Текст книги "Андрей Боголюбский (СИ)"

Автор книги: Николай Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Как бы вторя этой явно пристрастной и враждебной Андрею оценке южного летописца, построил свою знаменитую характеристику Боголюбского В. О. Ключевский. Перечислив его военные неудачи, он объясняет их личными качествами Андрея: «смесью силы с слабостью, власти с капризом»; бесплодные походы «можно было сделать и без Андреева ума»! «Проявив в молодости на юге столько боевой доблести и политической рассудительности, он потом, живя сиднем в своем Боголюбове, наделал немало дурных дел: собирал и посылал большие рати грабить то Киев, то Новгород, раскидывал паутину властолюбивых козней по всей Русской земле из своего темного угла на Клязьме!» Образ действий Боголюбского возбуждал у Ключевского вопрос: «руководился ли он достаточно обдуманными началами ответственного самодержавия или только инстинктами самодурства?..»^{287}. Мы видим теперь, сколь далека от истины эта популярная, но поверхностная оценка.

После поражения под Вышгородом казалось, что феодальная Русь торжествовала окончательную победу. Сам Андрей скоро падет от руки убийц, защищавших старый порядок и «тьму разделения нашего».

Однако Андреем было сделано дело огромной важности. Он показал, что мыслима и осуществима организация единой державной власти, подчиняющей своим политическим планам силы других князей. Он показал, что это возможно только на новой социальной и географической почве. Силы растущего города были впервые сознательно включены Андреем в его созидательную работу. Он развеял старую славу Киева как политического центра Руси. Теперь было ясно, что обладание Киевом – дело слепого случая и комбинации сил, лишенное какой бы то ни было прочности и правомерности. Святослав, обращаясь с просьбой о волости к занявшему в 1174 году киевский стол Ярославу Изяславичу, формулировал свои мысли с неприкрытым цинизмом; «ныне же ты сел еси, право ли, криво ли – надели же мене!..». Андрей в 1169 году разгромил Киев, и после этого имя Киева потеряло всякий моральный и политический авторитет.

«В лице этого князя, – замечает М. Д. Приселков, – мы, несомненно, имели опережающего свое время и современников смелого и крупного деятеля, весьма рано оценившего и упадочность «Русской земли» (то есть Поднепровья. – Н. В.), и растущую мощь Ростово-Суздальского края и решившего, порывая все традиции своего рода и всех русских феодальных княжеств, по-новому поставить соотношение сил и внутри Ростово-Суздальского края, и внутри русских княжеств…»^{288}.

IX. Развязка

Гибель верного помощника, епископа Федора, поражение под Новгородом, позорное отступление огромной рати двадцати князей из-под Вышгорода – все это были удары, расшатывавшие основы могущества Андрея и разрушавшие властный гипноз его силы. Они били и по самому Андрею, ослабляя его железную волю и уверенность в своих поступках. К этим политическим неудачам присоединился трагизм надвигавшегося одиночества. Его сыновья умерли: в 1165 году погиб Изяслав, в 1173 году скончался любимец Андрея, победитель Киева Мстислав; третий сын, Георгий, не мог служить утешением отцу и опорой его планов – он, видимо, не разделял мыслей отца. В 1174 году одновременно умерли два брата Андрея – Святослав, прошедший бледной тенью в жизни Руси и погребенный в суздальском соборе, и Глеб, сидевший в Киеве и, как подозревал Андрей, изведенный коварством Ростиславичей. На юге оставались младшие братья Михалко и Всеволод, которых десять лет назад Андрей изгнал из Владимирской земли. То, что с тех пор оснований доверять им не прибавилось, Михалко показал во время недавних событий на юге, пойдя на мир с Ростиславичами. Кроме того, незадолго до гибели самого Андрея, очевидно, предчувствуя надвигавшуюся катастрофу, ушли за пределы Владимирского княжества многие его ближайшие соратники. Особенно странно, что храбрый воевода Борис Жидиславич оказался в Рязани^{289}.

Чувство тревожного одиночества овладевало Андреем. Он терял равновесие, от вспышек гнева и ярости неожиданно переходил к раскаянию и смирению, ища опоры в молитве и чтении духовных книг. Столько сделавший для развития церкви, сам, несомненно, верующий человек, Андрей все чаще ходил по ночам в дворцовый собор, сам зажигал свечи и лампады и в их неверном полусвете совершал одинокие всенощные молитвы, «покаяние Давыдово принимая, плачася о гресех своих»^{290}.

В позднейших княжеских некрологах это «покаяние Давыдово» стало своего рода штампом, который мы встретим в ряде похвал, явно подражающих «Повести»^{291}. В «Повести» же об Андрее оно, может быть, является реальной чертой его биографии. Псалмы Давида, по которым гадал дед Андрея Мономах в трудные минуты колебаний, были любимым чтением того времени. Но напрашивается мысль, что Андрею они были особенно близки своим взволнованным драматическим содержанием, которое давало верный отклик на переживания и тревоги последних лет его жизни. Со страниц Псалтыри перед ним вставал облик библейского царя, утверждающего свою власть в жестокой борьбе с крамолой, с мятущимися народами и племенами, с «тайными советами» князей. Высокопоэтические строфы псалмов были пронизаны теми же противоположными чувствами, что испытывал и он сам, – мрачного пессимизма, горестного разочарования, веры в свои силы и надежды на победу и одоление противника. Невольно кажется, что Андрей мог говорить о себе и своих днях стихами псалмов: «Враги мои говорят обо мне злое: «Когда он умрет и погибнет имя его?» И если приходит кто видеть меня, говорит ложь; сердце его слагает в себе неправду, и он, вышед вон, толкует. Все ненавидящие меня шепчут между собою против меня, замышляют на меня зло… Даже человек мирный со мною, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на меня пяту» (Пс. 40:8,10); «…Ты Бог мой. Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет…» (Пс. 21:12); «Посмотри на врагов моих, как много их, и какою лютою ненавистью они ненавидят меня…» (Пс. 24:19). Трагизм одиночества и колебаний, сознание своей правоты и растущих сил сопротивления – все эти переживания, столь понятные в последние годы жизни Андрея, находили свой отклик в псалмах царя Давида.

Все военно-политические неудачи последних лет княжения Андрея, несомненно, имели общерусский отклик и оживляли надежды подавленных властью Боголюбского сил как внутри Владимирской земли, так и вне ее. Возможно, что рязанский князь Глеб и ростовское боярство ковали крамолу: догадка В. Н. Татищева, что «убивство Андреево… учинилось по научению Глебову», очень похожа на истину^{292}; может быть, и в ближней среде Андрея, у Кучковичей, проснулась забытая было мысль о мести. Были недовольные и в самой владимирской дружине.

И вот наступила кровавая развязка. Взволнованное и полное драматизма повествование о ней является одним из выдающихся литературных произведений ХИ века, попавших на страницы летописи. Вот как, по показаниям этой «Повести», разыгрались трагические события в Боголюбове.

Шло лето 1174 года. За какую-то вину Андрей приказал «казнить» одного из братьев Кучковичей. Может быть, он напал на нить заговора, не оставлявшую уже никаких сомнений в его реальности. Намерение князя стало известным его любимому слуге Якиму Кучковичу. Это подтолкнуло Кучковичей к решительным действиям, так как медлить было опасно: «сегодня князь казнит одного, а нас завтра – промыслим о князе сем», – говорил Яким своим единомышленникам. В обеденный час 28 июня заговорщики собрались у Кучкова зятя Петра, который был на другой день именинником. Он принял на себя руководство заговором, в который вошло двадцать человек, в том числе доверенный ключник Андрея осетин Анбал, Кучкович Яким, еврей Ефрем Моизич. Решено было в ту же ночь убить князя в его дворце. Предатель Анбал заблаговременно вынес из княжой ложницы меч, с которым Андрей не расставался и ночью.

Как только душная ночная тьма спустилась над Боголюбовым, вооруженные убийцы двинулись к дворцу. Пугал ли их казавшийся невероятным замысел повергнуть в прах само воплощение огромной власти и силы, которой они только что покорялись, но их объял страх и трепет, и они бежали вон. Была открыта княжая медуша, и здесь, в темноте подвала убийцы «пиша вино; сотона же веселяшеть е [их] в медуши и служа им невидимо, поспевая и крепя е…» Хмель выбил сомнения и колебания, и полупьяные, «яко звери дивии», заговорщики подошли к запертой двери княжой ложницы. Один окликнул князя и сказался любимым слугой Прокопием, но Андрей понял обман. Дверь подалась под тяжкими ударами. Андрей протянул руку к мечу, но его не было. Безоружный, он схватился с двумя навалившимися на него убийцами и бросил одного на пол. Думая, что это рухнул князь, заговорщики изранили своего, но вскоре поняли ошибку: Андрей продолжал драться, как лев. «Бог отомстит вам мою кровь и мой хлеб», – кричал он, отбиваясь от града ударов. «И посем познаша князя и боряхуся с ним вельми, бяшеть бо силен…» В кромешной тьме его рубили мечами и кололи копьями; мечом было разрублено до кости бедро, над бровью копье скололо кусок черепа. Убийцы как будто не верили, что Андрей смертен. Они бросили его изрубленного и, захватив своего раненого сообщника, вышли на дворцовую площадь.

Но Андрей был еще жив… Его железный организм еще боролся со смертью. Напрягая последние силы, истекая кровью, он поднялся было, но упал и пополз из дворца по холодному цветному полу переходов, охваченный предсмертной икотой. Спустившись по винтовой лестнице башни вниз, он укрылся в нише в конце схода. Убийцы услышали стоны князя, а одному из них даже померещилось, что в непроглядной тьме он увидел, как князь спускался с башни. Андрей сумел воспитать в приближенных веру чуть ли не в сверхъестественную силу своей воли, способную побороть саму смерть. Они бросились наверх, но не нашли князя в ложнице. От мысли, что князь жив, их объял ужас, им казалось, что они уже погибли, и, забыв всякую осторожность, они зажгли свечи и по широкому кровавому следу нашли князя, совершавшего предсмертную молитву. Петр Кучков зять с маху отсек ему мечом левую руку в плечевом суставе. Это был мастерский и последний удар… Андрей умер[1]1
  В 2015 году при реставрации Спасо-Преображенского собора в Переяславле-Залесском была открыта надпись XII века, содержавшая текст: «Месяца июня 29 убиен бысть князь Андрей своими паробкы [слугами], овому вечная память, а сим – вечная мука», имена двадцати убийц князя и фразу: «Си суть убийцы великого князя Андрея, да будут прокляты». В 2007–2008 годах была проведена экспертиза останков Андрея Боголюбского с использованием современных методов. Несмотря на большое количество повреждений, был сделан вывод, что фактически убивали князя только двое из двадцати заговорщиков, а непосредственной причиной смерти стал не роковой удар, поразивший жизненно важный орган, а острая кровопотеря. – Прим. ред.


[Закрыть].

История гибели Андрея нашла широкий отклик в позднейшем народно-литературном творчестве, соприкоснувшись со «Сказаниями о начале Москвы» и дав канву для их романтического сюжета. В них выступает еще одно лицо, причастное к заговору, – это жена Андрея, дочь боярина Кучки Улита, которую не называет ни один из достоверных старых источников. Те же «Сказания» и местные владимирские легенды рассказывают о казни Улиты, которая якобы была утоплена в Поганом озере под Владимиром.

Еще до рассвета заговорщики убили милостьника Прокопия и ограбили сокровищницу дворца, помещавшуюся в башне сеней; погрузив на коней золото, драгоценные камни, жемчуг и всякое узорочье, они услали добро прочь. Опасаясь вмешательства владимирской дружины, убийцы созвали боголюбовских дружинников и послали к владимирцам с вопросом об их отношении к перевороту. Владимирцы ответили уклончиво: «…Пусть к вам идет тот, кто был с вами в думе…» Тем временем начался страшный грабеж.

Пришедший в Боголюбово киевлянин Кузьма не нашел тела князя в башне. Торжествовавшие убийцы надругались над своим мертвым и уже бессильным владыкой: его обнаженный труп валялся в огороде, и к нему запрещали подходить под страхом смерти, – заговорщики собирались бросить его за стену замка на съедение псам. Кузьма заплакал над телом князя и едва умолил шедшего по дворцовым переходам в дорогой княжеской одежде Анбала сбросить ковер и плащ, чтобы покрыть мертвого. Пьяные заговорщики не захотели даже отпереть церковь: «…Что за печаль тебе о нем! брось его в притворе», – сказали они. И Кузьма положил труп в притворе собора, покрыв его княжеским плащом. На третий день игумен владимирского монастыря Космы и Дамиана внес тело в дворцовый собор, положил в белокаменную гробницу и отслужил панихиду по усопшему.

Еще три дня лежал оставленный всеми Андрей непогребенным в гулкой тишине своего дворцового храма… Кругом ширилось восстание. Народ избивал княжеских немилостивых чиновников и слуг и громил их дома в Боголюбове и Владимире. Был ограблен и Боголюбовский дворец Андрея, пострадали даже богатые мастера, пришедшие для каких-то работ в замке, – их одежды, шелковые паволоки, золото и серебро стали достоянием восставших. На пятый день сподвижник Андрея священник Микула стал ходить по Владимиру с иконой Богородицы, и восстание начало утихать.

Во Владимире оставалась верной Андрею значительная часть горожан, которая не примкнула к восстанию. Они послали за телом князя в Боголюбове: «Поедем, возьмем князя и господина своего Андрея…» Горожане и духовенство во главе с попом Микулой вышли в поле за Серебряные ворота, и, как только над холмом Доброго села показался траурный княжеский стяг, поднялись плач и стенания. Владимирцы проводили князя до Успенского собора. Прах Андрея нашел успокоение под сводами храма, который был первым делом его неутомимой воли.

X. Всеволод Большое Гнездо

Созданные трудами Андрея величие и сила Владимирского княжества едва не погибли в острой борьбе, завязавшейся вокруг его наследия и продолжавшейся два года. Восстание 1174 года показало, до какого крайнего предела напряглись противодействующие политике Андрея силы. Андрей ошибся, переоценив свой авторитет и прочность своего положения. Он не приучил своих противников к режиму жестокой дисциплины и повиновения, не поверил сведениям о готовившемся заговоре, и первый решительный жест – намерение казнить одного из Кучковичей – вызвал взрыв. Андрей опоздал стать «грозным» и не сумел подавить враждебных сил. Было ясно, что они будут стремиться к реваншу всякий раз, как к этому представится случай, и в 1174 году, после гибели князя, эти силы поднялись с угрожающей организованностью и единодушием.

На избирательном съезде во Владимире боярство отказалось от поддержки сыновей Юрия; на волю бояр оказывали давление послы рязанского князя Глеба, который, по-видимому, предъявлял свой счет за поддержку заговора. Поэтому съезд решил призвать шурьев Глеба – Мстислава и Ярополка, сыновей брата Андрея – Ростислава. Посольство застало их в Чернигове в обществе младших сыновей Юрия – Михалки и Всеволода, вместе с которыми Ростиславичи и двинулись во Владимирскую землю. Это вызвало недовольство боярства, настаивавшего на удалении сыновей Юрия. Но старший из них – Михалко все же пошел на Владимир, откуда дружина в это время «по повелению ростовец» ушла. Он без труда занял Владимир, встретив поддержку горожан; и с их помощью выдержал семинедельную осаду ростовских и муромо-рязанских полков. Только голод заставил владимирцев капитулировать и отпустить Михалку в Чернигов. В это время Мстислав Ростиславич сел в Ростове^{293}.

Владимирцы не хотели быть под властью Ростова и получили второго Ростиславича – Ярополка, допустив его в город под крестной клятвой, что он не будет мстить и не сделает никакого зла горожанам. Однако если Ярополк и не начал карать поддерживавших Михалку владимирцев, то они сразу испытали вкус хозяйничанья чужого этой земле князя, которого боярство толкало на «многое имание», и руку его «русских децких», начавших нещадное ограбление горожан. С особой яростью Ярополк ударил по Успенскому собору – символу андреевского самовластия. Собор был ограблен, драгоценности ризницы увезены в Рязань, храм лишился всех пожалованных Андреем городов и даней. Ограбление собора особенно поразило владимирцев, которые говорили: «Мы по своей воле приняли князя и крест ему целовали на всем, а эти, словно не в своей волости, как будто не думают долго здесь сидеть, грабят не только волость, но и церкви…» (перевод). Ростовские бояре, конечно, не вняли жалобам владимирцев на Ярополка и продолжали поддерживать своего ставленника. В этих условиях владимирцы вновь призвали Михалку Юрьевича^{294}.

Встречный бой с полком Ярополка не состоялся, так как противники разминулись в лесах. Суздальская дружина Мстислава в бою была разбита^{295}, и Мстислав бежал в Новгород, после чего Ярополк скрылся в Рязани. Михалко торжественно вошел во Владимир, гоня перед собой множество пленных. Он прежде всего вернул Успенскому собору его именья и принудил Глеба рязанского возвратить сокровищницу храма. Затем Михалко объехал всю землю, «сотворяя наряд» с ее городами. Старый и упрямый Ростов ограничился крестоцелованием и дарами победителю. Суздальские горожане заявили о своей непричастности к боярскому сопротивлению.

В перипетиях этой борьбы за владимирский стол мы снова видим горожан, ревниво стерегущих стольные права Владимира и связанные с ним традиции Андрея: на его братьев владимирцы возлагают судьбу столицы и княжества. Их поддержка возвращает Михалку и обеспечивает его победу. На их силу и патриотизм опирается и Всеволод, сменяющий умершего в 1177 году Михалку. Владимирцы торжественно встретили его перед Золотыми воротами Владимира и, поцеловав крест ему «и на детях его», посадили на княжение^{296}.

Если болезненному Михалке судьба не судила долго занимать престол Боголюбского и продолжать его политику, то Всеволод оказался подлинным преемником дел Андрея. Именно он упрочил непререкаемый общерусский авторитет Владимирской земли, который вскоре будет запечатлен в гиперболических хвалах «Слова о полку Игореве», что полки Всеволода могли «Волгу веслы раскропити, а Дон шеломы выльяти». Позже владимирский летописец в посмертном панегирике Всеволоду напишет, повторяя характеристику Владимира Мономаха, что «сего имени токмо трепетаху вси страны, и по всей земле изыде слух его, и вся зломыслы его вда Бог под руце его, и покоряше под нозе его вся врагы его»^{297}. Имя Всеволода по праву стоит среди великих имен русского прошлого рядом с именем Боголюбского.

Родившийся около 1154 года, незадолго до смерти отца Юрия Долгорукого от его второй жены-«грекини», Всеволод вступил на владимирский престол молодым, полным сил и энергии 23-летним человеком. Но до этого он успел повидать и пережить немало. Восьмилетним ребенком изгнанный вместе с матерью и братом из Русской земли, он попал в Византию, видел Царьград и двор императора Мануи-ла. Вскоре он снова возвращается на Русь, побывав по пути при дворах западноевропейских государей – чешского короля Владислава и германского императора Фридриха Барбароссы. Юношей-подростком он участвовал в разгроме Киева в 1169 году, в карательной экспедиции против Ростиславичей и в неудачной осаде Вышгорода. Короткое время он сидел в Переяславле-Южном и даже пять недель занимал киевский престол, откуда был удален Ростиславичами. Словом, он вкусил всех тех впечатлений, которые сделали его решительным сторонником политики погибшего брата. Он углубил и развил ее сообразно новым условиям последней четверти XII века и особенностям личного характера, непохожего на характер Андрея. Если в Боголюбском наследственные черты деда сказались в его воинском таланте и смелости, то Всеволод унаследовал от Мономаха другие стороны его натуры: тонкий ум дипломата и политика, спокойную властность всегда обдуманных и взвешенных действий. Политическую игру он предпочитал войне, часто пользуясь оружием скорее для психологического воздействия на противника, нежели для его военного разгрома. Но, когда было нужно, он умел наносить и сокрушительные удары. И не случайно цитированный выше некролог Всеволода почти дословно повторяет ряд мест из летописного некролога Мономаха^{298}.

Древние источники молчат об отношении Всеволода к организаторам заговора 1174 года и прямым убийцам Боголюбского. После 1174 года имена, например, Кучковичей ни разу не всплывают в течение летописного рассказа. Только поздний источник, «Книга степенная царского родословия», – создание книжников XVI века – сообщает, сплетая действительность с легендой, что сначала Михалко «отмьсти кровь брата своего Андрея», а затем Всеволод «злодеев, дерзнувших пролияти неповинную кровь брата его, великаго князя Андрея, и сих всех изыска и сугубой казни предаде и всех обещников их. Самех же безумных Кучькович ухващая и в коробы пошивая, в езере истопити повеле». Легенда о Пловучем озере в сосновом Георгиевском бору под Владимиром и плавающих в нем обросших мохом «коробах» убийц Боголюбского дожила до наших дней. Эта легенда о черной смерти убийц Боголюбского, носящая черты народного сказания, позволяет видеть в ней оценку народной памятью деятельности самого князя Андрея, – она была положительной и сочувственной, подобно тому, как образ царя Ивана IV Грозного был с любовью закреплен в народной поэзии. «У народа свое мнение о деятельности Людовика XII, Ивана Грозного, и это мнение резко различно с оценками истории, написанной специалистами, которые не очень интересовались вопросом о том, что именно вносила в жизнь трудового народа борьба монархов с феодалами» (М. Горький). Возможно, что отсутствие сведений о казни Кучковичей в старом владимирском летописании было связано с работой Всеволодова летописца, который, как увидим, имел особое отношение к убийству Боголюбского^{299}.

Можно думать, что именно расправа Всеволода с заговорщиками показала с полной ясностью, что дело Андрея будет жить и что ростово-суздальской боярской крамольной знати не приходится ожидать ничего хорошего от его молодого и энергичного брата. Поэтому вступление Всеволода на владимирский стол встретилось с яростным сопротивлением ростовского боярства. Призванный боярами из Новгорода Мстислав Ростиславич повел на Всеволода большую ростовскую рать, в которой участвовали «ростовцы и боляре, гридьба и пасынки, и вся дружина». Всеволод двинул навстречу противнику свою личную дружину, городское ополчение и силы стоявшего на стороне Юрьевичей боярства. Уже будучи за Суздалем, Всеволод предлагал Мстиславу мир на условиях, свидетельствующих о том, что молодой князь прекрасно оценивал сложившуюся политическую обстановку. Он подчеркивал, что Мстислава привели ростовские бояре, а он, Всеволод, приведен владимирцами, переяславцами и Богом. Всеволод предлагал оставить Мстиславу Ростов, себе брал Владимир, а судьбу Суздаля предоставлял решить самим суздальцам – «да кого восхотят, то им буди князь». Правда, в симпатиях суздальцев Всеволод не сомневался, как не сомневались и советники Мстислава – ростовские бояре Добрыня Долгий и Матеяш Бутович. Они понимали, что Мстислав оказался бы в Ростове перед лицом владимиро-суздальского единства, поддерживавшего Всеволода. Поэтому мир был отвергнут. Ростовские бояре сказали Мстиславу: «Аще ты мир даси ему, но мы ему не дамы»; между боярством и усиливавшейся княжеской властью не могло быть согласия – либо та, либо другая сторона должна была подавить другую силой. Битва на Юрьевом поле (1177) решила судьбу ростовского боярства. «Бысть сеча зла, ака же не бывала николи же в Ростовской земле», – замечает об этом сражении летописец. Ополчение Мстислава было разгромлено, в бою пали виднейшие бояре – Добрыня Долгий и Иванко Степанович, остальные попали в плен и оковы, «а села боярьская взяша, и кони, и скот»^{300}.

Мстислав бежал в Новгород, а оттуда в Рязань. По его наущению Глеб рязанский ударил на Москву и сжег ее укрепления. Эта исконная и неукротимая ненависть Рязани к Владимиру заставила Всеволода ответить сокрушительным ударом. В битве на Прусовой горе (1177) рязанские силы были разгромлены. Захваченные в плен Глеб рязанский, его сын Роман, Мстислав Ростиславич, Глебовы бояре – изменивший Андрею Борис Жидиславич, Дедилец, Олстин и другие – вошли во Владимир, закованные в цепи, и были посажены в поруб вместе с выданным Всеволоду Ярополком Ростиславичем^{301}.

Торжество владимирцев было неполным: они ждали расправы со своими давними врагами, а Всеволод медлил. На третий день после возращения из похода «бысть мятежь велик в граде Володимери: всташа бояре и купцы». Они требовали казни или ослепления пленных рязанцев: «се вороги твои и наши суздальцы и ростовцы», – кричали горожане Всеволоду. Вскоре «всташа опять люди вси и бояре и придоша на княжь двор многое множество, с оружием, рекуще: «Чего их до держати. Хочем слепити их…»». Всеволод колебался, так как о помиловании пленных хлопотали князь Святослав черниговский через своего посла епископа Порфирия и жена Глеба рязанского. Положение Всеволода было трудное: он, как и покойный Андрей, не хотел обагрить карающий меч княжеской кровью, хотя, может быть, внутренне прекрасно понимал глубокую правду требований горожан. Мы не знаем точно, чем кончился этот крупный конфликт князя и горожан, так как летописи разноречат в его освещении, а главный источник – Лаврентьевский список летописи – не доводит своего рассказа до конца, оставляя большой, едва ли не сознательный пропуск. По-видимому, следует верить версии, что Всеволод не смог справиться с восставшими, и они, разметав накат земляной тюрьмы-поруба, убили Глеба рязанского, Мстислава и Ярополка ослепили, «а Романа сына его одва выстояша». Однако «ослепленные» Ростиславичи, дойдя до Смоленска, «чудом» прозрели в церкви Бориса и Глеба на Смядыни, были приглашены новгородцами и сели в Новгороде и Торжке – может быть, как думают некоторые историки, «ослепление» было фиктивным^{302}.

Разгром на Юрьевом поле и Прусовой горе значительно ослабил ростовскую знать и союзное ей Рязанское княжество, упрочив положение и авторитет Всеволода на северо-востоке. Однако ему пришлось еще не раз напоминать о себе рязанским князьям. Таков поход 1180 года на Романа Глебовича, сдавшего город и вынужденного к миру. Всеволод очень умело использовал борьбу старших и младших сыновей Глеба; в новом походе на Рязань в 1187 году вместе с владимирской и муромской ратью участвует младший сын Глеба Всеволод коломенский. Подчинение Рязани нашло образное отражение в «Слове о полку Игореве», где сказано, что Всеволод мог «стрелять как живыми стрелами удалыми князьями Глебовичами». Борьба Всеволода с Рязанью не только усиливала значение Владимирского княжества, но и облегчала борьбу с половцами, на которых Всеволод совершил поход в 1199 году^{303}.

Лишь через двадцать лет, в 1207 году, Рязань снова подняла голову. Во время большого похода Всеволода на юг против Всеволода Чермного обнаружилась измена рязанских князей. Всеволод захватил их, отослал вместе с их думцами во Владимир и захватил Пронск. Рязань капитулировала без боя. Всеволоду выдали «остаток князей и со княгинями», а на рязанский стол сел в 1208 году сын Всеволода Ярослав. Но тут же рязанцы поковали и уморили в погребах всех Ярославовых людей. Спешно пришедший Всеволод блокировал Рязань. В ответ на присланную ему рязанцами «буюю речь», обнаружившую их «обычай к непокорьство», он вывел рязанцев вместе с их епископом из города, сжег Рязань и Белгород и увел все население в свои города. Попытка рязанских князей подвергнуть ответному разгрому Московский край (1208) была быстро пресечена^{304}. По-видимому, в связи с описанной владимиро-рязанской борьбой стоит сооружение Всеволодом на высоком берегу Клязьмы крепости Осовца, обращенной в сторону Рязани. Внутри же княжества были значительно усилены укрепления Суздаля и Переяславля.

После борьбы с Рязанью важнейшей задачей защиты границ княжества стало усиление позиций на Волге. Всеволод направлял свои походы то на болгарские, то на мордовские земли. Так, в 1184 году был организован крупный поход объединенных сил русских князей в Болгарскую землю. Войска шли берегом и водой на больших судах, насадах и галеях. «Великий город» был осажден с воды и суши; пришедшие ему на помощь силы были отброшены, но все же взять его не удалось. Чтобы сгладить неудачу похода, Всеволод «кони пусти на мордву»^{305}. Более удачен был поход воевод Всеволода 1186 года, когда удалось захватить много сел и полона. В 1205 году был совершен поход на болгар по Волге в насадах, завершившийся захватом большого полона и товаров. Из похода 1210 года на мордву полки Всеволодова меченоши Кузьмы Ратшича вернулись во Владимир «со многим полоном». Эти военные предприятия еще не давали прочных результатов и выглядели как набеги за добычей; однако Городец Поволжский уже закрепляет восточную границу княжества на Волге^{306}.

Всеволод продолжал политику Андрея по отношению к Киеву, стремясь упрочить влияние севера на южные дела. Но, памятуя военный опыт Андрея и неудачи его больших походов, он предпочел «продолжать войну мирными средствами», то есть ослаблять своих противников дипломатической игрой, разделять и властвовать. В глазах потомков эта особенность политических действий Всеволода была идеализирована как «благосердое долготерпение и медленное пожьдание», благодаря которым «утолялась брань и составлялось братолюбие»^{307}.

Почти одновременно с вокняжением Всеволода во Владимире киевский престол занял представитель черниговской династии Святослав Всеволодович, княживший с небольшим перерывом до 1194 года. Его власть была сильно ограничена тем, что он должен был считаться с Ростиславичами, которые владели киевскими землями, предоставив ему самый Киев. «Слово о полку Игореве» называет его «грозным великим князем киевским», но это не более как комплимент – на деле Святослав играл роль «почетного, но слабосильного патриарха». «Слово о полку Игореве» называет и действительного хозяина положения: «Великый княже Всеволоде! Не мыслию ль ти прилетети издалеча, отня злата стола поблюсти». В глазах современника Всеволод – наследник Долгорукого на киевском престоле.

Уже при первой попытке Святослава проявить инициативу и сбросить тяжелую руку владимирских князей Всеволод быстро приводит киевского князя в чувство. Святослав думал сначала изгнать мешавших ему Ростиславичей, а затем ударить на Всеволода. Первое ему не удалось, но он все же в конце 1180 года повел свою рать на север. Новгородское войско, приведенное посаженным в этом году в Новгороде сыном Святослава Владимиром и соединившееся с южными силами на устье Тверцы, опустошило берега Волги и двинулось внутрь земли, по направлению к Переяславлю-Залесскому. Но уже в сорока верстах от него, на реке Влене, притоке Дубны, стояли владимирские войска, расположившиеся на неприступном месте «во пропастех и ломох» и соорудившие вокруг полевое укрепление – «твердь». Всеволод не начинал боя и, ограничившись одним ударом по обозам врага, продержал здесь Святослава до весны 1181 года, пока угроза распутицы и вскрытия рек не заставила войска Святослава поспешно уйти восвояси, ограничившись попутным поджогом города Дмитрова^{308}. Такова была типичная для Всеволода тактика «медленного пожьдания».