Текст книги "Гусарские страсти эпохи застоя"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Дернула "нелегкая" Ромашкина в такой запойный день забрести в общагу к Ахмедке, чтоб послушать магнитофон. Ромашкин вошел в фойе и увидел осторожно выглядывающих жен из дверей семейных комнат. Караулят суженых... Кирпичная коробка гудела от пьяного гама, звона стаканов, бренчанья гитар, завывания душераздирающих песен, матов.

Бекшимов и Хакимов, как малопьющие аборигены жили в угловой узенькой коморке на две койки. Окошка в ней не было, но едва ли это был недостаток. Летом через окно поступала духота, а зимой сырость, и промозглость.

– Черт! Не вовремя. Может вернуться пока не поздно? – подумал Никита. Сейчас попадется кто-нибудь привязчивый, придется пить гадкую водку, гробить здоровье...

Пьянствовать желания и настроения не было. Лучше бы полежать с какой-нибудь подругой...

Осторожно открыв дверь, Ахмедка пропустил Ромашкина внутрь. Затем он вновь лег на кровать, заложив руки за голову и замурлыкал, подпевая магнитофону.

В комнате стоял полумрак, а из "Веги" тихо лились завывания восточных певуний. Индийские завывания сменяли турецкие, персидские, а может и арабские. Короче говоря: бабайские мелодии.

– Ахмед! Ты чего тут затихарился? – спросил Никита.

– Тш-ш! Не мешай слушать, – сказал Бешимов. – Сиди молча или уходи.

– Тогда поставь человеческую музыку и включи шарманку громче. От этих завываний, я через пять минут усну.

– Если сделаю звук громче, кто-нибудь начнет ломиться, предлагать выпить, или, что еще хуже, просить денег.

– Ну так выпей. Все уже пьяные.

– Пить сегодня не хочу, нет настроения. Я после вчерашнего не отошел. Деньги давать не могу, а отказывать неудобно. У меня всего десятка до следующей получки осталась!

– Как десятка? Получка была неделю назад! Пропил? Потерял?

– Нет! – усмехнулся загадочно туркмен. – Домой переслал для накопления, в общаге долго собирать не получится.

– А на что копишь? – поинтересовался Ромашкин. – Машину или мотоцикл хочешь купить?

– Жену! – улыбнулся широченной улыбкой Ахмед. – Калым коплю.

– И что, получается, собирать деньги? Много надо еще?

– Ах, много! Очень много. Года два буду откладывать.

– Что такая дорогая невеста? – удивился Никита. – Разве без калыма нельзя? Это ведь пережиток прошлого. Феодализм! И зачем тебе покупать туркменку? Возьми бесплатно русскую девушку.

– Чудак! Это традиция. Если я жену куплю за хорошие деньги, то это будет из хорошей знатной семьи, красивая и работящая. Найти можно подешевле, но страшную, а зачем нужна уродина? Если будет образованная, работать, и любить, беспрекословно не станет. Требуется, простая из хорошей семьи, и послушная. Будет жена – будет всегда еда, и теплая постель ночью. Самое главное отличие наших "ханум" от ваших русских – полное послушание. Она ведь знает – за нее деньги плачены большие! Муж – хозяин, его слово закон! Трудиться будет, пререкаться не станет! А от ваших теток, только головная боль: наряды, косметика, подруги, болтовня по телефону, споры с мужем. Так-то! Нет, я лучше поголодаю пару лет.

Ахмедка при мыслях о покорной, послушной, трудолюбивой восточной красавице, даже облизнулся, как кот на сметану.

– Ты супругу как собаку выбираешь, с породой, родословной. А если я захочу жениться на вашей ханум? Мне невесту бесплатно отдадут?

– Нет и за деньги не получишь, – усмехнулся Ахмедка.

– Это почему так? – возмутился Ромашкин. – А за большие деньги?

– Вряд ли. Отдают хорошую девушку, только в надежные руки.

– А почему я не надежен? – удивился Никита. – Чем плохи мои руки?

– Потому что ты офицер. Значит "перекати-поле". Сегодня здесь, завтра там! Тем более вера у тебя не наша. Только если городская, какая ни будь...

– Хм! За деньги не отдадут в жены! Хм... Я имел в виду большие деньги заплатить мне, чтоб я согласился на туркменке жениться! Ха-ха! – рассмеялся Ромашкин.

