Текст книги "Он приходит по пятницам"

Автор книги: Николай Слободской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

И сначала надо рассказать то, что Мише было известно еще со школьных времен. Отец Кости работал в милиции и уже в те годы занимал там какую-то достаточно высокую должность. Был ли он, действительно, генералом, Миша точно сказать не мог: не исключено, что он был всего лишь полковником, но никак не меньше, потому что на работу его возила закрепленная за ним служебная «Волга», и Миша сам пару раз видел, как она заезжала за Костей, чтобы его забрать из школы и куда-то там отвезти. Так что чин у Костиного папаши, надо полагать, был немалым, тем более, что за прошедшие с тех пор годы он вполне мог дослужиться до генерал-майора. Прояснить его реальный статус было непросто, так как Костя крайне неохотно высказывался о нем и особенно избегал говорить о его службе в милиции. Вероятно, ему не хотелось, чтобы окружающие считали, что все его успехи легко объясняются, главным образом, тем, что ему посчастливилось родиться в семье высокопоставленного милицейского функционера. Тогда, в начале семидесятых, подобные «рабочие династии» были еще далеко не в моде, и отношение к таким «папенькиным сынкам» было полупрезрительное. Даже каким отделом в областной милиции командовал Коровин-старший – а он явно чем-то командовал, – осталось скрыто густым туманом, Мише удалось только понять, что его работа связана с какими-то финансовыми проблемами. То ли он был экономистом по образованию и руководил финансами областного УВД, то ли, напротив, будучи юристом, специализировался на экономических преступлениях – во всяком случае, речь шла о каких-то сметах, балансах, ассигнованиях на капстроительство и прочих не интересующих Мишу (да и нас) материях. Но главное было ясно: Костиным прямым начальником он не был. Тем не менее, история Костиной милицейской карьеры – краткой, но достаточно успешной – свидетельствовала, что, по-видимому, без папиной мощной поддержки дело не обошлось, и своими заботами этот самый «генерал – не генерал» сына не оставлял.

Уже то, что Костя пошел по родительской протоптанной дорожке и поступил на юридический факультет, попав туда с первого же захода, наводило на определенные подозрения. В школе Костя никакими дарованиями, равно как и прилежанием, не отличался, успехи его в учении были мизерными, и все годы он числился в рядах туповатых троечников – из класса в класс переходил регулярно, но и только. Принимая это во внимание, его успешное поступление в вуз, в котором он, кстати сказать, проучился без явных проблем и вовремя получил желаемый диплом, могло быть легко истолковано, как эффект пущенных в дело папиных связей и влияния. Но, конечно, это не более чем предположение: юридическое и экономическое образование в те годы не славилось большой популярностью, и медалисты с отличниками не становились в очередь в приемную комиссию юрфака. Так что в институт Костя мог попасть и без чьей-либо помощи. Однако если приглядеться к дальнейшей жизненной стезе попавшего в нашу историю генеральского сынка, то смутные подозрения могут только усилиться. Правда, после института он по распределению был направлен в один из райотделов милиции в нашем же городе, что особой протекции, вроде бы, не предполагает. И всё же он, в отличие от многих других не был направлен ни в один из районных центров нашей области, и не поехал в какой-нибудь Тайшет или Березники. (Есть такой городишко на Северном Урале, который хоть и именуется в энциклопедии крупным промышленным центром, но, можно не сомневаться, представляет собой типичное отечественное захолустье, заселенное полууголовным элементом, сосланным туда «на химию», завербованными по оргнабору вчерашними колхозниками со всех концов Союза и вот такими направленными туда по распределению выпускниками разных вузов. Трудно представить себе кого-то, переехавшего туда по зову души. Оттуда и вырваться-то практически невозможно, особенно служивому человеку). Так что, если отцовская мощная рука здесь не при чем, то Косте просто повезло, и он вытащил в жизненной лотерее один из счастливых билетиков.

