Текст книги "Гусарские страсти эпохи застоя"

Автор книги: Николай Прокудин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 19 страниц)

– Что вы творите! Прекратите балаган! Зачем в Политбюро? Не отвлекайте руководство партии своими мелкими проблемами. Что за мания величия? Почему вашей судьбой должно заниматься руководство страны? Никчемный вы человек!

– Не никчемнее других. От самого такого слышу!

– Да я тебя в асфальт закатаю! Растопчу! Из партии исключу! Уволю-ю-ю!!! – Ну, товарищ подполковник! За что? Служу? Служу. На службу хожу? Хожу. Лично ко мне по службе претензии есть? Нет. Все эпизоды, что приведены в доносах, это проказы и приключения, во вне рабочее время. И криминала там никакого.

– А пересечение государственной границы!!!?

– Мой сапог ее не пересек. Это слухи! По контрольно следовой полосе мы не ходили, мы до нее не дошли! Увы! Из партии угрожаете исключить, так я в нее лишь год, как вступил. Меня воспитывать и учить необходимо. А вы уволить! Где ваша воспитательная деятельность? Одни упущения в работе с молодыми офицерами!

Замполит задохнулся от ярости, выпил два стакана минеральной воды, подышал под кондиционером и уже спокойным голосом продолжил:

– Действительно отправите письма в ЦК, или это фарс? Театр?

– Зачем я не позирую, я не шут. Можно попросить три конвертика?

– Только два! – сказал, как отрезал подполковник.

Письмо в Политбюро ЦК он порвал, а остальные два вернул. Никита, как мог, постарался красиво подписать конверты. Обычно его корявый почерк было трудно разобрать. Нужен дешифровальщик, чтоб понять каракули.

– Пойду брошу в почтовый ящик? – спросил лейтенант. – Разрешите идти?

– Нет! Сидите!

Подполковник вызвал солдата – полкового почтальона, передал ему два письма и радостно ухмыльнулся.

– И вот еще что, – произнес, с угрозой, глядя на лейтенанта, подполковник. – По чужим женам не ходить! Обещаю, осужу за аморалку, судом чести!

– Есть не ходить! Слушаюсь! – усмехнулся лейтенант и приложил ладонь к фуражке.

Ромашкин, хотел, было сразу отправиться, к кому ни будь, в городок, нарушить приказ, но вскоре передумал. Зачем, итак гарнизон кипит страстями. Лейтенант сел в такси и отправился на почтамт, где отправил телеграмму в Россию, давней любовнице, еще в училище. Зачем лишние заморочки и скандалы?

Глава 27. Девушка, как последний подарок страждущему.

Рота закончила обучение, бойцов отправили в Афганистан, только взвод Ахмедки оставили доучиваться лишний месяц. Три взвода в роте готовили служить механиками на танки, а четвертый для самоходок. Но этих самоходных орудий, не было не только в полку, но и во всей дивизии. Поэтому взвод Ахмеда бросали то на работу, то на уборку овощей, то на стройку. Обычно утром взвод топал пешком к учебному месту, а после обеда, комбат, раздавал бойцов на работы. Порой очередь из местных жителей, желающих купить дешевую раб силу, стояла в несколько рядов, и Алсынбабаев продавал практически весь взвод. Тогда Ромашкин и Ахмедка торопились к пивной и расслаблялись кислой теплой дрянью, называемой "Жигулевское пиво".

В этот день они с утра отправились на учебное место, в центр танкодрома, стоял ржавый корпус САУ времен Отечественной войны. Борта его проржавели до сквозных дыр, двигатель отсутствовал, катков оставалось ровно половина, а траков не было вовсе. Все, что можно сломать внутри башни, давным-давно сломали. Офицеры присели в тень по левому борту, а солдаты приступили к вождению: "пешим по танковому". Встали в цепочку и отправились по маршруту выполнения упражнения вождения.

Не успели они преодолеть первое препятствие, как к ним на всех парах примчался на "Урале" зампотех батальона. Майор Антонюк, сияя багрово-красной рожей, подбежал к офицерам и выпалил:

– Прекратить имитацию занятий! Всех в машину! Едем собирать металлолом.

