Текст книги "Андрей Боголюбский (СИ)"

Автор книги: Николай Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Художественная культура Владимирской земли развивается особенно ярко потому, что, словно следуя за общерусским размахом политического кругозора Всеволода, владимирские мастера не замыкают своих интересов в границах своей земли, но используют художественный и технический опыт зодчих не только других областей Руси, например Чернигова и Рязани, но и Кавказа, Чехии и Балкан.

Важнейшей чертой владимирской культуры при Всеволоде становится дальнейшее расширение в ней светских элементов, связанное как с взаимоотношением князя и церкви, так и с ростом городской культуры. Эта светская струя в архитектуре сверкает особым блеском в пышной и литературносложной декорации Дмитриевского собора. Примечательно, что для его росписи был избран гениальный византиец, творчество которого в полной мере сохраняло эллинистические элементы византийской живописи, интерес к выразительной индивидуально-психологической характеристике человеческого образа и живой красоте земного мира.

Даже летописный труд 1178–1193 годов и составление нового, летописного свода 1193 года, осуществляемые каким-то духовным лицом, проникаются интересом к светским делам княжеской власти и семьи Всеволода^{336}.

Всеволод умер в 1212 году, напутствуемый торжественным и скорбным некрологом летописца. Он был положен в белокаменной гробнице в северном приделе расширенного и украшенного им Успенского собора. Туда же перенесли саркофаг Боголюбского, поставив его напротив гробницы брата в глубоком аркосолии в стене галереи. Так останки обоих строителей могущества Владимирской земли, столь тесно сомкнувших свой труд, легли и по смерти рядом.

XI. Накануне нашествия

Правление наследников Всеволода обычно рассматривается как закат могущества Владимирской земли, время распада державы Боголюбского и Всеволода под давлением тех центробежных внутренних и внешних сил, с которыми вели неустанную борьбу эти «владимирские самовластны». Но в это время владимирская великокняжеская политика дает также и весьма существенные для последующих столетий результаты.

За год перед кончиной, в 1211 году, Всеволод, собрав сыновей, сделал распоряжение относительно престолонаследия. Он отдавал старшему, Константину, Ростов, а Юрию – Владимир. Однако Константин упорно отказывался от такого распределения, полагая, что нужно держать в одних руках и старый центр земли, и его новую столицу. Он понимал, что Владимир теперь был действительно центром княжества и властной общерусской политики, его желанием и было, по-видимому, стать единовластным владимирским князем. Но за его спиной стояли и интересы ростовских бояр, мечтавших о реставрации приоритета Ростова; с этими тенденциями Константин также должен был считаться. Поэтому он возражал отцу, «хотяше Володимеря к Ростову». Это был опасный вариант, – он вдохновлял ретроградные мечтания ростовской боярской знати и угрожал горожанам Владимира и младших городов возвратом режима боярской олигархии. Всеволод, прекрасно понимая всю сложность создавшегося положения, решился на смелый шаг. Он созвал представителей всех городов, и в их числе Владимира и Переяславля, на поддержку которых рассчитывал в своем новом решении передать старейшинство Юрию. И действительно, оно было принято: «и целоваша вси людие на Юрии; приказа же ему и братью свою». Это была крупная дипломатическая победа, вновь выдвигавшая на первое место союз князя и горожан, победа владимирцев и переяславцев над ростовцами. Но это же событие стало завязкой раскола земли и власти: «Константин же, слышав то, воздвиже брови своя со гневом на братию свою, паче же на Георгия». И сразу же по вокняжении Юрия Константин «нача рать замышляти на Георгия, хотя под ним взяти Володимерь»^{337}.

В надвигавшейся усобице между братьями ростовское боярство, вдохновлявшее политику Константина, решительно подняло голову. Оживилась и старая союзница Ростова – Рязань. Готовясь к неизбежной борьбе с братом, Юрий прежде всего отпускает содержавшихся в плену рязанских князей, рассчитывая купить этим их нейтралитет. Во Владимирской земле идет лихорадочная перегруппировка общественных сил: «Много волнение и смущение бысть о сем, и многие людие сюду и сюду отъезжаху мятущеся». Вслед за размежеванием основных феодальных групп между Константином и Юрием разделяются и их братья; на стороне Юрия остается лишь Ярослав, сидевший в Переяславле-Залесском.

В 1212 и 1213 годах Юрий ходил со своими полками на Ростов, но до битвы дело не доходило: споры разрешались соглашениями – неизменно в пользу Юрия. В ожидании лучших времен для решительного выступления Константин всячески благоустраивал и украшал Ростов: он вновь заложил упавший Успенский собор (1213), построил храм Бориса и Глеба на своем ростовском дворе (1214), храм Успения на своем дворе в Ярославле (1215) и там же собор Спасского монастыря (1216). В 1214 году он поставил в ростовские епископы своего духовника игумена Пахомия, а затем Кирилла, тогда как Юрий во Владимире поставил в епископы «Суздалю и Володимерю» игумена Рождественского монастыря Симона. Таким образом, уже через два года по смерти Всеволода III нарушилось и церковное единство земли: «и оттоле разделися, нача быти в Ростове епископ, а в Володимери и Суздале другий…»^{338}.

В эту внутреннюю борьбу вклинились внешние осложнения. Ярослав Всеволодович, сменивший ушедшего из Новгорода в 1215 году Мстислава Удатного, своими крутыми действиями сразу показал, что он намерен снова подчинять Новгород владимирской власти. Он не пошел в Новгород, а сел в Торжке, запер торговые пути, задерживая новгородских послов. Вернувшийся Мстислав предложил Ярославу покинуть Торжок и отпустить новгородских людей, но тот ответил новыми репрессиями. Знаменитая фраза Мстислава перед походом на Ярослава: «Да не будеть Новый Търг Новгородом, ни Новгород Торжькомь, къде святая София ту Новгород…», по-видимому, метко схватывала смысл политики Ярослава. Он не хотел сидеть в Новгороде в неприятной атмосфере борьбы новгородских партий: «виде, яко не твердо ему хощеть быти сидение, и иде в Торжок…». Торжок был важнейшим узлом восточной торговли Новгорода, соперничавшим с ним и уже имевшим свои особые интересы. Сидя здесь, он мог в любой момент взять за горло Новгород, прервав его снабжение низовым хлебом. Силой и лаской Ярослав стремился доказать новгородскому торговому миру всю невыгоду борьбы с ним и преимущества соединения Владимирской и Новгородской земель под властью владимирских князей. Это логически вытекало из всей политики Боголюбского и Всеволода. Выдвигая Торжок перед Новгородом, Ярослав, может быть, оглядывался на опыт Андрея, противопоставившего боярскому Ростову Владимир^{339}.

Мстислав прекрасно знал кипевшую внутри Владимирской земли борьбу и что там «есть у наю [нас] третий друг» – ростовский князь Константин и ростовское боярство. Он пошел в Залесье с новгородскими, смоленскими и псковскими полками и соединился с Константином. Попытка отколоть от Ярослава Юрия предложением сепаратного мира встретила гордый отказ. Соединение сил Новгорода и Ростова определило решающий перевес союзников над силами Ярослава и Юрия в знаменитой Липицкой битве под Юрьевом (1216). Как и во времена походов Всеволода, в ростовских рядах стояла боярская знать; Юрий дал своим воинам специальное приказание избивать эту часть противника: «аще и златом шито будет оплечье, то убий его… да не оставим ни одинова жива…». Владимирско-переяславские полки, как и при Боголюбском, отличались своим демократическим составом: здесь во главе сил были владимирцы и переяславцы, а также «множество собрано и поселян пешцов»; по словам летописи, «вышли вси володимерци на бой, и до купца и до пашенного человека». В связи с этим летописец удивленно отметил: «Се же дивно бе: пойдоша дети на отцов и отцы на детей, и братия на братию и раба на Господинов…» На Липицком поле вновь встретились силы феодального дробления земли и силы ее единения вокруг стольного Владимира и его князя^{340}.

Юрий и Ярослав были уверены в превосходстве своих сил. На мирные предложения Мстислава Ярослав ответил: «Мира не хочу: вы далеко зашли и вышли как рыба на берег», а Константину сказали; «пересиль нас, тогда получишь всю нашу землю». Совет одного из бояр пойти на мир не понравился князьям. Они одобрили заносчивую речь другого Юрьева боярина, что никто, входивший ратью в сильную землю Суздальскую, не вышел из нее целым, хотя бы это была рать всей «Русской земли», войска же Мстислава и его союзников можно просто закидать седлами. Воскресенская летопись очень правдоподобно определяет этого «боярина» как «младоумного», то есть принадлежавшего к новой княжеской молодой знати. Перед боем Юрий, Ярослав и Святослав (перешедший было к Константину, но затем вернувшийся к Юрию) уже договорились о разделе Руси: Ярославу доставался Новгород, Святославу – Смоленск; Владимирскую и Ростовскую землю вместе с Галицкой землей Юрий брал себе, а Киев как третьестепенный город отдавали черниговским князьям. Этот предварительный дележ Руси ясно показывает, как смотрели на расклад русских сил владимирские князья. Юрий явно считал свою Владимирскую землю общерусским центром и присоединял к нему вторую столь же сильную Галицкую землю, которая также шла по пути усиления великокняжеской власти, опиравшейся на энергию богатых и многочисленных городов. Это не было пустой самонадеянностью и хвастовством, – это были взгляды, органически вытекавшие из всей политики Андрея и Всеволода. Это была программа нового этапа их объединительной работы: в руках владимирской династии должна была объединиться почти вся Русь; только уже лишенный всякого интереса Киев Всеволодовичи уступали черниговскому роду^{341}.

Однако Липицкая битва была проиграна, Юрий и Ярослав бежали, а Константин вошел во Владимир и занял владимирский «старейший стол». Юрий сначала был удален в Городец, но потом Константин отдал ему Суздаль и объявил своим преемником на великокняжеском столе. Константин думал продолжать обстройку Владимира, и характерно, что единственной постройкой, созданной при нем, была церковь Воздвиженья на торгу (1218), – князь подчеркивал этим свое уважение к торговому люду и горожанам Владимира. В 1218 году Константин умер, оплакиваемый боярами, «яко заступник земли их», и владимирский стол опять занял Юрий.

В перипетиях борьбы между братьями мы наблюдаем, как обособляются внутри Владимирской земли будущие уделы и как борьба идет не только вокруг Владимира и Ростова, но и за обладание сравнительно незначительными городами княжества. Незадолго до своей смерти Константин сажает в Ростове сына Василька, а другого сына, Всеволода, в Ярославле; с Ростовом связан и далекий Устюг; во владениях Юрия остаются Владимир и Суздаль с Москвой и городами Поволжья и Заволжья – Костромой и Солигаличем; Ярослав, владеющий Переяславлем, держит Дмитров, Зубцов, Тверь, Коснятин и Нерехту; Юрьев-Польский становится уделом Святослава Всеволодовича. Даже маленький городок Стародуб Клязьменский становится «властьцой» Владимира Всеволодовича^{342}.

Однако, по-видимому, над всеми спорами братьев и племянников в их сознании возвышался завет Всеволода: «и не мозета ратитися сами между собой, но аще на вас встанеть кто [из] иных князей, то вы вси, совокупившеся, на них будите… и потом [у] и аз благословляю вы…». Поэтому Юрий довольно быстро смог восстановить свой авторитет, и его верховную власть признали братья и племянники. Этому единодушию князей особенно помогал епископ Митрофан. Так, например, при его участии в 1229 году была потушена ссора Юрия с Ярославом и племянниками, возникшая благодаря «некиих льсти» против Юрия. Владимирская церковь блюла княжеский стол от покушения на его авторитет^{343}.

Юрию удалось восстановить и приоритет владимирского епископа, ослабленный разделением епископий при Константине. Епископ Иоанн, предчувствуя после смерти Всеволода усобицу, счел за благо покинуть кафедру, а Симон, заменивший Иоанна, удалялся вместе с побежденным Юрием в изгнание в волжский Городец. С вокняжением Юрия обстановка переменилась; владимирской епископии содействовал и сам митрополит Кирилл, чувствовавший после поражения на Калке неуверенность в будущем захиревшего Киева. В 1226 году он приехал к Юрию Всеволодовичу во Владимир, долго гостил у него и здесь в 1227 году, впервые во владимирском Успенском соборе, им была совершена церемония посвящения в епископы Владимиру, Суздалю и Переяславлю Митрофана. До этого, в 1218 году, митрополит утвердил на новгородской кафедре другого Митрофана, изгнанного новгородцами еще при Всеволоде владимирского ставленника. Митрополит Кирилл вместе с черниговским епископом Порфирием и берестовским игуменом посетил Владимир и в 1230 году, предотвращая войну между Михаилом черниговским и Ярославом Всеволодовичем. Их миссия завершилась успешно, и Юрий с Ярославом дали высоким послам «многое учрежение»^{344}. «Новое могущественное значение Северной Руси, – замечает по этому поводу С. М. Соловьев, – уже не в первый раз заставляет митрополитов отправляться туда и стараться, чтобы обе половины Руси были в политическом единении, которое условливало и единение церковное»^{345}. То, что митрополит всея Руси сначала присматривался к северу, навещая Юрия Всеволодовича, а затем, после монгольского нашествия, подолгу живал во Владимире и потом окончательно перешел сюда, чтобы вскоре перенести свой престол в Москву, есть, по существу, процесс осуществления старой идеи Боголюбского о создании митрополии на севере. То, что история работала на пользу этой идеи, еще ярче свидетельствует о глубокой политической мудрости ее первого поборника – Андрея.

Вернемся, однако, к Новгороду. Здесь мы видим уже знакомую картину: Липицкая битва не освободила Новгорода от владимирской власти и прежде всего потому, что «суздальская партия» не исчезла, а тем более не исчезла жизненная для владимирских князей необходимость борьбы за Новгород. Следя за событиями в Новгороде со смерти Всеволода Большое Гнездо и до монгольского завоевания, мы видим, что ни одна династия не могла спорить с явным перевесом в Новгороде владимирских Всеволодовичей. Уже говорилось о появлении на новгородской кафедре владимирского ставленника Митрофана – это было фактом большого политического значения. Еще более показательно, что колеблемый партийной борьбой новгородский стол оказывался чаще всего в руках владимирских князей – за двадцать лет его семь раз занимают Ярослав, его племянник Всеволод Юрьевич, сыновья Александр и Федор. Их приводило на новгородский стол неизменно приглашение самих новгородцев, то есть «суздальская партия» все чаще получала перевес. Летописец с удивлением отмечал под 1231 годом: «Се уже пятое сидение Ярославле в Новегороде!»

Каждое появление Ярослава в Новгороде сопровождалось репрессиями: в борьбе с соперниками Ярослав хватал и морил в погребах новгородских купцов, перерезал новгородские торговые пути, а однажды и сам Юрий владимирский привел полки к Торжку и грозил напоить коней водой Волхова. Ярослав упорно и едва ли не с большим успехом, чем его отец Всеволод, шел к созданию «великого княжения Владимирского и Великого Новгорода», как позднее называли летописцы эту политическую комбинацию. Однако Ярослав выступает в Новгороде «в двойственной, с точки зрения новгородцев, роли: крутого борца за силу княжеской власти против роста новгородской вольности и крупного деятеля в борьбе с западными врагами и в покорении финских племен. Для суздальского князя тут, очевидно, никакой двойственности не было: он вел свою, не новгородскую политику…»^{346}.

Действительно, в новгородской деятельности Ярослава обращают на себя внимание не только упорство в борьбе и мертвая хватка, с какой он борется за приоритет владимирских князей. Едва ли не более интересны его военные мероприятия по обороне Новгородской земли от немцев, литвы и чуди, являющиеся как бы прологом к победам его великого сына, Александра Ярославича Невского. Эти дела входили в круг забот и самого Юрия. В 1222 году он посылал владимирские войска под предводительством брата Святослава в помощь новгородскому походу на Кесь (Венден). В 1223 году Ярослав успешно воевал в Ливонии в направлении Колывани (Таллина); в 1225 году он без поддержки новгородцев, с одними новоторжцами и торопчанами громил литовцев, совершивших губительный набег на Торжок и торопецкие волости. В этом походе в составе полка Ярослава назван и «княж двор», напоминающий нам о «дворянах» Андрея Боголюбского. В 1227–1228 годах Ярослав совершил успешный поход на емь, «где же ни един от князь Рускых не вьзможе бывати», и крестил корел – «мало не все люди». В 1228 году Ярослав задумал поход на Ригу и уже привел свои переяславские полки, но новгородцы и псковичи не поддержали его намерения. В 1232 году Ярославу пришлось ликвидировать выступление враждебной ему новгородской партии, вступившей в союз с немцами и захватившей Изборск, а в 1234 году состоялся поход на немцев, закончившийся их разгромом: «и поклонишася немьци князю Ярославу»^{347}. Как предполагает С. М. Соловьев, Ярослав установил ту знаменитую дань с Юрьева, которая послужила позже Ивану Грозному поводом, чтобы лишить независимости Ливонию^{348}. В том же 1234 году Ярослав нанес новый ответный удар по литовцам. И даже в тяжелый 1239 год, когда Владимирская земля была испепелена и обезлюжена монголами, Ярослав нашел силы, чтобы броситься к Смоленску и там отбить литовский удар^{349}. В этот год его сын Александр уже строил свою знаменитую крепость на Шелони; это канун Невской битвы.

Вся эта цепь фактов показывает, что при Юрии и Ярославе новгородская политика владимирских князей была направлена не только на борьбу за установление и расширение господства. По сравнению со временем Боголюбского и Всеволода эта политика приобретала новый характер: господство в Новгороде было условием обороны русской западной границы и активных ответных ударов по врагам Руси.

В смысле организации этой национальной борьбы Ярослав подготовляет успехи военного гения Александра Невского, а своей крутой политикой и жестокими репрессиями как бы предвещает действия Иванов III и IV, которые тремя столетиями позже сломят «новгородскую вольность». И Всеволод III, и его сын Ярослав широко пользовались в своей борьбе за власть похожими на позднейшие средствами, как вывод населения городов в свои земли и др. Все это позволяет думать, что и глубокий раскол в самом Новгороде XIII века в известной мере напоминал ожесточенную борьбу партий конца XV века.

Социальное лицо «суздальской партии» определяет участие в посольстве 1215 года, звавшем Ярослава в Новгород, десяти старейших новгородских купцов. Поддерживавшая владимирских князей «суздальская партия» была, очевидно, серьезной силой людей, понимавших, подобно владимирским горожанам и купцам, «новую правду» национальных идей и видевших ее сквозь акты насилий и репрессий Ярослава^{350}. Таким образом, прочно или нет, но в отношении Новгорода владимирские князья добивались реализации политического плана, задуманного перед Липицкой битвой, – Ярослав был наиболее частым хозяином новгородского стола. Что касается Смоленска, то в 1239 году там, после отпора Литве, Ярослав посадил своего шурина князя Всеволода.

Киев и вообще южные дела почти не привлекали внимания наследников Всеволода. Юрий Всеволодович не участвовал в обороне юга. Отмечая, что на совете князей в Киеве по поводу похода на татар (1224) были «все старейшины в Русской земли», южный летописец подчеркивал: «Юрия же князя великого Суздальского не бы [сть] в том совете». Посланный им на помощь Василько намеренно или ненамеренно опоздал и вернулся от Чернигова^{351}. Юрий в 1226 году вмешался в борьбу между Михаилом черниговским и Олегом курским по вопросу о замещении черниговского стола; силой и посредничеством он добился их примирения, получив снова возможность располагать Переяславлем-Южным. Но вскоре столкновение Ярослава Всеволодовича с Михаилом из-за Новгорода вызвало поход Ярослава на черниговские волости, остановленный лишь вмешательством митрополита^{352}. Владимирская династия завязывала брачные узы в Киеве, Чернигове и Галиче: сам Юрий был женат на дочери Всеволода Чермного, теперь Василько ростовский женился на дочери Михаила черниговского, сын Юрия Всеволод – на дочери Владимира Рюриковича киевского, Василько Романович волынский – на дочери Юрия Всеволодовича Елене.

Мы не знаем точно мотивов, по которым в 1236 году, когда монгольские полчища уже входили в пределы Болгарской земли, Ярослав Всеволодович пошел с новгородскими полками к Киеву и без сопротивления занял его. Но он недолго оставался там, «не могы его держати, иде пакы Суждалю». Это было, по-видимому, в 1238 году, когда великий князь владимирский Юрий пал в битве с монголами на Сити и его стол должен был занять Ярослав^{353}. Он первым поехал к хану и получил от него старейшинство над всеми князьями «в Русском языце»; по-видимому, ему был дан и Киев, где еще в 1246 году сидел его наместник. По смерти Ярослава его сын Александр Невский также получил ханский ярлык на Киев и всю Русскую землю (1249)^{354}. Как на севере – в Новгороде, так и на юге – в Киеве деятельность Ярослава подготовляла путь для Александра. Через Ярослава, Юрия и Всеволода III Невский был прямым и достойным наследником Боголюбского.

Так шла борьба владимирских князей за политическое наследство Андрея и Всеволода в двух важнейших направлениях – Новгород и Киев. Она стала сложней и прерывистей, так как ее основой было теперь не монолитное княжество, выкованное Всеволодом, но союз его сыновей и внуков. Сложней и тревожней были и международные отношения Руси, на границах которой уже шли бои с немцами и другими западными захватчиками, а с востока нависала черная туча монгольских полчищ. Как раз в это время и развертывается особенно энергичное движение Владимирской Руси на восток, борьба с болгарами и мордвой, завещанная Долгоруким и Боголюбским.

В 1220 году в ответ на нападение болгар годом ранее на Устюг и Унжу был организован крупный поход ростовских, переяславских, владимирских, устюжских и муромских полков под начальством брата князя Юрия – Святослава. Войска собрались на устье Оки, осадили и уничтожили город Ошель, а ростовский отряд, опустошивший города и села по Каме, возвратился домой «со многим полоном и корыстью великою». Затем сам Юрий выдвинул свои войска на Волгу и после трехкратного посольства болгар согласился на мир, поставивший болгар в зависимость: к болгарам были посланы его мужи «водити в роту князей их и земли их по их закону»^{355}. По-видимому, борьба на Волге, предшествующая основанию Нижнего Новгорода, была весьма ожесточенной. В 1221 году Ярославль стал жертвой большого пожара^{356}; мы не знаем, было это случайным совпадением или пожар был делом болгар или Юрия, возможно, хотевшего сделать Нижний единственным крупным центром на Волге и не сочувствовавшего усилению городов наследников Константина.

Так или иначе, в 1221 году на горах Окского устья вырастает «второй Новгород» – Новгород Нижний. Он закрыл выход на Волгу от Рязани и положил начало тому гигантскому пути русского народа на восток, который через столетия приведет Россию на берега Тихого океана. В XIII же веке этот путь прокладывали походы на мордву 1226, 1228 и 1232 годов. В них участвовали ростовские, владимирские, рязанские и муромские полки. Из сведений о походе 1228 года мы узнаем, что Юрию удалось привлечь на свою сторону часть мордвы, подвластной племенному вождю Пурешу. Другая часть мордвы, возглавляемая Пургасом, держалась болгарской стороны. Когда Пургас совершил налет на Нижний Новгород, Пуреш ответным ударом своих и половецких сил разгромил Пургаса^{357}.

Интересно, что в этот последний период борьбы с болгарами владимирский князь и епископ прибегли к испытанному еще Боголюбским средству. Если тогда в борьбе с Ростовом большую роль сыграло «открытие» Андреем и прославление «мощей» ростовского епископа Леонтия, то теперь был создан культ «замученного болгарами» христианского купца Авраамия. Как предполагает Б. Д. Греков, этот купец был владимирским агентом, который доставлял Юрию нужные сведения и вел какую-то полезную для Юрия работу. Болгарское правительство казнило Авраамия, а Юрий доставил его останки во Владимир, где гроб «христова мученика Авраамия Нового» был торжественно встречен князем, епископом и людьми; новые «мощи» были водворены в соборе Успенского «княгинина» монастыря^{358}. Таким образом, восточная политика Юрия приобрела характер защиты православия и получила специальное «небесное покровительство».

Но уже в год убийства Авраамия из далеких прикаспийских степей докатывались тревожные вести о приближении монголов. Бежали половцы и болгарские охранные отряды с Яика…^{359}

Сведения ли о монголах, дошедшие до Западной Европы, или военная активность Ярослава Всеволодовича, направленная против Ливонии, обеспокоила Рим, но в 1231 году папа Григорий IX обратился к «преславному королю Руси» Юрию Всеволодовичу с неожиданным предложением перейти в лоно католической церкви. Это едва ли могло встретить какой-либо отклик. Позднее, в грозные годы движения монголов в 1235–1238 годах, в Нижний Новгород и Владимир попал венгерский доминиканец Иулиан. По его словам, «князь суздальский» изгнал из своей земли пришедших еще до него проповедников-доминиканцев. Иулиан сообщает также, что именно суздальский князь известил венгерского короля о планах монголов «на завоевание Рима и дальнейшего»^{360}. Таким образом, и теперь, как при Боголюбском и Всеволоде, Владимирская земля продолжала интересовать Западную Европу как крупная политическая сила.

Памятники культуры и искусства Владимирской земли первой трети ХШ века также не дают никаких оснований говорить, что творческие силы края были ослаблены его дроблением; напротив, строительство теперь охватывало новые центры, а его пути становились разнообразнее. Как раньше культура Киева была разнесена процессом феодального дробления в отдаленные области Руси, так теперь культуру стольного Владимира осваивали и развивали новые города северо-востока. Большая культурная работа шла в Ростове при епископском соборе и княжом дворе. Князь Константин прославился как большой любитель книг и основатель первой школы на северо-востоке. Его наследник Василько «бе всему хытр и гораздо умея». Князь Святослав принимал близкое участие в украшении своего собора в Юрьеве-Польском, так что позднейшим летописцам казалось, что он «сам бе мастер». Епископ ростовский Кирилл I был так богат книгами, как ни один из его предшественников; сохранившиеся остатки этой библиотеки представляют торжественные, большого формата пергаментные рукописи, украшенные миниатюрами. Возобновилось и местное ростовское летописание, в котором преобладала церковная стихия^{361}.

Летописи сообщают о большом княжеско-епископском строительстве в Ростове и Ярославле^{362}. По техническим и художественным приемам оно было отлично от строительства мастеров Юрия и Святослава, работавших в Суздале, Нижнем Новгороде и Юрьеве-Польском и развивших до высокого совершенства белокаменное мастерство и декоративную резьбу.

В дошедших до нас соборах Суздаля (1222–1225) и Юрьева (1230–1234) запечатлен большой творческий прогресс русских зодчих, с дерзкой самостоятельностью переосмысливавших архитектурные приемы XII века и проявлявших неисчерпаемую фантазию, в которой все сильнее звучали народные начала. В убор храмов входят образы русских сказок и легенд, церковные темы трактуются доступно для неграмотного зрителя. Внешний облик этих храмов разительно отличается декоративным богатством и нарядностью внутреннего убранства от тех строгих образцов византийско-киевской архитектуры, которым следовали столетием раньше, во времена Мономаха. За истекший век владимиро-суздальское зодчество проделало большой путь и ушло далеко вперед. Подобно Андрею, князь Юрий не дорожил устаревшими реликвиями – его мастера снесли собор в Суздале, созданный прадедом Мономахом, и построили на его месте новый. Этот нарядный собор впервые принадлежал горожанам, для которых были расширены и хоры, а в росписи храма усилились цветистость и жизнерадостная узорочность. Писанные золотом медные врата Суздальского собора представляли собой своего рода наглядную церковную энциклопедию с обстоятельными текстами, которая трактовала о мироздании, важнейших праздниках и событиях церковной истории. Как эти врата утонченной роскошной техники, так и росписи храма, его архитектура и резной убор были целиком делом своих, владимиро-суздальских художников, достойных и смелых продолжателей владимирского искусства эпохи Андрея.

О плодотворном развитии культуры при наследниках Всеволода с не меньшей яркостью свидетельствуют и литературные памятники. Выходец из Киево-Печерского монастыря Симон, владимирский епископ в 1214–1226 годах, бывший уже в 1197 году игуменом придворного Рождественского монастыря во Владимире и духовником великой княгини, своим посланием к печерскому монаху Поликарпу кладет начало обширному сборнику поучительных повествований о жизни и «подвигах» печерских иноков и об истории Печерского монастыря (Патерик). Они проникнуты религиозно-поэтическим чувством и одновременно реалистичны, правдивы. Этими чертами Патерик напоминает андреевское «Сказание о чудесах Владимирской иконы». Рассказ об участии варяга Шимона и греков в сооружении Великой печерской церкви как бы дает историческое обоснование того пути, по которому шли Мономах и его потомки, сначала перенесшие на север плодоносные ростки киевской культуры, а затем построившие новый культурный мир, смело обращавшийся к Западу и свежим творческим силам народа. Киевлянин по происхождению и культуре, епископ Симон проникнут глубокой гордостью за свою новую родину и ее богатства. «Святительства нашего власть сам веси, – писал Симон Поликарпу. – Кто не весть мене, грешного епископа Симона и сиа съборныа церкви красоты Владимерьскиа и другие Суждальскиа церькви, юже сам създах. Колико имеета градов и сел, и десятину събирають по всей земли той! И тем всемь владееть наша худость…» В этом отрывке нельзя не услышать чувств, созвучных «Слову» киевского митрополита Илари-она, говорившего о широкой известности и славе Русской земли^{363}.

Но литература во время Симона уже не была монополией духовенства. Владимирский летописный свод, предпринятый по смерти Всеволода его сыном и наследником князем Юрием для прославления дел Андрея и Всеволода, составлялся уже светским писателем, возможно, принадлежавшим к числу придворных Юрия. Автор нового свода выступает как реформатор летописного языка, стремящийся устранить его архаизмы, сблизить его с живым языком, освободить изложение от излишнего обилия церковных сюжетов. Весьма вероятно, что эта реформа, проведенная последовательно и глубоко, была осуществлена по указанию князя. Летописный текст стал более легким для понимания рядового читателя. Свод был богато иллюстрирован владимирскими художниками, о рисунках которых мы можем судить по их копиям в знаменитом Радзивиловском списке летописи конца XV века. Миниатюры были как бы живописным комментарием к тексту, оживлявшим его и облегчавшим усвоение; с особой любовью были иллюстрированы те сюжеты повествования, которые касались истории Владимирского княжества и подвигов владимирских князей Юрия, Андрея и Всеволода^{364}.