В своем райотделе Костя, по его словам, занимался оперативной работой. Не знаю толком, что это такое, но, судя по контексту, он кого-то ловил, выслеживал, оформлял задержания и выемки, арестовывал, опрашивал свидетелей… Много он об этом этапе своей карьеры не распространялся, и видно было, что приятных воспоминаний об этом времени у него не осталось. Гоняли как савраса. – так он сформулировал свои впечатления. – Пожрать некогда было. А дела-то всё пустяковые. Однако прослужил он на этом месте недолго, не прошло даже года, как судьба подкинула ему неожиданный подарок. При очередной реорганизации вышестоящие начальники решили, что необходимо усилить следственный отдел областного УВД, и обязали подчиненные им структуры направить в этот отдел определенное количество квалифицированных сотрудников. То, что местное руководство рекомендовало для этой цели именно Костю, нет, как мне кажется, ничего удивительного. Кого из своих подчиненных обычно выбирает начальник, если требуется отправить кого-то на сторону? Ясно, что чаще выбор падает на того, кто этому начальнику не особенно и нужен или даже чем-то ему мешает. Вот Костя таким и оказался: только что пришедший в отдел, неопытный, еще мало что понимающий в непростом сыскном деле и, следовательно, еще не способный тянуть воз в полную силу, но, с формальной точки зрения, молодой, высококвалифицированный (с высшим образованием, чем не каждый может похвастать) и перспективный сотрудник – прекрасная кандидатура для перевода в вышестоящую организацию. Тут нет никакого резона разыскивать следы закулисного отцовского влияния, и без него всё произошло по обычному шаблону. Но если посмотреть на это дело сверху, с точки зрения руководителя областного следственного отдела, то оно выглядит совершенно противоположным образом. Ему-то зачем такой молодой, неопытный, еще ничем себя не проявивший подчиненный? Никакого усиления и укрепления от него ожидать не приходится – его еще учить да учить. И вот здесь-то папочка, наверное, и бросил свой авторитет и влияние на чашу весов, склонившуюся в сторону одобрения Костиного перевода в областное УВД. Без него Косте, вероятно, долго бы еще пришлось добиваться вознесения в такие заоблачные – по сравнению с райотделом – милицейские сферы. Разумеется, ничего подобного Костя не рассказывал и даже не намекал на такую подоплеку событий – с какой бы стати он стал этим делиться. Всё это – не более чем Мишины измышления и теоретические реконструкции того, как было на самом деле. Однако, я думаю, что в своих предположениях он был недалек от истины – выглядели они достаточно правдоподобно.

Когда все общие темы для светской беседы были исчерпаны (а минут через сорок с ними было покончено) и разговор мало-помалу стал завядать, Миша, не решаясь спросить в лоб про интересующее его убийство и не дождавшись, что разговор сам собой свернет на эту тему, поерзал на стуле и заявил:

– Знаешь, мне уже скоро идти надо будет, а ты что-то говорил… будто дело какое? Что за дело?

И вот тут-то, с этого самого момента, и началась фактически та история, почти половину которой, забегая вперед, я уже изложил в предыдущих главах. Настоящее расследование этого дела, в котором Мише довелось принимать активное участие – а, по его мнению, так даже и сыграть в нем решающую роль (не будем осуждать нашего героя за горделивое самовозвеличивание: как бы то ни было, у него были основания чувствовать себя главным действующим лицом в раскрытии этого запутанного криминального казуса), – Мишино расследование, повторюсь, началось именно с этого вечера. До встречи с одноклассником Миша знал о перипетиях данного дела не больше своих коллег, с энтузиазмом пересказывающих друг другу то, что дошло до них из рассказов начальницы отдела кадров. Но мы-то о том, что происходило в предшествующие три недели, знаем гораздо больше. (Под кратким «мы» я подразумеваю и себя, и Мишу, и читателя, который, повинуясь желанию узнать, что же дальше, уже дошел в своем безудержном поглощении романа до этой главы). Однако большую часть того, о чем Миша рассказывал мне через десять с лишним лет после разыгравшихся событий, он узнал лишь после встречи с Костей и после этого разговора с ним во вторник вечером – на четвертый день после смерти Мизулина.