– Почему смеешься? Почему ты должен соглашаться за деньги? Не любишь нас туркменов? – обиделся Ахмед.

– Бесплатно бы полюбил! – рассмеялся Ромашкин. – Особенно сейчас в период длительного воздержания. Еще полгода в этих песках посижу и соглашусь на негритоску. А с туркменкой жить не хотел бы, потом что она по-русски поймет, что я скажу, а когда она мне скажет ругательное, я не разберу! Переводчик нужен. А если черненькую обругаю, то и негритяночка знать не будет об этом.

– Ты мне своими разговорами надоел, – оборвал рассуждения незваного гостя Ахмед. – Тебе чего надо? Зачем явился? Мешаешь мечтать!

– Ого! Ах ты, несчастный мечтатель! Ну, извини. Я тогда пойду к ребятам, развлекусь, не буду отвлекать. Думал музыку послушать, а у тебя одно "хала-бала" заунывное. Кстати, народ по какому поводу пьет?

– Точно не знаю, кажется, у кого-то из них второй сын родился. Жена телеграмму из России прислала. Вот гуляют, который день подряд.

– А до этого какая была причина пьянки?

– Развод с женой у капитана из пехоты.

– Он переживал или радовался?

– Кажется и то, и другое, – с сарказмом произнес Ахмед. – А еще раньше звание обмывал Миронюк. А перед Миронюком, новую должность обмечал Лебедь. Ну, а на завтра намечены проводы в Афган медика – зубника.

– Все мероприятия расписаны на неделю вперед! – усмехнулся Ромашкин. Ладно, лежи расслабляйся, млей от мыслей о теплой "ханум". Только руками расслабляться организму не помогай.

– Пошел к черту! Шайтан! – возмутился Бекшимов, и быстро подтолкнув к двери Ромашкина, закрылся изнутри.

Посмеиваясь над страданиями туркмена, Никита побрел по коридору. Ромашкин, надеясь миновать пьяную компанию, прокрался тихонько вдоль стеночки к комнате Шмера. В ней стояла пронзительная тишина.

"Ну и слава богу!" – подумал Ромашкин. – Полежу спокойно, подремлю.

Он толкнул ладонью дверь и очутился лицом к лицу с знакомым лейтенантом из пехоты Лебедем. Хотел было шагнуть назад, но было поздно. "Белый" (так его прозвали за белобрысость), крепко схватил одной рукой за запястье, другой за плечо и потянул в комнату.

– Куда? Ты чего дергаешься? Стоять! Сейчас будешь водку со мной пить! Все принимают участие, а он отлынивает! – взвизгнул Белый.

Действительно, обычные собутыльники были в сборе, за исключением хозяина комнаты Шмера. На подоконнике восседал Власьев и с тоской вглядывался в ночную темноту. Хлюдов дремал сидя на кровати, зампотех Пелько сопел прикорнув на его плече. Миронюк лежал лицом на столе между тарелками и храпел, но никто не предпринимал попыток переложить его на другое, более подобающее место для командира роты.

– По какому случаю гуляем? – спросил, высвобождая руки Ромашкин.

– Гуляцкий снова папой стал! – кивнул в сторону валяющегося в сапогах на койке лейтенанта, Колчаков. – Ноша сия оказалась тяжела. Сломался полчаса назад. Сейчас водку привезут, опять поднимем. Вернее сказать, попытаемся.

За окном послышался знакомый треск мотоциклетного двигателя.

– Едут! Едут родимые! – взвизгнул Влас.

– Подъем, подъем! Хронь! Просыпайтесь! Алкоголики! – разорался Белый и принялся расталкивать и тормошить спящих. – Хватит спать! Водяру к парадному подъезду везут!

Миронюк открыл красные воспаленные глаза и уставился на Лебедя:

– Ты кто такой?

– Майор ты что очумел? Не узнал? Я Игорь Лебедь! Белый!

– А я думал ты "ворон черный"! Уйди прочь! – махнул рукой Миронюк отгоняя прочь неприятное видение, и вновь захрапел.

Ромашкин осознав, что избежать этого мероприятия не удастся, предпочел за благо смириться с частичной утратой здоровья. В очередной раз.

За окном послышался звук падения мотоцикла.

– Упали! – рассмеялся Влас, высовываясь по пояс в окно и комментируя происходящее. – Шмякнулись!

