Текст книги "Таёжные рассказы"
Автор книги: Николай Устинович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Пуд соли
1
Близ полудня небо прояснилось и снег, валивший чуть не сутки, перестал. Ветер тоже притих, но стал зато холоднее. Погода, как видно, «переламывалась» на мороз.
Иван Орлов, поеживаясь, приплясывал на хрустящем снегу. Прошло больше часа, как его сменил в шурфе Сеня Березкин – кудрявый насмешливый парень. Он сейчас, наверное, по привычке подтрунивал над кем-то, потому что снизу, с сорокаметровой глубины, сквозь дробный перестук молотов то и дело доносился его беззаботный смех.
«Им тепло, – с завистью подумал Орлов. – А тут все нутро леденеет…»
И от безделья он в который уже раз начинал осматриваться по сторонам, примечая годный для дров сухостойный листвяжник.
Лес в этих местах был корявый и редкий. Сказывались близость тундры, вечная мерзлота. Низкорослые, скрюченные лиственницы лепились на подветренных сторонах сопок, непонятно как цепляясь корнями за каменистую почву. В падях, у ключей, рос неприхотливый тальник, торчали приземистые елочки… Скуден был растительностью этот суровый край!
Орлову давно надоела угрюмая Широкая падь. Уже несколько недель бил он здесь с товарищами разведочный шурф, стремясь добраться до золотоносного слоя. Метр за метром вгрызались разведчики в вечную мерзлоту допотопными ручными бурами, а долгожданного слоя все не было. Сеня Березкин изощрялся в злословии, на все лады высмеивая первобытную «технику». Но слова оставались словами. Всем разведчикам, в том числе и Березкину, было хорошо известно, что большего в их положении иметь невозможно. Новый прииск испытывал острый недостаток в оборудовании. Оно было где-то в пути, а пока, чтобы не сидеть сложа руки, разведчики ушли в тайгу с ручными бурами. Следовало как можно быстрее установить точные границы недавно открытого мощного золотоносного слоя.
«Надо думать, последний шурф бьем, – решил Орлов. – На следующей точке уже скважину бурить будем».
Грузно ступая по мерзлым комьям поднятой из шурфа породы, он подошел к стволу и, склонясь, прокричал в темноту:
– Эй, Фома! Наверх!
Орлов услышал три условных удара по тросу бадьи. Это был сигнал подъема.
Заскрипел ворот, виток за витком наматывая трос. Бадья раскачивалась и крутилась, и чувствовалось, как Фома Кудряш, не допуская ее до стен шурфа, отталкивался рукой. Наконец у поверхности показалось бородатое лицо Кудряша. Покряхтывая, он ухватился руками за столб ворота и вылез из бадьи.
Щурясь от яркого света, Фома удивленно протянул:
– О-о!.. Ишь, как похолодало!
– Я совсем промерз… – поежился Орлов, торопливо садясь в бадью. – Вари обед. Будет готово – приходи поднимать… Ну, опускай!
2
В шурфе было почти совсем темно. Укрепленные на выступах бленды[3]3
Бленда – согнутое из жести приспособление для свечи.
[Закрыть] скупо освещали полусогнутые фигуры разведчиков. Держа левой рукой бур, они правой размеренно били молотком по его верхнему концу. После каждого удара бур слегка поворачивался, скважина углублялась на какой-то миллиметр. И снова удар за ударом глухо звучали в трубе шурфа…
Орлов вылез из бадьи, похлопал рукавицами.
– Ну, как там наверху? – поинтересовался Антон Дергачев, бросая молоток и вытирая потное лицо. – Все снег валит?
Он с видимым наслаждением выпрямил свою статную фигуру, пошевелил широкими плечами и неизвестно чему улыбнулся, сверкнув золотым зубом.
– Нет, на мороз повернуло, – ответил Орлов. – К ночи, может, градусов на сорок ударит.
– Так что, Антоша, на свидание не сбегаешь, – вставил Сеня Березкин. – Как-никак, до прииска двенадцать километров…
Орлов, поняв намек Березкина, нахмурился. Действительно, слишком уж часто ходил Антон на прииск. И ходил не к кому-нибудь, а к его сестре Валентине. Как видно, любовь между ними завязывалась не на шутку, и это не совсем нравилось Ивану. Правда, ничего плохого он сказать про Антона не мог. Парень стройный, красивый, почти не пьющий… Но знали его на прииске очень мало, приехал он сюда совсем недавно. А чтобы человека узнать, надо с ним пуд соли съесть…
Промолчав, Орлов поднял молоток, взялся за бур и, стараясь скорее согреться, начал работать. Он бил по буру с таким ожесточением, что из-под молотка сыпались искры и скважина почти видимо подавалась вглубь.
