Текст книги "Он приходит по пятницам"

Автор книги: Николай Слободской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Прервусь на минуту и объяснюсь с читателем: я уже в который раз употребил слово «следствие», хотя я сильно сомневаюсь, уместно ли оно в данном контексте и не вернее ли было бы использовать здесь термин «дознание». После не слишком внимательного чтения книжек про советскую милицию или после просмотра фильмов такого рода (вроде «Следствие ведут знатоки») складывается впечатление, что вступающие в схватку с преступниками следователь и его ближайшие соратники непосредственно участвуют во всех перипетиях и фазах этой борьбы. Они выезжают на место происшествия, фиксируют оставленные злодеями следы, проводят обыски и аресты, разыскивают устроенные бандитами и расхитителями тайники с золотишком, бриллиантами и долларами, сами на служебных «Волгах» гоняются за убегающими жуликами, участвуют в перестрелках на пустынных этажах недостроенных зданий и сами же защелкивают наручники на запястьях бандитов, уже смирившихся со своим проигрышем и отбросивших оружие. Однако, по-видимому, всё это – лишь художественная условность, а на деле следователи почти ничем из этого перечня не занимаются. Для этого существуют специальные органы дознания и розыска (и, вероятно, еще какие-то неизвестные мне милицейские структуры). Следователь, насколько я понял, работает почти исключительно с уже готовыми документами: протоколами осмотров, опросов свидетелей, обысков, изъятий, результатами проведенных специалистами экспертиз и тому подобное. Он может проводить допросы и очные ставки, беседовать с потерпевшими и представителями общественности, принимать разного рода заявления и ходатайства, но главная его задача – организация и координация деятельности разнообразных участников предварительного следствия, в число которых входят и органы дознания. Следователь должен сводить воедино все полученные в ходе следствия материалы, систематизировать их и затем подготовить на их основе передаваемое в суд обвинительное заключение (или же обосновать принимаемое им решение о прекращении уголовного дела). Гоняться на визжащих тормозами автомобилях за удирающими бандитами ему, скорее всего, и не приходится – это, если понадобится, делают совсем другие люди.

В недрах юридических служб органы дознания и органы следствия четко отграничены друг от друга, а их полномочия и обязанности определяются разными законами и внутренними нормативными документами. Несмотря на то, что они совместно делают общее дело, это разные организации (у каждой – свое начальство), вступающие в сложные взаимоотношения, в которых непросто разобраться человеку со стороны. Конечно, почти то же самое можно сказать и о различных подразделениях и структурах, входящих в состав любой крупной организации, где множество людей занимается каким-то общим для всех делом: что-то они строят, производят, изучают, планируют и так далее. Так, например, Миша долго пытался мне втолковать, как соотносятся между собой дирекция стандартного НИИ, его Ученый совет и функционирующий при нем же «защитный» Ученый совет, в котором сотрудники защищают кандидатские и докторские диссертации. С одной стороны, не думаю, чтобы это было так уж сложно и непостижимо для всех тех, кто сам в жизни с подобным не сталкивался, а с другой… я быстро махнул на все эти сложности рукой – зачем мне всё это?

Что-то похожее произошло и с моим «исследованием» вопроса об органах дознания и органах следствия. Я честно листал и местами даже усердно штудировал имеющийся у меня «Справочник следователя». Эта приобретенная мною пару лет назад в букинистическом магазине толстая книга с грифом «Для служебного пользования» на титульном листе, изданная приблизительно в описываемые годы в ограниченном числе пронумерованных экземпляров (у попавшего в мои руки номер тщательно замазан черными чернилами), безусловно, содержит массу разнообразной информации, в том числе и по заинтересовавшему меня вопросу. Тем не менее, как я ее не мусолил, мне – хоть я и не считаю себя экстраординарно тупым и неспособным ни в чем разобраться – так и не удалось удовлетворительно понять, где проходит ясно определенная граница между дознанием и следствием. Что-то я, конечно, усвоил, но четкого представления у меня так и не сложилось. Вероятно, профессионалы усваивают такое представление в ходе своей практической деятельности, а потому и способны читать эту книжку совсем другими глазами. Тут нет ничего удивительного: попробуйте получить ясное представление о том, как обметывать петли на швейной машинке с применением специального приспособления, пользуясь только соответствующей инструкцией, но не подходя к машинке и имея лишь смутное понятие о том, зачем надо обметывать какие-то не встречающиеся в вашей жизни петли. Короче говоря, я и в данном случае решил махнуть рукой и не разбираться с этими сложностями, полагая, что большинству читателей – таких же, как и я, профанов – совершенно неважно, назову ли я что-то следствием или дознанием, – следить за сюжетом им это помешать не может. Если же вдруг среди читателей этого романа окажутся люди, профессионально связанные с данной сферой деятельности, то я могу только надеяться, что после моего чистосердечного признания и, так сказать, после моей явки с повинной, они проявят снисходительность не только к автору, но и к читаемому ими тексту.

Теперь, загодя покаявшись и тем облегчив свою душу, я могу вернуться к оставленным на полпути дактилоскопическим исследованиям. Чтобы предполагать, что некий из обнаруженных отпечатков пальцев был оставлен кем-то из неизвестных злоумышленников, потребовалось бы исключить их принадлежность кому-то из сотрудников института, то есть подвергнуть почти триста человек этой малоприятной процедуре, на что ушло бы, вероятно, несколько дней, да потом еще месяц разбираться с полученными отпечатками. Ясно, что заниматься этим никто не стал бы. Тем более, что трудно было предполагать такую неосторожность со стороны опытных преступников. Если уж убитый был, по всей видимости, в перчатках, то чего же ожидать от того, кто с ним расправился. Но, тем не менее, усердный милицейский специалист решил «откатать пальчики» хотя бы у тех, кто был под рукой, и подверг этой процедуре Анну Леонидовну и кадровицу, которая на свою беду успела по приезде в институт посетить дамский туалет и могла оставить там свои отпечатки. Действительно, отпечаток большого пальца вахтера был обнаружен на фаянсовой груше сливного бачка в мужском туалете – на дежурствах, когда людей в здании не было, она обычно пользовалась услугами именно этого заведения, чтобы лишний раз не подниматься на второй этаж, где располагался туалет, предназначенный для дам. Учитывая особый интерес собаки к заведению на первом этаже, можно сказать, что усердие дактилоскописта было не совсем излишним – благодаря ему один из наиболее подозрительных свежих отпечатков можно было вычеркнуть из списка, как очевидно не принадлежащий искомому убийце. Но в целом, конечно, результаты данного направления поисков можно было считать нулевыми – что, собственно, было с большой вероятностью предсказуемо заранее. Трудно было ожидать, что преступники, сумевшие так аккуратно замести свои следы – ведь так и не было понятно, как они попали в институт и как из него выбрались, – оставили бы при этом свои «визитные карточки».

Приблизительно тот же результат дали и поиски следов на чисто вымытых вечером в пятницу полах – их просто не было, если не считать еле заметных грязных отпечатков башмаков Хачатряна. Подошвы полуботинок, в которые был обут покойник, были относительно чистыми, из чего следовало, что либо он появился в институте до того, как пошел дождь (это было около десяти вечера), либо, проникнув в здание, он тщательно протер свою обувь. То же самое можно было утверждать и о том (тех?), кто нанес ему смертельный удар, – об этом свидетельствовало полное отсутствие следов.

На этот раз – в отличие от первой попытки расследования, предпринятой лейтенантом Одинцовым со товарищи (во второй раз усач ничего и не искал – всё было ясно и так), – милиция не ограничилась обходом коридоров пустого здания, а методично осмотрела почти все его помещения и закоулки. Подчиненные приехавшего капитана сами брали нужные им ключи и проверяли комнату за комнатой. Правда, еще не ушедший в это время замдиректора дал свое формальное согласие на такую процедуру, но, похоже, не окажись его здесь, милиционеров это обстоятельство не остановило бы. Особый интерес вызывало у капитана и его помощников помещение бухгалтерии. С санкции Хачатряна – как он выразился, под мою личную ответственность – запечатанный патрончик с ключом от бухгалтерской двери был открыт, и милиционеры, взяв с собой в качестве понятых кадровицу и вахтера, внимательно осмотрели все три смежные комнаты, занимаемые бухгалтерией, выгороженную в ней клетушку кассы с занимавшим половину ее площади сейфом, но ни малейших признаков того, что кто-то там орудовал прошедшей ночью, найдено не было. Из всего большого здания не обследованными остались только склад химреактивов на первом этаже (ключ от него уже известная читателю Нина всегда забирала с собой, ссылаясь на тяготеющую над ней ответственность за хранимые там материальные ценности), комната первого отдела (ключ был только у его начальника) на втором этаже и находившаяся рядом с ней маленькая клетушка с копировальным аппаратом (ключ хранился в первом отделе).

Не попала милиция также и в главную часть подвала, вход в которую был не с черной лестницы, а из коридора первого этажа в другом конце здания. По разъяснению замдиректора, там размещалось сложное, энергоемкое оборудование для исследований, энергетическое хозяйство, газовые, электрические и прочие коммуникации, небольшой специально оборудованный склад для хранения летучих и легковоспламеняемых жидкостей, то есть это была наиболее опасная в аварийном смысле часть здания. А потому посторонние туда не допускались. Массивная ведущая в подвал дверь запиралась на сложный внутренний замок, ключи от которого были только у двух человек, и в дополнение к этому была снабжена еще и кодовым замком, чей шифр регулярно менялся. Даже опытному взломщику попасть в эту часть подвала было бы непросто.

Все прочее – не исключая кабинета «академика» – было осмотрено. Милиционеры не поленились даже открыть люк, ведущий с площадки главной лестницы на чердак, чтобы удостовериться, что преступники не воспользовались этим путем. Поглядев на висячий замок, запирающий люк изнутри, этого можно было и не делать, однако основополагающий принцип что тут думать, работать надо победил и в этом случае. Люк был открыт, и проверяющие убедились в том, что слой пыли, покрывавший здесь все поверхности, был никем не тронут в течение, по крайней мере, нескольких месяцев, если не лет.

Пока капитановы соратники занимались всеми этими поисками, осмотрами и проверками, сам он, расположившись в предоставленном ему кабинете замдиректора, беседовал со свидетелями. Беседа с Хачатряном, обнаружившим труп и опознавшим его, продолжалась относительно недолго, и, поприсутствовав при вскрытии бухгалтерии, Василий Суренович ушел, пообещав, что в понедельник будет на работе – так что, если что надо будет, обращайтесь – во всем поможем и посодействуем, – заверил он капитана на прощание. Разговор с начальником отдела кадров и вовсе свелся лишь к оформлению ее участия в опознании и передачи милиции личного дела Мизулина. Однако кадровица после этого не ушла, а, сославшись на какие-то дела – раз уж я здесь оказалась, то надо этим воспользоваться, – чем-то занялась в своем кабинете. Временами было слышно, как там тарахтит пишущая машинка. Что у нее были за дела, осталось неизвестным, но закрадывается естественное подозрение, что ей просто хотелось узнать, чем все кончится, и она боялась пропустить какие-нибудь интересные события.

Понятно, что больше всего внимания капитан уделил показаниям главной свидетельницы – вахтера, участие которой в этой странной истории началось задолго до обнаружения трупа убитого Мизулина. Анна Леонидовна обстоятельно рассказывала о своих злоключениях, капитан внимательно слушал, задавал уточняющие вопросы, умело направлял свидетельницу на интересующие его подробности, давая ей, однако, возможность поделиться своими ощущениями, опасениями и страхами. Беседа затянулась надолго, так что показания свидетельницы, записанные сидящим за соседним столом помощником капитана, заняли несколько листов бумаги, которые Анна Леонидовна подписала не читая, – если бы я их еще и читать стала, просидели бы до конца моего дежурства, – рассказывала она впоследствии. И так их разговор закончился почти в четыре часа. Почти всё, о чем рассказывалось в предыдущих главах с ее слов, было достаточно полно отражено в данных ею в этот день показаниях.

Правда, в первом часу, когда закончившие свои дела сотрудники милиции сообщили об этом капитану, он отпустил их и сам засобирался на обед, предупредив свидетельницу, что их беседа еще не окончена. – Отдохните пока, а через часок мы вернемся и без спешки всё закончим.

Воспользовавшись такой передышкой, вахтер пригласила начальницу по кадрам попить вместе чаю и перекусить. Та не стала отказываться и, пока вахтер вскипятила чайник, успела сбегать в ближайший хлебный, вернувшись с печеньем и сдобными плюшками. За чаем с вахтерскими бутербродами и принесенными кадровицей сладостями Анна Леонидовна поведала ей свою горестную историю. Ох, не зря проницательная кадровая начальник не ушла домой! Если она на что-то подобное надеялась, то ее предвидение сбылось на все сто процентов. Рассказ потерпевшей с достаточной полнотой выражал уже известное нам содержание. Правда, Анна Леонидовна, по понятным причинам, умолчала о своем пребывании в психиатрической больнице, но поскольку в ее рассказе неизбежно прозвучало слово галлюцинации, ей пришлось кратко упомянуть о том, что она была на консультации у врача, специалиста по заболеваниям нервной системы. Кадровица слушала, открывши рот, ахала, охала в патетических местах, и можно было спокойно биться об заклад, утверждая, что в понедельник весь НИИКИЭМС будет жужжать о неслыханных загадочных происшествиях. Конечно, обнаруженный в коридоре труп и сам по себе являлся сенсацией, но в таком антураже эта новость просто не могла не вызвать настоящий ажиотаж у сотрудников института.

Когда появился отобедавший капитан со своим помощником, совершенно потрясенная услышанным кадровица быстро распрощалась и ушла. А вахтер, так и не получившая, можно сказать, никакой передышки – весь этот час она опять пересказывала ту же историю – еще больше полутора часов беседовала с капитаном. Лишь после ухода милиционеров она смогла прилечь и вздохнуть с видимым облегчением – этот жутко утомительный для нее и насыщенный переживаниями день, кажется, закончился. И закончился он, вроде бы, относительно благополучно – по крайней мере, безумие угрожало ей теперь не больше, чем любому другому из нормальных людей, и можно было не опасаться очередного появления привязавшегося к ней трупа. Что бы за этим не стояло, он, похоже, задачу свою выполнил и теперь должен был успокоиться навечно. Самое страшное было позади.

Вот с такими, приблизительно, мыслями Анна Леонидовна встретила пришедшую ей на смену товарку. Предупредив ту о ключе от бухгалтерии и очень кратко сообщив ей о событиях, произошедших утром, – снова повторять всю, уже затверженную наизусть, историю у нее не было ни сил, ни желания – она сослалась на сильную усталость и, попрощавшись с обомлевшей от услышанного сменщицей, отправилась домой – спать, спать и спать – силы ее были уже окончательно исчерпаны.

Мы же с теми читателями, которые не уснули на середине этой затянувшейся главы, можем, вульгарно выражаясь, подбить бабки и попытаться понять, что же оказалось в распоряжении милиционеров, расследующих эту странную историю, в конце напряженного рабочего дня. На первый взгляд, итог их работы мало отличался от того обескураживающего вывода, к которому пришел лейтенант Одинцов, первым столкнувшийся с историей о бесследно исчезнувшем трупе. Действительно. Как преступники проникли в НИИКИЭМС? с какой целью они пошли на это? почему один из проникших был убит именно здесь? что? более подходящего места не нашлось? как при всех запертых входах и выходах злодеи исчезли, не оставив никаких следов? Ни на один из этих вопросов, над которыми ломал голову Одинцов, ответа так и не появилось, хотя следственная группа тщательно обыскала и прочесала все здание от подвала и до чердака.

Всё это так. Но в одном отношении ситуация радикально изменилась. Во-первых, был обнаружен труп с ножом в спине – неопровержимый признак совершенного тяжкого преступления. И, во-вторых, было установлено, кого именно убили, а следовательно, появилась надежда через жертву нащупать еще неизвестный, но, несомненно, существующий путь к тому, кто его убил. Ведь что-то должно было их связывать. Это указывало главное направление дальнейшего расследования и давало надежду на его успешное завершение.

Глава восьмая. Продолжение следует

Поскольку в начале предыдущей главы стояло: следствие начинается, естественно было бы закончить ее привычной фразой: продолжение следует. Для симметрии, так сказать. Однако, немного поразмышляв, автор устоял перед таким соблазном (редкий случай, кстати сказать; тяга к внешним эффектам и разного рода литературным красотам обычно побеждает стремление автора к строгому изложению фактов) и решил приберечь это словосочетание для новой главы. Здесь оно оказывается как раз к месту и адекватно выражает ее содержание, так как в этой главе будет продолжен рассказ о том, кем был несчастный Мизулин А.П., чей труп так настойчиво старался обратить на себя внимание органов правопорядка и, в конце концов, своего добился. Правда, желаемый эффект был достигнут только с третьей попытки, но, вероятно, дело было в неверном выборе пути к желаемой цели. Начни покойник сразу с появления на пути замдиректора по АХЧ, и, нет сомнений, он смог бы сэкономить массу излишних усилий. Да и милиции такой его ход значительно облегчил бы жизнь. Но, чего не было, того не было, и нам в рассказе надо исходить из того, как оно было на самом деле. Да и от советов много лет назад погибшему человеку, лучше было бы воздержаться. Автор сообразил это почти сразу же, как только закончил свой ернический пассаж, но… как уж написалось, так пусть и будет. Мне не хочется слишком уж тщательно ретушировать облик автора этого романа – как мне кажется, ничего особо порочащего в сем самопроизвольно возникающем автопортрете не проглядывает, и это хорошо, но и слишком приукрашивать его нет никакого желания. Человек как человек, не вызывающий отвращения, но и не лишенный обыденных недостатков и свойственных ему слабостей, – я надеюсь, читатели поймут и оценят старание автора не появляться перед ними в сценическом гриме и на котурнах, а быть таким же, как и они сами в своей повседневной жизни. На этом и покончим с очередным авторским излиянием.

Отправленная по указанному капитаном адресу группа, состоящая из двух сотрудников милиции и получившая задание осмотреть жилище покойного и опросить его соседей, в ту же субботу после обеда уже стояла перед домом, в котором, по сведениям паспортного стола, должен был проживать заинтересовавший милицию гражданин. Ключей у них не было, и они, закурив, некоторое время размышляли, искать ли им какого-нибудь местного домоуправа или же прямо направляться в квартиру. Дом, перед которым они остановились, выглядел не слишком эффектно – грязно-желтое, с обвалившейся местами штукатуркой, уныло-казенное трехэтажное строение, возведенное, судя по всему, хозспособом не то в поздние сороковые, не то даже в тридцатые годы. Пейзаж отчасти скрашивали несколько посаженных вдоль дороги кленов и узенькие грядочки-газончики у стены дома, где летом, видимо, росли цветы. Да и явных признаков неухоженности, разрухи и запущенности заметно не было – так, обычная для рабочих районов нашего города картинка: стандартный дом, построенный поблизости находящимся заводом для своих работников, и живут в нем обычные рабочие люди – не начальство, конечно, но и не какая-нибудь рвань и пьянь – таким квартиру здесь не дадут. Справа и слева стояли еще два точно таких же дома – близнецы-братья, появившиеся на свет практически одновременно. Эта невзрачная, но еще крепкая с виду троица составляла, собственно говоря, большую часть этого самого Артиллерийского проезда.

Когда Миша в своем рассказе огласил название сей улочки, я попенял ему на то, что мрачноватый по колориту сюжет с мертвецами не располагает всё же к подобным всплескам фантазии – может, для сатирического романа это бы и сгодилось, но в детективно-криминальной истории звучит как-то не в тон. Но рассказчик заверил меня, что здесь нет ни капли выдумки – название, действительно, необычное, и потому Миша его точно запомнил. Наверное, так оно и было – во всяком случае, разоблачать его с картой города в руках я не стал. Вообще-то в нашем городе – относительно молодом и на девяносто процентов построенном уже в советское время – улицы носят какие-то типичные по духу, официальные и не привлекающие особенного внимания названия: Ломоносова, Комсомольская, проспект Кирова, в крайнем случае, имени XIII партсъезда (ясно, что название улица получила в 34-ом году) или Весенний проезд (а эта построена не раньше 57-го и не позже 64-го). Никаких Бармалеевых улиц у нас, в отличие от Ленинграда, быть не может (если, конечно, товарищ Бармалеев не был знаменитым красным партизаном, ухитрившимся геройски погибнуть или умереть собственной смертью до тридцатых годов). Наверное, даже в нынешнем Питере такой улицы уже нет – или снесли при реконструкции, или давно переименовали в Клары Цеткин, положим, или Хо Ши Мина (хотя, черт его знает, может, сейчас ей и вернули старое название, как Тверской, например). Собственно говоря, почти то же самое можно сказать и о любом советском городе. Таково общее правило, которому следуют чиновники, дающие улицам имена. Исключения из него очень редки. …Но бывают. Я сам был крайне изумлен, когда узнал, что в нашем городе есть 2-ая Рентгеновская улица. Раз есть 2-ая, то, несомненно, должна быть и 1-ая Рентгеновская и даже не исключено наличие у них третьей тезки. Можно только гадать, благодаря чьему капризу они получили свои столь выбивающиеся из ряда имена, и почему вторую не назвали Радиологической или, допустим, Марии Кюри. Все же не так бы в глаза бросалось. Всякий, встретивший в художественной книжке название 2-ая Рентгеновская, скажет, что это – отнюдь не красящая текст авторская придурь, и что таких улиц не бывает и быть не может. А вот поди ж ты! Выходит, фантазия чиновников превосходит в некоторых случаях литературные выкрутасы – и вообще: какую бы нелепицу ты не придумал, в жизни, почти наверняка, это уже случалось. Хоть и не стоит делать из этого вывода, что какую угодно нелепую свою выдумку можно совать в текст – реализму это, дескать, не противоречит, – но здесь я решил оставить запомненное Мишей название улочки (мне оно тоже врезалось в память). Раз оно так было в жизни, пусть оно так будет и в романе – никому это повредить не может. Те люди, которые жили тогда по соседству с Мизулиным (его фамилию я, конечно, изменил), давно уже там, ясно, не живут – да я про них ничего писать и не собираюсь.

Вернемся же теперь к милиционерам, оставленным нами у подъезда уже описанного дома, – мы дали им достаточно времени, чтобы без спешки перекурить, – пора им приниматься за выполнение своего задания. Поскольку они сразу направились во второй подъезд, ясно, что было принято решение идти кратчайшим путем – прямиком в квартиру. Подъезд чистый – видно, что метут, моют. Запах, правда, специфический – характерный для старых домов – то ли трубы в них какие подтекают, то ли деревянные перекрытия истлевают мало-помалу, может, и грибок их подтачивает и свой вклад дает, а, может, и само долгое проживание множества людей приводит с годами к появлению такого запаха (миазмы скапливаются, так сказать). Но милиционеров запахом не проймешь – и не с таким сталкивались. Да и мы с читателем (из тех, что постарше) вряд ли бы обратили внимание на такие пустяки – обычное дело; в новых домах и похлеще может вонять. Одно время (где-то близко к описываемым годам) в многоэтажных зданиях на площадках ставили ведра с крышками и с надписью «Для пищевых отходов» – чья-то, видимо, инициатива была еще до всякой Продовольственной программы: соберем всяческие очистки и помои, свинок накормим, наконец, досыта, вот и мяса на прилавках прибавится. Жирели свинки от этих пищевых отходов или, наоборот, ускоренно дохли, автору неизвестно, но вонь, стоявшая в подъездах, еще не совсем выветрилась из его памяти (может, и в подъездах еще чувствуется, если принюхаться). А ведь не обращали на это особого внимания – жили себе, не тужили – привычка.

Квартира на втором этаже. Позвонили. Может, кто и есть: неизвестно же, с кем он мог жить, а, может, и коммуналка – соседи могут быть дома. Действительно, почти сразу же дверь отворилась. Невысокая, сухонькая старушка – открыла, не боясь, не спрашивая через дверь Кто там? но, открывши, стоит, ждет: что скажут, чего пришедшим надо.

– Здравствуйте. Мизулины здесь проживают?

– Александр что ли? Здесь. Но его сейчас нету дома. Попозже, к вечеру приходите. Появится поди.

– А вы, простите, кем ему приходитесь?

– Я-то? Да никем не прихожусь. Я тоже здесь живу – соседи мы с ним.

– Ага. Понятно. Мы из милиции, хотели бы поговорить с вами. Позволите пройти?

Пришедшие были в штатском, не в милицейской форме, и разговаривавший с мизулинской соседкой старший из милиционеров вытащил приготовленное удостоверение, развернул его, показывая. Но та на документ и не взглянула. Задумалась на секунду, прежде чем ответить, и отозвалась без видимого удивления, но и без явного злорадства в тоне:

– Так… Допрыгался, значит… Ну, что же, проходите, если надо.

Старуха включила в прихожей свет и отступила вглубь квартиры, пропуская пришедших.

– Вы раздевайтесь, если разговор долгий. Вешайте здесь свои одежки-то, – она махнула рукой в сторону вешалки. – Да что он натворил-то? Или, может, что случилось с ним?

– Да. Разденемся, пожалуй. У вас тепло – затопили что ли уже?

Старшой явно не хотел сообщать до поры до времени о смерти бабкиного соседа – не надо настраивать опрашиваемых на определенный лад и задавать им, так сказать, тональность их свидетельств. Уже само появление милиции заставляет их предполагать наличие какого-то криминала, связываемого с личностью того, о ком спрашивают. Но пусть подозревают, что угодно. Главное, чтобы не были уверены заранее, чего от них ожидает спрашивающий, какая информация ему требуется.

Соседка поняла, видимо, что толку она здесь не добьется, и больше к этому вопросу не возвращалась.

Представившись и выяснив, что встречавшую их хозяйку зовут «Порфирьевной» – а чего тут неудобного? все так зовут – по другому и не скажут… я привыкла… разве вам для отчета какого: Глафира Порфирьевна – я, Преснякова – фамилия… – старшой перешел к сути дела и, узнав, что объект их интереса ушел из дома вчера около восьми вечера и с тех пор не появлялся, подергал за ручку указанной ему двери и спросил, не оставлял ли ушедший ключа.

– Нет. Такого у нас и в заводе нет. Я сама по себе живу и его делами не интересуюсь, – жестко отрезала хозяйка. – В мою комнату пойдемте. Или вот на кухне, если желаете.

– Нет, так нет. Тогда мы сами справимся. Андрей, займись, – он ткнул своему напарнику на мизулинскую дверь, – а мы пока с Глафирой Порфирьевной поговорим.

Однако не успели они как следует разместиться на табуретках у стола, стоявшего ближе к окну довольно большой – по меркам жителей типовых пятиэтажек – кухни, и начать предполагаемую беседу, как шустрый Андрей заглянул в дверь и объявил, что дело сделано.

– Ага. Хорошо… Тогда, Глафира Порфирьевна – милиционер продолжал держаться официального тона – пойдемте, наверное, в комнату Мизулина. Там и посмотрим всё, что нам интересно, и с вами побеседуем. Да и за сержантом нашим, – тут говорящий слегка ухмыльнулся, – приглядим: вдруг он что-нибудь прихватит нечаянно.

Дошла ли до Порфирьевны немудреная милицейская шутка или она всерьез восприняла сказанное, осталось неясным, но никаких реплик и улыбок от нее не последовало – встала и молча пошла за старшим. Опять же неясно, знала ли соседка о таком документе, как ордер на обыск, или же вместе с подавляющим большинством наших граждан считала, что, если дело тебя лично не касается, то и нечего забивать себе подобными вещами голову, – милиции это надо, вот пусть она со всеми нужными документами и разбирается. Впрочем, я и сам не знаю, как решаются такие вопросы после чьей-то скоропостижной смерти: теряет ли покойный свое право на неприкосновенность жилища, и представители государственной власти могут распоряжаться его бывшей собственностью по своему усмотрению, или эти права переходят к наследникам умершего? Да и стоит ли нам детально разбираться? Надо полагать, милиция знает, как поступать в таких случаях, и несет ответственность за свои действия.

Комната электрика, так неожиданно покинувшего этот мир – вряд ли он, уходя вечером из дома, подозревал, что никогда больше сюда не вернется, – наверняка, была именно такой, какую можно было ожидать: спартанская обстановка, ничего лишнего – типичное спальное место много и регулярно пьющего одинокого работяги, не придающего никакого значения всем этим «домашним уютам». Но и ничего, свидетельствующего о том, что хозяин комнаты уже начинает терять человеческий облик. Никакого явного свинства, всё, как у всех, так что я могу не стараться, выдумывая, где что стояло и как выглядело – для нашего рассказа это совершенно не важно.

Пока молчаливый Андрей перетряхал небогатое барахлишко убитого – смотри письма, фотографии, документы все подряд… сам знаешь… может, ценности какие… – старший выведал у Порфирьевны много любопытных сведений. Сначала скупо отвечавшая на вопросы: не знаю я ничего о нем, мы с ним и не видимся почти – она постепенно разговорилась и выдала все известные ей тайны. Возможно, свою роль сыграло и сделанное в нужный момент признание беседующего с ней милиционера: пырнули его ножом, в тяжелом состоянии, неизвестно даже выживет ли. Нарисованная соседкой картинка сводилась, приблизительно, к следующему.

Появился Мизулин в квартире около четырех лет назад – переехал по обмену после развода с женой. Парень он был, по словам соседки, не вредный, даже добродушный, но… пьяница. Чуть ли не каждый день выпивши. Комната большая, жены нет – начались пьянки: компания, шум, гам, песни, шляются по квартире. Любящей тишину и порядок Порфирьевне это сильно не понравилось: Я ему раз сказала, другой, третий – да, да, всё понял – а пройдет неделя-другая, опять то же самое. Тогда я уже всерьез его предупредила: не прекратится это безобразие – вылетит он с жилплощади, как миленький – я и к участковому пойду, и в партком, и куда еще понадобится… Выставила его компанию пару раз – шум, скандал – озлобился, конечно, – я, говорит, такой же хозяин – да меня этим не проймешь, я до пенсии бригадиром на мелькомбинате была, знаю, как с такими ребятами управляться – коли надо, так я и сама могу послать куда подальше. После нескольких открытых стычек соседи почти перестали друг с другом общаться, но эффект дипломатических демаршей Порфирьевны был в целом положительным: шумные пьянки с большим количеством участников практически прекратились и, по-видимому, переместились на какие-то другие площадки. – Если придут – двое-трое – в комнату его нырк, и ни на кухню, ни куда не шастают – если загалдят громко, я постучу в стенку – притихнут. Понял, стало быть.