– А водка? – забеспокоился Белый. – Водка не разбилась? Цела?

– Упал Шкребус и мотоцикл! К счастью, Шмер уже поднялся на ступеньки. Нам повезло!

Никита, любопытствуя высунулся в окошко. На щебне лежал Серега на левом боку придавленный "козлом". Он никак не мог высвободить ногу и громко матерился.

– Мишка! Твою мать! Помоги подняться! – брюзжал неудачливый мотоциклист.

– Не могу! Видишь, руки заняты! – ответил Шмер показывая на бутылки. Сейчас авоськи отнесу в комнату, вернусь и вызволю тебя из "плена".

– Шкреби ногами Шкребус! Фью-ю-ю!– заорал Белый, свешиваясь через подоконник, и засвистел как "Соловей-разбойник".

Шмер весело насвистывая, пошел по лестнице, а все грязные ругательства Шкребус направил на ротозеев в окошке.

– Ну хрен-ли, уставились. Помогите, кто-нибудь, мерзавцы! Водку жрать только горазды! Больше не поеду! Ходите пешком канальи!

Услышав эту угрозу, Белый сорвался с места и помчался выручать "благодетеля", увлекая за собой и Ромашкина.

– Пойдем! Поможешь! А то заявился водку лакать на дармовщинку! Польза какая-то от тебя должна быть?

– Я не навязывался, ты сам меня затащил в комнату, – обиделся Никита, но отправился на подмогу.

Шкребус по-прежнему валялся на земле но, уже не предпринимая никаких телодвижений. Он только хрипло дышал. Вдвоем удалось быстро освободить из мотоциклетного плена Глобуса, который, очнувшись от дремы, начал вновь возмущаться и брызгать слюной. Багровое лицо Сереги переполнилось гневом, а глаза налились кровью, как у быка на корриде, раздразненного тореадором. Шкребус обхватил обоих лейтенантов за плечи, и повис на них, с трудом перебирая ногами по лестнице.

Взводный был мертвецки пьян. И как только умудрился доехать? Наверное, на "Восходе" установлен авиационный автопилот. Но через полчаса, после пятого тоста Ромашкин и сам потерял ориентацию в пространстве и вскоре отключился. Темп оказался не посильным. Очнулся Никита от того что, кто-то тормошил его за плечо и громко орал, прямо в лицо. Ромашкин с трудом приподнял голову, и с трудом сконцентрировавшись, огляделся.

– Где я? – пошевелил языком, превозмогая тошноту, лейтенант.

Женщина, толкавшая его, ответила:

– В Аддис-Абебе, эфиоптвою мать! Еще спроси, кто ты есть такой! Тогда ты – Патрис Лумумба!

– Врешь. В Аддис-Абебе, у эфиопов правит Менгисту Хайле Мариам.

– Ого, он еще что-то знает, понимает и соображает. Видать не совсем пропил мозги. Ну, раз очнулся, бегом отсюда! – взвизгнула женщина.

Никита, наконец, догадался, что это была дежурная по общежитию.

– Чего тебе? – махнул рукой перед глазами Ромашкин, пытаясь отогнать ее, словно дурной сон.

– Марш отсюда пьяницы! Всем подъем! Через полчаса генерал проверяет общежитие!

Никита оглядел комнату и себя. Сам он лежал в брюках и рубашке без погон. Галстук и погоны валялись на тумбочке. Рядом на кровати притулился, скорчившись калачиком в трусах и майке Шмер. За открытым окном брезжил утренний рассвет, часы показывали четверть девятого.

У стола по-прежнему сидя спал Миронюк, правда, теперь майор, выводил храпящие трели, запрокинув назад голову. Власьев дремал, обняв подоконник, а Лебедь распластался на своей койке, не сняв даже сапоги. Вернее один сапог валялся на полу, а второй остался на ноге. Остальная часть компании разбрелась. Виновник торжества Гуляцкий, сопел лежа на составленных в ряд стульях и табуретках. Дежурная еще немного побранилась и выскочила из помещения встречать высокое руководство. Ромашкин встал на ноги, но не удержался, шлепнувшись обратно на матрас. Пол раскачивался как и вся обстановка вокруг.