Ненадолго отвлекусь и поясню – к слову пришлось, – почему я назвал этот роман «Он приходит по пятницам». Ну, кто такой он и чтó значит приходит, не должно, как мне кажется, вызывать у читателя каких-либо вопросов. Но почему по пятницам? Ведь, строго говоря, явление покойного Мизулина каждый раз происходило в ночь с пятницы на субботу – после двенадцати часов. И, вероятно, точнее было бы говорить о его появлении по субботам. Наверное, так. Однако такой оборот, упоминающий именно пятницы, я придумал не сам – я лишь пошел вслед за теми, кто непосредственно имел дело с описываемым случаем. С легкой руки вахтера Бильбасовой (она-то брала суточные дежурства по пятницам) все кто рассказывал об этом исключительном явлении природы (ну, не природы – не знаю чего!) – и Миша, и Костя, и те, кто опрашивал потерпевшую ранее, – описывали эти события, как происходившие в ту или иную пятницу (разумеется, в разговорах описывали, а не в официальных протоколах). Я не стал спорить с их способом выражения – думаю, что такая привязка события, происходящего ночью, к предыдущему дню, имеет под собой определенную основу и по-своему не менее правильна, чем официальное исчисление времени. Дело в том, что, несмотря на повсеместно принятое соглашение отсчитывать новый календарный день с двенадцати часов ночи, с ним успешно конкурирует в нашем сознании и другой – бытовой – способ членить непрерывно текущее время: в обыденном понимании новый день начинается с рассветом, а не в полночь. Мы встаем утром с постели, и с этого-то и начинается для нас новый день, а ночь, соответственно, отходит к уже прошедшему дню. Если придерживаться такой – привычной большинству из нас – логики, вполне резонно говорить о его появлении по пятницам. Q.E.D.[8]8
  Quod erat demonstrandum – что и требовалось доказать (лат.).
  Воспользуюсь этим редко встречающимся в художественных текстах выражением, чтобы лишний раз продемонстрировать свою образованность и начитанность. Вдруг некоторые читатели их еще не заметили и не оценили.


[Закрыть]

Так вот. Возвращаюсь к Мише, открывшему, фигурально выражаясь, рот после того, как он услышал, чтó именно предлагал ему пригласивший его в гости Костя Коровин – бывший неприметный троечник, а ныне сотрудник следственного отдела областного УВД.

– Ну, давай о деле, – слегка помявшись, согласился Костя. – Действительно, чего кругами ходить. Я, собственно, и позвал тебя не только, чтобы поболтать о том, о сём… Я хочу предложить тебе сотрудничество в деле, которое я сейчас веду… ну, ты знаешь, дело об убийстве в вашем институте.

И не дав сказать ни слова растерявшемуся от неожиданности и пытавшемуся что-то ответить Мише, продолжил:

– Погоди. Я тебе кое-что сначала расскажу. Есть кое-какие обстоятельства и сложности, о которых ты должен знать. Если мы договоримся, я тебе, конечно, много чего расскажу, но сейчас вкратце, в двух словах, надо объяснить, что и как.

После такой многообещающей преамбулы Костя изложил – надо сказать, изложил кратко, толково и ясно – свое понимание ситуации и причины, побудившие его предложить Мише столь нетривиальное сотрудничество. Тут надо подчеркнуть, что предложил он его не своему закадычному другу или давнему приятелю (не знаю, были ли у Кости такие друзья), а именно Мише, с которым его связывало хотя и семилетнее (с пятого класса), но, в сущности, весьма поверхностное – можно сказать, шапочное – знакомство. И в данном случае туповатый (вроде бы) Коровин не ошибся: Миша оказался надежным компаньоном и, вероятно, самым лучшим из возможных кандидатов на эту роль.

По словам Кости, дело, которое ему было поручено расследовать – мизулинское дело, – было вовсе не простым. Каверзное было дело, как оценивал его Костя, неизвестно что сулившее следователю. При этом оно было первым делом, которое Коровин должен был вести самостоятельно.

– Я, видишь ли, в отделе до сих пор числюсь в новичках, – объяснял он. – Да, по правде сказать, так оно и есть. У нас большинство – сыщики с большим стажем, с опытом, они зубы съели на всяких запутанных делах. Мне с ними равняться не приходится. Я всё время работаю с кем-нибудь из старших, в пристяжных хожу. Мне хоть и давали на самостоятельное ведение кое-какие эпизоды, но это не то – и в этих случаях я был под присмотром тех, кто руководил расследованием в целом. А здесь всё решать придется самому, и ответственность вся на мне. Но я ведь понимаю, почему именно это дело мне дали. Мутное это дело, противное. Дело не в убийстве. Конечно, особо тяжкое преступление и прочее… Но у нас эти убийства десятками за год проходят. Тут другое...

По Костиным соображениям выходило, что дело об убийстве электрика, с одной стороны, не сулило ничего хорошего: неправильное дело, не укладывающееся ни в какой известный шаблон: ни в учебниках про такие не написано, ни в практике с такими случаями никто не сталкивается. Убийство в научном институте… глубокой ночью… непонятно как и зачем туда пробравшегося Мизулина (заметь, не известного милиции и уже не раз отсидевшего рецидивиста, а обычного работяги-пьяницы)… в пустом здании… Что? Почему? Какой во всем этом смысл? Ничего не ясно. Если отбросить всю эту чепуху с возвращением трупа, то непонятно, за что тут можно уцепиться, за какую ниточку можно потянуть, чтобы распутать клубок. Да и ниточек-то никаких не видно. Исходя из такой диспозиции, Костя считал, что шансы на успешное раскрытие этого преступления невелики, а если взглянуть чуть более пессимистически, дело выглядит как стопроцентный «висяк» – то есть дело будет прекращено вследствие невозможности найти виновных и таким неоконченным уйдет в архив. Перспектива неприятная для любого следователя. С другой стороны, необычность этого дела опасна еще и тем, что оно с самого начала попало в поле зрения высокого милицейского руководства. Оно еще и открыто не было (да, собственно, и преступление-то еще не произошло), а о нем уже ходили разные – в основном, анекдотические – слухи. Теперь же оно воспринимается не просто как анекдот, а как скверный анекдот. (Здесь Миша заметил в своем рассказе, что, судя по выражению, Костя читал Достоевского; поверить в это было нелегко, но кто его знает). Начальство, конечно, об этом казусе не забудет и регулярно станет осведомляться, как продвигается расследование. А что на такие вопросы ответишь?

Сочетание этих обстоятельств приводит к лежащему на поверхности выводу: никто за мизулинское дело браться не захочет. Кому нужны такие – далеко не радужные – перспективы? Потому-то – Костя тут не сомневался – выбор и пал на него: нашли крайнего, так сказать. Руководитель отдела, по-видимому, рассудил, что в данном случае желательно загодя подстелить соломки. Если, как можно ожидать, расследование забуксует, то в объяснение можно будет привести объективные трудности и неопытность молодого следователя. Не бог весть какое оправдание, но хоть что-то. При этом Костя не видел возможности как-то уклониться от неприятного задания: например, внезапно заболеть или еще как-нибудь (или задействовать папино влияние, не без ехидства добавил про себя Миша). Если даже это и удалось бы, лучшим выходом из положения такое решение не назовешь. Ему – молодому и неопытному – поручили сложное и – в случае успеха – громкое, неординарное дело, а он вильнет в сторону. Вряд ли в ближайшем будущем ему выпадет еще один такой случай, придется так и ходить на вторых ролях. А здесь, если повезет, можно сходу добиться известности и определенного авторитета – избавиться от приклеенных к нему эпитетов: молодой, неопытный. В этом смысле одиозность дела и даже его мутность и бессмысленность могут пойти на пользу. Нет, Костя твердо был настроен из кожи вылезть, но довести дело до суда.

По ходу этого достаточно длительного Костиного монолога Миша пару раз пытался вставить какие-то замечания, но хозяин отвечал на них односложно, – видимо, не обращая на них ни малейшего внимания, – и продолжал разъяснять свою позицию. Покончив с общим взглядом на ситуацию, он перешел к непосредственному обоснованию своего намерения вовлечь в дело подвернувшегося ему Мишу.

– Я чтó подумал, когда мы с тобой встретились? – начал Костя с некоторым воодушевлением в голосе, особенно заметным на фоне предшествующей минорной интонации, с которой он описывал ситуацию с предстоящим ему расследованием. – Думаю, вот как раз тот человек, с которым стоило бы всё обсудить: и голова светлая, – тут говорящий, явно, хотел польстить собеседнику, даже как-то чересчур прямолинейно; однако, не совсем и безосновательно – у Миши в школе была репутация самого головастого в точных науках, – и в институте свой, значит должен быть в курсе всяческих событий и взаимоотношений, в которых мне и за месяц не разобраться. Прямо, думаю, на ловца и зверь бежит. Жаль, что невозможно это – а неплохо было бы поговорить, посоветоваться, обсудить со всех сторон. Ты пойми, такие сложные вопросы трудно обдумывать в одиночку. Мы чаще в группе работаем, там это само собой получается. А здесь мне, выходит, и поговорить не с кем. У нас, вообще-то, неплохие есть мужики – старшие товарищи, как говорится, – но тут, боюсь, не станут они вникать в мои трудности. Я тебе уже объяснял, никому не хочется ввязываться в гиблое дело, вот и постараются остаться в стороне… Есть, конечно, начальник, у которого можно проконсультироваться, спросить совета – я думаю, он не станет меня отшивать. Но, во-первых, начальник – слишком занятой человек, ему некогда с тобой рассусоливать, да к нему и не побежишь с каждой мелочью. А во-вторых, есть здесь и еще одно обстоятельство – немаловажный для меня, честно сказать, аспект проблемы: дело поручено мне, и не хочу я втягивать в это своего босса. Ясно же, что, если ничего хорошего не выйдет, вину он на себя не возьмет – ну разве что признается в неправильном выборе исполнителя: дескать, напрасно он на меня понадеялся. А вот, если всё же что-то удастся сделать, то тут уж, без сомнений, принимать поздравления будет он – ну как же: его советы и непосредственное руководство молодым и неопытным позволили раскрыть это беспрецедентное дело в кратчайший срок. Он про свой неоценимый вклад в дело не умолчит. Я тебе больше скажу, он сам будет верить, что дело раскрыто только благодаря его сыщицкому таланту и гигантскому профессиональному опыту. А мне зачем такой расклад? Нет, к начальнику я советоваться не пойду, разве что в случае самой крайней нужды. И даже, если он сам меня вызовет, а это так и будет – докладывать ему о ходе следствия придется, конечно, – то лишнего ему говорить и просить о советах я не стану. В итоге: ситуация такова, что обсуждать это дело мне не с кем.

Костя на несколько секунд прервался, и Миша успел только вставить:

– Так, что ты мне-то…

Но тут же прерванный Костей замолк и закрыл рот.

– Так вот. Я тебе и предлагаю: соглашайся на роль Ватсона. Если, конечно, тебе это интересно. Я тебя введу в курс дела и будем с тобой – только мы, с глазу на глаз – обсуждать все детали и возникающие по ходу вопросы, разбирать возможные версии и так далее. При этом тебе еще выпадает роль консультанта и эксперта по внутриинститутским вопросам и техническим проблемам, если таковые появятся. Сразу скажу: восхищаться моими аналитическими способностями совершенно необязательно. Я не Шерлок Холмс. И не для того я тебя хочу привлечь к делу. Скорее наоборот, от тебя потребуется повышенная критичность и выявление ошибок в рассуждениях, выводах и оценках. Ну и, по возможности, твои собственные соображения по разным поводам.

Сейчас ты мне ничего не отвечай – ты должен спокойно всё обдумать. Дело, которое я тебе предлагаю, серьезное и нельзя его воспринимать как увлекательную игру в сыщиков-разбойников. Упаси тебя бог от такого отношения. Ввязавшись в расследование убийства, ты уже не сможешь выйти, когда тебе это надоест – так джентльмены не поступают, сам понимаешь. А ведь Холмс и Ватсон – джентльмены. Ты ж не станешь этого отрицать?

При этом неожиданном для слушающего вопросе Костя вдруг широко улыбнулся, вероятно, первый раз за всё время их разговора. Он, вообще, был как-то не склонен к шутливости и – в отличие от привычного для молодежных компаний тех лет юмористического уклона с шуточками, беспрерывными остротами и дружным смехом по любому поводу – большей частью держался серьезного делового тона (не исключаю, что это – черта, характерная для многих, имеющих юридическое образование), отчего нередко казался окружающим сухарем и занудой. Тем не менее, как мы видим, он вовсе не был лишен своеобразного чувства юмора.

Однако, не успел Миша рассмеяться в ответ на эту немудреную, но смешную своей неожиданностью шутку, как Костя опять посерьезнел и заговорил уже почти что угрожающим тоном:

– Я тебя должен кроме того предупредить, если ты сам еще не догадался, что дело это – то, что я тебе предлагаю, – связано с некоторым риском. Риском и для тебя тоже. Я имею в виду не опасность со стороны «разбойников» – она, если и существует, то риска здесь почти что и нет. Если не будешь болтать направо-налево, никто и не догадается, что ты можешь иметь какое-то отношение ко всей этой истории.

Опасность здесь в другом. Думаю, ты понимаешь, что я не имею права рассказывать тебе что-либо о ходе проводимого расследования. Такую откровенность вполне можно рассматривать, как выдачу тайны следствия постороннему лицу, не облеченному доверием следственных органов. А это уже должностное преступление. Если это выйдет на явь, мне грозят серьезные неприятности – боюсь, что меня просто выкинут со службы, вряд ли дело кончится только выговором. А если кому-то понадобится эту историю раскрутить, то можно и под суд попасть – всё зависит, как это дело подать и в каком свете выставить. Но это мой риск. И если я на него иду, то только потому, что сильно надеюсь на наше плодотворное сотрудничество. Кто не рискует, тот не пьет шампанского – так, вроде бы, говорят?

С тобой, разумеется, дело обстоит намного спокойнее. Ты никаких законов преступать не будешь и ничего тебе в этом случае инкриминировать невозможно. Но если меня начнут тягать, то, боюсь, и тебя как-нибудь притянут. По партийной, допустим, линии… Ты член партии? Нет? Ну, по комсомольской. Уж комсомолец-то ты точно? – Миша мотнул головой. – Ну вот. Вообще, найдут, как тебя прижать. Диссертацию притормозят или еще как… Ты и сам понимаешь – захотят, долго повод искать не будут.

Я уверен, что ничего этого не произойдет. Но принимать в расчет такую возможность надо. Главное, ясное дело, держать язык за зубами. Никому и никогда ни слова о наших разговорах и о том, что ты от меня узнаешь. Даже, сразу скажу, если у нас ничего не получится, и дело до суда не дойдет, то ты должен будешь молчать о нем до скончания века. Если найдем, кого ищем, то тогда с этим будет проще – на суде, я уверен, пол-института вашего будет присутствовать: несколько человек в качестве свидетелей по делу, а многие просто из любопытства. Ну, это рано еще обсуждать – мы еще и не договорились. Но поставить тебя в известность я должен, чтобы ты решал осознанно, учитывал все обстоятельства. И еще – но это уже последнее, о чем нужно сказать, – для надежности не стоит нам афишировать наше знакомство. Ты еще никому не успел об этом сказать? Вот и прекрасно, – продолжил он, получив утвердительный ответ, – надеюсь, никто не обратил на нас внимание, когда мы с тобой в вестибюле разговаривали – по-моему, и не проходил мимо никто. И дальше давай не будем в институте общаться, поздоровались и прошли друг мимо друга. По крайней мере, пока. Через несколько дней будет проще: я сейчас буду со многими вашими сотрудниками беседовать, познакомлюсь с кем удастся, чтобы иметь представление о тех, кто там у вас работает. Тогда наши контакты – опять же, если мы договоримся, – не будут так бросаться в глаза.

Вот так. Всё, что я хотел тебе сказать, сказал. Сейчас ничего мне не говори. Я тебя, наверное, малость напугал (так я и собирался), но – очень на это надеюсь, – возможно, что и заинтересовал тебя своим предложением. Учти, что случай для тебя уникальный, – он опять улыбнулся, – больше предложений побывать в шкуре сыщика у тебя не будет. Подумай как следует, всё взвесь, только ни с кем не советуйся, сам решай. Мы договорились, что никто про эти наши разговоры никогда не узнает, – я договор выполню, и от тебя того же жду. Игра должна быть честной и всё должно строиться на взаимном доверии. Идет?

Костя протянул руку ставшему тоже очень серьезным Мише, и они рукопожатием – весьма торжественным, как запомнилось одной из высоких договаривающихся сторон, – скрепили свой договор.

– Готово. Первая часть нашей договоренности – о безусловной тайне и честной игре – вступила в силу. А про главное наше соглашение… Давай, завтра приходи в это же время… нет, лучше в пять, чтобы тебе не торопиться. Сможешь? Ладно. Буду ждать. Пока что думай. Если ты завтра откажешься, я это спокойно, без упреков приму и никогда об этом больше не вспомню – останемся просто знакомыми, как раньше, и только. Если же скажешь «да», тогда всё и обсудим. А теперь… ты уж не посчитай меня невежливым, что я тебя выпроваживаю, но сейчас нам лучше попрощаться – чтобы не вести никаких лишних разговоров. Сначала ты должен решить: «да» или «нет».

– Какие обиды – всё понятно. Да мне и идти уже пора. До завтра тогда.

На этом будущие партнеры по сыску и расстались.

Миша поехал домой и всю дорогу перебирал в уме все детали состоявшегося разговора. Что он, в конце концов, решил, читателю уже и так ясно – будь по-другому, не было бы никакого романа. Костя остался дома, но о чем он думал и чем занимался, автору неизвестно.

На том можно было бы и закончить и так уже затянувшуюся главу, но я хочу добавить сюда еще несколько замечаний о распределении ролей в нашем романе. Из описанного, казалось бы, ясно, что Костя – Холмс (разумеется, лишь бледный аналог знаменитого героя Конан Дойля, вовсе на него не похожий, но здесь-то речь идет лишь о функции, выполняемой им в сюжете), а Миша – Ватсон. В определенном смысле так оно и было: Костя играл ведущую роль в описываемом расследовании, а Миша стал рассказчиком, благодаря которому читатель и знакомится со всеми имеющими отношение к делу событиями. Но в нашем романе расстановка сил далеко не так кристально ясна и определенна, как в цикле рассказов о Великом сыщике, послужившем нам прототипом для выяснения того, кто из персонажей играет ту или иную роль в рассказываемой истории. Кроме того, у Конан Дойля имеется три ключевых – в этом смысле – персонажа: Холмс, Ватсон и Лестрейд. В нашем же романе таких героев, участвующих в поиске преступников, только двое – все же остальные, причастные к этому занятию (вроде лейтенанта Одинцова), – лишь эпизодические фигуры, не претендующие на большое значение. Соответственно, в романе распределение ролей оказалось смещенным. Чтобы не забегать вперед, скажу только, не прибегая ни к какой аргументации, что Костя в нашем сюжете функционально совмещает роли как Шерлока Холмса, так и Лестрейда (и не только потому, что их объединяет принадлежность к полиции или милиции), а Миша, будучи функциональным аналогом Ватсона, в определенных случаях берет на себя роль Великого сыщика, то есть Шерлока Холмса. Что это именно так, читатель, я надеюсь, убедится в дальнейшем.