Текст книги "Гусарские страсти эпохи застоя"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Решил одну схватку сдать, чтоб не рассвирепели.

Никита понимающе кивнул, он был настороже. Опасность скандала пока еще не миновала.

– Мужики, а чего вы приперлись, в эту глушь? Будете асфальтировать дороги? – спросил Ромашкин гиганта Эдика.

– Слюшай, откуда все знаешь? Умный, да?! Ты что милиционер? рассмеялся удивленный громила.

– А вашего брата, по просторам Сибири не счесть. От Урала и до Владивостока: армяне и осетины дороги стоят. Все шабашники почему-то с Кавказа.

– Почему так нехорошо называешь? – обиделся гигант. – Посмотри на мои руки, мозоль к мозолю. Я десятки тонн гравия за дэнь лопатой перебрасываю.

– Ну, ладно, не обижайся! – примирительно обнял Эдика за шею Хлюдов. Давайте лучше в карты сыграем.

– Денег больше нет, – грустно сказал богатырь. – Сапсэм кончились, но есть шоколадные конфеты в коробках. Очень вкусные. Давай коробка конфет, против бутылка водки играть! Свэжие конфеты.

– Давай, – махнул Володя, входя в азарт. – Только сперва нужно попробовать, может они старые, и не вкусные.

– Какой, не свежие? Слюшай, ты специально обижаешь или как? возмутился средний брат Давид.

– На, пробуй дорогой! Зачем обижаешь!? – опять разозлился гигант.

С этими словами Давид вынул из сумки две коробки и открыл одну из них. Володя съел одну конфетку и протянул другую Никите.

– Хорошие конфеты, – утвердительно сказал лейтенант, хрустя ореховой начинкой.

– Ладно, играем, но ставка другая, две коробки на бутылку, – заявил Хлюдов.

– Черт с тобой, – сказал средний брат.

Началась игра не менее азартная, чем предшествовавшая ей борьба на руках. Ромашкин совсем запьянел и перебрался за перегородку в другое купе к старикам.

– Гамарджоба, отцы! – поздоровался Никита со стариками.

Один дед был с бородкой, другой с седыми усами. Они выпучили глаза на лейтенанта и переглянулись.

– Вах! Ты почему нас приветствуешь как грузин? – удивился и обиделся один из дедов.

– А как нужно?

– А нужно говорить: Дэбон хорз!

– Вот и славно! Дэбон хорз! А то я думал, какое приветствие сказать. Не салм алейкум, ведь! И мы, и вы христиане. Правда?

– Правда, дорогой. Совершенно верно! Но, по-грузински не надо. У них свой язык, у нас свой.

– Но они ведь тоже православная нация. Почему не любите друг друга?

– Земля, дорогой юноша, всему причиной земля! Ее мало, а споров за нее много!

– Да, но церковь у них немного отличается от нашей! – произнес бородатый. – У армян еще больше отличий, хотя тоже не мусульмане. Их главный духовный батюшка – католикос.

– В бога верите? – спросил Никита.

– Само собой! – кивнул бородатый. – Мне понравилось, что ты, офицер, сразу признал, в нас осетин, а не спутал с какими-нибудь ингушами или карачаевцами. Бузныт!

– Это чего такое? – переспросил Ромашкин.

– Спасыбо, говорю! Балшой спасыбо!

По правде, говоря, Никита некоторое время колебался, кем их назвать: грузинами, абхазами или осетинами. Один был похож на футболиста Газаева, потому и спросил, не осетины ли?

– Отцы, мы все рассеяне! Расея – общая мать! Осетины и грузины на Кавказе должны жить дружно, как братья. Ведь остальные иноверцы! воскликнул пьяным голосом Ромшкин.

– Дорогой мой! – обнял за плечи лейтенанта усатый дедок. – Мы с русскими друзья, но с грузинами братьями быть не можем. У нас Сталин половину Осетии украл. Карандашом по карте провел, и оттяпал весь юг в пользу Грузии. Обыдно, да?

– Ай, земли много в стране! – махнул рукой лейтенант. – Советский Союз большой, и мы живем в единой могучей державе. Вся земля общая, государственная!

– Вах! – Какая общая. Это у тебя в России земли много, а у Осетии мало. Каждый клочок полит кровью предков! – обиделся дед.

– У нас ее тоже нет лишней! Но разве тебе сейчас есть разница, где проходит граница Грузии и Осетии? Это ведь только на карте пунктиры и черточки. По земле ее нет!