– Чей приказ? – переспросил Никита.

– Мой!

– Ваш не годится. Комбат велел давать людей только по его личному распоряжению. Их всего-то десять доходяг бродит по трассе. Пятерых Алсынбабаев услал на стройку, пять я с разрешения Рахимова отправил зарабатывать на стекло, краску, фанеру. Ленинскую комнату переделываем. Занятия сорвутся!

– Комбат знает. Это он велел сюда ехать и вас обоих забрать тоже. Ахмед останется на разгрузке с бойцами, а ты Ромашкин будешь кататься старшим машины. Садитесь, покажу где, что и куда возить.

Понимая, что отвертеться не удастся, офицеры с неохотой собрали солдат и полезли в кузов крытого "Урала". Брезент в движении трепетал, поднимая тучи пыли и песка внутри под тентом. Наконец-то приехали на какой-то городской склад. Антонюк подбежал к кладовщику, тот сунул ему накладные, деньги, что-то подсчитали, поспорили, но в итоге договорились, и зампотех закричал:

– Лейтенанты! Пять человек оставляйте здесь, а пять на товарную станцию везите. Отсюда возим, там разгружаем. Вас на месте встретят, все объяснят. Быстренько, начали погрузку, веселее.

Майор бегал вокруг куч с ржавым металлом, что-то болтал про бесхозяйственность, сам грузил и заставлял бросать железки в кузов и лейтенантов тоже.

– Товарищи, офицеры! Мы так не успеем сделать и четыре рейса. Энергичнее, делай как я! Замполит, покажи личный пример!

– Я не собираюсь пачкать рубашку и брюки, у меня нет стиральной машины и специально обученной жены, – возразил Никита.

Зампотех и комбат "делали" деньги на сдаче металлолома. Это был еще один маленький бизнес Алсынбабаева. Комбат, в душе был не танкист, а "комбинатор", он закончил явно не то военное училище, по молодости видимо перепутал. Его место и призвание – тыл. Там где материальные средства, где деньги, где есть возможность украсть. Если Алсыну за день не удавалось чего-то не стащить, то ночью плохо себя чувствовал, не спал и переживал. Коль с утра за казармой не стоит хотя бы один "рабовладелец" (туркмен за солдатами), настроение испорчено до вечера. И тогда мысли начинали работать в поисках кому, чего бы продать: бензин, солярку, стройматериалы.

Официальное прикрытие продажи солдат: ремонт казармы, полигона, танкодрома. Строительные материалы (получаемые помимо наличных денег в собственный карман) складывались в сарае танкодрома и в персональную каптерку. А спустя какое-то время их увозили другие деловые партнеры, обратно в город.

Действовал Алсын нагло, беззастенчиво, с размахом. Комбата не любили все поголовно, даже командиры других батальонов, не говоря о своих офицерах, за стяжательство, жадность, мелочность. Что попадало в его толстые, корявые пальцы– сосиски, уже никогда из них не выскальзывало. Взводные смеялись и над ним и над его женой. Рассказывали, то, что Алсын вечером принесет, утром жена до копеечки, в город в сберкассу увозит. Ее действительно постоянно наблюдали спешащей туда или обратно.

Хан Алсын, был несказанно счастлив, когда его, малограмотного, закончившего экстерном училище и чудом, неизвестно по чьей прихоте, ставшего начальником штаба батальона, несколько лет никак не могущего пробиться к должности комбата, вдруг назначили возглавить третий батальон. О его бестолковости в гарнизоне слагались легенды и рассказывались бесчисленные байки. Вот такой по складу ума и интеллекту человек, командовал учебным батальоном.

И если в период кутежей Никита об этом совсем не горевал, то, протрезвев, и попадая в этакую зависимость от "хана", лейтенант, свирепел и бесновался. Быть систематически старшим на разгрузке украденного угля, досок, металлолома, и пополнять казну Алсына – это противно и унизительно. А что поделать! Приказ!

Никита сделал на дежурной машине два рейса к железнодорожной станции, а затем свернул с маршрута и решил заехать домой, попить чайку. К его удивлению дверь домика была настежь открыта, а на бельевой веревке висело и сушилось какое-то женское барахлишко! Ого! Кто это у нас поселился? Меня ведь еще не выслали за границу!

