Текст книги "Через все преграды"

Автор книги: Николай Осинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Хозяйке, очевидно, хотелось поговорить с мальчиком, и, когда мужчины вышли, она обратилась к нему:

– Ту… мама нет? Да? О-о-о! – горестно покачала она головой.

Илья понял, что Зирнис уже рассказал о нем. Пытаясь выведать, куда отправились мужчины, Илья попробовал было расспрашивать. Но женщина только покачивала головой – она не понимала по-русски.

Вернулся Зирнис часа через три. Утомленный ожиданием и безделием, Илья в это время сидел во дворе в тени сарайчика, где стояла лошадь. Увидев Яна и Микелиса, он вскочил на ноги. Мужчины, вполголоса переговариваясь между собой, загадочно улыбались ему.

– Ну, пуйка [4]4
  Пуйка – ребенок.


[Закрыть], ждешь? – весело сказал Микелис.

Зирнис притворно спохватился:

– А я ведь, кажется, забыл ему сказать, зачем мы сюда с ним приехали!

– Кажется! – с горьким упреком воскликнул Илья. – Вы только смеетесь надо мной.

Зирнис заулыбался еще шире. По выражению его лица мальчик догадался, что сейчас услышит что-то очень интересное и важное для себя, и напряженно ждал.

Но вместо этого Ян спросил:

– Ты, небось, есть захотел?

– Меня уже кормили, – нетерпеливо ответил Илья.

– Сыт – это хорошо, – крестьянин бросил пустой чемоданчик на телегу, поднял упавшие вожжи и опустился на длинный обтесанный камень, на котором до этого сидел Илья. – Так. Да. Ну, что ли, как это начать… Одним словом, хочу твою мамку найти, для того приехали.

Электрическим током ударили эти слова в сердце мальчика, он побледнел и пролепетал, задыхаясь:

– Что? Маму?.. Ка… как же это! Где? Да говорите же!

– Тише, постой! Эй, Микелис, – обратился Зирнис к приятелю, увидев, что тот направляется в дом. – Ты там не очень!.. Пива – и все!

– Да говорите же! – опять воскликнул Илья, нетерпеливо дергая Зирниса за плечо.

– Так вот, я и говорю. Приехали мы твою мамку искать. Ходили сейчас с Микелисом к одному человеку и кое-что узнали. Живая она, в лагере для пленных находится. Это за городом. Завтра постараемся ее увидеть…

– Живая!.. А если сейчас туда?

– Сейчас нельзя. Надо сначала разрешение от немцев получить, а так в лагерь не пустят.

– Мы хоть издали!

– Ох, ты, горячка! Сказано – нельзя. Сядь!

Когда Илья успокоился, Зирнис рассказал ему, как и от кого он узнал о его матери.

У Микелиса был в городе один знакомый, по фамилии Кабис. До прихода немцев все его считали латышом, а теперь он выдает себя за немца. Работает он в управлении лагерями военнопленных. За хорошую взятку продуктами Кабис припомнил, что группу женщин в 25 человек пригнали в лагерь недели полторы назад.

– Эти бабы вели себя, как сумасшедшие, – сказал Кабис. – Они требовали, чтобы им вернули детей, оставленных где-то в сарае. Лагерфюрер приказал в них стрелять, чтобы отогнать от проволоки. Впрочем, дело было ночью, убитых среди них всего две-три. Надеюсь, что женщина, которую вы ищете, жива. Придите завтра к управлению и принесите господину майору подарок. Он очень любит сырые яйца.

* * *

Утром Илья и Зирнис сидели за городом, возле красивого особняка, где помешалось немецкое управление местными лагерями военнопленных.

Ждать пришлось долго. Кабис явился только часам к десяти. Хитренькие свинцовые глазки его скользнули по мужчине и мальчику, на мгновение задержались на стоящем рядом с ними чемоданчике. Бросив Зирнису несколько фраз на латышском языке, он торопливо ушел в дом.

– Что он сказал? – поспешно спросил Илья, с надеждой глядя на своего хозяина.

Зирнис негромко выругался и неопределенно помотал головой.

– Крутит он что-то.

Часа через два Кабис подбежал к ним.

– Давай что там у тебя есть! – обратился он к латышу. – Сейчас к начальнику пойду.

Янис молча подал ему чемодан и подозрительным взглядом проводил до двери.

