкой урожая запоздали, и утки по вечерам валом валили в поле. Я их стрелял из шалаша и с подхода, добыча всегда была хорошей.

Однажды жена стала потрошить убитую утку. Вдруг зовет меня: «Матвей, смотри!»

Вижу: в разрезанном зобу, среди маленьких камешков, желтые металлические крупинки. Взял на руку – тяжелые. Неужели, думаю, золото? Достал азотной кислоты, бросил в нее крупинки – не чернеют. Значит, в самом деле золото!

Стал я тут решать трудную задачу: где утка нашла эти крупинки? Могла она проглотить их возле нашей деревни, но могла найти и в другом месте. Кто знает, где она провела прошлое лето?

Пришлось мне превратиться в следопыта.

Дело было поздней осенью, и уже почти невозможно было отличить старых уток от молодых. Но все-таки по окраске некоторых перьев я решил, что убитая кряква – из летнего выводка. Это сразу упростило задачу. Молодая утка не могла быть нигде дальше нашего района.

Теперь оставалась вторая, не менее трудная загадка. В нашей местности сотни болот, маленьких озер, ручьев и речек. Где, в каком месте кряква нашла золото?

Я стал наблюдать за путями вечернего перелета. И тут оказалось, что на тот участок, где я охотился, утки прилетали всегда из одного места: из-за невысокой сопки. На другой вечер стал я на эту сопку – вижу, летят из-за торфяных болот. В следующий вечер пошел за болото… Так, мало-помалу, добрался до этой речки. Речка поросла камышами, в берега врезались тихие заливы. Для утиных выводков лучшее место и придумать трудно.

Ковырнул палкой берег – под перегноем песок, мелкая галька.

«Здесь!» – говорю я себе.

Сходил за лопатой, лотком. Уже стемнело, а мне не терпится. Развел костер, стал копать. Промыл один лоток, подошел к огню: золото! Точь-в-точь такие же крупинки, как в утином зобу…

Матвей Иванович долго чертил на песке какие-то линии, потом, вставая, закончил:

– В прошлом году над речкой еще стоял шалаш, в котором я жил. Теперь сломали… А как все изменилось!.. Кажется, недавно было, а местность не узнать!

И он с улыбкой снова посмотрел на копры шахт, на белые домики поселка, на грохочущую в речном заливе драгу.