Во время одной из коротких передышек Сеня Березкин сказал:
– Что-то, братцы, есть охота. Не время ли вылезать?
– Фома скажет, когда обед будет готов, – ответил Орлов. – К тому времени мы, пожалуй, стандарт[4]4
Стандарт – здесь: известное расположение скважин.
[Закрыть] закончим.
– Нет, много еще бить, – покачал головой Сеня.
– А ты делай, как я, – похлопал себя по карману Антон – захватывай на всякий случай пару сухариков. Как передышка – погрызешь…
– И где только ты, Антон, премудрости такой научился? – промолвил Сеня. – Все у тебя обдумано, рассчитано, предусмотрено…
– Тайга научит… – буркнул Дергачев.
Все уже изрядно устали, но до конца скважин оставаясь совсем немного, и разведчики, каждый про себя, решили, что теперь уж до конца работы нет смысла подниматься из шурфа.
Первым закончил свою норму Орлов, за ним – Дергачев. Сене Березкину помогли добить скважину сообща и, присев у стен на корточки, начали не спеша закуривать.
– Что же Фома? – ни к кому не обращаясь, произнес Сеня. – Два обеда за это время можно было сварить.
– Да, долгонько он… – согласился Орлов. Вытащив из карманчика брюк часы, он поднес их к бленде и, словно не веря глазам, удивленно перевел взгляд на товарищей: – Без малого три часа прошло!..
– Придет… – не совсем уверенно проговорил Антон. В голосе его чувствовалось плохо скрываемое беспокойство.
Все умолкли, прислушиваясь. Несколько раз им казалось, что на поверхности раздавались шаги. Но время шло, а у ворота никто не появлялся. Ветер, видно, усилился, и над шурфом заклубилась дымком поземка. Мелкие, колючие снежинки с тихим шорохом сыпались на поднятые вверх лица разведчиков…
Закурили снова. Разговор не вязался. Каждый сидел в своем углу – насупленный, сердитый, едва сдерживая закипавшее бешенство.
Первым не выдержал Антон.
– Спит, сволочь! – выкрикнул он и ткнул каблуком кусок породы. – Дрыхнет, и до товарищей ему дела нет!
Всегда жизнерадостный Сеня Березкин, видимо, оценил положение. Нервозность – плохой спутник в трудных моментах!
– Что я вам расскажу, братцы! – беззаботно улыбнулся он. – Новый анекдот, хохот до упаду… Приехал, значит, в Москву американец, стал город осматривать…
– Нет, не может Фома уснуть, – не слушая Сеню, возразил Антону Орлов. – Не такой он человек! Боюсь за другое…
И он умолк, не высказав своих опасений.
Сеня, так и не досказав своего анекдота, стал что-то насвистывать. Орлов, еще раз щелкнув крышкой часов, покачал головой. Антон мрачно смотрел на носки своих сапог…
– Погасим две бленды… на всякий случай, – поднялся Иван. – Одной свечи хватит…
– Давайте не будем ждать этого случая! – тоже вскочил на ноги Березкин. – Трос в шурфе? В шурфе. Вот и вылезть надо по нему…
Орлов хотел сказать, что вылезть усталому человеку по тонкому тросу из сорока метрового шурфа крайне трудно, но промолчал. Если с Фомой что случилось, то надеяться можно было только на эту единственную возможность.
Между тем Сеня, сбросив телогрейку, подтянул вниз бадью и, ухватясь за трос, проворно начал подниматься вверх.
– Не торопись, – бросил ему вслед Орлов. – Береги силы.
Метров пятнадцать Березкин поднимался довольно быстро и легко. Потом, вероятно, он начал уставать и решил сделать передышку. С минуту он раскачивался на оцинкованном тросе от стены до стены, потом подтянулся еще на несколько метров – и вдруг начал скользить обратно. Судорожно цепляясь озябшими пальцами за «цинкач», он на одно мгновение задержался, но силы уже оставили его, и он соскользнул вниз.