Вновь Кабис появился перед обедом. Он вышел с двумя немцами и, делая вид, что занят, рассказывал что-то надутому долговязому ефрейтору. Ясно было, что он не собирался останавливаться возле латыша.

Зирнис решительно встал ему навстречу.

– Господин Кабис, как насчет нашего дела? А?

Свинцовые глазки недовольно забегали по сторонам.

– Ммм… ничего пока… не получается. Вот, может быть, дня через три…

– Ну, хоть свидание мальчишке с матерью устройте.

– Потом, потом! Сейчас некогда.

Зирнис понял, что ничего от этого прохвоста не добиться.

– Давай чемодан с яйцами и салом назад! – потребовал он, удерживая Кабиса за рукав. – Слышишь!

– Отпустите руку, а то наживете большие неприятности…

– Неси назад! Я не собираюсь дарить вам сало и яйца зря, – упрямо требовал латыш.

Долговязый ефрейтор, ушедший с товарищем несколько вперед, обернулся:

– Что ему надо, Кабис? Дай в морду и пошли. Без тебя у этих проклятых латышей хорошего пива нам не достать.

Кабис рысцой бросился за ними.

Зирнис по-латышски выругался вслед.

– Что он сказал, дядя Иван? – растерянно спрашивал Илья. – Не увидим? Да?

Латыш, постояв с минуту молча, двинулся к часовому, надеясь что-то объяснить ему. Но немец направил на него автомат:

– Цуррюк!

– Да ты не цурюкай, – начал было латыш, – у меня дело к вашему начальнику…

– Насад! – Палец часового лег на спусковой крючок.

Илья видел, как побурела шея Зирниса. Несколько секунд латыш, не двигаясь, стоял под направленным на него дулом, потом повернулся, плюнул и пошел прочь.

Мальчик, глотая слезы, последовал за ним.

Возвращаясь в город, Зирнис сказал расстроенному Илье:

– Ты пока не горюй. Сегодня хлопцы Микелиса обещали узнать, куда пленных на работу гоняют. Может, через них что удастся.

* * *

В доме Микелиса их ждали.

Валдис, младший сын хозяина, русокудрый малый с темным пушком на верхней губе, выслушав Зирниса, воскликнул:

– Ну, я так и знал! Кабис – жулик. Это все папа придумал к нему идти. Зря пропали продукты и время. Надо бы сразу, как я говорил.

– Ты говорил! – передразнил его отец. – А сами черт знает куда на весь день вчера пропали.. Носитесь, как грязная бумажка по ветру. Люди на работу поступают, а вы что думаете делать?

– Мы к немцам работать не пойдем, – отрезал старший сын, хмурый парень лет двадцати двух с крепкими узловатыми руками рабочего.

Микелис указал на него, как бы приглашая всех полюбоваться его глупостью.

– А есть что будете?

Юноша неопределенно улыбнулся.

– Гитлеровские концентраты!

Микелис сердито прищурился на него, оглянулся на окна, где изредка мелькали ноги прохожих, и сердито прошептал:

– Знаю я… К тому черту косому, к Визулю ездите! Попомните мое слово: отвернут вам в гестапе головы! Красная Армия – сила и то не может немца сдержать, а вы… вояки!

– Перестань, папа! – резко возразил старший сын, – Ты надеешься отсидеться от войны в своем домишке, думаешь спрятать в него голову, как гусак под крыло! Не даст фашист никому покоя, пока хозяйничает на нашей земле! Теперь война такая, середины нет: либо нашим помогай, либо Гитлеру. Кто думает тихо да мирно работать у немца, тот первый ему помощник. Так и знай!

– Чем же я ему помогу, если трубы буду чистить да печи класть? А? Чем? – загорячился Микелис…

– Тем, что будешь добровольно сотрудничать с ними. За тобой другие латыши потянутся. Всем трубочистами не быть – придется на заводы идти работать. А фрицикам того и надо.

– Это теперь надолго! – безнадежно махнул рукой Валдис на споривших и отвел Илью в сторонку: – Ты умеешь на велосипеде ездить?

– Нет.

– Ах, черт!.. Ладно, поедем на одной машине.

– Куда?

– На станцию. Там сейчас пленные женщины вагоны моют. Посмотришь, нет ли среди них твоей мамы.

В тупике, поодаль от других поездов, стоял длинный товарный состав. В крайних вагонах женщины заканчивали мытье палов. Возле них ходили два немца с винтовками.