Зачем пил? Подумал лейтенант. Ведь не собирался, а получилось и так неудачно. Генерал еще какой -то объявился, видимо это командир дивизии решил проверить гарнизон. Хотелось пить, в горле пересохло и свербело так, словно песка в вперемешку с пометом наелся.. На столе стоял полный стакан с водой, наполненный до краев. Лейтенант схватил его, отхлебнул и тотчас выплюнул.

В нем была противная "чарджоуская" водка. Она противная не только на запах, но и на вкус. Но этот напиток еще не самый ужасный. Водка из города Денау, была еще более омерзительная. На какой воде, интересно, ее делают туркмены? На той, что собирается в отстойниках? В стакане водка! Какой кошмар! Да и действительно, откуда взяться в комнате воде, если ее никто вчера не пил, – подумал с грустью Ромашкин.– Дышать, дышать! Скорей на воздух.

Ромашкин повторил попытку встать, но на этот раз более удачную. С превеликим трудом нашел свои сапоги, обулся, и обливаясь липким потом, ушел, хлопнув дверью.

Тем временем по общежитию вихрем промчались командир полка и его заместители. Досталось всем попавшимся под руку обитателям: за грязную посуду, за пустые бутылки и окурки, за грязь в комнатах. Проснувшийся Шмер выгнал собутыльников из комнаты, затем расставил стулья и табуретки, заправил постель, сложил в пустой мешок рваные газеты, мусор и грязные сапоги. Мишка открыл окно и выглянул вниз. Прыгать не хотелось, но и с Хомутецким встречаться, и ругаться желания не было. Вернее, ругали бы его, Шмера.

"Если сломаю ногу, поваляюсь месяца три в госпитале, и отдохну от службы"! – мелькнула мысль в голове взводного, и он прыгнул на жесткий газон из сухой травы и колючек.

Ноги остались целы, только пятка немного заболела от ушиба.

Михаил выбросил мешок на помойку, занес ключ от комнаты на "вахту" к дежурной, и повесил его на гвоздик напротив бирки со своей фамилией. Теперь можно подвергаться пристальной проверке командования. Обстановка в пределах бытовой нормы...

Генерал со свитой из Ашхабада, и несколько полковых начальников не торопясь, перемещались из помещения в помещение. Убогость быта мало кого волновала, главное порядок и дисциплина. Наспех вымытые в коридоре полы создавали ощущение свежести и чистоты. Но давно не крашенные половые доски, высыхая, выделяли пыль порцию за порцией, и свидетельствовали об отсутствии элементарной заботы о людях.

– Командир! Ты сюда когда в последний раз приходил? – рявкнул командир дивизии.

Подполковник Хомутецкий появлялся в общежитии только один раз около года назад при вступлении в должность. Краснея и багровея от ярости, он молча стоял перед начальством.

– Твои тыловики все разворовали! – продолжал разнос генерал Асланян. Краска украдена, наверное, а этим выцветшим тряпкам, которые имитируют шторы, уже лет двадцать.

Генерал Асланян строго выговаривал командиру о ветхости общежития и в этот момент его чуткий слух уловил, что кто-то где-то тихо поет под гитару.

– Хомутецкий! Что это? – спросил генерал.

– Не могу знать! – ответил командир полка.

– Пойдемте, посмотрим, кто у вас тут дает концерты в служебное время?! Развлекаетесь? Занять людей нечем? Дел нет?

Командир дивизии бодро и энергично затрусил по коридору. Он поднялся по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, свернул налево и оказался перед закрытой дверью. Эту дверь когда -то давно красили, но после этого много тренировались в метании по ней штыка, и она была облезлая, потрескавшаяся и покореженная.

– Открыть! – рявкнул проверяющий, после трех безуспешных легких толчков в нее.

Дверь не поддалась и после, удара плечом Хомутецкого.

В комнатке пели что-то из белогвардейского репертуара.

– Эй! Кто там поет! – громко крикнул командир полка. – Немедленно отоприте! Это подполковник Хомутецкий!

За дверью раздавалось громкое: "Подайте патроны поручик Колчаков, поручик Лунев – наливайте вина".

Музыка резко оборвалась, пение прекратилось. В комнате наступила напряженная тишина. Затем послышался звон стаканов и негромкий разговор.

– Откройте дверь, негодяи! Я вам приказываю! – вновь вскричал Хомутецкий.

– А ты кто такой? – раздался из-за двери чей-то нетрезвый голос.

– Я начальник гарнизона! Рядом стоит командир дивизии. Немедленно открыть дверь, иначе, я ее выломаю!

Кто-то что-то сказал, другой человек рассмеялся, встал и подошел к двери. Замок щелкнул, и она широко распахнулась. В проеме стоял нетрезвый офицер с красным опухшим лицом, в форменной рубашке, спортивных штанах и тапочках.

– Ты кто? – спросил пришедший в ярость генерал. – почему не на занятиях?!

– Я? Я, поручик Колчаков, а это поручик Лунев. Между прочим, правнук декабриста! – представился пьяный офицер. Почему мы не на службе? А, потому! Пьем!

– Что!!! – вскричал генерал.

– Что?! Водку. Да, пьем! И будем пить! Пока не сдохнем! Надоело все! Армия эта, пустыня, и эти чурки вокруг.

– На гауптвахту негодяя! – воскликнул генерал. – Хомутецкий, на семь суток! От моего имени. Алкоголики! Бездельники! Отдать под суд "чести офицеров".

Колчаков, осознав, что этот всесильный генерал способен на многое, и может решать его судьбу, упал на колени, и взмолился:

– Товарищ генерал! Умоляю, уволь меня из этой армии! Не мучьте, ни себя, ни меня!

Генерал вопрошающе посмотрел на Хомутецкого.

– Так точно! – подтвердил командир полка. – Не желает служить в Советской Армии, написал три рапорта об увольнении.

– Так-так! Не хотим служить Родине? – вспылил генерал.

– Нет, не хотим! – подтвердил, выглянув из– за плеча приятеля, шатающийся и, еле стоящий на ногах, Лунев. – Ни в Советской, ни в какой другой. Увольте нас, пожалуйста.

– Снять обоих с учебных должностей и перевести командирами взводов в БУПТ.

Колчаков внезапно с грохотом рухнул на колени и взмолился:

– Генерал! Отец родной! Благодетель ты наш! Не губи! Уволь ради Христа! Честное слово, пить брошу! Человеком стану! Только уволь! Нет больше сил, торчать в этой дыре.

– Нет, сынок, мы Вас заставим Родину любить и честно ей служить! произнес Асланян. – Хомутецкий, рапорт порвать, в увольнении отказать! На гауптвахту их! Будем дальше воспитывать этих бездельников. Замполит, может их еще из партии и комсомола исключить? Как считаешь?

– Исключим, обязательно исключим Лунева. А замполит роты Колчаков, имеет высокопоставленного родителя, (командир прошептал на ухо генералу кого именно), так точно, генерал – полковник. Он самый!

– Они оба будут строго наказаны!– выкрикнул через плечо командира Бердымурадов.

– Вот и славно! Нужно подумать, может лишить их звездочек? Пусть послужат лейтенантами? – продолжил мысли вслух комдив.

Лунев поддержал дружка и тоже упал на колени, протягивая призывно руки к генералу:

– "Отец родной"! Будь так милостив! Лиши звания! Уволь из армии! Век на тебя будем богу молить!

Колчаков поддержал приятеля торжественным обещанием:

– Ей-ей! И я человеком стану! Хоть трактористом в деревне буду! Выгони хоть с "волчьим билетом" на гражданку!

– Только Вас в деревне и не хватает! – усмехнулся комдив. – Мало алкашей на селе! Нет, мы вас сами перевоспитаем. Никуда не уволим, не имеем такого права! Обоим по семь суток гауптвахты и после отсидки, ко мне на беседу!

Полковник Хомутецкий злобно поглядел на нарушителей и кивнул головой в знак понимания и согласия.

– Сгниете в песках Туркво! – рявкнул генерал. – Я вам это клятвенно обещаю!

– Ах, так! Да! – вскричал Колчаков. – Ну хрен с Вами. Мы хотели по-хорошему! Лунь! Наливай, ну их к лешему.

Оба офицера демонстративно выпили по половине стакана водки, и улеглись на кровати.

– Хомутецкий! Выписать записки об аресте и завтра же в Ашхабад! На гауптвахту обоих!!!! Живо! – заорал генерал.

– Товарищ генерал! – попробовал пояснить ситуацию Хомутецкий. Колчаков, это мой подчиненный. А Лунев – из соседнего полка, пехотинец.

– Прекратите, товарищ полковник! Вы начальник гарнизона! Действуйте! Завтра долижите об исполнении, – приказал генерал и хотел было уже идти дальше.

В этот момент Колчаков задал каверзный и наглый вопрос, сразивший генерала.

– Товарищ генерал! Разрешите обратиться! Весь гарнизон мучается одним без Вас не разрешимым вопросом. Асланян, это производное от какого зверя от "Слона" или от "Осла"?

– От "Слона"! – громко и серьезно ответил генерал.

– А мы думали, от осла, судя по своеобразному крику, – ухмыльнулся взводный.

Асланян задумчиво поглядел на Колчакова, глаза его налились кровью, лицо побагровело, как в преддверии инсульта:

– Хомутецкий! Я отменяю семь суток ареста!

– Ого! – хохотнул Колчаков. – Проняло!

– Десять суток ареста! – с угрозой в голосе произнес комдив. – И на гауптвахте, я их навещу. Может, еще задержатся там, на второй срок.

– Есть десять суток! – ответил Вадим Колчаков и вновь взялся за гитару.

Начальство двинулось по коридору, а вслед лилась песня с нахальным содержанием (на мотив Бременских музыкантов):

– Ничего на свете лучше не-е-ету!

– Чем служить в Генштабе на парке-е-ете!

– Тем, кто честен, гнить в песка Педжена.

– Отравляться водкой и чеме-е-енить!

– Спиртоваться водкой и чименом!

– Ла-ла-ла-ла! Е-е-е-е! Е!

– Нам Туркво милей Афганиста-а-на!

– Все мы любим батьку Асланя-а-ана!

– Гауптвахта, нам родней колхоза.

– С голоду не пухнем, нет морозов.

– Здесь мы не загнемся от морозов!

– Ла-ла-ла-ла! Е-е-ее!

Генерал сатанел от гнева, из-за наглой выходки пьяных офицеров пнул ногой закрытую дверь умывальника.

– Скоты! Наглецы! Мерзавцы! Сгною! Всех сгною! Хомутецкий! Будет разнарядка в Афган, этих в первую очередь отравить воевать! Запомните! В первую очередь! Пусть будет у этого мерзавца папа, даже и маршалом!

***

– Вечно вы генеральских сынков алкашами выставляете! – возмутился Кирпич.

– Я тебя не имел в виду, чего обижаешься! Не пей, не будет анекдотов про похождения! Давайте лучше третий тост поднимем, за погибших! – предложил Никита.

Выпили, помолчали, и Ромашкин вновь продолжил свою историю...

Глава 6. Развеселая свадьба.

В батальоне намечался грандиозный праздник. Вовка Мурыгин решился наконец-то жениться и по этому случаю пригласил офицеров на торжество. Невеста Лиля, была местная жительница, стройная, симпатичная девушка, двадцати трех лет. Володя с ней познакомился на танцах, в полковом клубе, длинноногая красавица быстро очаровала его, и бурный роман за три месяца перерос в запланированную помолвку, а затем бракосочетание.

Ульяновские родственники капитана Мурыгина приехали маленькой скромной группой в составе обоих родителей, молодой пышной, полнотелой сестры Вальки и нетрезвеющего дяди Кости. Отец, Семен Иванович, худощавый майор милиции на пенсии сильно нервничал и суетился. Больше всего его раздражала необходимость быть трезвым до того момента как начнется банкет. Он с неприязнью смотрел на Коську, младшего брата жены, который, мог позволить себе или побаловаться портвейном, или опохмелиться пивом, или опрокинуть во внутрь себя стопку водки.

Папаша ежеминутно, то багровел лицом, то бледнел до известкового цвета. Его супруга, Людмила Сергеевна, крашенная брюнетка, дородная и энергичная женщина, крепко держала Семена Ивановича за руку, не позволяя сделать ни шагу в сторону. Она давила в зародыше любую инициативу непутевого мужа и громко шипела:

– Еще успеешь нажраться. Погоди пару часов, сядем за стол и хоть упейся.

Сестренка Валька не осталась без внимания, Ромашкин ее всюду водил под руку. Никита что-то шептал страстное на ушко, которое сразу становилось пунцовым, щипал ее за пухлый зад, тем самым, вызывая восторг девушки, от оказываемых знаков внимания. Сердце девицы замирало от сладостных мечтаний, ей грезилось, что она следующая на выданьи. (Ох! Лейтенант – парень красивый, и вроде бы, не плохой!).

Полтора десятка офицеров толпились у загса, нервно покуривая и покашливая. Терпение народа иссякло, "бойцы" желали быстрейшего окончания торжественной церемонии и начала застолья.

Небольшой ЗАГС, построенный в послевоенные годы еще в период "культа личности", стоял с давно облупившимися колоннами, зачем-то возведенными у центрального входа. Почему вход назывался "центральным" было не понятно, так как других дверей у старого здания не было. Но это помпезное, архитектурное излишество, пусть и обветшалое, добавляло торжественности и значимости событию.

В небольшой зальчик, с крашенными в розовый цвет панелями, сумели втиснуться только родственники невесты и жениха. Любопытно, если зал бракосочетания такой крохотный, то чем занято остальное здание? Кабинетами? Любят туркмены иметь отдельный кабинет и любая занимаемая должность, становится ответственной.

Количество гостей со стороны "молодой" превышало родню "молодого" в три раза. Но этот перевес с лихвой компенсировала лихая офицерская когорта. Когда лестница в пять ступеней, подступы к ней, а также две маленькие урны были густо усеяны пеплом и окурками, выкуренными утомившимися гостями, наконец, грянул "Марш Мендельсона". Друзья жениха метнули под ноги четыре букета гвоздик и ромашек, оросили алым дождем головы новобрачных, метнув несколько горстей с лепестками роз.

– Уря! Уря!– пьяно заорал дядя Костя, но, получив в бок сильный тычек локтем от Людмилы Сергеевны, громко ойкнул и обиженный надолго умолк. Процессия быстро сфотографировалась и толпа начала энергично загружаться в автомобильный кортеж. Молодые сели в "Жигули" Власьева. Родители и остальные родственники с обеих брачующихся сторон уплотнились в маршрутном микроавтобусе, который сразу осел днищем до растресканного асфальта. Рессоры "Рафика" заскрежетали, но не лопнули, выдержали. "Гвардейский" строй друзей рассыпался, и они бросились на штурм старенького "Москвича" Миронюка. Больше автотранспорта в кортеже не было. Комбат Алсынбабаев отпихнул животом нахальных лейтенантов и уселся рядом с водителем, начальник штаба обложил забористым матом "особо не понимающих" и занял место за комбатом.

Замполит Рахимов оттеснил плечом маленького Непомнящего и рявкнул:

– Не видишь начальника? Или опять ничего не помнишь?

Витька виновато улыбнулся и сделал шажек в сторону. Образовавшейся заминкой воспользовался Давыденко, прошмыгнувший следом за замполитом и захлопнувший дверцу автомобиля.

– Ну, что, "Незнающий", места не нашлось? Не нужно было рот разевать! рассмеялся никогда не унывающий Хлюдов. – Пойдем "Неслышащий" к рейсовому автобусу, а то опоздаем к отходу и не успеем к столу.

Шкребус вывел из-за кустарника спрятанный в листве мотоцикл и принялся его заводить. Серега потел, ругался, но "аппарат" почему -то не желал работать. Пелько, Ромашкин, Шмер и Бекшимов обступили хозяина мотоцикла, подшучивая над ним. В конце концов "Восход" прекратил сопротивление, зачихал и завелся. Шмер шустро вскочил на сиденье пассажира, пресекая поползновения остальных конкурентов. Шкребус покрыл сочным матом дружка:

– Какого ...! А мне как садиться? Мешаешь!

– Подтяни ногу к животу, перекинь ее через сидушку и садись! огрызнулся Мишка.– Худеть надо, толстобрюхий!

– Я тебя сейчас скину с мотоцикла! Прогуляешься пешочком до полка, а потом посмотрим, будешь еще вякать о том, кому надо худеть! – разозлился Шкребус и разразился тирадой. – Сосем доходягой, стал! Соплей перешибешь! Умник. Это не живот, а трудовой мозоль. Помоги сесть, гаденыш! Шкребус приподнял ногу, а Шмер схватил его одной рукой за бедро, другой за лодыжку и помог перекинуть ее через сиденье. Остальные наблюдатели оживились и устремились к пустующему багажнику мотоцикла.

Ромашкин слегка подтолкнул Шмера в спину и притулился на краюшке сиденья, свисая ягодицами на металлический багажник.

– "Рюмашкин"! Убери к черту свою наглую задницу с моего "мустанга". И без тебя тесно! – взревел Шкрябус. – Слезь гад, заднее колесо слабо накачено!

– Серега не ори! Я легкий, доедем!

– Слазь говорю! Не повезу двоих.

– Сережка! С меня пиво, не выеживайся, поехали, мы легкие.

– Ладно, черт с тобой, две кружки пива. Завтра! На опохмел! Вам повезло, что вы оба такие дохляки.

Шкребус снял с руля мотоцикла шлем, натянул его на свою круглую голову, отчего стал еще больше похож на школьный глобус, резко газанул и "козел" поскакал объезжая рытвины и ухабы к гарнизону. Если ямку обогнуть не получалось, Ромашкин получал чувствительный пинок от металлического багажника по костлявой попе. Оставшиеся без транспорта гости гурьбой поспешили к остановке.

Свадьба шумела и раскачивала домик-барак, который ушлый Мурыгин получил за неделю до свадьбы. Володя представил справку о дате свадьбы, о третьем беременности невесты и получил ключи от пустующей половины дома. Обычно эти домики делились на четверых квартирующих офицеров, на однокомнатные квартиры, но Володя ухватил перепланированную и объединенную из четвертей половинку. За три дня солдаты в ней навели относительный порядок, а родственники обустроили для жилья кое-какой мебелью. Пока что это были в основном столы стулья и табуреты, которые составили в длинный ряд для предстоящего банкета. Черно-белый телевизор работал плохо, грелся и по нему, для просмотра передач требовалось стучать кулаком. Переключение программ осуществлялось плоскогубцами из-за отсутствия давно сломанной ручки. Брачное ложе размещалось во второй комнате. Это был массивный диван с устланными поперек несколькими слоями матрасов. Убого, не уютно, но на первых порах потянет.

Водка и самогонка лилась рекой. Для некоторых непьющих дам были закуплены "Чимэн" и "Чашма", тошнотворное, противное вино. "Токай", коньяк и Кубинский Ром покупать не стали – дорого.

Отец жениха, наконец-то дорвался до заветного стакана и теперь успевал выпивать и под тосты, и в промежутках между ними в короткие периоды закусывания. Он так увлекался этим делом, что не улавливал момента, когда требовалось вставать, чтобы поздравлять молодых.

Тогда жена сильно толкала в плечо или поднимала следом за собой за руку. Так он и действовал как марионетка: сесть-встать. Но вот не задача, подошла его очередь произнести слово приветствия. Супруга толкнула мощным локтем в бок – родитель встал. Папаша смешно почесал нос кулаком, сплющив его, и погоняв, из стороны в сторону, а после затянувшейся паузы высказался:

– Ну вот значит сын! Желаю, чтобы все у тебя было хорошо! Счастья! А мы будем за тебя радоваться! Горько!

И тотчас опрокинул наполненную до краев стопку в свое бездонное горло.

Поздравления шли одно за другим по кругу, от имени каждого из присутствующих, по очереди, и вскоре крепко набрались не только гости, но и жених с невестой. Вскоре из– за стола исчезла Оксана, подруга невесты. Ее куда-то увлек Колчаков. И больше они к столу не возвращались.

Жених Вовик не пропускал ни одного стакана и наклюкался не меньше папаши. Лика некоторое время с ним пыталась бороться, ограничивая в спиртном, а затем махнула на него рукой, и начала по очереди танцевать с Власьевым и Миронюком. Обоих она знала давно и хорошо, а с Власьевым крутила любовь еще до Вовки Мурыгина.

Глаза Вовы посоловели, остекленели, и он потерялся в пространстве, полностью утратив связь с реальностью.

Олег Власьев крепко обнимал Лилю за талию, и что-то жарко шептал на ухо. Невеста раскраснелась, бросала в ответ короткие фразы и тревожно оглядывалась на мужа и его родственников.

Власьев продолжал быстро-быстро говорить и увлекал в танце то в один угол, то в другой. Наконец, после некоторой внутренней борьбы, немного подумав, Лиля кивнула головой в знак согласия. Она направилась на свое место, налила в рюмку водки и толкнула мужа в плечо.

Вовка удивленно посмотрел на нее: