Текст книги "Дневник Кости Рябцева"

Автор книги: Николай Огнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

После этого я разыскал Черную Зою и говорю:

– Ты помнишь, что ты сказала мне весной?

– Да, помню, – отвечает Зоя и глядит на меня во все глаза.

– Значит, я на тебя вполне могу положиться. Вот прочитай эти стихи, – они не к тебе относятся, – скажи свое мнение.

– Что не ко мне-то, я хорошо знаю, – протянула Зоя и стала читать про себя стихи. Читала она очень долго, несколько раз, – видимо, обдумывая каждое слово.

Мне, конечно, было очень интересно знать ее мнение, а она молчит. Наконец я спрашиваю:

– Ты что же, их наизусть выучить хочешь?

И тут я увидел, что она потихоньку ревет. И вдруг говорит скороговоркой:

– Ты не имел права давать мне эти стихи, раз они посвящены другой…

Я взял листок у ней из рук и тихо отошел. Черт их поймет, этих девчат!

А в гимнастической лицом к лицу столкнулся с Володькой Шмерцем и Сильвой. Я пропустил их мимо себя и говорю вдогонку:

– За битого двух небитых дают.

– Ты что лезешь, Рябцев? – отвечает Володька. – Я к тебе не лезу.

– Так с точкой, – сказал я и пошел. А Сильва стоит и смотрит на меня удивленно.

30 июля.

Ревизионная комиссия все продолжается, и говорят, что шкрабы послали в центр протест, и говорят, что будто бы даже демонстративно хотят уйти из школы. Я говорил кое с кем из ребят, и мы решили предпринять свои шаги.

А со мной было вот что: я пошел к Громовым и опять застал Марию одну. Когда она меня хотела облапить и стала говорить, что я свинья, что долго не бываю, то я ей ответил:

– Я думаю, что все это половая извращенность.

– Да почему? – спрашивает она, выпучив глаза.

– Пойдем, я тебе кое-что прочту, – сказал я, и мы вышли в сад.

Там я вытащил и прочитал ей вслух ту бумагу, которую я свистнул в СПОНе. Мария вся покраснела и говорит:

– Это еще что за гадости?

– А мне с тобой тоже гадостно.

– Да почему? – говорит Мария, и даже сквозь пудру видно, как у ней нос покраснел. – Я думала – тебе приятно.

– Нет, – сказал я решительно, – не хочу я в жизни быть каким-нибудь психом. Прощай!

– Ты глупый мальчишка, и больше ничего.

– Так с точкой.

– И ты не имеешь никакого полного права от меня уходить. Теперь не те времена. Я на тебя на алимент подам.

Она еще что-то кричала, но я уже ушел.

А для алимента ребята должны быть. Она меня на пушку не поймает…

31 июля.

Сегодня был решительный день. Я еще с утра кое-кого предупредил, а на четыре часа было собрано общее собрание всей школы со школьным советом и ревизионной комиссией. Кроме Елникитки, никто из шкрабов на собрание не явился.

Я собрал вокруг себя всех верных ребят и занял первые скамьи перед самым президиумом, а Юшку Громова, как самого горластого, посадил сзади стола ревизионной комиссии.

Первый взял слово инспектор.

– Вот, – говорит, – товарищи, я здесь перед вами как представитель института инспектуры, которая призвана от имени центра наблюдать за жизнью учебных заведений и в случае надобности вмешиваться в работу с целью ликвидации злоупотреблений. Не могу сказать, чтобы в вашей школе наблюдались какие-нибудь явные злоупотребления, но, во всяком случае, с сожалением должен констатировать, что школа приобрела нежелательный уклон… Так или иначе, ревизионная комиссия, образованная под моим председательством, вынесла такое постановление.

– Я его не подписывала, – выкрикнула вдруг Елникитка, побледнела и откинулась на спинку стула. Сейчас же притащили нашатырь, дали ей понюхать, и она пришла в себя.

– Так вот, товарищи, – продолжал инспектор, – постановление это гласит прежде всего о том, что школьные работники вашей школы не совсем соответствуют своему назначению…

Но тут я дал знак.

– До-ло-о-ой!.. Вздо-о-ор!.. Неправда-а-а!.. – закричали мои ребята со всех сторон.

– Долой!.. – ахнул Юшка над самым ухом инспектора, так что тот даже вздрогнул.

Председатель, Стаська Велепольская, стала изо всей силы наяривать в колокольчик, но тишина не восстанавливалась, пока я не подал второй знак, так что моя партия сразу замолчала.

Только донесся с задних скамей оторванный голос Гришки Блинова:

– …нахальство, Рябцев!

Я встал и говорю:

– Прошу не касаться личностей.

– Кроме того, товарищи, ревизионная комиссия, – продолжал инспектор, – постановила вынести на общее собрание, – конечно, предварительно осветив факты, – вопрос о том, могут ли оставаться в школе недостаточно авторитетные школьные работники…

Но тут я опять дал знак. Когда шум удалось несколько унять, встал Сережка Блинов и говорит:

– Я здесь выступаю двояко: во-первых, как ваш товарищ, а во-вторых, как вами же избранный член ревизионной комиссии.

– Ты что же – двуглавый орел, что ли? – крикнул я.

– Во всяком случае, не одноглавая змея, согретая на моей груди. (Не знаю, что он хотел этим сказать.) Я, товарищи, поддерживаю предложение ревизионной комиссии по следующим соображениям: самоуправление у нас хромает на обе ноги и значения никакого не имеет, преподавание ведется вразброд и оторвано от жизни. Школа не увязана ни с каким производством…

– Что же раньше-то молчали, Блинов? – визгливо крикнула Елникитка. – Вы ведь входите в ячейку…

– Если вы, товарищи, – сказал инспектор, – согласны выслушать более или менее спокойно, то я доложу вам следующее: здесь предлагается не вынести окончательное решение, которое зависит от центра, а только обсудить затронутые вопросы и запротоколировать мнение школы.

– Позвольте, – сказал я. – Здесь с нами сидит секретарь фабричной ячейки, к которой мы приписаны, но он пускай выскажется потом, а сейчас скажу я. Сережка Блинов! А ты ночевал с нами в Солнечном, как Елена Никитишна? Белую мадаму видел? А ты заступился за нас, когда мужики хотели принять нас в дреколья? Сережка Блинов! А ты отказался от отпуска и остался с нами на все лето, как Зин-Пална? А ты взял к себе на воспитание Алешку Чикина, когда у него помер отец? А ты, Сережка, разъяснил все волнующие нас вопросы, от которых голова лопнуть может и руки оторваться, как Николай Петрович? Вот ты говоришь, что школа оторвана от жизни… А в то время, как мы летом со страшной опасностью для жизни обследовали деревню, набирали естественный материал, помогали в раскопках курганов, ты где был? На траве кверху пузом валялся? Значит, ты, Сережка, соответствуешь своему назначению, а Зинаида Павловна – нет? Так, что ли, будет по-твоему?

Тут я не делал никакого знака, но все равно – поднялся страшный шум: одни – за меня, другие – против.

Попросил слово секретарь ячейки и говорит:

– А я вот не согласен с товарищем инспектором, что он действовал нерационально, потому несогласованно с ячейкой. То, что в школе фракция, а не ячейка, это еще не есть рациональное доказательство. Если бы сразу товарищ обратился в ячейку, мы бы ему сказали, что школа хотя и не без дефектов, а идет нормально, и было бы довольно странно, если бы ячейке не было известно, что учителя не соответствуют своему назначению. По крайней мере, я об этом слышу здесь в первый раз. Товарищу Блинову совершенно нерационально было не посвятить в это дело ячейку. Из этого я усматриваю, что товарищ Блинов просто не чувствовал стабилизации под ногами.

– Да я думал, что это чисто школьные дела, – бормочет Сережка себе под нос.

– Нет, это дело очень даже общественное, товарищ Блинов, – отвечает секретарь, – и я всем здесь заявляю, что если бы не товарищ Рябцев, который, видимо, понимает обязанности красной молодежи лучше многих других, – дело могло бы кончиться нерационально…

– Ай да Костька! – заорал Юшка Громов, но я ему сделал знак, и он замолчал. И тут я увидел, что в залу вошла Зин-Пална.

– Насчет увязки с производством – нам лучше всех знать, товарищ инспектор, – продолжал секретарь. – Пожалуйте к нам в ячейку, мы вам расскажем. А насчет сироты Чикина, которого заведующая взяла к себе на воспитание, то ячейка поручила мне выразить заведующей школой Зинаиде Павловне публичную благодарность за Чикина, как и вообще за ее двадцатилетнюю самоотверженную общественную…

Тут как ударит гром аплодисментов. Я думал, потолок рухнет. Секретарь засмеялся, махнул рукой и полез к выходу. Я ему кричу прямо в ухо (а то бы он не услышал от грохота):

– Ты куда, Иванов?

А он мне в ответ тоже кричит:

– Здесь, вижу, без меня обойдется.

Я смотрю: где же инспектор? И его уже нет. И вот катит ко мне на всех парах Елникитка, я от нее, но было тесно, она меня догнала и кричит:

– Я переменила об вас мнение, Рябцев.

А на кой мне шут ее мнение, интересно знать? Вдруг хватает меня за руку Черная Зоя.

– Стой, Костя. Ты должен окончательно помириться с Сильвой. Цени, что это сказала я.

А сзади стоит Сильва, смотрит на меня и говорит:

– Ну что же, Владлен…

И я взял ее руку.

5 августа.

В школе пока делать особенно нечего, и поэтому я почти все время провожу на футбольной площадке. Папанька разорился мне на буцы, и поэтому я играю сейчас во второй команде. Во вторую команду без буцов не принимают. Играю я правого хава, а иногда заменяю правого инсайда. Пробовал я стоять за кипера, но капитан меня перевел, потому что я все время выбегаю из ворот. А я считаю, что какой же кипер, если он все время стоит на месте и ждет, пока ему всодят гол. Ведь с двух шагов вотрут, а не вобьют даже, никак не отобьешься. Мне было очень обидно, потому что кипер – это самое ответственное место в игре и, кроме того, на состязаниях киперу всегда хлопают, а хавов никто и не замечает. Но я подчинился решению капитана, потому что футбольная команда есть коллектив и в этом коллективе должна быть строжайшая дисциплина, иначе можно провалить всю игру. Например, в нашей же второй команде Юшка Громов играет левого края, так он всегда водит, и кончается тем, что у него выбивает бек, а иногда и хав догоняет. Мы уже говорили Юшке, что так нельзя и что если каждый будет водить, то не получится пасовки и всякая пасующая команда нас одолеет. Но Юшка стоит на своем. Он уверяет, что знаменитый левый край Кукушкин тоже всегда водит и что так легче всего прорваться к чужому голу. Капитан наконец пригрозил Юшке, что если он будет водить, то его переведут в третью команду и не дадут выступать на ответственных состязаниях. Юшка дал обещание, что не будет больше водить, а вчера была тренировка с третьей командой, и он все-таки водил. Правда, на этот раз ему удалось три раза обвести беков и забить три гола, но капитан сделал ему выговор. Юшка тогда стал оправдываться, что он будто бы не разбирается в офсайде и что если перед чужим голом пасовать, то всегда можно нарваться на свисток, на что капитан ему ответил: «Пасуй задней ногой, и офсайда не будет». Все захохотали, а я Юшке, когда шли домой, сказал: «По-моему, тебя переведут в конце концов в третью команду». Юшка ответил, что ему начхать на ветер; а я бы, если бы меня перевели в третью команду, просто бы кончил играть в футбол, – ко крайней мере, на этой площадке.

6 августа.

Теперь собралась почти вся школа, и на общем собрании Зин-Пална предложила каждый день приходить и вести регулярные занятия со шкрабами. Если кто не хочет, может не ходить и являться только на экскурсии и на прогулки. Только тот, кто будет ходить, не должен пропускать и должен теперь же дать слово, что будет посещать школу. Громадное большинство согласилось, потому что занятия будут вестись не по программе, а кружковым порядком: одни будут заниматься радио, то есть ставить в школе приемник (это с Алмакфишем); другие будут ставить спектакль с Никпетожем; Зин-Пална предложила вести семинарий по Пушкину. Она при этом сказала, что Пушкин был такой великий поэт, что его не грех и наизусть выучить. Между прочим, Володька Шмерц спросил, за что Пушкина убили, и Зин-Пална разъяснила, что был такой Дантес, который приставал к его жене, и Пушкин принужден был вызвать его на дуэль. Дуэль кончилась для Пушкина печально. А я бы этого Дантеса не стал бы, на месте Пушкина, вызывать на дуэль, а просто отозвал бы его в сторону и набил бы ему морду в кровь; а если бы не перестал приставать, дал бы ему один раз датским по-футбольному, пониже живота: небось тогда бы перестал. Дантес этот был, как видно, сволочь порядочная, вроде нашего Володьки Шмерца, который подряд со всеми девчатами шьется и которого все колотят.

У нас в школе начали распространяться разные фантастические слухи, и, конечно, тут на первом месте девчата. Они шушукаются по углам и делают таинственный вид, а потом оказывается какая-нибудь ерундейшая чепуха.

Например, стали рассказывать, что в прошлом году в Москве был такой случай. К доктору Снегиреву пришла какая-то девочка в розовом платье и говорит, что у ней больна мать и чтобы доктор пришел к ее матери. Оставила адрес и ушла. Только она ушла, как доктор захотел расспросить ее подробней о болезни, чтобы знать, что из лекарств с собой захватить. Вот доктор зовет горничную и велит ей воротить девочку. Горничная говорит, что никакой девочки она не видела. Тогда доктор зовет швейцара снизу лестницы, но швейцар тоже говорит, что девочки не видал. Доктор, вне себя от удивления, едет по оставленному адресу и, верно находит там больную женщину. Он начинает ее лечить, а женщина спрашивает, откуда он узнал ее адрес. Доктор тогда говорит, что ему сказала ее дочь. Женщина начинает плакать и говорит, что ее дочка вот уже три дня как умерла и что ее тело все еще лежит в соседней комнате, потому что хоронить – нет сил. Доктор пошел в соседнюю комнату и видит, что верно: на столе лежит та самая девочка в розовом платье, которая к нему приходила.

Из этого рассказа выходит, что покойники могут разгуливать после смерти. Когда мне это рассказали, я только плюнул.

7 августа.

Произошла неприятная история, а именно – столкновение с Зин-Палной. Дело в том, что я, как и все, дал обещание регулярно посещать школу, а сегодня проиграл все школьное время на футбольной площадке и явился только тогда, когда все кружки уже кончились. Как раз попадается мне на дороге Зин-Пална и говорит, что этого от меня не ожидала. Я спросил:

– Чего не ожидали?

Она отвечает:

– Нарушения дисциплины и срыва кружковых занятий.

Я сказал, что теперь еще лето, и вполне естественно больше находиться на воздухе, чем в помещении, и что вообще необходимо как можно больше заниматься физкультурой.

А Зин-Пална возразила, что это нужно делать организованно и что, раз дал обещание, нельзя его нарушать. Кроме того, по ее мнению, футбол вовсе не физкультура, а очень вредная игра, которую можно сравнить с курением или с пьянством. Она так затягивает человека, что его и не оттащишь от футбола, и этому пример – я.

Я в ответ стал доказывать, что футбол воспитывает коллективное чувство и всесторонне развивает организм, но Зин-Пална сейчас же сказала, что видит результаты как раз обратные, а именно: раз я не являюсь на занятия своего коллектива из-за футбола, так какие же коллективные чувства футбол воспитывает.

В общем, было очень неприятно, и из-за футбола придется вести борьбу.

Я несколько времени слонялся по школе и уже собрался уходить, как вдруг меня зовет Сильва, и мы с ней засели в аудитории и начали разговаривать. Я рассказал ей насчет футбола и Зин-Палны, и Сильва сказала, что, по ее мнению, Зин-Пална права и что ребята слишком увлекаются футболом. Я стал спорить, но в этот момент в дверях показалась Черная Зоя и с таинственным видом говорит:

– Костя Рябцев, мне нужно с тобой поговорить.

Я сейчас же встал и пошел. Она вывела меня во двор, там мы сели, и она говорит:

– Я тебе хотела рассказать одну историю. Ты меня, конечно, извини, что я прервала ваш нежный разговор, но вообще твое уединение с Сильвой может вызвать подозрение не только у ребят, но и у шкрабов. А я хоть и люблю Сильву, однако в последнее время ее поведение мне не нравится.

Тут я обозлился и сказал:

– Когда ты так будешь разговаривать, то пошла к черту. Никаких нежных разговоров у меня с Сильвой не было и нет, и я смотрю на Сильву как на товарища. И какое такое особенное поведение Сильвы? Какие такие подозрения? Все это – буза, и я не знаю, почему ты злишься на Сильву.

– Успокойся и сядь, – говорит Зоя. – Я тебя вызвала затем, чтобы рассказать одну историю. Ну, слушай. Вчера приехал с юга мой брат, и у него рука порезана. И он рассказал мне и матери такую вещь. А мой брат – летчик. Он там служил где-то на юге, в каком-то Сухуме, что ли. И вот один раз где-то по соседству, верст за десять от этого Сухума, была вечеринка, и на этой вечеринке был брат, и все пили водку. Потом, когда вечеринка кончилась, брат пошел домой. А у него, как у военного, сбоку висел револьвер. Была уже ночь, и совершенно темная. Брат говорит, что ночи там, на юге, гораздо темней наших. Вот брат шел-шел, да и сбился с дороги. Должно быть, потому, что водку пил. Хорошо. А кругом – темно, хоть глаз выколи. Тогда брат пошел наугад, куда попало. Видит вдруг – какие-то огоньки. Брат догадался, что, должно быть, деревня татарская. Он и пошел на эти огни. Только дошел до деревни, как вдруг какой-то его останавливает и спрашивает: «Ты куда идешь?» Брат говорит, что в Сухум. Тогда этот, который остановил, говорит, что он его проводит на сухумскую дорогу. Брат согласился и пошел за этим встречным, а на всякий случай держит руку на револьвере. Вот шли они, шли, уже вышли за деревню, брат начал спотыкаться о какие-то камни. «Куда ты меня ведешь?» – спрашивает брат, а сам вынул револьвер. Тогда вдруг тот встречный выхватил электрический фонарик и быстро навел брату прямо в глаза. А после темноты такой яркий свет – поневоле зажмуришься. Брат зажмурился, а сам поднял револьвер. В это время брата как хлопнет кто-то сзади по руке, и от толчка револьвер вылетел из руки. А у этого типа в одной руке фонарь, а в другой – револьвер. А сзади еще другой тип, тоже с револьвером, и оба говорят, чтобы брат за ними шел без всяких разговоров. Пришлось брату идти – что же сделаешь?

– Я бы бросился на него – головой в живот, свалил бы его и выхватил бы револьвер у него из рук, – сказал я. – А из револьвера – во второго типа.

– Да-а-а, пойди выхвати, – отвечает Зоя. – А другой в это время тебя из револьвера в спину. Ну вот, пошел брат за ними в полнейшей темноте, только у того, который впереди, – фонарик. И видит брат, что они идут посреди камней какой-то странной формы. Дошли до какого-то места, эти типы вытаскивают откуда-то лопату и говорят брату: «Копай». Брат тут сразу подумал, что его заставляют рыть себе могилу. Но ввиду того, что на него направлены два револьвера, рассуждать не пришлось, а пришлось копать. Стал копать и видит – земля рыхлая, вполне легко поддается лопате. Очень скоро взрыл яму в пол-аршина, и лопата начала стукаться обо что-то твердое. «Я, – говорит брат, – копать больше не могу, там что-то такое твердое». Тогда один из этих типов нагибается, ткнул кинжалом в это твердое и вытаскивает одну за другой несколько досок: открывается темная яма. Эти типы и говорят брату: «Лезь туда». Брат спрашивает: «Зачем?» – «А будешь спрашивать – пристрелим», – они отвечают. Ну, нечего делать, брат полез.

– Я бы нипочем не полез, – сказал я.

– А что бы ты стал делать?

– Не знаю… Бросился бы на них, чем живого закопают…

– Ну, а брат полез; оказалась довольно глубокая яма, аршина в три. А эти типы освещают сверху фонариком. Когда брат спустился, они ему вдруг говорят: «Ну, давай сюда гроб». – «Какой гроб?» – «А ты посмотри, там есть гроб». Брат осмотрелся, а они фонарик ниже спустили, и брат вдруг видит: и вправду гроб, закутанный в какую-то белую материю. Брат схватил гроб, хотел приподнять, но не мог. Говорит наверх: «Очень тяжелый, не могу». – «Тогда сматывай материю с гроба». Брат кое-как смотал материю, подал наверх. «Теперь открывай гроб». Брат стал открывать – все пальцы поломал, не открывается. «Не могу, говорит, открыть, – наверное, он забит или завинчен». – «Тогда держи кинжал». И верно, бросают кинжал. Брат взял кинжал, засунул в прощелину, нажал – крышка отскочила. И видит: лежит в гробу очень красивая молодая женщина, вся закутанная в такую же материю, как на гробе. А сверху спрашивают: «Лежит баба?» – «Лежит». – «В чем одета?» – «В такую же материю закутана», – «Снимай материю». Нечего делать, пришлось снимать, а ее, может, аршин шестьдесят намотано.

– А в метрах сколько это будет?

– Будешь смеяться – рассказывать перестану. Ну вот, содрал брат материю, подает им наверх. «Теперь, – говорят эти типы, – подавай бабу сюда». – «Как?» – «Возьми ее, подними и давай наверх». Брат взял мертвое тело, насилу поднял и с трудом им подает. Они ухватились сверху, но, должно быть, туго зацепился, или им показалось, что брат тянет к себе, или они хотели подправить труп кинжалом, как вилкой, – только толкнули не по трупу, а по братовой руке, – так и чирикнули. Брат закричал. «Ты чего кричишь?» – спрашивают. «А как же, вы мне руку разрезали до самого плеча». А брат в это время выпустил труп, и он трахнулся на землю. «Ну, снимай кольца с пальцев». Брат кое-как обмотал рану платком, нагнулся тащить эти кольца, но они не поддавались, и похоже было, что труп тянет руки к себе. «Не могу стащить», – говорит брат. «Тогда руби кинжалом пальцы». – «Не буду». – «Почему не будешь?» – «Не буду», – говорит брат, да и потерял сознание: в обморок упал. Неизвестно, долго ли он лежал в обмороке, только наконец очнулся. Видит – над головой звездное небо в таком четырехугольнике и никак не может понять, где это он находится. Так он пролежал минут пять, как вдруг видит: в этот четырехугольник лезет голова с горящими глазами. Брат как заорет вне себя от испуга! А голова заорала еще пуще – и скрылась. Брат снова потерял сознание. Очнулся он только в какой-то маленькой комнатке, и около него сидит следователь. «Вы – Травников?» – спрашивает следователь. «Я». – «Расскажите, что с вами произошло». Брат рассказал. «Все это похоже на правду, – говорит следователь, – и вы находитесь сейчас в сторожке у кладбищенского сторожа, на татарском кладбище. Только вот объясните одно непонятное явление: каким образом у вас в кармане очутилось вот это?» – и показывает брату обрубленный палец с кольцом. Брат посмотрел и говорит, что не знает. Потом брат спросил следователя, как все это объяснить. Следователь ему ответил, что это были могильные бандиты и они с братовой помощью обворовали могилу недавно похороненной княжны. А голова, которая лезла в могилу, – это был тоже бандит, но уже из другой шайки, и этот бандит так испугался, когда брат заорал, что с испугу бросился куда ни попадя и расшиб себе голову о ближайший памятник до смерти.

– Ну а тех-то – нашли?

– Их нашли по материи. Они в этом же самом Сухуме на базаре материю продавали, которую брат им сдирал с княжны. Ну, они и засыпались. А потом на допросе сознались, что брату нарочно подсунули в карман палец, чтобы следователь на брата и подумал. После этого брата отпустили, ему дали отпуск, и он приехал домой.

– Все?

– Все.

– А про мертвую девочку – это тоже ты пустила?

– А что ж ты думаешь? Мертвая девочка могла прийти к доктору.

– Ну, я так и знал. Ты.

Я встал, пошел и кричу:

– Сильва, Си-и-ильва-а!

А Черная Зоя идет сзади и бормочет:

– Сильвы-то и нету! А Сильвы-то и нету!

И сколько я ни искал Сильву, так и не нашел в школе. Должно быть, ушла домой. А Зоя ходит сзади и дразнится:

– Она тебя и дожидаться не стала. Очень ты ей нужен.

Тогда у меня словно в голове просветлело, и я понял, что Зоя нарочно меня оттащила от Сильвы, только не знаю, с какой целью. Я обозлился, выдал Зое красноармейский паек, она заплакала, а я ушел домой.

8 августа.

Неожиданно вышел «Икс» после большого перерыва. В нем написана целая громадная баллада, которая начинается так:

 
Мы все говорим телеграф-языком,
Наш лозунг – скорей и короче…
И стало так трудно изящным стихом
Описывать лунные ночи.
Придется примерно описывать так:
Лунночь вся была нежистома,
Когда два граждвора украли кухбак,
Презрев недремоко домкома…
 

Это очень здорово, только кто это написал? Мы с Колькой Палтусовым сейчас же сговорились болтать между собой на телеграф-языке. И быстро, и удобно, я никто не поймет.

9 августа.

Я не люблю таких девчонок, которых можно назвать идиотками, а таких – большинство. Но уж если такого названия, как идиот, заслуживает кто-нибудь из ребят, то это Юшка Громов. Он всем разболтал про меня и Марию. Совершенно не понимаю, что его дергало за язык. А кто болтает без причины – это есть признак дурачины.

А сегодня он еще отпалил такую штуку. Вдруг врывается в физическую лабораторию (шкрабов никого не было) и орет во всю ивановскую:

– Никпетож в Стаську Велепольскую втрескался!

Тут все ребята стали его расспрашивать, как это он узнал, особенно девчата налетели, а Юшка рассказал, что будто бы Никпетож со Стаськой сначала ходили по двору, а потом зашли за поленницу дров, и Никпетож держал Стаську за руку и что-то ей наговаривал с очень большим увлечением.

А Юшка спрятался с другой стороны поленницы и все время подслушивал.

Если бы Юшка не разболтал еще раньше про меня и Марию, я бы, может, и внимания никакого не обратил, а теперь мне сразу стало понятно, что Юшка – любитель идиотских сплетен и что ему нельзя ни в чем доверять.

Сегодня начался семинарий с Зин-Палной по Пушкину. Зин-Пална подробно рассказала биографию Пушкина, и после этого отличился Володька Шмерц. Он вдруг спрашивает:

– А что чувствовал Пушкин, когда жена у него была брюхата?

Тут Зин-Пална отвечает:

– Если бы вы, Шмерц, задали такой вопрос из любознательности, то я, может быть, вам и ответила бы, а так как вы это спрашиваете из хулиганства, то кто-то из нас должен уйти из аудитории: вы, Шмерц, или я.

Тут Володька стал опровергать, что он вовсе не из хулиганства и что он сам читал в письмах Пушкина, как Пушкин пишет своей жене: «так как ты брюхата…» – но все ребята закричали:

– Пошел вон, Шмерц! Здесь не двор, а аудитория.

И Володька принужден был удалиться с позором.

10 августа.

Сегодня на футбольной площадке Юшка Громов ни с того ни с сего начал звонить насчет Никпетожа и Стаськи. Это было уже прямое безобразие, потому что среди футболистов далеко не все – наши школьники, и поэтому я сказал Юшке, чтобы он перестал бузить.

– А что ты мне сделаешь? – спрашивает Юшка.

– Рожу растворожу.

– Попробуй, – говорит Юшка.

Я пробовать не стал, а сговорился с Колькой Палтусовым, который играл правого края за третью команду, и мы решили Юшку подковать. Вышло это так: когда форварды третьей команды повели мяч, то Колька Палтусов погнался за Юшкой, а Юшка, по обыкновению, стал водить. Тут я, под предлогом принять мяч от Юшки, рванулся ему под самые ноги и загородил дорогу, а в этот момент налетел сзади Колька да как трахнет Юшку по самой бабке, Юшка – с катушек и заорал не своим голосом:

– О-о-ой! Это я знаю: Рябцев нарочно меня кует, сволочь этакая!

А все видели, что подковал его вовсе не я, так что никто не обратил внимания, только Кольке капитан сделал выговор за грубую игру. А Юшка не мог сам идти, так как нога у него была вдребезги расшиблена и распухла, и его ребята потащили домой на носилках.

Потом, когда мы с Колькой шли домой, он мне говорит:

– Дото.

А у нас, по условию, спрашивать объяснения телеграфвыражений нельзя. Каждый должен догадываться сам. Я ломал-ломал голову, но что это за «дото» такое, никак не мог додуматься.

– Дорогой товарищ? – спрашиваю.

– Нет, – отвечает Колька.

– Добрый товарищ?

– Да нет. Как же ты не понимаешь? Доволен тобой.

Тогда я решил Кольке отплатить и, пока шли, всю дорогу придумывал. Стали прощаться, я ему и говорю:

– Верзавок копал.

– Чего ты копал? – рассеянно спрашивает Колька.

– Да ничего я не копал, а верзавок копал. Это я с тобой прощаюсь. Ну-ка?

Колька думал-думал, а потом выпалил:

– Вера завидует Калерии Павловне.

Тут я расхохотался:

– Какая такая Вера? Откуда ты взял Веру? Да еще Калорию Павловну какую-то приплел. При чем здесь Калерия Павловна?

– Это у меня тетка такая есть. Не мешай. Она на барахолке брюками торгует. Это, может, собственное имя: Верзавок?

– Нет, не собственное. Это – телеграфное слово.

Увидев, что Колька не может отгадать, я показал ему нос и хотел было идти домой. Но Колька со страшным любопытством пристал ко мне, чтобы я ему все-таки сказал. Я долго не хотел, потом мне надоело, и я прямо в лицо Кольке отчеканил:

– Верен заветам Октября, Колька Палтусов! Вот что значит: верзавок копал! Не дото.

Так я его перекрыл.

11 августа.

У нас есть одна девчонка, которую зовут Пышка. Она очень толстая, и ее всегда все жмают. Зажмают ее в угол, а она оттуда пищит, как рыба. Это только так говорится, что как рыба, потому что ведь на самом деле рыбы не могут пищать.

Сегодня мы зажмали Пышку в угол, как вдруг, откуда ни возьмись, влетает Елникитка и начинает на нас орать, что это – безобразие, что она всех нас вынесет на школьный совет, и на общее собрание, и чуть ли не в Совнарком. Тогда я ее спрашиваю:

– А что мы, собственно говоря, делали?

– Это вам лучше знать, – кричит Елникитка, – и нечего тут лицемерничать, когда дело ясно как на ладони.

И тут влетело еще несколько старших девчат, все начали кричать наперебой, будто мальчишки страшно распустились и позволяют себе лезть к девчонкам. Тогда я не выдержал и отвечаю, что все это – нахальное вранье, и что Пышку всегда все жмают, в что никогда никто не видел в этом ничего особенного. Я тут еще сказал, что, по-моему, Елникитка просто белены объелась. Тогда Елникитка собрала вокруг себя девчат, как наседка цыплят собирает, и торжественно заявила:

– Рябцев опять показывает себя во всю величину. Я думала, что он исправился, но этот верх возмутительного безобразия доказывает, на что направлены мысли Рябцева.

И тут все подхватили Пышку под руки и куда-то потащили, – должно быть, жаловаться.

Минут через десять пришел Никпетож, собрал всех ребят в аудиторию и стал опять читать целую лекцию о половых вопросах. Потом он вытащил книжку и принялся вычитывать рассказ Тургенева «Первая любовь» – как один мальчишка втрескался во взрослую. Мы много хохотали, а потом я спрашиваю Никпетожа:

– Зачем вы нам все это прочли, Николай Петрович?

– А это затем, чтобы показать вам, как в художественном произведении отразилась настоящая, идеальная любовь.

Тогда я решил провентилировать вопрос и спрашиваю:

– А почему вы думаете, Николай Петрович, что мы этого сами не знаем?

Никпетож замялся:

– А это, видите ли, некоторые школьные работники думают, что ваши взгляды на любовь и на половой вопрос стоят на неправильном пути.

– А какие же этому доказательства? – спросил я.

– Да вот, например, ваши отношения с Леной Орловой (это так зовут Пышку). Школьные работники думают, что эти отношения приобрели нездоровый уклон.