"Сейчас разберемся", – подумал Никита. – "Кто это посмел развесить белые сигнальные флаги капитуляции, из лифчиков и трусиков!".

Скандалить не хотелось в споре за удержание квартиры, но и выселяться не к спеху, еще неделю как минимум, предстояло болтаться по службам, штабам, подписывая обходные документы. Ромашкина совсем не радовала перспектива быть выселенным в общагу, каким-нибудь семейным лейтенантом. Раньше он мог сказать, что квартира у него на двоих с приятелем Шмером, а теперь остался один. Озлобившемуся начальству выгнать из занимаемого дома провинившегосяраз плюнуть.

Переполненный гневом он переступил порог, готовясь к ругани и склоке, и оторопел, буквально потерял дар речи. В комнате под ритмичную музыку, одетая в легкую длинную до колен маечку, делала гимнастику Валька (подружка со свадьбы, Мурыгинская родственница)! И под маечкой, похоже, ничего не было. Ничего себе! Лишь три дня назад послал ей телеграмму: "Приезжай в гости, отдохнешь, развлечемся!" И вот она уже в мансарде, практически в неглиже, готова к "употреблению" и "эксплуатации". Вот это оперативность! Какая удача! Ну, повезло, так повезло! Неделя перед отъездом на войну не пройдут даром, а будут прожиты с пользой для души и тела.

Никита, отбросив в сторону фуражку и скидывая на ходу сапоги, кинулся к раскрасневшейся девушке. Он подхватил ее за талию, слегка покружил, крепко обнял, и на третьем пируэте уронил на диван, падая сверху.

– Эй! Полегче! Никто не обещал сразу раскидывать ноги! Я может быть просто, в гости приехала, вновь поглядеть на красоты Востока! – взвизгнула весело девица.

– Об этом поговорим чуть позже, – пообещал Никита, стаскивая с себя брюки. – Расскажешь о своих планах через пол часа.

Ромашкин приподнял на Вальке футболку, и после веселой борьбы оба запыхтели от наслаждения жизнью. Спустя несколько минут, разомлевшая девчонка закурила, а Никита бешено прокручивал в голове план дальнейших действий. "Урал" следовало отогнать в парк, послать к черту Алсына и зампотеха, отбиться от наседавших дружков, требовавших сегодня прощального банкета. Нынче в планах только Валентина.

– Валь! – окликнул лейтенант курившую обнаженную девушку. – Ты как в квартиру-то попала?

– Да, солдатик какой-то запустил, – усмехнулась в ответ Валюха. – Я с чемоданом дошла до калитки, какая-то женщина указала дом, где ты живешь, довела до порога, а тут на двери замок висит. Что делать? Хоть обратно возвращайся в Ульяновск. Соседка сказывала, что ты в Афганистан уезжаешь или уже уехал. Это правда? Собираешься?

Девушка вопросительно посмотрела на Никиту, он в ответ промолчал и начал поднимать с полу разбросанную одежду. Не получив ответа, Валюша продолжила рассказ:

– Поставила чемодан на столик, присела на лавочку, а тут солдатик какой-то посыльный во двор забежал. Оторопел, спрашивает, не жена ли я твоя? Жена, говорю я ему, учебно – полевая, тренировочная. Солдат расхохотался, достал откуда-то из тайничка ключ, отпер замок, показал, куда вещи поставить, где и что можно взять, как пользоваться, и вихрем убежал. За тапочками, сказал, приходил. Мол, ординарцем служил у взводного. У какого взводного? "Шмерт" какой-то или "Смерт".

– О покойниках не говорят плохо и не шутят! – нахмурился Никита. Мишка Шмер недавно погиб. Я тебе расскажу о нем много интересного. Ты его на свадьбе брата, скорее всего не запомнила.

– Ой, извини, я не знала! – всплеснула руками Люся. – Не помню по фамилии, может, в лицо и узнала бы....

Минуту они молчали, а потом она нахально посмотрела и спросила:

– Ты уже угомонился или можешь еще повторить? Мне ждать продолжения или вставать?

Никита на секунду задумался, а затем вновь начал раздеваться. Вид молодой обнаженной женщины был соблазнителен. "Куда она денется эта машина? Пусть водила отсыпается!" – подумал Ромашкин и бросился с воинственным кличем обратно на диван.

Растрепанный и взъерошенный лейтенант выбрался из домика примерно через час. Водитель спокойно всхрапывал, ему было тоже наплевать на сбор и перевозку металла. Солдат спит, а служба, как известно, идет в нужном направлении.

Никите с приездом подруги жить стало гораздо веселее и радостнее. Еще час назад тошнило от усатой морды комбата, от унылого, пыльного гарнизона, он переполнялся злостью на этих жуликов и пройдох командиров. А сейчас уже ничего не волновало, не раздражало и не бесило. Наступило абсолютное спокойствие и душевное равновесие. Пофиг бессмысленная служба! Машину ставить в парк и быстро обратно в мансарду, к соблазнительной, мягкой, податливой и знойной Вальке. От воспоминаний, о дремлющей на диване податливой девушке, закружилась голова, перехватило дыхание. Никита открыл дверцу кабины и прикрикнул на водителя:

– Васька! Заводи "аппарат". Гоним в парк! Живо!

– А на станцию? – удивился проснувшийся солдат.

– К черту металл, и цветной и черный. Если зампотеху очень нужно, пусть сам возит, и вместе с Алсыном разгружает. Мне это не надо!

Водитель пожал плечами, но спорить не стал, и они быстро доехали до стоянки машин батальона. На обратном пути Никита заскочил в магазин за "допингом". К сожалению, в гарнизонной лавке кроме шампанского и "Токая" ничего не продавали. Ромашкин наполнил авоську тремя бутылками, кульками с конфетами и пряниками, яблоками, спелыми гранатами и возвратился в холостяцкую берлогу, которая буквально за час значительно потеплела, приобрела уютный, жилой вид, обрела некоторую романтичность и заманчивость.

Присутствие женщин меняет мужчин в лучшую сторону. Любое очаровательное создание растопит холодное сердце даже "деревянного по пояс", закоренелого службиста, особенно, если его предварительно воздержать. Когда в казарме находится сотня молодых организмов и им необходимо постоянно куда-то выплеснуть скопившуюся неуемную энергию, – жди беды. Отсюда драки, "дедовщина", побои, издевательства друг над другом. Лучшее средство выпустить из армии лишний "пар" – отправить на войну. Либо открыть при части публичный дом...

Женщины в Педженском гарнизоне старались на лето не задерживаться. Они предпочитали убыть в отпуск в центральную Россию, Украину и так далее. Одним словом, в Европу. Зачем мучить себя и детей: жара, зной, пыльные бури, москиты, комары "пендинка", отсутствие продуктов, перебои с водой. Семьи вереницами отправились на отдых, а мужья в одиночестве зверели. Без женской ласки, глушили половую энергию спиртным, словно остужали генератор турбины атомной станции, охладителем. Любая появившаяся посторонняя женщина, притягивала временных холостяков, как муравьев сахар.

Нельзя сказать, что Никита до беспамятства влюбился в Валентину. Да, нравилась, да возбуждала желания, но на безрыбье как говорится и "раком рыбу". Ромашкин не восторге был, что у девицы крупное, ширококостное строение тела, немного раздражал большой рот, не в его вкусе такие широкие скулы, массивная попа и не четкая талия. Глаза, верно, хороши, хитрые и заманчивые, губы сочные, грудь шикарная. Главное, что в любви податлива, а на ласки ненасытная. Много плюсов, много минусов, не было одного, главного, сжигающей и всепоглощающей любви. Следующим утром в дверь мансарды постучал первый гонец. Это был Шкребус. Потный, с вечно влажными губами и похотливыми глазами, Глобус сходу попытался прорваться во внутрь, взглянуть, с кем спит Никита. Но лейтенант встал в дверях, словно скала, и не допустил проникновения лазутчика на свою территорию.

– Никитушка, ты чего на построение не пришел? – спросил ласковым голосом взводный. Ребус "случайно" исполнял, обязанности командира роты, пока Незнающего, командиры думали куда сплавить.

– Не схотел, и не пришел! – отрезал Ромашкин. – Не обязан, сам знаешь, куда уезжаю!

– Ну, не ерепенься! Выговор объявлю! Не забывайся, служебная карточка пока что в полку. Поедешь к новому месту обвешанный взысканиями.

– Нет, дорогой, мой друг. Ты не только не впишешь туда ничего, но и еще снимешь те, что там записаны, если они там есть. Но мне кажется, карточка девственно чиста, ни взысканий, не поощрений, а это не хорошо. Впиши мне пяток благодарностей, по приказу замполита полка!

– Это почему вдруг? – опешил Глобус. – С какой такой радости?

– А с такой, что убывающие выполнять интернациональный долг, должны быть достойны звания "воин-интернационалист"! А не то управление кадров округа меня завернет обратно. Вот тогда тебя, "случайно-исполняющего", взгреют на "всю катушку" и отправит вместо меня.

– Ишь, ты! Значит нам, простым смертным, взыскания получать можно, а тебе нельзя?

– Нельзя! – категорически произнес обнаглевший лейтенант.

– Хрен с тобой, не накажу, но в дом-то пригласи войти старого товарища.

– Волк тамбовский тебе.... Зачем? Я тебя не звал.

– Ну, чего в дверях держишь? Впусти, в чем беда? – возмутился Глобус.

– Нет, Серега, тебе у меня сегодня делать нечего. Я занят, мы отдыхаем.

– Наслышан о твоем отдыхе..., – ухмыльнулся Глобус.

В этот момент к Никите сзади подскочила Валька и нежно обняла его за плечи, выглянув из-за спины.

– Ух-ты! – восхитился Глобус. – Точно болтают, баба у него!

Старший лейтенант облизнул влажные губы и даже сладострастно причмокнул.

– Глобус, не баба, а девушка и не чмокай тут своими мокрыми губами. Ишь, слюну пустил, кобелина! Ступай за шампанским, арбузом, фруктами. Купишь дессерт, тогда и заходи в гости! – сказал, как отрезал, Никита и захлопнул дверь перед носом Сергея.

– Буду через пару часов! Обязательно!– громко пообещал Ребус, и рванул как носорог напропалую через кусты и проволочный забор. Хлипкая ограда затрещала, и он умчался сквозь образовавшийся пролом.

– Теперь не отвяжемся от его компании! Вздохнул с сожалением Никита. Начнет клеиться к тебе, глазки свои, поросячьи, строить. Ломанулся в магазин по бездорожью, словно метеор, теперь не остановишь. Сейчас накупит всякой всячины, будет в кампанию навязываться, на тебя, наверное, виды имеет, планы гнусные строит. Ты, Валюха, его рукам, воли не давай, а то он ведь как пиявка, дашь повод, не отлипнет.

Шкребус примчался через час и не один, а с Власом и Чекушкиным.

– Эге! Лейтенант! Ты чего спрятался? Какое сокровище таит твоя мансарда? – заорал Чекушкин, колотя в дверь кулаками.

Ребус стоял с двумя арбузами под мышками и напоминал уже не глобус, а пузатый самовар. В руках у Власа был пакет с фруктами и дыня, а Чекушкин держал сетку полную бутылок.

– Чего надо женатики? – грубо поинтересовался Никита, отворяя мансарду.

– Проводить на войну, тебя хотим по человечески! – пошутил Шкребус.

– Спровадить, точнее будет сказано? – уточнил лейтенант.

– Зачем так обижаешь? – насупился старший лейтенант Власьев.

Олег был самым скромным из этой ватаги, и наиболее желанным в данной ситуации гостем.

– Ладно, заходите! Но только из-за того, что Власа обижать не хочу, произнес нехотя Никита.

За это время Валька успела накинуть на себя халатик и усесться за стол к бокалу, наполненному янтарным вином.

– Здравствуйте, сударыня! Чем вас поит этот жлобский прохиндей? Какой-нибудь борматухой? Чемен? Чишма? – вопрошал Глобус.

– Токайское, – скромно потупила глазки девушка.

– Ого! Венгерское! Это дело! Мы тоже принесли бутылочку "Самородного" и шампанское. Для знакомства. А ну, представь нас, даме!

– Этот болтун Серега Шкребус, он же Глобус, он же Ребус. Этот скромный парень Олег Власьев, вот этот с наглыми глазами и соответствующей фамилией Васька Чекушкин.

– Очень приятно, Валя, – скромно произнесла девушка и откусила кусочек шоколадки.

– О-о-о Валюша! Прелестно, прелестно! – заверещал Ребус.

Тем временем, Чекушкин по хозяйски распаковал снедь, бутылки, затем тесаком нарубил арбуз и дыню. Влас, тихонечко сидел в уголочке, и пожирал глазами Вальку.

– Влас, бери стакан, а то сглазишь красивую девушку! – усмехнулся Глобус и захохотал, как всегда разбрызгивая слюну.

За полночь Валька крепко напилась и выползла из– за стола. Никите никак не удавалось выпроводить нахальных дружков. Наконец после пререканий Чекушкин и Шкребус вышли прочь из дому. Влас чуть замешкался на кухне, а когда направился к выходу, то свернул не в ту дверь. Хмель в момент покинул Олега. На диване поверх простыни лежала обнаженная девушка, широко раскинув ноги и руки. Ее крупная грудь, мерно вздымалась в такт дыхания.

– О-о-о! – взвыл Власьев, выпучив глаза. – Вот это бабища! Лейтенант, уступи!

– Влас, свободен, самому мало! – отрезал Никита.

– Будь человеком, покури на кухне часик, ей сейчас все равно, кто, а я второй месяц без жены страдаю!

– Иди, страдай дальше! Самому мало!

Власьев попытался прорваться, но был грубо выставлен за дверь, атака отбита, интервенты изгнаны. Еще некоторое время во дворе слышны были громкие возмущенные возгласы приятелей, сжигаемых "черной завистью". А в домике наступила последняя ночь любви....

Утром Никита тихо и задумчиво перекатывал левую грудь Валентины с ладони в ладонь, глядел на разомлевшую, спящую подругу, и размышлял: " К чему мне вся эта глупая авантюра с интернационализмом? Вот лежит рядом в постели доступная девушка, возможно, это и есть самое большое счастье, обладать кем– то, кто тебя любит? Завтра уеду, а вдруг там убьют, и этого больше никогда не будет! Мягкая, гладкая, жаркая, сладкая, страстная самка! Все при ней. Губы, грудь, бедра, плечи, задница, и так далее! Дурак, как есть, воистину дурак!"

Ромашкин нехотя поднялся с дивана, и принялся одеваться, собирать в дорогу чемоданы. Прощай навсегда беспокойный гарнизон! А каким по началу, казался тихим, скучным, унылым. Но, видишь, как все обернулось.... С приключениями, со стрельбой, убийствами, самоубийствами, с любовными утехами. Но, теперь это в прошлом, труба зовет, гусара в дальний поход. Прощайте пыльные задворки необъятной Родины....

Заключение.

Вадик Колчаков до перестройки не дожил. Он не увидел вывода войск из Афганистана, не стоял в бесконечных очередях за водкой, не держал в руках пачек талонов и купонов, не узнал про падение Берлинской стены, распад Советского Союза, и крушение коммунистического блока. Не выучил таких слов как: "плюрализм", "ваучер", "секвестр", "приватизация", "деноминация", "дефолт" и еще много красивых неизвестных, непонятных слов. Ничего этого в его жизни не произошло. Потому, что он через полгода погиб в бою, в далекой, чужой стране, возле местечка под названием Анава. Красивое название, но неприветливые, страшные, места.

Его машину со спаренной ЗУ, замыкавшую колонну наливняков, внезапно подбили и окружили в ущелье моджахеды. Два бойца успели проскочить простреливаемый участок, а остальные нет. Сержант и пулеметчик погибли сразу, а водитель сгорел в кабине. Вадику перебило очередью ногу, а осколками посекло спину и грудь. Патроны в магазинах быстро иссякли, а заряжать не было сил. Вадим вспомнил давнюю уловку Шмера, превозмогая боль, достал из нагрудника две гранаты, и положил под себя. Вколол два тюбика промидола в раненое бедро и стал ждать "духов". Силы таяли с каждой каплей вытекающей крови, и разум мутнел, накрываясь густой пеленой. Если бы не промидол, давно бы выл от боли. А так болевой шок снимался, было тепло, хорошо и спокойно. Офицер лежал лицом вниз, из глаз струились слезы, и он вспоминал все лучшее, в прошедшей короткой жизни.

Моджахеды осторожно подошли к лежащим телам "шурави", методически достреливая каждого. Один из "духов" ногой перевернул лейтенанта и в ужасе отпрянул. В израненных руках были зажаты две "эфки". Побелевшие от напряжения пальцы отпустили скобы запалов...

Отстреливающиеся от наседавших духов, уползающие по канаве бойцы, услышали вопль Колчакова: "хрен вам"! Затем прогремели два гулких одновременных взрыва. До тел погибших ребят добралась к вечеру, когда подоспела на подмогу пехоты. Далее перелет в "Черном тюльпане", в "цинках", навстречу с милой Родиной. По воздуху тело Колчакова парило над теми местами, где происходили события рассказанной истории, но этих мест, сам лейтенант уже не увидел.

Шурка Пелько погиб еще раньше, БРДМ подорвался на фугасе, развалился на части, а экипаж с трудом опознавали, чтоб определить, кого куда отправлять...

Луневу повезло больше, относительно, конечно. Оторвало руку ниже локтя и все. Он и сейчас в военкомата служит. А куда ему бедняге деваться, осыпанному "благами". А вашему покорному слуге, несказанно повезло! Две контузии, легкое ранение, три окружения, горел в вертолете, и ничего, вышел сухим из воды!

Эпилог.

– Врешь! В вертушке ты не горел! – возразил Большеногин.

– Ну, чуть приврал. Не горел, но вертолет дымил, когда я из него выпрыгнул! – не согласился Ромашкин. – И в пропасть один раз едва не десантировали.

– А, по-моему, ты все это придумал. Красиво обосновал в экспедиции на войну. Глупость по молодости, безвыходные обстоятельства с гибелью друга, преследование со стороны аборигенов! – Кирпич говорил и, перечисляя факты, забил пальцы на ладони. – Еще расскажи, что Педженская банда тебя до сей поры разыскивает...

– Что-то я и города такого не слышал, – поддержал приятеля Большеногин. – Где он, в какой области? Или переименовали в Туркменбаши?

– Не переименован, но я чуть названия изменил. А что, красивая история, не правда ли? И романтичная, и дух захватывает!

– Есть малость. Было б не интересно, давно заткнули бы тебе рот, и рассказывали бы сальные анекдоты, – улыбнулся, свернув очками, Котиков.

– Между прочим, из-за того, что много слушали, мы мало пили! воскликнул десантник Димка.

– А это дело мы сейчас поправим! – восторженно произнес разведчик Смирновский. – Давайте выпьем за наше боевое братство! За то, что мы есть, и за то, чтоб не теряться в море людском!

Водка булькнула большой порцией в горле у Никиты, и он едва не поперхнулся. Своей щедрой рукой Смирновский разлил в рюмки всю бутылку за один прием. Ромашкин быстро зажевал маринованным огурчиком алкоголь, ухватил кусок ветчины, шмат сала, плеснул апельсинового сока и не успел запить, как Дабиша достал из портфеля очередной литр.

– Э-э! Такими темпами мы не попадем в Питер! – воскликнул Никита.

– Я пас! – Большеногин накрыл ладонью свой стакан. – Мне завтра еще со зверями работать, я не могу на них дышать алкоголем, не поймут! Обидятся!

Коллектив с удивлением посмотрел на Серегу, и приятели недоуменно пожали плечами.

– Ты что в зоопарке работаешь? – хмыкнул Дабиша. – Охранником?

– Нет, нет в зоопарке, – обидчивым голосом сказал Серж.

– Он, видимо, конюх или наездник, смотрите, какие ноги стали кривые, рассмеялся Кирпич.

– Сам ты конюх! – Большеногин треснул кулаком по ребрам Вовке. – Сейчас от водки аллергия начнется, а я работаю в воде. Насморк замучает и дышать станет тяжело, мне нырять, знаете, сколько приходится за день!

– Я догадался! Он ныряльщик за жемчугом! – осенило Никиту.

– А причем тут звери? – не согласился Котиков. – Сережка, признавайся, чем занимаешься!

– Он жемчуг псине кидает, а она его на берегу подбирает! – продолжал подначивать друга Ромашкин.

– Ни за что не догадаетесь, как бы вы голову не ломали! Я работаю руководителем программы в дельфинарии!

– Ого! – поразился Кирпич.

– Бедняга! Как тебя, сухопутную крысу, в воду занесло? – искренне удивился Ромашкин. – Ты же пехота!

– Наливаем, пьем еще по одной, за встречу в следующем году! Дельфину не наливать, – смилостивился Кирпич.

Никита с превеликим трудом справился с содержанием стопки и закашлял.

– Чахотка, совсем пить не умеешь! Это тебе не Токайское вино! Это русский напиток! – усмехнулся Котиков. – Никита, что-то тебя совсем развезло! Тебе куда ехать-то? В какой город? А то получится, как во всем известной комедии...

– И-и-и-к! – громко икнул Ромашкин. – Я уже никуда не поеду! Дабиша, а ты едешь?

– И я не еду! Останемся, будем шалить! – с усмешкой произнес Вадик.

– Нет, братцы! – категорически возразил Большеногин. – Москвичи могут продолжать пить, а нам нужно попасть на вокзал. Причем желательно миновать отделение милиции. Не хочется ночевать в КПЗ. Они ведь не посмотрят, что мы ветераны войны, побьют дубинками, переломают ребра и скажут, что так и было. В отделении даже героев Советского Союза избивают ночами. Случается. Помнишь, в Питере, на Невском, случай был...

– Я инвалид, Без ноги! Меня не посмеют тронуть! – уверенно воскликнул Димка-художник. – Я голубой десантный берет одену, тельник на груди порву и протезом всех отметелю!

– Успокойся! Тебе, художнику, пальцы сломают! Как кисти и карандаши держать будешь? – Кирпич обнял за плечи Диму и решительно заявил. – Братцы, мы вас проводим на вокзал и посадим в поезд.

– Правильно, видите нас на Московский вокзал, нам уже пора домой. Скоро поезд! Ту-ту-у-у-у! – Дабиша смешно зашевелил руками, изображая колесные пары старого паровоза.

– Чудак, на какой Московский вокзал? – улыбаясь, поинтересовался Котиков. Полковник казался самым трезвым, так как был самым массивным, и на его центнер водки не хватило для необходимой кондиции. – Мы уже в Москве. Это у вас в Питере Московский, а у нас Ленинградский. На Ленинградский нам идти! Допиваем, поедаем, облегчаемся в куст сирени и в путь!

Московские друзья помогли купить билеты, довели питерцев до поезда, посадили в вагон, помахали ручками отходящему составу. Николаевский экспресс двинулся плавно, без рывков, едва слышно... Замечательный поезд! Кирпич порывался присоединиться к отъезжающим, но Котиков и Смирновский уверенно и надежно сжимали руки Володьки, и не допустили его отрыва от коллектива.

Когда за окном перрон промелькнул краем платформы, и стало видно только бесконечное мелькание огней большого ночного города, приятели, раздевшись, улеглись на мягкие постели.

– Уф! Хорошо то как! Вот это погуляли! Вот это встреча! – воскликнул Большеногин.

– Не пропадал бы десять лет, так постоянно встречался б с друзьями, сердито заметил Никита Ромашкин.

– Ладно, не сердись, сейчас расскажу, где меня носило эти годы! примирительным тоном произнес Сергей.

Димка и Вадим уже храпели, а Серж все говорил и говорил. И его история была даже интереснее, чем довоенные приключения Никиты...

... Но это уже другая история. Совсем другая книга, дорогой читатель!

Новая, следующая книга...