Валдис уверенно направился к пожилому добродушного вида солдату, с которым, вероятно, разговаривал раньше.

– Мальцайт! Я привел того мальчика, – сказал он. – Можно ему посмотреть?

Немец-часовой огляделся, потом, подозвав к себе товарища, тихонько посовещался с ним.

– Пусть смотрит, пока унтер-офицера нет, – сказал он Валдису и отошел в сторону.

Еще издали Илья бегло оглядел вагоны, в которых работали пленные, но никого из знакомых среди них не заметил. Босые, истощенные женщины, одетые кто в почерневшую военную гимнастерку, кто в гражданское платье, висевшее грязными лохмотьями, с любопытством наблюдали за ними.

Перебегая от вагона к вагону, Илья заглядывал внутрь и торопливо объяснял:

– Тетеньки, я свою маму ищу. Она в лагере пленных. Может, знаете кто?.. Самохина – фамилия. С родинкой на нижней губе, вот здесь!..

– Her, дорогой, не знаем. Не видели, – сочувственно отвечали ему. – Народу в лагере много.

У одной двери его остановила высокая хмурая женщина в военной форме со знаками отличия военврача. Держалась она со спокойным достоинством, отличающим мужественных людей в трудное время.

– Ты расскажи толком, – склонилась она к подростку, – а мы в лагере поищем ее.

Илья начал рассказывать и вдруг смолк. Из соседней теплушки выглянула пленная с растрепанными седыми волосами. Совсем еще молодое лицо ее посинело, как от холода. Громадный багровый кровоподтек почти полностью закрывал правый глаз.

При виде мальчика она вскинула руку.

– Илюша! Живы! – простонала она и, казалось, не спрыгнула, а бессильно, как мешок, свалилась на песок.

Только теперь, по голосу, Илья узнал, что это мать Наташи.

– Людмила Николаевна! Людмила Николаевна! – выкрикивал он, помогая ей подняться. – И мама здесь? Да? Да?…

Исаева не то рыдала, не то безумно-истерично хохотала, прижимая его к своей груди:

– Живы! Голубчик!.. Где она, моя крошка? Где?!

– Нашел-таки! Вот счастье! – восклицали в ближайшем вагоне.

– Мать нашел?

– Нет, знакомую. О матери спрашивает.

– Должно быть, вместе были.

– Наверно… Тише, слушайте!

Валдис, бросив велосипед, подбежал к ним, но остановился, не решаясь вмешаться в их разговор. Потом махнул рукой, вскочил на велосипед и умчался.

В слепом материнском эгоизме Людмила Николаевна ничего не хотела слышать, кроме известий о своей дочери.

– Ты когда Наташу в последний раз видел?

– Два дня назад, – не задумываясь, врал Илья, чтобы успокоить ее.

– Скучает, наверно? Обо мне спрашивает?

– Конечно. Все время…

Отвечая на вопросы, Илья с трудом узнал о своей матери. Мама была жива и находилась в лагере вместе с Исаевой.

– Да, я и забыла! – виновато воскликнула Людмила Николаевна. – Здесь же работает и Ольга Павловна. Их за водой увели.

– Неужели? Я ее увижу?

– Они должны скоро вернуться. Только поговорить тебе с ней не удастся. Унтер заметит – убить может. Такой изверг!

Как раз в это время среди пленных послышались крики:

– Унтер! Жаба идет!

Пожилой немец, тот самый, что разрешил свидание, торопливо подбежал к женщине и к мальчику, растолкал их.

Подруги, подав Людмиле Николаевне руки, поспешно затащили ее в вагон. Илья отбежал в сторону за штабеля шпал, откуда хорошо было видно все, что делалось возле вагонов.

– Лёс! Лёс! Р-работа, р-работа! – вопил конвоир, изо всех сил колотя палкой по дверям.

Но пока унтер-офицер был далеко, пленные, не обращая внимания на этот тарарам, перекликались между собой.

– …Работа кончена. За водой больше не поведет!

– Да, прямо в лагерь!

– Не удалось им поговорить. Ах, бедные!..

Женщина-врач выглянула из-за двери, громко сказала соседям:

– Товарищи, мы продлим их свиданье! Выливайте грязь на пол, будем мыть снова! Передайте дальше!

В соседнем вагоне на мгновенье замялись, потом поддержали ее:

– Правильно! Выливайте из ведер на пол!.. Мыть снова!

– Грязь на пол!..

– Мыть снова!.. – полетело от вагона к вагону.