– Всякое в жизни случается..., – вздохнул усатый дедок. – Сегодня нет, а через десять-двадцать лет – по горам столбы пограничные встанут.

– Но-но! Только без глупостей! Ты что, думаешь, у нас турки или персы пол Кавказа отнимут? Да мы их в бараний рог свернем! Повернем армию из Афгана и до Средиземного моря дойдем! – рявкнул Ромашкин.

Он все более пьянел, и потянуло болтать на политические темы. Началась лекция дедам о международном положении, как в песне о дурдоме. Один не понимает, что плетет спьяну, другой не понимает о чем идет разговор. Старики ласково улыбались. Беседа окончилась обниманиями, лобызаниями и полным дружеским взаимопониманием.

У картежников дела были хуже и обстановка накалялась. Вовка выиграл вторую коробку конфет, а первую распакованную брать отказывался.

– Э нет! Так дело не пойдет! – отпихивал Хлюдов конфеты. – Вы мне давайте целую, эта распечатана!

– Так ведь это ты же ее открыл! Ты пробовал, – рассердился старший брат Эдик.

– Ну и что? Я их пробовал, но мог ведь не выиграть!

– Но ты выиграл! Теперь получай ее!

– Э-э-э! Нет, сами их ешьте! А мне давай запечатанную.

– Выиграй вторую коробку – отдам! – горячился средний, Давид.

– Вовка! Не затевай межнациональный скандал из-за двух конфет! Ты все равно сладкое не ешь! – попытался уговорить приятеля Никита.

– Нет! Они проиграли мне целую коробку, а подсовывают начатую! – уперся капитан.

– Вовка! Сейчас в морду из-за двух конфет получишь! Зачем идти на конфликт? Уступи.

Ромашкин схватил бутылку, разлил водку по стаканам, и гаркнул примеряющий тост:

– За русско-осетинскую дружбу!

Старики в знак согласия закивали головами, а злобные рожи молодых, немного смягчились. Все выпили, кроме самого молодого, Георгия, которому братья пить не позволяли. Закусили водку конфетами из открытой коробки.

– Так, где мой выигрыш? – вновь спросил Володя насмешливо.

Громила растерянно почесал бритый затылок: открытая коробка опустела. Средний брат сердито всучил другую коробку Хлюдову.

– На бери! Пусть жопа слипнется!– возмущенно произнес Давид. – Ах, какой жадный капитан! Кунаком назывался! Ай-яй!

– Я не жадный, а принципиальный! Играем дальше?

– Играем! – решительно произнес громила Эдик.

Ромашкину совсем захорошело. Он налил еще водки дедам, себе и остальным игрокам, и вновь предложил выпить. Тост произнес бородач, старший из осетин:

– За нашу Советскую Армию!

– До дна! – гаркнул Володя и залпом выпил свои полстакана. Ромашкин выцедил спиртное медленно, с отвращением, морщась.

Хлюдов усмехнулся:

– На тебя тошно смотреть! Ты словно мою кровь пьешь! Так морщишься!

– Не нравится – не смотри! – Никита выдохнул с шумом воздух и с чувством произнес: – Эх, сейчас бы спеть!

Средний брат с готовностью начал выводить что-то зычное, гортанное, с придыханием. Деды песню подхватили. Громила сорвал с себя рубашку, и свирепо вращая зрачками глаз, пустился в пляс. Молодой Георгий, подсвистывал и что-то выкрикивал. Хлюдов принялся стучать по столику как по барабану. Звуки этого пластикового "тамтама" гулко загромыхали в вагоне. Ромашкин вначале что-то пытался красиво подпевать, а потом скинул китель и присоединился в пляске к громиле.

Песни и танцы продолжались еще около часа, но дальнейшие события, воспринимались Никитой, словно во сне, и происходили не с ним. Табачный дым, вагонная пыль, пот от разгоряченных тел, алкоголь, окончательно замутили сознание. Спертый воздух жарко натопленного вагона доконал офицеров. Каждый глоток воздуха проглатывался взахлеб, словно кисель. Все поплыло, закружилось и пропало....

Глава 10. Поход в Иран.

– Эй, офисер! Вставай! Педжен проехаль! – прозвучал нудный и противный голос.

Никита никак не мог разомкнуть опухшие, словно многопудовые веки. Он потер их кулаками, но глаза не раскрылись. Резь, словно в них насыпали песок. А голова... По черепу будто бабахнули бревном. Тошнило. Двумя пальцами Ромашкин раскрыл правое веко, и один зрачок уставился в полумрак. Состояние было такое, как будто глаза жили отдельно от головы, а голова отдельно от остального организма. Ну, а желудок был вообще инородным телом.

– Бр-р-р! Никита попытался что-то сказать, но из разомкнувшихся губ послышался только легкий хрип. – Х-х-р-р.

Ромашкин схватил стоящий на столике стакан и выпил содержимое до дна. К сожалению в нем был не ром и не пиво, а обыкновенная теплая кипяченая вода. Но язык в результате язык сумел зашевелиться, и появилась возможность издавать нечленораздельные звуки.

– Воха! Хлюдов! На выход! Вовка! – промямлил Ромашкин.

Капитан приподнял голову со смятой фуражки-аэродрома и тупо уставился на Никиту:

– Ты хто?

– Я? Ромашкин! Ты что, совсем сбрендил? А ты тогда кто?

Хлюдов посмотрел мутным невидящим взором по сторонам, обвел еще раз пространство вагона глазами и спросил.

– А действительно кто я? Где я?

– Если мне не изменяет память ты Володя Хлюдов. Капитан Советской Армии. И сейчас мы в общем вагоне зачуханного пассажирского поезда, который движется с тихой скоростью, в какую– то задницу!

– Интересная мысль! – хмыкнул Хлюдов и отхлебнул с десяток глотков воды из бутылки. – Уф-ф! А где это относительно Вселенной? И кто мы как частица природы? Гуманоиды? Люди?

– Люди! Человеки! Вставай горький пьяница. Наша станция на горизонте. Не философствуй!

– А где ты видишь горизонт? – удивился Хлюдов. – За окном черно как у негра...

– Вот там и горизонт. Я ж тебе сказал, мы в нее движемся: медленно, но уверенно.

Проводник стоял рядом, и что-то на туркменском бурчал поторапливая.

– Чего тебе надо! Иноверец! – рявкнул капитан. – Чего бормочешь? Прекратить! Что-то мне твоя наглая рожа не нравится!

– Слюшай! А! зачем опять хулиганишь? Что я тебе плохого сделал, а? обиделся туркмен. – Зачем?

– Да я твою физиономию в первый раз вижу! – удивился капитан. Сгинь...

– Я проводник вагона. Твой станций! Приехаль! Вылезай офисер, не скандаль. Иначе милисия прийдет и заберет!

Ромашкин потянул за руку Хлюдова на выход, захватив подмышку обе шинели и фуражки. Володя нес в руках лишь коробку конфет и портфель. За дверью чернела беззвездная зимняя ночь. Выйдя в тамбур, капитан вновь начал препираться:

– Где станция, басурманин? Где Педжен? Куда ты нас завез, негодник?

– Вы его проехаль! Крепко спаль. Я будиль. Твоя, не проснулься. Оба теперь вылезаль!

– И что ты нам абориген, предлагаешь топать по ночной пустыне обратно? – возмутился Хлюдов, цепляя за рубашку проводника, но ухватиться, никак не удавалось. – Куда я должен вылезаль, чурка не русская?!

– Зачем по песку? По рельсам ходи! Скоро рассветет, не потеряетесь!прошипел проводник, отталкивая руки капитана. – Сам ты чурка, офесер!

– Нет, пешком не пойдем. Доедем до Серахса, а оттуда вернемся поездом.

– Эй, не хулигань! Твой билет до Педжена! Слезай капитан, а то на станции милиция позову! Всю ночь буяниль, и опять начинаешь.

– Вовка! Пойдем пешком. Тут вроде бы не далече. Дотопаем, – потянул Никита за руку Хлюдова.

– Нет! Только паровозом. И какой из меня ходок? Ноги будто чужие! возражал Хлюдов. – Паровозом! Чух-чух-чух! Ту-ту-у!

Но совместными усилиями и уговорами, не желающего сидеть в милицейской камере Ромашкина, и сердитого проводника, бурчащего капитана удалось выставить из тамбура. Никита, держась за поручни, осторожно спустился по ступенькам на гравий, а Хлюдов следом спрыгнули в его распростертые объятья. Поезд издал протяжный гудок и покатил, постукивая колесными парами, в непроглядную тьму.

Когда офицеры, нетвердо стоя на ногах и раскачиваясь, словно два флюгера из стороны в сторону, наконец, обрели точку опоры, их словно парализовало от неприятного открытия. Приятели стояли на шпалах посреди пустыни совершенно одни. Ни перрона, ни станции, ни чего и ни кого. Последний вагон, с красным фонарем над дверью, был еще рядом, но он медленно и неумолимо удалялся вдаль, уезжал туда, где была родная цивилизация. Вокруг оставалась черная кромешная пустыня, темное беззвездное небо и тянущиеся вдаль рельсы.

– Побежали, может, догоним, этот публичный дом на колесах! – дернулся, было вслед за ним Хлюдов, но ноги заплелись, и он упал. Капитан начал громко материться: – Ну и, зачем ты меня вытащил из вагона. Ехали бы себе и дремали. В Серахсе или Кушке пивка бы попили у моих приятелей-пограничников, и подались обратно. Следующим поездом. А теперь что? Ползать по пескам? Может тут раз в месяц, какой дурак притормаживает? Ты помнишь, до какой станции состав шел?

– Нет! – ответил лейтенант – Это ведь ты билеты покупал! Балда!

Офицеры огляделись по сторонам. Глаза постепенно привыкли к темноте. Через железную дорогу оказался переброшен деревянный настил между рельсами, и в обе стороны тянулась грунтовка. Это был необорудованный переезд, без шлагбаума, без семафора. Еле видимая дорога куда-то ведет, и наверняка к жилью. Не может не быть жилых домов. Пусть сакля, пусть кошара, пусть хибара, хоть дувал какой-нибудь! Никита, осторожно наступая, спустился с насыпи и наткнулся на старый мотоцикл с коляской. Рядом валялся еще один, но без переднего колеса. Мотоциклы стояли возле избушки зарывшейся по окна в песок, от пола до крыши, высотой всего метра полтора. Но дверь заперта на висящий замок, окошко узкое, даже если выбить стекло не пролезешь во внутрь.

– Лю-ю– ю– д– и-и!!! -гаркнул куражась капитан.

– Вова! Чего ты орешь? Мотоцикл стоит у сарая. Давай заведем.

– Заведем, а куда ехать. В какую сторону? – простонал Хлюдов. – Ладно! Давай заводить. Где могут быть спрятаны ключи?

Но искать ключи зажигания не понадобилось. Хлюдов качнул мотоцикл и обнаружил полное отсутствие в баке бензина.

– Вот черт! А как бы хорошо мы домчались до гарнизона, на этой тарахтелке! – вздохнул огорченный Ромашкин. – А теперь что нам делать? За что туркмен обиделся на нас и высадил в пустыне?

До сознания лейтенанта дошло, что они вляпались в неприятную ситуацию.

– А ловко ты вчера на чистейшем осетинском языке пел! – усмехнулся, припоминая прошедшую ночь, капитан. – Орал, что мы все потомки древних аланов. Скифы! Деды так умилялись и растрогались, что даже слезу пустили. С тем горилой-абреком, ты почти побратался. А когда проводник зашел к нам и потребовал, чтоб прекратили шуметь, этот громила– Эдик ему сказал: "Уйди, не мешай, иначе зарежу как собаку". Туркмен, как пыльной бурей сдуло. Он больше не появился. А ты говоришь, туркмен обиделся...

– Значит, это я так сильно пел? А то думаю, чего горло охрипло.

– Вот-вот, а у меня руки болят. Пальцы об стол отшиб, выстукивая барабанную дробь, – вздохнул Володя, массируя ладони.

– Вот это да! Я пел по-осетински?! – покачал головой Никита в изумлении.

– Ага! А еще ты их агитировал вступить в ряды четвертого Интернационала. Ты что троцкист?

– Нет, я простой "оппортунист", из левой оппозиции. Ха-ха! А что, меня чуть с госэкзамена не удалили за отличные знания троцкистского движения. Но в итоге поставили пять по истории, и признали лучшим ответом на выпуске. А я был просто с перепоя, и меня страшно мутило, и я с похмелья нес все что знал. Вот и сболтнул лишнего из того, что читал.

– Никита, я давно замечаю, что ты не наш человек! Коньяк, ром, токай! Нет, чтоб по-простому, по рабоче-крестьянски водочку жрать! Но, ты оказался еще опасней! "Троцкист" – оппортунист! Да еще и пьяница!

Итак, путешественники остались совсем одни в пустынной местности. В принципе, не совсем пустыня, без края и горизонта, а с признаками жизни деятельности людей, но все равно пустошь. Железная дорога, это большой плюс. Когда-нибудь поезд все равно пойдет. Вот только остановится ли он на этом убогом полустанке?

– Что теперь? – спросил Никита. – Вовка, ты тут дольше меня служишь, предлагай!

– Пойдем пешком. Я думаю, идти предстоит километров тридцать. К полудню дойдем.

– Ну, хорошо, а в какую сторону идти? – воскликнул, в сердцах, огорченный Ромашкин.

– Н-да! А действительно, в какой стороне Педжен? – Спросил сам себя капитан Хлюдов. – Давай определяться.

– Может сориентируемся по звездам, где север?

– Нет, мы не будем доверяться этим глупым песчинкам в небе. Я в астрономии ни бум-бум! Начнем логически выяснять. В какую сторону поезд ушел?

– По-моему влево, – задумчиво почесал затылок лейтенант. – Но не уверен...

– А не вправо? Точно? Давай вернемся в исходный пункт нашей высадки. Где мы с тобой десантировались? – решил капитан.– Сейчас пойдем обратно по нашим следам, и тогда определим, где мы вначале стояли!

Низко нагнувшись к пыльной земле и вглядываясь в темноту, они медленно побрели в поисках стартовой позиции. Обоих качало и мутило, в голове шумело, кровь пульсировала в венах. От волнения и напряжения с обоих лил ручьями липкий пот.

– Чертовски хорошо, что сейчас декабрь, а не август! – произнес Хлюдов, вытирая лоб платочком. – Летом мы бы уже испарились.

– До чего меня сильно тошнит, когда я нагибаюсь! – простонал Никита и выпрямился. – Володя ищи дорогу сам. Я не могу, сблюю.

Беспрестанно спотыкаясь и запинаясь, все же вскоре начало следов было найдено.

– Уф-ф-ф! Уже легче! Вот мы тут спрыгнули, – произнес глубокомысленно Хлюдов. – Так в какую сторону ушел паровоз?

Хлюдов упер руки в бока и уставился на Ромашкина.

– А с какой стороны вагона по отношению движения, мы в Ашхабаде загружались? Справа или слева?

Хлюдов вытянул руки вперед и спросил:

– А какая из них правая? А?

– Это с какой стороны посмотреть и относительно чего? Относительно вокзала или относительно платформы? – ответил Никита глубокомысленно.

– Причем здесь вокзал? Руки, какие и как называются?

– Вот одна, вот вторая!

– Э-э-э! Да он еще хуже меня! Ну, ладно! Ты меня главное, не путай! Мы подошли к вагону, сели, поезд поехал. Потом туркмен нас высадил. На какую сторону? На какую сторону тамбура, он нас выпроводил?

– Постой! Это ты меня сам не путай! – взмолился более трезвый Никита (ему так, по крайней мере, казалось). – Определяюсь! Я вот сюда лицом спрыгнули, и после этого туда (лейтенант махнул рукой) поезд уехал.

– А мне кажется, мы выскочили вот так! (Хлюдов изобразил как). И поезд отправился в противоположную сторону. Ту– ту-у!

Капитан потоптался на месте, изображая руками и ногами движение паровоза.

– Э-э-э! Нет-нет! Вагон пересек переезд! Мы к этим доскам возвращались!

– Ты точно уверен? А не то будем хвост уехавшего вагона догонять. А нам надо в противоположную сторону!

– Уверен. Туда!

– А я нет. Когда мое тело покинул тамбур, я даже имя бы свое не вспомнил. С трудом себя мог идентифицировать. Это ты меня Вовой назвал! А может я Арнольд?! Кто есть я такой, что за существо. Разумное-ли?

– Конечно, сегодня, не разумное! Выжрали почти канистру рома и водки. Я вчера говорил, хватит Вовка, хватит, а ты продолжал подливать в стаканы, хихикнул Ромашкин.

– Я?!! Причем здесь я? Вот этому Вове и высказывай претензии! А я отныне Арнольд! Это ты все за дружбу русско-осетинскую пил. За мир во всем мире! За братский Кавказ! Интернационалист хренов! Я трудился, выигрывал умственно и физически спиртное, а ты все пустил в свою бездонную утробу. И конфет осталась одна коробка, остальные сожрали проклятые дикари! А я ими хотел жену умаслить, чтоб не орала, что опять пьяный из командировки заявился.

– Ты и сам был как дикарь! Умаслишь другим способом!

– На другой способ сил и так нет, а после предстоящего похода совсем не останется, – вздохнул Хлюдов.

Делать нечего, матерясь и переругиваясь, двинулись в путь. Так товарищи по несчастью шли некоторое время по шпалам, запинаясь, спотыкаясь, чертыхаясь. В конце концов ломать ноги надоело, сошли на насыпь. Но на ней валялись старые рельсы, металлические скобы и костыли, и прочий хлам. Както само собой получилось, что свернули на проселочную дорожку, которая стелилась вдоль "железки". Молча топать скучно, и Никита спросил о жизни в Москве. Вовка увлеченно рассказал об учебе в "Мосдроку" (Московское командное училище имени Верховного Совета), о москвичках, о гулянках, о своей незадавшейся карьере...

– Стоп! Володя мы идем куда-то не туда! – произнес Никита задумчиво по прошествии некоторого времени.

– Это как не туда? – удивился, оборвав рассказ на полуфразе Хлюдов.

– А так! Где рельсы, вдоль которых мы шли? – окончательно растерялся Никита. Офицеры огляделись вокруг. Вышедшая из туч луна, освещала только ближайшие камыши.

– Какие-то дебри вокруг! – нахмурился Володя. – Ты куда меня завел? Отвечай Сусанин!

– Почему я? Капитан, ты сам сказал, что надоело, словно козлу скакать по шпалам! Это ты первый уклонился от маршрута.

– Вообще-то мы верно идем! – успокоился вдруг Хлюдов. – Видишь поезд идет? Скоро к нему выберемся. Сядем и поедем.

– Нет, Вова! Никуда мы на нем не приедем. Это иранский поезд. И, идет он в Тегеран или Мешхед! – воскликнул Ромашкин. – Тебя и меня, как красных комиссаров, персы шлепнут на месте.

– С чего ты взял, что поезд иранский? – опешил Хлюдов.

– А оттого, что рельсы были справа от нас, мы ушли влево, и поезд бежит с левой стороны! А должен быть справа!

– Уф-ф! Лейтенант, ты мне опять мозги запудрил! Не трещи так быстро: право, лево, вправо, влево! Повтори помедленнее и покажи рукой!

Никита, чуть протрезвевший на воздухе, повторил медленно, с расстановкой, с целеуказаниями.

– Н-да! – процедил сквозь зубы капитан, хмурясь. – Вот это фокус! Мы топаем в Иран! Интересно границу уже перешли? Если да, то почему ее не заметили? Где полосатые пограничные столбы? Где контрольно – следовая полоса? Где парни в зеленых фуражках? А мне басни рассказывали, что граница на замке и ключи утеряны!

До утра офицеры брели обратно, наугад, затем решили остановиться, чтоб с рассветом оглядеться, куда же их, действительно, занесло. Пришли к согласию, если края пустыни не увидят, вернуться обратно по следам или по колее. Вскоре, окончательно выбившись из сил, прилегли у какого-то куста на бугорке. Сморило, и оба путешественника уснули крепким сном. Каждому по отдельности снились кошмары. Пустыня, жажда, чудовища. Но эти кошмары превратились в явь. Мучеников разбудило яркое палящее солнце. Проснулись почти одновременно, протерли от сна глаза, огляделись и ужаснулись. Никакой дороги не было. То, что казалось колеей, был твердый солончак. Вернее солончаковое плато. Выжженная земля вправо, влево, вперед и назад. Этот кустик был единственным в округе. Валялись еще какие-то камни, навеянные ветром террасы из песка, торчали сухие камышины и колючки.

– Ужас! – охнул капитан.

– Куда мы с тобой забрели? – растерянно вымолвил Никита. – До чего же пить хочется! Горло огнем горит.

– Вода на горизонте не предвидится, возможно, где-то поблизости есть арык. Но из арыков лучше не пить. В них одна зараза плавает. Будем искать колодец! – произнес Хлюдов нравоучительно.

– Где ты будешь его искать? – поинтересовался Никита оглядываясь.

– Там..., – махнул неопределенно рукой вдоль Володя.

– А если там не отыщем?

– Ну, тогда будем копать здесь.

– Чем?

– Руками! Известное дело чем, руками и подручными средствами, – ответил Хлюдов.

Вырыть кяриз в выжженной пустыне дело безнадежное. Вот кабы людей найти. Но на горизонте даже никаких признаков малейшей человеческой жизнедеятельности не наблюдалось: ни в виде жилья, ни в виде машин, ни в виде мусора, ни в качестве испражнений. Птицы не летали, верблюды не бродили, овцы не паслись. Ровным счетом ничего. Только тушканчики время от времени перебегали то вправо то влево. "Ну, раз есть тушканчики, значит мы не на Марсе, а на Земле. А это уже хорошо!", – рассудил про себя Никита.

– По-моему, мы в какой-то, то ли лагуне, то ли шхере. Но только пересохшей! – рассудительно произнес Хлюдов. – Видишь и вправо и влево и вперед и назад у горизонта края задираются. Поэтому мы ничего и не наблюдаем! Идем – ка, друг мой, назад! Откуда пришли!

– А откуда мы пришли? – резонно спросил Никита.

Хлюдов огляделся, но следов их пришествия к этому кустику не присутствовало. Явиться сюда приятели могли с любой стороны.

– Ну и сволочь ты Ромашкин! Ты, почему вчера так нажрался, что даже не соображал, как шел? И меня напоил!

– Я!!? А ты чем был лучше? Сам меня поил! Кто купил ром? Кто водку хлестал с абреками? Кто пьянку организовал!?

– Я..., – обреченно ответил Хлюдов и сразу же оживился. – Никита, а ведь у нас еще есть ром и водка. Это ж жидкость! От жажды не умрем! Будем пить, и идти пока сможем!

– А может будем просто пить, без идти? – робко возразил Никита. Подождем, кода нас найдут спасатели.

– Наивный! Кто найдет? Кто будет искать? Никто же не знает, что нас сволочь – проводник, высадил на этом занюханном полустанке. Да к тому же, кто догадается, что эти два балбеса, то есть мы, отойдут далеко от рельсов! Идти им видите-ли неудобно. Подпрыгивать надоело! Семенили бы себе по шпалам и семенили потихоньку. Уже в Педжене были б! Пивом похмелялись...

– Виноват, выходит я? – искренне удивился Никита. – Почему?

– А кто? Ну не я же! Виновен завсегда молодой!

Ромашкин насупился и отвернулся. Посидели, помолчали. Становилось все более хреновато. Мутило, сушило, крутило, ломало.

– Эй ты, чудило! Давай, рому хлебнем все– таки, что ли? – подал голос вскоре Хлюдов.

– Давай. И твоими конфетами закусим! – обрадовался примирению Ромашкин.

Никита был не расположен к ссоре, ведь весь запас еды и питья находился в дипломате у Володи. Еда это коробка конфет. Питье – бутылка рому и бутылка "Столичной". Помимо них в дипломате отыскался черствый беляшик. Точно! Его купили в привокзальном кафе и позабыли. Разделили по-братски, пополам, отхлебнули из горлышка по паре глотков теплой ромовой жидкости. Кровь заиграла, затем закипели мозги. Через пять минут оба хлопнулись на землю. Идти никуда не хотелось, да и сил не было. С трудом навесили на куст капитанский китель, подостлали шинели и легли в некотором подобии тени.

– День прошел в полубреду. Вскоре рожи опухли, стали квадратными, языки и губы распухли. Возникли миражи в виде озера, караваны, машины, деревья. Эти видения сменяли одно другим.

– О! Машина едет! Видишь? – показывал пальцем Никита.

– Нет, у меня это верблюд идет! – ответил Володя.

Спустя некоторое время Никита вновь вопрошал:

– А речку видишь?

– О-о-о. В моем мираже вижу виноградники. Ну что, выпьем еще по глотку?

– Выпьем, – согласился лейтенант.

Виноградники сменялись пшеничным полем, затем заливным лугом, и так далее в процессе прожарки на солнце и употреблении алкогольного коктейля.

***

– Помню, под Кандагаром в пустыне без воды оказалась наша разведгруппа, так я тоже мираж видел! – воскликнул разведчик Смирницкий.

– Братцы! Раз зашел разговор о разведчиках, давайте помянем моего дружка, Петю Грекова, героически погибшего в Баграмской зеленке! – предложил Никита. – Трех духов завалил, а четвертого не заметил....

Выпили, закусили, помолчали.

– Ну, сказывай быль-небывальщину дальше, – предложил Большеногин, ушедшему в воспоминания Никите.

Глава 11. Бунт против "Белого царя".

Солнце еще пригревало, но уже склонялось к горизонту. Бесконечный день закончился заходом палящего светила. Быстро сгущались сумерки.

– Все! Хватит лежать! Встаем! – распорядился Хлюдов. – Пойдем на огоньки, иначе сдохнем на этой "сковородке". Пошли влево, зайдем на возвышенность и где увидим огни, там и будет наше спасение!

Огней ни где не было, пошли наугад. Горе путешественники шли ночь и утро, днем передохнули. Следующей ночью двинулись вновь.

– Кажется контрольно – следовая полоса! – произнес Ромашкин, ступив в рыхлый песок.

– Меня гложет вопрос, мы все ж уже за границей или нет? – вновь задал глупейший вопрос Хлюдов. – Или мы только на подходе. Что-то, куда ни идем, колючей проволоки и собак не наблюдаю. Ты не ошибся, Никитушка?

– Значит еще не дошли. Наверное, это наша сторона! Погранцы где -то впереди! Поворачиваем оглобли и бегом отсель! – воскликнул Ромашкин.

Но ретироваться было уже поздно. Из камышей выскочили три огромные псины, и с хриплым лаем бросились на перерез.

– Ну, все, прощай молодость! Поминай, как звали! – воскликнул Хлюдов обреченно. – Сейчас сожрут, заразы! Уйди, уйди не тронь красного командира скотина! Никита только не беги! Побежим, точно разорвут!

– Не брызгай на меня слюной сволочь! – прорычал лейтенант в ответ оскалившей пасть собаке. – До чего не люблю псов! Особенно таких большущих волкодавов!

Собачки встали полукругом и рычали, не предпринимая к счастью более никаких действий. На ближайшем бугре появилась фигура человека с винтовкой:

– Тохта (стой)! Эй бача (эй мужик)! Буру(иди)! – прокричал вооруженный абориген, и что-то еще проговорил зверюгам быстрое и непонятное.

– Если пограничник, то не наш, перс! – удрученно вымолвил Хлюдов. Какой кошмар! Если мы в Иране будет большой скандал! Батю из газового министерства выгонят! Турнут в шею из-за меня непутевого сыночка...

– Какое к дьяволу министерство! Не повесили б, как шпионов! Эй, не стреляй! Мы заблудились! Мы советские офицеры! – громко прокричал Никита и поднял повыше руки. – Мы не вооружены! Не стреляй и убери собак!

– Чего ты разорался? – прошипел Хлюдов. – Он ведь, все одно, что марсианин. По-русски, наверное, не бельмеса. Его бы по-английски спросить. Вспоминай то, что в школе учил.

– Чего ему сказать? "Дую спик инглиш"? "Шпрехен зи дойч"?

– Нет, что-нибудь другое: мол, не стреляй, заблудились...

– Я то скажу, а по– каковски? – взвыл от злости Никита.

– Эй, офисер! Ходи сюда. Не бойся. Моя стрелять не будет! – ответили фигура на ломаном русском.

Человек свистнул собачкам, и те быстро убежали к нему.

– Слава, тебе, яйца! – выдохнул с облегчением Хлюдов. – Не за границей, кажись. Чую, мы дома! Интересно, что это за юный друг пограничников? Кто он такой?

Офицеры, не спеша и опасливо, подошли к вооруженному аборигену и поздоровались:

– Салам! – радостно произнес Никита.

– Салам алейкум! – изобразил счастье на лице и в голосе Хлюдов.

Туркмен ответил громко и радостно:

– Здравствуйте, товарищи офицеры! Я такой рад, что ко мне зашла живая человек. Год почти никого не вижу, редко гости бывают. Я местный чабан, Абдулло.

– О, это просто пастух! Ковбой! Гаучо! – обрадовался Хлюдов и в восторге толкнул локтем в бок Ромашкина. – Ура! Мы спасены!

Молодой чабан протянул руки для рукопожатия. Обменявшись приветствиями, офицеры замялись в нерешительности. Ситуация довольно глупая. Пьяные, пропыленные, усталые и черт знает, где находятся. Как объяснить этому туркмену, почему сюда забрели? И действительно, далеко -ли граница! И тут Володю спьяну понесло на всякий бред:

– О, ты, наверное, лидер местных повстанцев, да?

– Кто, я? – искренне удивился чабан. – Я год назад был солдат. Стройбат. Служил в Горьком. Какой хороший город! Какие замечательные девушки! Я их так любил!

– О, земляк, – заорал громким пронзительным голосом Хлюдов. – И я оттуда родом!

Ромашкин удивленно уставился на капитана. (Земляк???)