Оказавшись в бадье, Сеня попытался было улыбнуться, но улыбки у него не вышло. Потирая оцарапанные ладони, он тяжело вздохнул и бессильно опустился в углу.
– Ну-ка, попробую я… – как бы про себя проговорил Антон и тоже снял телогрейку.
У Дергачева получилось еще хуже. Он хоть и не торопился и экономил силы, однако не достиг даже высоты, на какую поднялся Березкин. Спустившись в бадью, он так же, как и Сеня, без слов отошел в сторону.
– Выходит – мой черед… – сказал Орлов. – Трудновато в мои годы акробатикой заниматься…
– Ты, дядя Иван, сильнее нас двоих, – с надеждой проговорил Сеня.
Орлов взялся за трос широкими, мозолистыми руками, сжал его голенищами и, как будто без особых усилий, начал размеренно подниматься.
На полпути он передохнул и так же уверенно стал двигаться дальше.
– Вылезет!.. – радостно прошептал Березкин.
Но Орлов не вылез. До поверхности оставалось каких-нибудь семь-восемь метров, когда Иван вдруг начал стремительно скользить вниз.
Выйдя из бадьи, Иван опустил дрожащие руки и хрипло выдавил:
– Нету сил…
В напряженной тишине шурфа было слышно лишь его тяжелое, прерывистое дыхание…
И снова томительно потянулось время. Вверху, в светловатом квадрате, сквозь завесу поземки замерцали звезды.
– Он мог скользнуть в прорубь, когда пошел за водой, – нарушил наконец молчание Сеня, думая о Фоме. – Мог попасть в лапы медведя. Был слух – шатун в этих местах объявился…
– На сердце он в последнее время жаловался, – поддержал разговор Орлов. – Видно, начал сдавать мотор. Разрыв – он каждую минуту может произойти…
– И никто о нас раньше, чем через неделю, не вспомнит! – замогильным шепотом добавил Антон.
Он отвернулся в угол, и в полумраке было видно, как начали вздрагивать его широкие плечи.
– Хватит слюни распускать! – резко сказал Орлов. – Раз никто нам не поможет, значит, на себя надо надеяться. Бабьим причитаньем беде не помочь!
Антон опустил на колени голову, затих. С еле уловимым шорохом в шурф по-прежнему сыпались колючие снежинки.
3
Уйдя от шурфа, чтобы приготовить обед, Кудряш направился к стоящей невдалеке избушке. Эта низенькая, срубленная из толстых бревен избушка раньше служила временным пристанищем для охотников. Но с открытием прииска зверя распугали, и промысловики ушли в глубь тайги. Разведчики заняли покинутую избушку и были довольны этим случайным жильем: все-таки теплее и удобнее, чем в палатке.
У двери лежала припорошенная снегом груда нарубленных с вечера дров. Окинув дрова взглядом, Фома решил, что топлива на ночь не хватит и, пока варится обед, подрубить еще. Он вошел в избушку, взял ведро и отправился в падь за водой.
Прорубь успело с утра затянуть льдом. Фома разбил лед каблуком сапога, зачерпнул воды и стал возвращаться к избушке. Пока он шел, правый сапог все время скользил по проторенной тропинке. Попав на мгновение в воду, он сразу же обледенел, словно на него кто-то натянул прозрачный скользкий чулок.
Закрыв за собой дверь, Фома снова поднял поставленное у порога ведро и сделал два шага в глубь избушки. Тут с ним произошло то страшное, чего никак нельзя было предвидеть.
Правая нога Кудряша, на которую он в тот момент навалился всей тяжестью тела, вдруг провалилась в неведомо откуда появившуюся щель. Фома упал, выронил ведро, вода разлилась по полу. В колене что-то хрустнуло, кольнуло, и по всей ноге разлилась тупая, щемящая боль.
Фома сгоряча рванулся из неожиданной западни, но это ни к чему не привело. Ногу обожгло огнем, Кудряш застонал и снова стал на четвереньки.
Только теперь Фома понял, что с ним произошло. Пол избушки был сделан из тонких, немного стесанных сверху жердей. По концам они были крепко прибиты гвоздями к подложенным там бревнам. Жерди немного пружинили, и если бы вбивать между двумя из них клин, они бы разошлись в стороны. Роль такого клина и сыграл обледенелый сапог Фомы. Когда он стал между жердей, они раздались в стороны, образовалась довольно широкая щель, и в нее скользнула нога. Словно дуги капкана, жерди сдавили ногу выше щиколотки. А так как Фома при падении не то сломал, не то вывихнул ногу, вытянуть ее из щели силой было совершенно невозможно…
Обливаясь холодным потом, Кудряш стоял на четвереньках, не зная, что предпринять. Малейшее движение вызывало острую боль. Нельзя было опуститься даже на здоровое колено.
В отчаянии Фома стал оглядываться вокруг. Ему нужен был какой-либо предмет, который можно было бы засунуть в щель, еще больше раздвинуть жерди и освободить ногу. Но ничего подходящего под руками не оказалось: дрова он не успел занести в избушку, топор торчал в пне возле дров.
А между тем совсем недалеко, не далее двух шагов от его рук, под угловым топчаном лежал предмет, который мог спасти Кудряша. Это был старый, затупленный бур. Как подошел бы он сейчас для выполнения замысла Фомы! Но ни дотянуться до бура, ни подтянуть его каким-либо способом не представлялось ни малейшей возможности.
Фоме стало страшно. Он закричал, зовя на помощь. Кричал он долго и исступленно, хотя хорошо знал, что все это напрасно, что никто его не услышит и никто к нему не придет…
Наконец, охрипнув, Фома умолк. Казалось, вместе с голосом его покинули силы, и, если бы не удерживала страшная боль, он замертво рухнул бы на пол.
Дрожа и всхлипывая, Кудряш с затаенной надеждой смотрел в темнеющее окно, и по его рыжей бороде скатывались крупные слезы.
4
Пламя свечи, потрескивая и колеблясь, скупо освещало шурф. На мерзлых стенах застыли уродливые тени разведчиков. Березкин то и дело поглядывал вверх: он еще не потерял надежды на возвращение Фомы. Орлов, нахмурясь, сосредоточенно о чем-то думал. По тому, как он удобно привалился спиной к стене, вытянув ноги и руки, можно было понять, что он отдыхает перед новой попыткой подняться по канату. Дергачев, по-прежнему отвернувшись в угол, что-то украдкой жевал.
– У тебя, Антон, говоришь, сухари были? – произнес Иван. – Пока не ешь. Еще неизвестно, сколько нам тут сидеть. Может быть, по крошке делить придется…
– Нет у меня никаких сухарей! – хмуро и неохотно ответил Дергачев.
– Нет у него сухарей, – невесело усмехнулся Сеня. – Это он камешки грызет.
– А вам кто не велел взять! – визгливо, со злобой выкрикнул Антон. – Мастера чужим распоряжаться… Плевал я на ваши приказы!..
Дергачев скверно выругался.
– В-вот ты какой!.. – изумленно выпучил глаза Сеня.
А Орлов даже не нашелся что сказать. Поведение Антона настолько противоречило таежным традициям товарищества и взаимной выручки, что истерические выкрики Дергачева показались Ивану вначале нелепым, неуместным комедиантством.
– Д-да!.. – процедил наконец сквозь зубы Орлов. – Давно я таких гнид не видывал…
Антон молчал. Он сжался весь в комок, словно ожидал нападения.
Иван начал нервно скручивать цигарку. Руки его тряслись, махорка сыпалась на колени. Прикурив и несколько раз глубоко затянувшись, Орлов растоптал папироску каблуком и обернулся к Березкину:
– Попробую я, Сеня, еще раз… Больше ждать нечего.
– Попробуй, дядя Иван! – встрепенулся Березкин. – Ведь ты не добрался самую малость.
Орлов стал на борта бадьи, поднял вверх руки и повис на канате. Так же как и в первый раз, он начал подниматься неторопливо и размеренно.
«Годы не те… – мелькали у него в голове обрывки мыслей. – Когда-то на семьдесят метров на спор поднимался… Надо одолеть… одолеть…»
На полпути Иван сделал передышку. Прижавшись щекой к обжигающему холодом канату, он чувствовал, как за воротник, на разгоряченное тело, сыплются колючие снежинки.
«А ну еще!.. – бодрил себя Орлов. – Еще столько же! Даже меньше…»
И он упрямо, стиснув зубы, вскидывал и вскидывал вверх немеющие руки…
На лбу выступил обильный пот, скатился на ресницы, попал в глаза. Продолжая подниматься, Иван зажмурился, на секунду ткнулся лицом в рукав.
«Скоро!.. Скоро!..» – стучало в голове.
И в самом деле, в лицо вдруг пахнуло холодным ветром. Орлов посмотрел вверх. Вот они – рама и ворот! Три метра… Два с половиной… Поверхность!
Вцепясь мертвой хваткой в «цинкач», Иван висел над центром шурфа. Он мог бы достать рукой до толстой лиственничной рамы, но для этого нужно было на одно мгновение оторвать руку от каната…
Как это произошло, Иван помнил плохо. В памяти осталось лишь чувство облегчения от сознания, что теперь под руками толстый четырехгранный брус, что ноги упираются в неровности стенки шурфа.
Нащупав носком сапога надежный выступ на стене, Орлов, напрягая последние силы, еще раз подтянулся вверх. Брус оказался под его грудью. В следующий момент Иван выбросил на поверхность ногу и перевалился через раму.
Тут силы окончательно покинули Орлова: он не мог подняться на ноги и ползком отодвинулся подальше от шурфа.
Лежа ничком на земле и жадно хватая ртом снег, Иван блаженно улыбался. А в шурфе, как в огромной трубе, гремели радостные крики Сени Березкина:
– Вы-ылез! Вы-лез!..
5
Рано утром Орлов провожал в больницу Фому Кудряша. Закутанный в доху, он лежал на сделанных из лыж нартах, и Сеня Березкин прилаживал к ним лямку.
– Значит так, – напутствовал Иван Березкина. – Довезешь до восьмой партии, коня у них возьмешь. Если коня на месте не окажется, свяжешься с прииском по рации, пусть срочно вышлют транспорт. Понял?
– Понял, дядя Иван! – тряхнул чубом Сеня.
– Ну, а ты, Фома, с выпиской не торопись, – склонился над Кудряшом Орлов. – Знаю я твой характер… Доктора – они зря держать не будут. Выздоровеешь окончательно, тогда и на работу просись…
Иван попыхтел папироской, грузно потоптался по снегу и, хмурясь, вполголоса добавил:
– Просьба у меня к тебе, Фома, будет… Вызови к себе в больницу по телефону сестру мою, Валентину. Ну, и… расскажи, значит, про Антона… Не подходит такой человек в нашу родню! Так и скажи: Иван, мол, пуд соли с ним доел.
– Сказать-то я скажу, – ответил Фома, глядя Орлову в глаза, – да ведь нынче молодежь не очень-то любит советы слушать…
– Не-ет, дядя Фома! – лукаво подмигнул Кудряшу Сеня. – С чем другим, а уж с подлостью Валя не помирится. Правильная девушка! – Березкин загадочно улыбнулся и вдруг захохотал: – Хотелось бы мне видеть, как покажет она Антоше от ворот поворот!
– Ты бы помолчал, что ли… – недовольно поморщился Орлов.
– Молчу, дядя Иван! Молчу…
Сеня накинул на грудь лямку, и нарты, скрипя, заскользили по снежным застругам.
Сестра Маша
1
Когда мотор заглох и кругам стало необыкновенно тихо, Михаил Шишкин сжал зубы и повел самолет на посадку. Пилот шел вслепую, лихорадочно припоминая рельеф этого мало знакомого ему участка тундры. Где-то в этих местах должна быть речушка с овражистыми берегами, потом, помнится, торчали невысокие красноватые скалы… Земли не было видно: ее закрывала пелена морозного тумана. Она сверкала на солнце и сверху удивительно напоминала однообразную заснеженную тундру.
Теряя высоту, самолет вошел в эту пелену, и солнце сразу исчезло. Морозная мгла казалась почти ощутимо плотной и вязкой. Она раздвинулась лишь на мгновение, чтобы открыть промелькнувшую под самыми лыжами вершину красноватой скалы, и снова сомкнулась.
– Тяни!.. – крикнул чужим голосом бортмеханик Роман Ушаков.
Но «тянуть» дальше уже было нельзя. Навстречу неслась овражистая, морщинистая тундра. Самолет резко тряхнуло, подкинуло, снова с силой швырнуло на землю. Михаил, выброшенный из кресла, ощутил странное чувство неподвижности.
Машина лежала, глубоко зарывшись одним крылом в снег. На гладкой снежной поверхности синели пунктирные следы, оставленные разметанными в стороны сахаристыми комочками.
Михаил пошевелил плечами, поднялся. «Цел!» – мелькнуло у него в голове. И он обернулся в сторону бортмеханика. Ушаков лежал на полу кабины лицом вниз, как-то странно поджав под себя одну ногу. Меховой шлем съехал на затылок, освободив волнистые пряди белокурых волос.
– Роман! – тронул товарища за плечо Михаил. – Что с тобой?..
Ушаков не ответил и не шевельнул ни одним членом. Обтянутое черным хромом плечо было безжизненно податливо.
– Ты что же… Рома!.. – испуганно вскрикнул Михаил, склоняясь над другом на коленях. – Как же это…
Он расстегнул куртку бортмеханика, прильнул к его груди ухом и тотчас же уловил биение сердца.
– Уф! – выдохнул пилот, поднимая повеселевшее лицо. – Нагнал ты на меня страха, дружище!
Михаил заботливо ощупал голову, руки и ноги товарища. Все как будто цело, невредимо. Бортмеханик, надо думать, находился просто в глубоком обмороке.
Пилот начал понимать, что произошло: когда самолет ударился о землю, бортмеханик, вероятно, упал и сильно ушибся. Как видно, ушиб он голову, иначе отчего бы ему терять сознание…
Будучи совершенно здоровым человеком, Михаил всегда испытывал тягостное чувство в те редкие минуты, когда ему приходилось бывать возле больных. И сейчас, склонясь над лежащим без сознания товарищем, он ясно сознавал свою беспомощность. Что полагается делать в таких случаях? Кажется, нужно давать что-то нюхать… Вероятно, следует расстегнуть воротник гимнастерки…
К счастью, Роман шевельнулся и приоткрыл глаза.
– Ты что же это, брат, а?.. – Обрадовался Михаил. – Ушибся? Ничего, пройдет…
– Г-голова… – невнятно проговорил Ушаков и снова закрыл глаза.
– Ничего, ничего… – бормотал Михаил, расстегивая крючки на воротнике гимнастерки бортмеханика и подкладывая ему под голову меховое пальто. – Пройдет. Полежи – и пройдет.
Пилот вылез из кабины, ступил на рыхлый, хрустящий снег – и утонул в нем выше колен. Он долго топтался на месте, подминая снег и мрачно глядя на самолет, напоминавший теперь подстреленную чайку. Подвернувшиеся под фюзеляж шасси, наполовину оторванное крыло, сломанный винт… Машина приземлилась надолго, если не навсегда!
Ежась от мороза, Михаил снова забрался в самолет. При его появлении Роман медленно повернулся на бок, приложил к голове руку.
– Звенит… – тихо сказал он. – Где это так звенит?..
Михаил промолчал, не зная что ответить. Не проронив ни слова, он решительно подсел к рации, надел наушники. И, привычно сделав все, что полагалось делать при настройке, вдруг бессильно опустил руки и невидящим взглядом уставился в одну точку. Рация не работала.
2
Мертвую тундру сковало сорокаградусным морозом. Даже воздух, казалось, сгустился от холода и превратился в льдистую мглу. Белесый туман скрывал небо и дали. Временами по снегу скользили призрачные переливчатые отблески невидимого из-за тумана северного сияния. Стояла такая чуткая тишина, что, когда Михаил переступил с ноги на ногу, звонкий скрип разнесся по всей округе.
Пилот стоял у самолета, сняв шлем и напряженно подавшись вперед. Где-то далеко, за льдистой мглой, минуту назад послышался лай собак. Или это был обман напряженного слуха? Но нет, лай раздался снова. Там находилось стойбище!
Михаил вернулся к товарищу. В самолете было так же холодно, как и снаружи, и Роман, сидя на полу, пытался надеть меховое пальто.
– Понимаешь, голова… – виновато улыбнулся он. – Так болит, так кружится…
– Ничего, Ромка! – весело воскликнул Михаил. – Люди близко, слышно – собаки лают. Я сейчас сбегаю туда.
Он помог бортмеханику одеться, поудобнее уложил его. Потом достал захваченные на всякий случай лыжи, выбросил на снег.
– Я быстро, – успокоил он товарища. – Тут, кажется, совсем недалеко. Вернусь на оленях…
Став на лыжи, Михаил прислушался снова. Тихо… В безмолвии тундры было что-то гнетущее, угрожающее.
– Ни черта! – сказал пилот и оттолкнулся палками.
Его слова прозвучали как вызов. Они были обращены к безмолвной тундре и, вероятно, означали, что летчик, вступая в единоборство со снежной пустыней, надеется на свои силы.
Размеренность движений, монотонный шорох лыж действовали успокаивающе. Все это походило на обычные прогулки, которые так любил Михаил.
Через полчаса он сбавил шаг. Стало жарко, и Михаил невольно вспомнил о товарище. Ему-то, наверно, мороз дает себя знать…
Пилот оглянулся. Самолет исчез, словно растворился в белесой мгле. И ни впереди, ни по сторонам не было видно ничего, кроме этой сухой льдистой мглы…
«Закружить тут – как дважды два… – подумал Михаил, – Но что же не слышно собак?»
Он снова заскользил вперед. Стойбище должно было находиться где-то близко. Впрочем… обманчив, слишком обманчив звук в зимней тундре!
Уходя от самолета, Михаил рассчитывал, что впереди встретятся ориентиры, которые помогут ему двигаться по прямой. Но теперь он понял, что это было напрасной надеждой. Однообразные сглаженные холмики показывались в тумане то справа, то слева и тут же исчезали.
В пути время летело незаметно. Прошло, вероятно, уже часа полтора, а никаких признаков близкого присутствия людей по-прежнему не было видно. Михаил начал колебаться. Слышал ли он в самом деле лай собак? Не было ли это слуховой галлюцинацией? Северные собаки чутки. Будь стойбище близко, они давно уже почуяли бы лыжника и подняли шум на всю округу.
Пилот остановился. Есть ли смысл идти дальше – в эту холодную, мертвую тундру? Не разумнее ли будет вернуться к самолету и попытаться наладить поврежденную рацию?
Возможно, что Михаил не отказался бы так скоро от своего намерения разыскать стойбище, если бы не встревожили его признаки наступающей перемены погоды. Время подходило к полуночи, но в тундре становилось светлее. Морозный туман поредел, на небе засверкала россыпь звезд. Застоявшийся воздух дрогнул и еле уловимо потянул куда-то в сторону. Косые заструги начали дымиться тончайшей снежной пыльцой.
Михаил очень хорошо понимал, что это значит. Надвигалась пурга – гибель для одинокого путника!
Повернув обратно, Михаил заскользил по своему следу. Он бежал, напрягая все силы, но лыжня с каждой минутой становилась все менее заметной. Ее начисто стирали снежные струйки, вперегонки зазмеившиеся по тундре.
Ветер крепчал. Он проникал под короткую куртку, под шлем, в рукавицы, пронизывал все тело. Сухой, колючий снег все чаще поднимался тучами в воздух. Звезды исчезли, словно кто-то смахнул их с неба огромной метлой, и снова потемнело.
Внезапно ветер рванул с ураганной силой, завыл, засвистел. Снежные космы пурги взметнулись к небу, стало совсем темно. Михаил упал, с трудом поднялся, снова упал. «Идти, идти!..» – твердил он про себя, хотя, куда следовало идти, уже не знал. Направление было потеряно, и двигаться следовало только лишь для того, чтобы не замерзнуть.
Сколько времени прошло в этой борьбе со стихией, Михаил не смог бы сказать. Он совсем выбился из сил, ему хотелось лечь на пухлый снег и лежать, лежать… Но усилием воли он преодолевал это желание и снова и снова передвигал деревенеющие ноги…
Когда в лицо неожиданно пахнуло дымком, Михаил даже не обрадовался. Он механически, словно заведенный автомат, повернулся навстречу ветру и, низко сгибаясь, шаг за шагом стал пробиваться вперед. Потом лыжи уперлись во что-то твердое, и он грузно повалился на бок…
Очнулся Михаил в чуме, от резкой боли в пальцах. Он лежал на оленьей шкуре, и маленькая женщина с черными косичками, склонясь над ним, терла снегом его кисти.
– Нисево, нисево, – заулыбалась женщина, услышав стон пилота. – Так надо…
– Товарищ мой там, у скал, в самолете… – проговорил Михаил. – Ушибся он… Замерзнет…
Руки горели словно в огне, и Михаил стиснул зубы, чтобы не стонать. А маленькая женщина все терла их снегом, и в чуме по-прежнему звучал ее по-матерински ласковый голос:
– Нисево… Спасать будем… Нисево…
3
Чум, наполовину занесенный снегом, дрожал от бешеных порывов пурги. Ветер, врываясь в дымовое отверстие, тушил костер, сыпал колючую крупу, наполнял воздух дымом.
Михаил спал, заботливо укрытый мехом. Он часто вздрагивал и что-то бормотал.
Хозяйка чума старалась поддерживать огонь. Она ждала. Жизнь в тундре приучила Марию Лампай к терпению. Она думала о бортмеханике, оставшемся в самолете. Выдержит ли он до конца непогоды? Пурга может бесноваться неделю, может перестать и через час. Никто не изучил ее капризного нрава. Надо ждать.
Несколько часов назад муж Марии уехал к стаду оленей. С ним убежали собаки. Это их лай слышал летчик. Теперь все они – и муж, и олени, и собаки, вероятно, укрылись от пурги в лесу. Мария на стоянке одна. Судьба людей, попавших в беду, зависит только от нее одной.
Женщина ждала – она не могла сделать необдуманного шага. Опрометчивость стоила бы жизни ей и летчикам…
И Мария дождалась. Выглянув из чума, она поняла, что время пришло. Ветер еще бушевал, но порывы его были уже не так сильны. Пурга кончалась так же внезапно, как и началась.
Пилот спал, и Мария не стала его будить. Она подкинула в огонь дров, положила на видном месте пресные лепешки, спички. Одевшись теплее, разыскала занесенные снегом нарты, стала на лыжи и направилась к скалам.
Путь этот был знаком Марии: стоянка находилась совсем недалеко от скал. Из сбивчивого рассказа летчика женщина поняла, что он, не заметив чума в тумане, ушел далеко в тундру и лишь на обратном пути случайно наткнулся на жилье.
Наступал серенький рассвет. Ветер затихал. Он еще поднимал в воздух снег, бил в лицо холодной крупой, но дали уже яснели и сквозь разрывы туч проглядывало бледно-голубое небо.
Самолет – вернее, торчащее вверх серебристое крыло – Мария увидела издалека. Второе крыло и корпус тонули в огромном сугробе. Ускорив шаг, женщина взобралась на сугроб.
Никто не вышел из кабины ей навстречу, мертвая тишина стояла кругом. Мария долго ходила вокруг самолета, не зная, как попасть в него, наконец нашла дверцу и, откопав лыжей снег, открыла ее.
Когда глаза привыкли к полумраку, женщина увидела торчащие из-под мехового пальто ноги человека. Она осторожно приподняла пальто и приложила ладонь к губам бортмеханика.
Роман был жив, но не открыл глаз и не шевельнулся. От холода и от потери сил он находился на грани между жизнью и смертью.
– Ставай! Ставай! – затормошила его Мария. – Чум поедем!
Бортмеханик лежал все так же без движения.
Женщина в отчаянии опустила руки. Ослабевший, замерзающий человек… Чем она могла помочь ему? Сломать вон те ящики, развести костер? Но как вытащить этого грузного мужчину из самолета?
– Оленчик резать надо, – прошептала женщина. – Кровью поить…
Это было испытанное средство – дать обессилевшему человеку теплой оленьей крови. Так издавна поступают в тундре. Но у нее нет оленя. Человек умрет у нее на глазах…
И снова и снова начинала Мария тормошить бортмеханика, стараясь вернуть к нему уходящую жизнь.
4
Михаил провожал бригадира оленеводческого колхоза, попутно заглянувшего в чум Лампаев.
– Записочку мою сразу же передайте радисту, как только приедете на факторию, – еще раз наказал он. – Там написано, чтобы самолет за нами прислали.
– Передам, – кивнул бригадир. – Не беспокойтесь.
Он взмахнул хореем – олени рванули, и за нартами завихрился снег.
Возвратясь в чум, Михаил обрадованно закричал:
– Поднялся! Ну, теперь наши дела отличны!
Роман, пожалуй, не мог бы сказать, что чувствует себя отлично, но он уже сидел без посторонней помощи, и это говорило о многом. С тех пор как Мария привезла его на нартах, он почти не приходил в сознание. Теперь бортмеханик с удивлением рассматривал незнакомую обстановку и, как и тогда в самолете, виновато улыбался:
