Текст книги "Забайкальское казачество"

Автор книги: Николай Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)

19 мая на усиление отряда прибыл 7-й Сибирский казачий полк под командой полковника Старкова.

20 мая отряд выступил для усиленной разведки на Уулаасу, где было замечено оживленное движение противника.

Перевалы у Хадзяпудзы были заняты несколькими его пехотными ротами. Для поддержки атаки с фронта в обход позиций противника был направлен 7-й Сибирский казачий полк. Командир полка, полковник Старков, лично повел его в атаку, но, вырвавшись вперед, попал под залп японцев и был убит. Только с помощью артиллерии удалось выбить противника с перевалов.

Сотни по очереди стали охранять перевалы. Японцы несколько раз пытались занять Ляолинский перевал, но успеха не имели.

Левый фланг Восточного отряда в описываемый период прикрывался отрядом генерала П. Ренненкампфа, состоящим из 22 сотен, 3 батальонов пехоты и 16 орудий. Отряд прибыл в Саймацзы к 25 мая и, кроме прикрытия левого фланга, получил еще задачу прикрывать направление Саймацзы – Мукден, ведущее в обход левого фланга района сосредоточения Русской армии. О дивизии П. Ренненкампфа следует сказать особо.

Имя генерала Ренненкампфа было популярно в Маньчжурской армии. Еще с Русско-китайской войны он пользовался славой лихого кавалерийского начальника, что притягивало к нему многих кавалеристов из драгунских и гвардейских полков. С началом войны с Японией многие стремились попасть под его командование, несмотря на то, что 2-я Забайкальская казачья дивизия состояла из казаков второй очереди, которые хоть и имели боевой опыт, но по боевой подготовке уступали казакам, находившимся перед войной на строевой службе. Наряду с теми казаками, которые еще со времени похода в Китай хорошо знали местность, обычаи и характер местного китайского населения, их язык, были и так называемые «нижепредельные» казаки, нигде никогда не служившие, а потому ничего не знающие и не умеющие.

Именно о таких казаках писал А. Квитка, что они тяжелы на подъем, особенно после трудных переходов и маршей, подвержены панике, не привито у них чувство ответственности за утрату оружия, часто на привалах бывали забыты 1–2 винтовки; при совершении марша допускали разговоры в строю, курили. Обучение таких казаков происходило непосредственно перед боем или даже в бою.

В чем же причина того, что забайкальские казаки, находясь в одном войске, имели разную боевую выучку? Значит, правы критики казачества, что как кавалерия казачьи войска плохо были подготовлены для боя. Бесспорно, и никто не отрицал в то время, что дивизия П. Ренненкампфа в начале войны мало походила на боевое кавалерийское соединение, и в этом Л. Нодо, Э. Тетгау были правы. С другой стороны, казачьи полки, находившиеся на строевой службе перед войной и вошедшие в состав отдельной Забайкальской казачьей бригады генерала Мищенко, ничем не отличались по выучке от драгун регулярной русской кавалерии, а по многим вопросам и превосходили ее. В то же время в ходе войны, когда появился у казаков Ренненкампфа боевой опыт, навыки и сноровка, многих удивляло: как это с виду неорганизованное войско могло успешно выполнять в тяжелейших условиях театра военных действий поставленную задачу. А в том, что дивизия Ренненкампфа достойно выполнила возложенную на нее миссию, в Русской армии в те годы никто не сомневался.

Прежде всего, Забайкальское казачье войско было войском с неустоявшейся организационно-штатной структурой. В 1894 году оно выставляло только один конный полк, а все остальные части составляли пешие батальоны; всего их было 12.

К 1900 году были развернуты четыре первоочередных конных полка, в которых к началу Русско-японской войны подготовленных казаков было мало.

Кроме казаков второй очереди, в дивизии Ренненкампфа были казаки третьей очереди и даже запасные. По подготовленности к ведению боевых действий половина казаков служила в этих конных полках, а другая половина – «батальонцы», т. е. казаки бывших пеших батальонов, или так называемые «нижепредельные», те, которые не служили вообще. Если учесть недостаток офицеров, находящихся на льготе, лагерных сборах, обучении малолеток (казаков приготовительного разряда), да и низкое качество подготовки казаков на этих сборах, то станет ясно, на каком уровне была боевая подготовка этой дивизии. Кроме того, пешие батальоны только перед войной (после похода в Китай) были переформированы в конные полки и то на бумаге. Эти полки не успели даже поменять знамена, врученные им еще при формировании Забайкальского войска в 1851 году. Они так и воевали со своими знаменами пеших батальонов.

Вследствие несовершенства системы боевой подготовки (как и самого войска) некоторые остающиеся от наряда на службу казаки не обучались вообще военному делу и офицера увидели только после мобилизации на войну.

Именно поэтому не приученные к строю казаки в обшей своей массе казались плохо дисциплинированными, что резко бросалось в глаза офицерам, прибывшим в войско из кадровых кавалерийских частей. В этих полках показной дисциплины, основанной на страхе наказания, не было. Но зато была другая, более прочная и разумная дисциплина, основанная на доверии и преданности.

Отвечая на статью Л. Нодо «Банкротство казаков», гвардейский офицер Дмитрий Аничков, которого друзья лейб-гвардейцы называли рубака Аничков, служивший в частях забакайкальских казаков, пишет: «Французский наблюдатель (имеется в виду Л. Нодо) сравнивает казаков с солдатами, считая, что дисциплина последних выше. Казака нельзя сравнивать с солдатом. Дисциплина у забайкальских казаков была не слабее, чем в пехоте или у драгун, но, пожалуй, даже и сильнее. Но только дисциплина там иная, своя, казачья, непонятная для неказака. Казак не тянется перед офицером, иной раз разговаривает с ним довольно свободно, „рассуждает“, он не вымуштрован по-солдатски, на лице у него – осмысленность, а не деревянное выражение, остающееся у большинства солдат во все времена службы, как результат запуганности в бытность новобранцем: казак не выкручивает ответ по-солдатски, а свободно отвечает на предложенный ему офицером вопрос. Об офицерах, в третьем лице, он зачастую вместо традиционного „их высокоблагородие есаул такой-то“ просто говорит или „есаул такой-то“, или же „Иван Сидорыч“. Это последнее особенно поражает несведущих в быте казаков».

Забайкальских казаков упрекали в недостатке дисциплины офицеры, которые жаловались на это Л. Нодо, прибывшие из Европейской России, привыкшие судить об этой дисциплине по громким «так точно», «никак нет», по четкому выполнению строевых приемов, совершенно не вдумываясь в то, что замордованный муштрой, выдрессированный и озлобленный человек при случае может подвести его. В армейских частях офицер высоко стоял над солдатом, их, кроме службы, ничего не связывало, совсем другое – в казачьих частях. Тот же Д. Аничков в своей статье особо обращает на это внимание: «…не надо забывать, что казачество – общество вполне демократическое, где офицер и нижний чин прежде всего – равноправные владельцы войсковой земли, лишь отличающиеся друг от друга величиной надела земельного или рыбного. Благодаря такому устройству вне службы все казаки: и офицеры, и рядовые – прежде всего „суседи“, связанные между собой тесными узами внутреннего гражданского устройства».

Если в армейской среде солдату выслужиться до офицера практически невозможно, то «тот же демократический принцип имеет прямым следствием одинаковую доступность к образованию, а следовательно, и к повышению по иерархической лестнице всех без исключения казаков. В одной и той же семье могут быть и простые казаки, и офицеры, и даже генералы».

В этом Д. Аничков абсолютно прав. В забайкальском казачьем войске служили два двоюродных брата Трухины, которые командовали казачьими полками, и в тех же полках было несколько Трухиных – вахмистров, урядников и рядовых.

«Вот эта-то общность фамилий, а следовательно, и происхождений, и дает тот особенный оттенок казачьей выправке, который так шокирует неосведомленного человека. Именно такая дисциплина, а не показная, глубокая, уходящая своими корнями в исторические традиции, и есть настоящая дисциплина, которая так ценится в бою. Дисциплина у казаков осмысленная, а не „деревянная“. При такой дисциплине личность человека не забита и индивидуальным способностям воина дает значительный прирост», – пишет в своей статье Д. Аничков.

Л. Нодо черпал информацию о казаках от тех офицеров, которые так же, как и он, впервые столкнулись с казачьими традициями и их бытом уже на войне. Состав казаков Забайкальского войска был неоднороден, как, например, у Донского войска. В рядах забайкальских казаков более 30 % было бурят, зачастую не понимающих русского языка, а остальные 70 % – часть потомственных казаков, а другая – бывшие крестьяне, обращенные в казачество.

Естественно, что уровень развития, образованность, традиции у всех были разные, моральные и деловые качества – тоже. Поэтому высокообразованному человеку, воспитанному в светском обществе, трудно было понять то, что для казаков являлось само собой разумеющимся.

Вот почему остро ставился вопрос о комплектовании казачьих полков офицерами из своей, казачьей, среды. Они лучше знали нравы своих подчиненных, терпимей относились к свободному поведению казаков, да и доверием последних пользовались больше, чем офицеры, прибывшие на доукомплектование казачьих частей из регулярных войск.

«Для казаков нижних чинов, – пишет Д. Аничков, – „свой“ казачий офицер, конечно, был ближе и дороже, тем более что многие из „чужих“ носили такие замысловатые немецкие фамилии, что „казаку и не с похмелья не выговорить“».

Забайкальские казаки тем и отличались, что несмотря ни на что всегда беспрекословно исполняли все приказания начальников, кем бы они ни были, безропотно шли в бой, безотказного изнеможения несли службу на передовых постах в охранении и сделали, безусловно, все, что от них требовалось, выполнили свою задачу «самым блестящим образом». Не их вина, что война велась в такой местности, где не только с конем, но и пешком не везде проберешься. Не их вина, что казачьи полки вынуждены были действовать небольшими частями и потому не могли совершать громких, славных дел – таких, которые укрепили бы за ними репутацию «блестящей» кавалерии. Но если собрать все «неприметные» дела забайкальских казаков в Русско-японскую войну, то выявится беспримерная картина величайшего подвига, который прославил их боевую историю.

Офицерским составом дивизия укомплектовывалась, как и бригада генерала Мищенко, главным образом за счет офицеров-добровольцев из драгунских и гвардейских кавалерийских полков, и только небольшая часть офицеров была переведена из первоочередных забайкальских казачьих полков.

К чести и тех и других, в дивизии и бригаде, несмотря на разницу в социальном, материальном, образовательном уровнях, между офицерами существовали «самые лучшие товарищеские отношения».

Прибывший на бивак отряда генерала Мищенко драгунский офицер Рейтерфен, назначенный командиром во 2-ю сотню 1-го Верхнеудинского полка, так описывает встречу с казачьими офицерами: «.. как бывший драгунский офицер я ожидал холодный прием со стороны казаков. Однако ничего подобного не произошло. Казачьи офицеры сразу приняли в свой коллектив, угостили чаем, стали расспрашивать о новостях из России».

«Все, и казаки и неказаки, – подчеркивает Д. Аничков, – под влиянием исключительных условий боевой обстановки сплачивались в одну единую полковую семью, как это имело место во всех полках Русской армии. Никакой вражды, никакой зависти между офицерами и казаками не замечалось. Каждый знал свое место и делал свое дело. Многие „европейские“ офицеры получали сотни иногда не в очередь, что обижало офицеров из казаков».

Конечно, офицеры, прибывшие из кадровых частей, по своему военному образованию были значительно выше, чем казачьи, но с накоплением у последних боевого опыта разница в уровне военного образования постепенно стиралась, и воевали они ничуть не хуже кадровых.

В состав дивизии вошли все вторые полки Забайкальского казачьего войска. Им пришлось совершать длительные марши и переходы, прежде чем они достигли театра боевых действий. Так, например, 2-й Аргунский полк казаков после своего формирования в городе Нерчинске двинулся походным порядком на станцию Маньчжурия, преодолев расстояние от Нерчинска до нее за 14 дней. В день совершали по 25–70 верст, в зависимости от местности, которая большей своей частью была холмистой.

В срочном порядке офицеры полков стали покупать у бурят лошадей забайкальской породы, которые в начале войны стоили от 75 до 150 рублей. Привезенные из Европейской России кони-чистокровки не могли тягаться в выносливости и неприхотливости с невзрачной, малорослой «забайкалкой».

2-м Нерчинским полком командовал войсковой старшина Трухин Е.И., двоюродный брат полковника Трухина, командира 1-го Аргунского полка. По словам А. Квитки, природный забайкалец с признаком бурятской крови, простой, любезный человек. 2-м Аргунским полком командовал войсковой старшина Кобылкин, дослужившийся до командира полка из писарей.

К 14 апреля вся дивизия с артиллерией сосредоточилась в Ляояне, а 15-го числа генерал-адъютант Куропаткин, сопровождаемый огромной свитой, провел ей строевой смотр, после чего дивизия сосредоточилась у деревни Шахэпу, в 20 верстах от Ляояна, где занялась боевой подготовкой.

Однако после Тюренченского боя положение Русской армии ухудшилось, дошла очередь и до дивизии Ренненкампфа идти навстречу наступающему противнику.

В ночь с 20 на 21 апреля весь колесный обоз 2-й Забайкальской казачьей бригады, составлявшей основу дивизии, был передан в пехоту и заменен на вьючный. Русское командование, готовясь воевать в горной местности Маньчжурского театра военных действий, не позаботилось о заготовке вьючных седел, пришлось все покупать у местных жителей втридорога и плохого качества.

Из района Ляояна генерал Ренненкампф выступил на помощь Восточному отряду после сражения на реке Ялу – не как самостоятельное кавалерийское соединение, а как отряд, состоящий из трех родов войск.

При выступлении из Ляояна казачьи части дивизии были разделены:

2-й Читинский полк убыл несколько раньше в Восточный отряд к Фынхуанчену; 2-й Верхнеудинский полк временно оставлен в Ляояне, а 2-я казачья бригада в составе 2-го Нерчинского и 2-го Аргунского полков с 4-й Забайкальской казачьей батареей, под руководством командира дивизии, убыла на Саймацзы.

Расстояние от Ляояна до Саймацзы – 120 верст по карте – бригада прошла за 4 дня, затаскивая тяжелые полевые орудия 4-й батареи на перевалы на руках, что замедляло движение колонны. Легких горных орудий, перевозимых вьючным транспортом, в отличие от японцев, казаки не имели. Особенностью построения походного порядка было то, что отсутствовало боковое охранение, которое, передвигаясь по хребтам слева и справа в пешем порядке, сильно задерживало бы движение отряда.

У Ланьшаньгуаня казаки встретили отходившие части Тюренченского отряда и большое количество раненых.

С приходом 24 апреля на левый фланг Восточного отряда базой частей генерала Ренненкампфа стала деревня Саймацзы, важный узел дорог, идущих от Фынхуанчена и Куаньденсяня на Ляоян и Мукден, откуда производились рекогносцировки, высылались разъезды и проводился поиск с целью выяснить группировку частей армии Куроки в районе Фынхуанченя, вскрыть намерения японцев и, в случае их наступления на Ляоян, определить направление их движения. Кроме того, отряду ставилась дополнительная задача по прикрытию левого фланга армии.

26 апреля была произведена усиленная рекогносцировка в направлении города Куаньденсяня, откуда 22 апреля японцы вытеснили казаков 1-го Аргунского полка и где погиб казак этого полка Соснин.

В ней участвовали три сотни 2-го Нерчинского полка, три сотни 2-го Аргунского и четыре сотни 1-го Аргунского полков, а также 4-я Забайкальская батарея, которую на себе вытащили на перевал казаки 2-го Нерчинского полка. Взяв три сотни казаков, Ренненкампф вошел в город. Противника в городе не оказалось, и казачьи сотни вошли за его стены. В городе и вокруг него казаки изловили нескольких китайцев, подававших сигналы японцам, всыпав им по 100 плетей, отпустили на свободу. Японцы в этом случае их бы расстреляли. Русский гуманизм и сердобольность проявлялись в этих случаях в полную меру.

Отделавшись ударами казачьей плетки, китайские лазутчики снова принимались шпионить за русскими частями, подавая сигналы японцам флагами или зеркалами. Их снова ловили и секли плетью по еще не зажившим старым рубцам.

Многие в то время предполагали, что китайцы в большинстве своем относятся к нам дружески и с симпатией, содействуя против японцев.

«Взгляд совершенно неправильный и принесший нам немало вреда», – отмечал в своих мемуарах командир 1-го Читинского полка полковник Свешников.

В большинстве своем китайцы относились к нам враждебно, шпионили в пользу японцев при нашей безалаберности к сохранению секретов и попустительстве. «Распоряжением по армии запрещалось офицерам держать прислугу из китайцев во избежание шпионства, но это распоряжение полевого штаба… не только не соблюдалось, но и даже не было известно во многих частях», – отмечал войсковой старшина А.В. Квитка в своем дневнике.

В то же время военный корреспондент В. А. Апушкин отмечает, что наряду с теми китайцами, которые помогали японцам, были и такие, которые бескорыстно нанимались в проводники, готовили пищу из чумизной каши и приносили хлеб для голодных казаков, прятали у себя от японцев раненых и выносили их по ночам к русским.

Так случилось и на этот раз. Не успели предать земле тело погибшего казака-аргунца, найденное в городе, как разъезды доложили, что с гор спускаются густые цепи японской пехоты, предупрежденные китайскими шпионами.

Пятая сотня 2-го Аргунского полка залегла по гребню горы, ожидая, когда противник подойдет ближе, а взвод корнета Рышкова, выдвинутый вперед, начал перестрелку с японской пехотой.

Иногда в мемуарной литературе периода после Русско-японской войны можно встретить суждения некоторых авторов о плохой стрелковой подготовке забайкальских казаков. Вероятно, были плохие стрелки и среди них, но большинство стреляло отменно. Забайкалец, живя на границе в степной части, с детства охотился на лис, корсаков, тарбаганов, дзеренов, коз, волков. А кто хоть раз охотился на тарбагана, тот знает, какие надо иметь изобретательность, терпение, твердую руку и меткий глаз, чтобы добыть этого зверька. Другие забайкальцы, живущие в таежной части области, постоянно охотились на соболя, белку и другого зверя, имея от этого прибавку к своему скудному бюджету, особенно зимой. Так могли ли они быть в своем большинстве плохими стрелками?

Есаул 2-го Читинского полка Гартман рассказывал П. Краснову о меткости забайкальского казака, свидетелем одного случая он был сам. Произошел он на Чандзялинском перевале.

Сотни полка 27 апреля отступали перекатами под воздействием превосходящих сил японцев, задерживая противника на каждом шагу, где это только можно было делать. У деревни Тхумензы казаки заметили, что с высокой сопки руководит боем офицер под охраной четверых солдат. Урядник сотни князя Мурузи Околов обратился к своему командиру: «Дозвольте, ваше сиятельство, мы его с братаном снимем». Зная, что Околов был отличный стрелок, командир сотни разрешил ему попытаться сделать это.

Вскочив на коней, Околов с «братаном» на глазах противника рысью выдвинулись к сопке и с четырехсот шагов одним выстрелом, не слезая с коня, снял японского офицера.

Не менее роты японских солдат открыли по двум храбрым казакам залповый огонь, ранив Околова в ногу, а коню его прострелили холку. Другой казак оказался невредимым. Командующий армией наградил Околова Знаком Отличия Военного ордена 3-й степени.

Больше разведывать было нечего, и генерал Ренненкампф дал команду на отход.

1–3 мая отряд провел усиленную разведку в районе долины реки Бадаохэ, в окрестностях города Фынхуанчена.

1 мая выступили две сотни 2-го Нерчинского полка под командой подполковника Заботкина по дороге на Куаньденсянь, к местечку Айяньямынь, и четыре сотни 1 – го Аргунского полка под командованием полковника Карцева – в долину реки Цаохэ, к Фейшулинскому перевалу. Эти сотни должны были со 2 на 3 мая ночевать в деревне Тафаншене.

Сам генерал с пятью сотнями и двумя конными орудиями 4-й Забайкальской казачьей батареи выступил в 7 часов 2 мая вниз по реке Бадаохэ с целью обнаружения противника и определения его сил. Впереди отряда следовал генерал Ренненкампф со своим штабом и лихим переводчиком «Михаилом Николаевичем», Тунда, – как называли его казаки. На самом деле Тунда была дочерью николаевского солдата и вдовой мещанина из города Никольск-Уссурийского Елена Михайловна Смолка, прекрасно владевшая китайским языком и, что самое главное, знавшая маньчжурское наречие. Быстрая и энергичная, в казачьих шароварах и сапогах, в черкеске и папахе, она успевала везде. Вела переговоры с тифангуанем и чиновниками при занятии города, допрашивала подозрительных китайцев, задержанных казаками, помогала казакам общаться с местным населением, а иногда смело действовала в казачьем разъезде. В последующем она работала у генерала Ф. Келлера.

На этот раз «Михаил Николаевич» допросила задержанного китайца-купца, который рассказал, что в Шахедзы и Фынхуанчене много японцев с пушками и они роют окопы.

С наступлением темноты отряд остановился на ночлег у деревни Сюнсюцайцзы в роще. Забайкальские казаки – «братаны», как они называли друг друга, приступили к «чаеванию».

Чай в жизни забайкальца играл огромную роль. Чаевничать по любому случаю и при первой возможности вошло в плоть и кровь забайкальских казаков, и это было не прихотью или способом скоротать время, а необходимостью. Возведенное в ранг священнодействия, чаепитие спасало казака от холода, голода и, самое главное, от инфекционных желудочных болезней. Во-первых, потому, что сам чай обладал лечебными, дезинфицирующими свойствами, во-вторых, при приготовлении чая вода всегда кипятилась, а значит, погибали болезнетворные микробы, и, в-третьих, действовал общеукрепляюще на организм человека.

По примеру казачьих частей чай стала пить вся Маньчжурская армия, тем более что главнокомандующий Куропаткин отменил положенную ранее выдачу водки, увеличив норму чая и сахара. Так что ехидные высказывания и смешки некоторых авторов (Л. Нодо и других) по поводу «чаевания» были неуместны. А.А. Игнатьев о чае в жизни армии напишет следующее: «Чай вошел в быт армии. Приказ о строжайшем запрещении пить сырую воду спас нашу армию от самого страшного бича – тифа, и впервые, с существования мира, потери от болезней оказались у нас меньше потерь от ранений. Чай спасал» (возможно у забайкальцев в ходу был чай, распространенный среди тибетцев, монголов, бурят и калмыков, которые его приготовляли с молоком, маслом и солью. – Примеч. ред.).

Утром отряд был обстрелян японской пехотой. Авангард развернулся широкой лавой на черном гаоляновом поле. Под проливным дождем казаки обошли японцев с флангов, и те поспешно отступили, преследуемые 3-й сотней 2-го Аргунского полка графа Комаровского, за которой выдвигался 1-й Аргунский полк. Все три казачьих полка шли при распущенных знаменах. Японцы, отстреливаясь, отступали. Вперед на рысях выдвигается 2-я сотня 2-го Аргунского полка, прозванная волчьей потому, что когда казаки этой сотни, еще во времена похода в Китай, рассыпались в лаву и атаковали противника, то они не гикали, как казаки других сотен, а выли по-волчьи. Командир сотни есаул Субботин свято соблюдал эту казачью традицию. Вид мчащейся во весь опор казачьей сотни с шашками наголо и воющей по-волчьи действовал потрясающе.

В этой сотне во время похода в Китай служил храбрый казак, Георгиевский кавалер Илья Раменский, подвигами которого гордилась вся сотня. Имела эта «волчья» сотня и свою песню, которая заканчивалась куплетом:

 
Быть может, часть «волков» и ляжет,
И вовсе домой не вернется,
Зато остальные расскажут,
Как волчья сотня дерется…
 

Японцы скрылись в горах. Генерал Ренненкампф дал команду на возвращение. Не испытав горечи поражения под Тюренченом, разгоряченные боем, казаки с песнями возвращались из разведки к месту ночевки у деревни Пудяпудзы.

На следующий день, так же как и в отряде генерала Мищенко, для проверки разведывательных данных, доставленных китайцами, за линию японских сторожевых постов были отправлены офицерские разъезды.

Вызвались все офицеры, но жребий выпал на князя Карагеоргиевича (брата сербского короля) и хорунжего графа Бенигсена, ротмистра Дроздовского и корнета Гудиева, штаб-ротмистра Гулевича и хорунжего графа Бенкендорфа, подъесаула Миллера, сотника Казачихина и корнета Роговского.

Повезло больше других подъесаулу 2-го Нерчинского полка Казачихину, который пробрался в тыл японцев, к самому Фынхуанчену, добыл полные и подробные сведения о силах противника, снял кроки (наброски плана. – Примеч. ред.) укрепленных позиций и благополучно вернулся в отряд.

На восьмые сутки вернулись ротмистр Дроздовский, подъесаул Миллер и князь Карагеоргиевич, остальные или погибли или попали в плен. Офицеры знаменитых в России фамилий и простые, никому не известные казаки-забайкальцы добровольно шли на опасное дело, совершали подвиг, не щадя своей жизни. И, как отметил в своем дневнике участник Русско-японской войны в отряде Ренненкампфа барон П.Н. Врангель, «…с грустью, хотя и с некоторой завистью в душе, провожали мы их, мысленно благословляя на высокое дело».

Отряд Ренненкампфа находился в горной безлюдной местности, население которой неохотно делилось с казаками скудными запасами продовольствия и фуража. Фуражировка, то есть поиски пропитания для людей и лошадей, изматывали казаков, так как приходилось ездить за 15–20 верст, потому что вблизи все было съедено. Во время фуражировки казаки не брезговали воровством кур, зерна, топлива, отчего на этой почве возникали трения с местным населением. «Некоторые командиры, например, войсковой старшина Е.И. Трухин, командир 2-го Нерчинского полка, сам довольствовался малым, особой заботы о казаках не проявлял, считая, что казак должен иметь минимальные потребности. Штаб этого полка постоянно голодал, что считалось каким-то молодчеством. Казаки, видя такое отношение к себе, допускали различные противоправные действия, чтобы прокормить себя и добыть корм для лошадей», – пишет в своем дневнике А. Квитка.

В то же время те командиры, которые заботились о казаке, таких противоправных действий не допускали. Например, 2-я сотня этого полка благодаря заботам есаула князя Меликова ни в чем не нуждалась. А командир 6-й сотни 2-го Нерчинского полка князь Джандиери всегда расплачивался с китайцами за взятые продукты и фураж по установленной цене, наблюдал, чтобы казаки их не обижали, охранял жителей от нападения хунхузов, и в результате его казаки на фуражировку не посылались. Все, что надо было, несли сами китайцы.

Но тот же казак, который не считал зазорным безвозмездно присвоить себе кое-что из живности или фуража, никогда не трогал личные вещи китайцев, полагая, что это будет уже воровство и грабеж.

Многие очевидцы тех событий Русско-японской войны подчеркивали, что жалоб китайцев на казаков за хищение их имущества не было. Да и что было делать казакам, когда по три дня они не получали мяса, хлеба, а службу несли исправно.

8 мая авангард отряда Ренненкампфа, три сотни казаков под командованием войскового старшины Хрулева, выступили по дороге Айянямынь – Шитаучен – Фынхуанчен и через сутки прибыли в деревню Шидзяпудза. Из разъезда барона Врангеля поступило донесение, что в Шитаучене японцев нет и что путь на Дапу свободен.

Всего в рекогносцировке на Дапу участвовали 9 сотен в составе двух с половиной сотен 2-го Нерчинского, четырех с половиной сотен 2-го Аргунского и двух сотен 1-го Аргунского полков.

11 мая 1-я и 4-я сотни 1-го Аргунского полка (есаулов Гофмана и Пешкова) под руководством начальника авангарда подполковника Яковлева, пройдя перевал, на котором стояла «волчья» сотня 2-го Аргунского полка, построились в лаву и атаковали местечко Дапу. Не останавливаясь, сотни промчались по пустынному городу, оставленному жителями, и продвинулись шагов на шестьсот к сопкам, занятым японцами, где были встречены мощным залповым огнем. Появились раненые.

Круто развернувшись, сотни также быстро отошли на безопасное расстояние.

Среди раненых оказался и молодой сотник Улагай, всего как два дня прибывший в полк. Пуля пробила навылет ему грудь в одном сантиметре от сердца.

Начальник отряда приказал подполковнику Яковлеву с двумя сотнями 2-го Нерчинского полка (2-й и 5-й – есаулов Меликова и Джантиева) и с 4-й сотней 1 – го Аргунского полка есаула Пешкова зайти во фланг японской позиции, обстрелять противника и определить, есть ли у него артиллерия.

Сотни убыли выполнять приказ, когда от правого разъезда князя Оболенского поступило донесение, что батальон японской пехоты спустился с сопки и направляется в долину реки Айхэ, чтобы отрезать путь отряда на перевал.

Генерал Ренненкампф для противодействия обхода противника и обеспечения отхода сотен подполковника Яковлева направил генерального штаба капитана Шнабеля с 3-й сотней 2-го Нерчинского полка графа Комаровского с заданием занять гребень соседних сопок. Сотня есаула Гофмана прикрывала отход транспорта Красного Креста.

2-я сотня 2-го Аргунского полка была послана для обеспечения переправы через реку Айхэ. Часть стрелков села на лошадей, которых коноводы укрывали в лесу, и начала переправу через реку под прикрытием огня конных саперов капитана Шульженко.

Генерал Ренненкампф приказал всем сотням начать отход за перевал, а сотне князя Меликова занять перевал и держаться на нем до тех пор, пока не увидит в стороне Шитаучена большой дым костра.

Последним с перевала ушел начальник отряда со штабом. Увидев дым костра, отошла 4-я сотня 2-го Нерчинского полка.

Отряд свернулся в колонну и двинулся в долину реки Айхэ.

В ночь с 12 на 13 мая три сотни 2-го Нерчинского и четыре сотни 2-го Аргунского полков во время отдыха отряда на биваке у Шаого подверглись нападению японской пехоты.

Одна сотня 2-го Аргунского полка находилась в сторожевом охранении, а другие сотни, разложив костры и расседлав коней, стали готовить пищу, некоторые из казаков уже спали. В 10.30 раздался первый выстрел часового в сторожевом охранении, потом еще несколько, но на них никто не отреагировал. После небольшой паузы по расположению отряда был открыт сильный огонь. Началась паника и неразбериха, казаки не догадались даже потушить костры, метались между ними, собираясь в сотни.