– Бить будут! – раздался чей-то испуганный возглас, но его никто не слушал.

И усталые, измученные голодом и побоями пленницы, с самого утра почти не разгибавшие спин, незаметно для часовых выплескивали из ведер грязную воду на только что вымытый пол.

Подошедший унтер-офицер, увидев, что работа не подвинулась, поднял страшный крик. Жидкая грязь, которую женщины нарочно согнали к дверям, мешала залезть в вагоны и начать расправу. Несколько раз он пытался достать работавших палкой, но они увертывались, и от этого гитлеровец сатанел.

– Напрасно торопите, – спокойно сказала ему по-немецки врач, когда он приблизился к ее вагону. – Лейтенант будет недоволен, если мы вымоем плохо. Здесь поедут ваши солдаты.

Унтер удивленно посмотрел на нее и что-то пробормотал.

– Вы видите, как мы стараемся! – продолжала врач, показывая на тряпку и залитый грязью пол. – Нам нужна чистая вода. Вы еще раз сводите нас к колодцу.

Не ожидая его согласия, она смело выпрыгнула из вагона, за ней вызвались идти еще несколько человек. Унтер от изумления только таращил глаза: первый раз он видел, что русские сами изъявляют желание трудиться для немецкой армии.

– Гут, гут, – произнес он и переложил палку из одной руки в другую. – Комм!

Свиданье Ильи с Ольгой Павловной и Людмилой Николаевной продолжалось минут пятнадцать. Мальчик рассказал о себе, о своей жизни у латышских крестьян, не смущаясь, врал, что видел два – три дня назад всех своих друзей. Однако, когда Пахомова стала расспрашивать, как найти Сережу, Илья запутался и смущенно сказал:

– Я не знаю, как хутор называется. Забыл.

Зато он подробно объяснил, где жил сам и как найти хутор его хозяина Яна Зирниса.

– Если вас выпустят, вы ко мне идите, – говорил он. – Я за эти дни все разузнаю и вас потом отведу.

Исаева покачала головой.

– Где там – отпустят! Говорят, нас скоро в Германию отсюда увезут.

– Насовсем? Неужели я маму не увижу? – с отчаянием воскликнул Илья.

Ольга Павловна, поглаживая его по стриженой голове, сказала сквозь слезы:

– Встретил ты нас случайно. Женщин на работу водят редко. К лагерю никого не подпускают. Так что свидимся мы, наверно, лишь после войны. Будьте дружны между собой, не ссорьтесь, помогайте друг другу.

– Не бросайте Наташеньку, – умоляла Людмила Николаевна. – Отвезите ее, как наши вернутся, к дедушке в Рославль. Улица Расковой, 64 Запомнишь?

– Запомню. Расковой, 64. Маме скажите, чтобы она не беспокоилась обо мне. Я сбегу на фронт, папу искать – я номер его полка знаю.

Ольга Павловна ахнула и сердито тряхнула мальчишку за плечо.

– С ума сошел! Вот это успокоил маму! Выбрось из головы и другим закажи! До прихода наших никуда не смейте трогаться, а там найдется, кому вами заняться. Понял?

– Понял, – поспешно ответил Илья, который уже не рад был, что проболтался.

Ольга Павловна тревожно заглянула ему в глаза. Уже по одному тому, как он легко согласился и обещал, она видела, что поступит он все-таки по-своему.

– Илюша, милый, – перешла она со строгого тона к уговорам. – Вы же еще дети, куда вам воевать!

Из вагонов раздались предупреждения пленных, наблюдавших за дорогой:

– Расходитесь! С водой возвращаются!

Обе женщины бросились в последний раз целовать мальчика. В эту минуту к ним подбежал Валдис с корзинкой в руках.

– Думал, не успею! – часто дыша, сказал он и сунул Исаевой корзинку с продуктами. – Это вам и его маме, – кивнул он в сторону Илюши.

Из вагонов раздалось тревожное предупреждение:

– Товарищи, жаба близко!

Валдис, кивнув конвоиру, потащил Илью прочь от железной дороги.

Друзья и враги

Наступила та сухая августовская пора, называемая обычно страдной, когда в поле уже не столько жарко от солнца, сколько от напряженной работы.

Уборка хлеба была в полном разгаре. Сережа работал на полях вместе с Петром и батрачками. Занят он был с утра до вечера и с Инной виделся редко. Еще при первой встрече они договорились бежать на родину, но побег откладывали, надеясь вскоре найти других ребят и что-нибудь узнать о матерях.

И вот появился Илья. Инна в это время как раз была у Сережи. После взаимных радостных восклицаний Илья с сияющим лицом объявил друзьям, что видел Ольгу Павловну и Людмилу Николаевну.

Плача от радости, Инна набросилась на Илью.

– Правда? Где? И моя мама с ними?

Сергей с другой стороны принялся трясти и тискать его так, что Илья взмолился:

– Постойте! Да я ж слова не могу…

Когда разговор принял более спокойный характер, Илью заставили подробно рассказать, как он нашел женщин, что они ему говорили.

– Илюшка, а ты хорошо запомнил адрес Наташиного дедушки? – спросила Инна.

– Еще бы! Рославль, улица Расковой, 64.

– А мы с Инной, знаешь, решили… – Сергей вспомнил, что друг пришел не один, и оглянулся. Девушка, которая привела Илюшу, стояла поодаль.

– Что решили?

Вместо ответа Сергей указал глазами на незнакомку:

– Кто это?

– Маргарита, дочка моего хозяина. Говори, не бойся. Да и не услышит – далеко.

– Мы решили бежать, – наклоняясь к Илье, прошептал Сергей.

Илья взволнованно стиснул ему рук.

– Одни?!

– Почему? Со всеми, кого из наших удастся найти.

– И я с вами!

– Это теперь отпадает, – заявила Инна.

Илья удивленно взглянул на нее:

– Почему?

– Ты же сам говорил, что Ольга Павловна приказала нам дожидаться, когда наши придут!

– Э… Это она так просто! – затараторил Илья, стараясь придать другой смысл только что сказанному. – Не подумала… А в общем, говорит, действуйте, как лучше. Вам видней…

– Ах, не ври, пожалуйста! – возмутилась Инна. – Это заметно.

Илью поддержал Сергей.

– Что ж – мама! Она ведь, правда, не знает, как мы живем. В общем об этом еще надо подумать.

– И думать нечего! – сердито отмахнулась девочка. – Как она сказала – так и будет. Ольга Павловна лучше знает, что нам делать.

Через несколько минут за сараями раздался ворчливый, недовольный голос Рейнсона:

– Сергей, хватит язык чесать, марш коней запрягать! Обед кончился.

Сделав друзьям знак оставаться на месте, Сережа быстро направился к хозяину хутора:

– Дядя Яков, можно еще немножко обождать. Ко мне друзья пришли. Я про маму узнал. Жива!

– Ну и ладно, как жива. Запрягай, поедем снопы возить.

– Сейчас, – уже по-другому – глухо и ненавидяще сказал мальчик и повернулся назад.

– Ты куда? Кони в ложбине.

– За недоуздками.

Возвратясь к друзьям, он с досадой бросил Инне:

– Вот пожила бы у такого!

Девочка вздохнула:

– На меня тоже старуха ворчит. Что ж поделаешь. Мамы здесь, куда мы пойдем? Мало ли что… Может, их отпустят, как нас.

– Отпустят! Увидела бы ты, как их охраняют! – воскликнул Илья. – Они говорили, что скоро в Германию увезут.

Спорить была некогда. Расставаясь, ребята условились встретиться на этом же месте в ближайшее воскресенье.

* * *

Скот у Рейнсона пасли теперь два мальчика с соседнего хутора Лацисов.

Особенно понравился Сергею старший из братьев, Рудис, белоголовый подросток с широким упрямым лбом и потрескавшимися ногами пастуха. Вилис был годом младше брата. Сутулый, застенчивый, он сильно заикался и поэтому больше молчал. Оба говорили по-русски. Сережа подружился с ними в первые же дни, как только пастухи появились у Якова.

Встречались обычно вечером, на сеновале. Братья пасли скот «на своих харчах», то есть работали у Рейнсона, а питались дома. За это хозяин разрешил им пасти свою корову и двух овец вместе с его стадом на его земле. Загнав вечером скот, пастухи бежали домой, наскоро ужинали и возвращались в сарай, где они ночевали теперь с Сергеем.

Зарывались втроем в свежее шумевшее сено, щекотавшее ноздри сухим запахом отцветших трав, и Рудис просил:

– Сергей, расскажи что-нибудь.

Сергей охотно соглашался. Он любил вспоминать содержание книг и кинокартин. Вспоминая их, он как будто переносился назад, в то невозвратно далекое прошлое, когда читал эти книги и чуть не каждый день бегал в кино. Он тогда не понимал, не чувствовал своего счастья, как плавающий в реке не чувствует жажды. Надо было пройти через муки плена, испытать участь бесправного невольника, чтобы в полной мере оценить радости мирной, свободной жизни.

Немцы отняли у него все, поэтому Сергей, не раздумывая, начал свой рассказ пастухам с кинофильма «Александр Невский». Увлеченные событиями героической борьбы русских с немцами ребята, проговорили чуть не до рассвета. Весь следующий день мучительно хотелось спать, но вечером Рудис и Вилис опять упросили Сергея рассказывать.

– Хотите – про Тараса Бульбу?

– Давай про Бульбу.

Когда Сережа взволнованно передавал картину казни Остапа, Рудис, вздрогнув, глухо прошептал:

– Мучают как! Черти проклятые, фашисты!

Сережа стал ему объяснять, что фашистов тогда не было. Остапа мучили польские паны-помещики, но пастух убежденно воскликнул:

– Раз богатые все равно фашисты! Все они одинаковые. Им бы только бедного помучить. Черти проклятые! Ладно, рассказывай дальше.

…Летела лихая чапаевская тачанка.

…Спасал Жухрая Павка Корчагин.

Когда Сережа пересказывал пастухам повесть Гайдара «Тимур и его команда», Вилис, заикаясь, несмело спросил у него:

– Интересно, наверно, в пионерах… Ты был?

– А как же! Я и сейчас пионер. Только галстука нет, в чемодане на машине остался.

Пастухи как-то неловко помолчали.

– И не боишься? – шепнул Вилис.

– Чего?

– Что немцы узнают. Они ведь всех коммунистов… стреляют.

Сергей на минуту задумался. Первый раз он понял, что в глазах врагов пионер – тот же коммунист. Эта мысль наполнила его сердце гордостью.

– Нет, не боюсь! – твердо сказал он. – Я их ненавижу. Да и откуда им узнать?

Мальчуганы согласились:

– Правда. Только ты Петру не скажи, а то он, знаешь!..

– И мы нашему Павлу не скажем, он с Петром дружит, дурак.

– Батька его ругает, – пояснил Рудис, – а он здоровый стал и не слушает. Мартин его даже в полицию зовет, говорит, земли нам тогда прирежут. А батька при мне ему сказал: «Запишешься в душегубы – домой не приходи».

Иногда Сережа рассказывал латышским друзьям что-нибудь из своей школьной жизни. Это волновало их даже сильнее, чем содержание книг.

– Эх, почему у нас советскую власть раньше не сделали! – огорчался Рудис. – Вот ты и учился, и книги читал, и кино там, в пионерах был, а мы – что! Я походил в школу три года – и все. Чтоб дальше – надо в город ехать. А откуда у батьки деньги? Вот и пасем скот. Вырастем – что делать? Своей земли мало, да и нельзя по закону ее делить. Как батька умрет, все Павлу достанется, он старший. А мы четверо младших будем всю жизнь то на Рейнсона, то на другого кого батрачить.

– Не будете, – успокаивал их Сережа. – Наши придут – кулаков по боку; они все с немцами заодно. Колхозы организуют, школы откроют. При советской власти горевать не придется. Хочешь – учись, хочешь – работай!

– Разве что. Да слыхал: Красная Армия далеко отступила, может, и не придет больше к нам?

– Как так – не придет? Вы же советские были… Ну, вот! Разве коммунисты бросают народ в беде!

По мере того, как крепла дружба Сережи с пастухами, отношения с Петром становились все более натянутыми. У них были совершенно противоположные взгляды на все, и разговор между ними на любую тему неизменно приводил к ссорам. Спорили они по-разному: Сергей пытался доказать, убедить фактами, а Петр упорно не соглашался ни с чем и твердил:

– Врешь ты все. Врешь. Откуда тебе это знать.

И если Сережа начинал смеяться над его невежеством, он показывал кулак:

– Перестань, а то как в лоб закатаю, большевик голодраный!

* * *

Шел дождь. Холодный, северный ветер хлестал каплями, как песком. На поле не работали. После завтрака Сережа забрался на сеновал, надеясь вволю выспаться. Но вскоре в сарай пришли промокшие до нитки пастухи.

– Ну и погода! – воскликнул Рудис, отряхивая фуражку. – Прямо как осенью!

Сережа высунул голову из сделанной им в сене норы.

– Что, скот загнали?

– Ага. Не ходят в поле коровы. Хозяин велел – в загородку, за баню. Там березник, затишье.

Пастухи сбросили с себя ветхие, мокрые пиджаки, из которых сосульками висела вата, и забрались к Сереже греться.

– До чего противно в дождь коров пасти – прямо жить неохота! – сказал Рудис, отогревая руками мокрые, грязные ступни. – А осень начнется – того хуже.

– Осенью – куда холодней! – уныло подтвердил Вилис. – Осенью дождь каждый день. Просушиться негде. Домой не набегаешься. И обуть нечего.

От таких разговоров на душе у Сережи становилось тоскливо, безнадежно. Оборвав печальные размышления, он предложил:

– Давайте лучше говорить про хорошее. Ну, например, будем вспоминать, у кого какой самый интересный случай в жизни был.

Рудис вздохнул.

– Начинай, мы послушаем.

Сережа немного подумал.

– Хорошо. Что б вам такое… Вот. Рассказать, как мы всем пионерским отрядом в Москву на экскурсию ездили?

– Давай. – Пастухи перестали растирать ноги и придвинулись к нему поплотней.

– Это было в прошлом году. Пригласили нас московские пионеры к себе в гости. В Москве многие из нас были, но интересно всем отрядом вместе в мавзолее Ленина побывать, в Третьяковской галерее, в музеях, в театрах, в метро. Ладно, собрались ехать, а денег на дорогу нет…

– Что же вы тогда собирались. – заметил Рудис.

– Ну, не такое уж трудное дело денег на экскурсию достать. Направляем делегацию к шефам на завод. Часа через два бегут наши делегаты назад: «Давайте табеля успеваемости. Шефы хотят знать, как мы учимся». Забрали наши табеля и опять на завод. Немного погодя, звонят оттуда: «Все в порядке, едем!».

– Что, денег на заводе дали? – недоверчиво спросил Рудис.

– Дали. Как же они не дадут, раз у нас почти у всех отметки хорошие.

Пастух недоуменно уставился на Сережу.

– Что, должны были вам или как? Не пойму.

– Ничего не должны! – в свою очередь удивился Сережа его непонятливости. – Что ж тут особенного: они наши шефы, за хорошую учебу премировали нас.

– За ученье премировали!

Вилис толкнул брата кулаком в бок:

– Не перебивай!

В это время за воротами послышался голос Петра, разговаривавшего с кем-то по-латышски. Ребята прислушались.

– Сюда идут, – недовольно произнес Рудис. – Ты, Сергей, при нем про пионеров не рассказывай. Доскажешь, как одни останемся.

В сарай вошли Петр и Павел Лацис – старший брат пастухов. Разостлав недалеко от мальчиков пиджак, они уселись играть в карты.

Пастухи и Сережа молча наблюдали за ними. Но это было скучно, и Вилис негромко сказал:

– Рудис, давай ты. У тебя есть, что рассказать. Пусть Сергей послушает, как вы с батькой деньги нашли.

Рудис согласился.

– Только теперь это неинтересно уже… Будешь слушать? – спросил он у Сергея.

– Конечно.

– Это еще до того, как у нас советскую власть сделали, – начал пастух. – Поехали мы с батькой в город. Повезли мешок муки продавать. Стояли, стояли на базаре – никто не покупает. Муки полон базар и лучше нашей. Пришлось скупщикам по дешевке отдать – что будешь делать. За мешок муки купили соли и керосину. Едем домой, молчим. Есть мне хочется – живот к горлу подтягивает. Гляжу…

– Не ты, а батька, – поправил Вилис.

– Отстань! Гляжу по сторонам: булки белые, колбасы, пряники в лавках на окнах. Вот, думаю, поесть бы хоть раз вкусного вволю. И прикидываю в уме, сколько бы пряников сразу съел. Вдруг батька: «Тпрру». Остановились. Соскочил он с телеги, поднял что-то и давай коня погонять. Отъехали на другую улицу. Вытащил батька из-под полы сумочку кожаную, городскую. Руки трясутся. Я к нему. Заглянули в сумку: деньги! 120 лат насчитали. Ого-го! Повернули мы да другими улицами на базар опять.

Игра в карты в соседней компании шла вяло. Павел больше прислушивался к тому, что рассказывал Рудис. Когда пастух начал перечислять, что они тогда с отцом ели и сколько накупили всякой всячины, он раздраженно бросил карты и вмешался:

– Дураки вы чертовы с батькой! Пожрали и промотали деньги. А можно было хозяйство поставить, коня или хоть корову купить. Такое счастье раз в жизни бывает и то не у каждого.

– Тебе ж тогда больше всех привезли, – заметил Рудис, – пиджак, сапоги…

– Что – пиджак? Хозяйство важнее.

– А ты нам не мешай, – сказал старшему брату Вилис – Мы к вам не лезем.

– Помалкивай, заика!

В спор вмешался Петр:

– А про что разговор?

– Да так, – сказал Рудис неохотно. – Вспоминали, что у кого самое интересное было. Я рассказал, как мы с батькой деньги нашли.

– Это что! Вот послушайте, как в запрошлом году мне повезло. Ты, Павел, знаешь, – Петр собрал карты и, пересев ближе к мальчикам, продолжал: – На мои именины дело было. Приехал к нам Карклис, швагер наш. Он не знал про именины. А приехал так просто, в гости на праздник. Садимся за стол. Батька поздравил – четырнадцать лет мне кончилось. Начали подарки дарить и, как водится, – за уши! Матка, та тихонько потянула, для виду. Батька – посильней, чтоб не баловался. А Мартин, черт, зажигалку всего подарил, а как дернул, чуть ухо не оторвал! Он и дарил, чтобы только меня за ухо тягануть. Подходит очередь до швагера. Он тоже к моему уху тянется. А я кричу: «Сперва дарите – потом дерите!» Смеется: «Что ж вы мне раньше не сказали про именины, не захватил я с собой ничего. А выдрать мне его хочется: он, как у нас был, троих гусят в кадке утопил – нырять учил. Ладно, дарю ему корову». И с тем хвать меня за оба уха, аж приподнял! Даже захрустело в голове что-то. Сел за стол. Выпили все здорово. И кажется мне, что уши мои болтаются, как у нашей собаки. Пощупаю – стоят. А швагер смеется – рядом сидел. «Что, – говорит, – именинник, не веришь, что целы?»

– Ничего, – отвечаю, – за такой подарок я согласен на ушах повиснуть.

Он захмелел совсем, хохочет: «Давай уши, нетель еще дарю!».

Повернулся я к нему:

– На! За нетель!

Здорово дернул, да пальцы сорвались. Хотел опять, а я ему:

– Нет, вы уж за нетель дернули. Не мое дело, что у вас пальцы в сале.

Все кругом хохочут, а он злиться начал.

– Что ж тебе, разбойнику, еще дарить?

– Как хотите.

Не дала ему тогда жинка.

Подождал он. Как бабы вышли – опять ко мне придвинулся:

– После моих подарков всегда плачут именинники, а ты не заплакал. Досадно мне… Дай щелкану в лоб: заплачешь или нет?

Я знал, что он медные деньги в пальцах гнет, но отвечаю:

– Нет, не заплачу.

– А вот подставляй лоб!

– Дари еще нетель – подставлю.

Он хоть и пьяный был, а прищурился и грозит пальцем:

– За щелчок – нетель? Нет, шалишь! Хочешь – овцу?

«Не проломит же он голову», – думаю. И говорю:

– По овце за щелчок, пока не заплачу. Только не в одном месте бейте.

– Гни башку!

Нагнулся я – он как врежет. Аж у меня искры из глаз! Но стою. Он – второй, – стою! Третий – стою. Четвертый как даст – я и счет потерял! Чисто молотком!

Вытащил меня Мартин в сени, полил воды на голову и опять за стол. Очухался, сижу и шишки рукой щупаю. Шесть штук! Значит, шесть овец, да корова, да нетель! Ого-го! Плевать, что больно. А Карклис обнимает меня и говорит:

– Л-люблю тебя, уваж-жаю! Настоящий хозяин будешь. Голова у тебя, как у быка, крепкая. Стукну – только звенит. Даже палец расшиб.

– И не заплакал? – с удивлением спросил у рассказчика Вилис.

– Пока в уме был – нет. А дальше не помню. С тех пор у нас в хозяйстве моих две коровы и пять овец. Как делиться с Мартином будем – эти не в счет. Вот как повезло! – закончил Петр, самодовольно усмехаясь.

– Ничего не скажешь, ты свое богатство головой заработал, – съязвил Сережа.