Текст книги "Ударная сила"
Автор книги: Николай Горбачев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 26 страниц)
– Да, ноль первый.
– Товарищ ноль первый, докладывает двадцать первый: полк в готовности номер один.
– Хорошо, – спокойно проговорил Сергеев, – Алексей Васильевич, цель, судя по всему, разведчик иностранный У-2...
Фурашов покосился в сторону шкафов – люди прислушивались к разговору.
– Может, товарищ генерал, связь перевести на телефон?
– Нет, почему же? Пусть слушают все. Так вот, цель, очевидно, разведчик... Средства противовоздушной обороны следят за ним. Может войти в ваш сектор огня. Будьте готовы к уничтожению. Указания получаю прямо с Красной площади... Сами понимаете, идет парад. Там маршал Янов. Будьте готовы...
– Есть быть готовым к уничтожению цели!
Гладышев сидел перед экранами. Мириады светлых точек вспыхивали и гасли на голубоватом поле – казалось, сюда, на экраны, перенесены, спроектированы кусочки неба с бесконечно далеким Млечным Путем: он тут жил, «дышал», искрился, притушенный расстоянием.
Что же, у него, у Гладышева, всякий раз, когда садился к экранам, возникала эта ассоциация, и он, случалось, забывался, отвлекаясь от всего окружающего, и ему представлялось: вокруг никого нет, он один да вот еще небо... И словно бы растворялся в радости, в светлом, возвышенном и вместе с тем гордом чувстве: он видит это небо удесятеренным зрением, он чувствует его каждым нервом, каждой клеткой тела... Сейчас над этими ощущениями, светлыми и мажорными, подавив их, возвышалось глыбой другое: в этом чистом, мерцающем голубом небе – реальная цель, враг, он где-то еще далеко, и в каждый миг он может появиться на экране, вернее, может появиться отметка от него, белое овальное пятно в мерцающих точках поля...
И Гладышев сосредоточен, думает лишь об этом, и правая рука его сжимает гладкую металлическую рукоять наведения, нагревшуюся в ладони. И в голове настойчиво отстукивает: сейчас, сейчас...
Разморенный солнечной теплынью, выйдя за проходную городка, Русаков остановился в нерешительности. Сквозь внезапную, в общем-то странную обиду, какую испытал из-за этих дурацких слов совсем молоденького, белобрысого, с конопатинами солдата-вахтера, в голове лениво шевельнулось: куда идти? Обида глупая и странная. Подумаешь, солдатик ляпнул из всех своих калибров глупости и искренности! «Товарищ старший лейтенант, вы же опоздали... В полку боевая тревога». Ха, опоздал!.. Неужели сдает, обветшал твой защитительный критицизм? Но в том-то и дело, – черт бы все побрал! – что уколола, «достала» тебя вот эта искренность и простота в словах солдата. Против нее, выходит, бессильна твоя защита. Опоздал! Ирония судьбы... Он, пожалуй, не только тут опоздал – вернее, здесь-то он уже не опоздал, есть приказ – он уволен. Но вот не опоздал ли там, куда все эти годы стремился, о чем с методической последовательностью писал рапорт за рапортом?..
Веки Русакова были прищурены, в глазах – оранжевое, буйное пламя. Русаков поэтому смутно различил идущего человека. Карась?.. Вот это встреча! Старший лейтенант разлепил глаза и уже совершенно отчетливо увидел: грузноватый, распаренный, с раздутыми сетками в обеих руках, тот шел по бровке к проходной. Русаков оживился, меланхолия слетела с него, он уже весело смотрел на приближавшегося Карася.
– А-а, командир, в заботах о хлебе насущном? Из стольного града Егоровска?
– Командир, – с иронией, одышливо протянул Карась, – отставной... Да и вы тоже.
Полное лицо его было хмурым, разогретым.
– Да, оба отставные, верно! – Русаков с прищуром смотрел на Карася, точно мерил сокращавшееся между ними расстояние, и с усмешкой предложил: – Да вы отдохните, Иван Пантелеймонович!
Карась взглянул настороженно, глаза остренько вперились в Русакова, однако, остановившись, Карась опустил сетки на пробившуюся у бровки траву, проворчал:
– А что все вымерло? В городке ни души.
– Готовность объявили.
– И в праздники играются... Все небось идеи скороиспеченных полковников?
– Не знаю, но я о нем иначе думаю.
– Иначе?.. – Карась недобро усмехнулся. – А чего же он тогда при такой-то любви вместе со мной и вас?..
– Э, Иван Пантелеймонович, вижу слабинку! Плохо разбираетесь в исторических процессах. Человек – объективный строитель истории, но судит он о ней субъективно... Вся загвоздка в этом. – Русаков приподнял плечи, глубоко сунул руки в карманы потертых синих форменных брюк. – Верно: мы с вами – продукты одного исторического процесса – революции в военном деле. Правда, продукты отхода, но продукты... И даже при такой родственности, Иван Пантелеймонович, знака равенства между нами ставить все равно нельзя: от вас этот процесс освобождается за ненадобностью, от меня же, как говорят медики, в силу несовместимости, чужеродности... Так-то! – Взглянув повыше головы Карася, Русаков сказал: – А вот начальство жалует... Черный ЗИМ. Выходит, начальство высокое.
Карась не успел ответить, лишь повернулся. ЗИМ шуршаще подкатил по бетонке, тормознул перед воротами, качнулся ослепительно надраенным корпусом.
Знакомый Русакову солдат с конопатинками выбежал из будки, и в это время задняя дверца открылась, из машины выглянул генерал Василин в светло-сером форменном пальто, колюче уставился на офицеров.
– А почему тут? В полку боевая тревога, а вы...
Русаков в меру с ленцой и с достоинством выпростал руки из карманов, подобрался.
– Отставные, товарищ генерал...
Василин все так же колюче зыркнул на Карася, на сетки, расползшиеся у его ног, протянул:
– А-а, знакомые! – Василин фыркнул и обратился к растерянно вытянувшемуся солдату: – Где командиры?
– Там, на «пасеке». – Солдат козырнул.
Хлопнула со звоном дверца, колыхнулась боковая шелковая шторка. ЗИМ рванулся задним ходом на площадку разворота, видневшуюся метрах в десяти.
...Со света, войдя в индикаторную, генерал Василин минуту осваивался в темноте. Голубовато мерцали, перемигивались экраны, и отсветные блики слабо окрашивали темноту; что-то, казалось, таинственное и глубокое совершалось тут и властно и безоговорочно требовало тишины, сдержанности. Василин невольно задержался у входа, у плотной шторы, прикрывавшей вход. В тишине от пультов почти одновременно раздалось:
– Первая – есть автоматическое сопровождение!
– Третья – есть автоматическое!
– Цель – в зоне пуска!
Теперь Василин увидел впереди, у командирского пульта, три-четыре в рост фигуры и хотел уже шагнуть туда, но оттуда тотчас же, лишь успели отзвучать доклады, размеренно, отчеканивая каждое слово, знакомый Василину голос точно бы стал ударять в эту тишину:
– Первой группе. Капитану Гладышеву. Цель – скоростной самолет-разведчик. Высота – двадцать два километра. Одной ракетой... Огонь!
– Пер-рвая... пуск!
Василин не отрывал взгляда от планшета впереди: там черная, выпуклая, с зигзагами линия из верхнего левого угла дотянулась до красного кольца – рубежа пуска ракет... Что произойдет? Оборвется ли она, эта черная линия, или протянется дальше? Иначе, будет ли сбит разведчик или уйдет безнаказанным? Он, Василин, еще в соседнем полку соединился с Москвой и узнал: там, в Москве, надеялись на «Катунь». Нет, он, Василин, не хотел попервоначалу заезжать к Фурашову, у него не было до той минуты такого плана, – пусть сгладило время те события, но он еще помнил, не забыл, какой состоялся тогда «разговор» у Янова из-за этого «циркача»...
Однако когда стало ясно, что разведчик-нарушитель пройдет через зону огня Фурашова, Василин, не раздумывая, приказал подать ЗИМ. Сев в машину, бросив шоферу: «Гони к соседу!», он тогда не знал еще, что его ждет, с чем столкнется – с триумфом или поражением. Он думал лишь об одном: нарушителя до́лжно сбить, снять, как говорили в войну зенитчики.. Это уже не игрушки – в небе реальная цель, тут не до обид, не до всяких там личных счетов – на карту поставлены честь, достоинство Родины. Ему, Василину, не раз за его долгую военную жизнь приходилось отбрасывать личное, когда дело касалось высоких интересов защиты, обороны Родины – в малом и большом, – для чего, собственно, он жил и трудился и в чем видел свое предназначение. Он никогда не прятался, точно улитка в раковину, в трудную, критическую минуту, – случалось, сам вставал к зениткам, как тогда, в том «бою-песне», или тогда, когда водил бойцов в атаки, отбивая натиски фашистов... «Значит, и теперь твое место там, где решается все. Ты, Василин, должен быть там. Должен!» Так думал он в машине, хотя и не знал, нужен ли будет, поможет ли чем. Ему просто не приходило это в голову. Не приходило и другое: что он может опоздать туда, что он, более того, может даже не ездить совсем – никто его не упрекнет, не поставит этого ему в вину...
– Цель падает, теряет высоту! Цель уничтожена! Расход – одна ракета.
Этот доклад вернул Василина к тому, что происходило тут. И когда он, преодолев скованность, шагнул от входа в глубь индикаторной, у пульта повернулся Фурашов и тоже, шагнул навстречу.
– Товарищ генерал, полк выполняет боевую задачу. Сбит иностранный самолет – нарушитель воздушных границ Союза Советских Социалистических Республик. Командир полка – инженер-полковник Фурашов.
– Слышал и видел все... – Лишь на миг внутренне колебание коснулось Василина, но тут же он твердо повторил: – Да, слышал и видел все, командир, и поздравляю!
Подал руку, и, когда Фурашов протянул свою, Василин крепко пожал ее, почувствовал ответное пожатие – оно было коротким, но твердым и, как показалось Василину, искренним.
Василин слушал густой и размеренный голос диктора, читавшего последние сообщения:
«...Государственный департамент в специальном заявлении признал, что факт нарушения границы СССР американским самолетом «вполне возможен». Представитель государственного департамента по вопросам печати Уайт зачитал корреспондентам краткое заявление, в котором указывается, что американский самолет типа «Локхид-У-2», якобы производивший исследование погоды в верхних слоях атмосферы в районе турецко-советской границы первого мая этого года, «сбился с курса» из-за неисправности кислородного питания единственного пилота.
Уайт заявил, что «вполне возможно», что после того, как пилот потерял сознание, самолет, управляемый автопилотом, залетел на территорию СССР, нарушив советскую границу...»
«Ишь ты, выкручиваются, заметают следы!» – подумал Василин.
В умиротворенном, размеренном голосе диктора чудились откровенно иронические нотки, и когда диктор дочитал сообщение, генерал вдруг в радостном приливе, вспомнив все, что пережил там, в индикаторной у Фурашова, пять дней назад, не сдерживаясь, сказал вслух, хотя в кабинете никого не было:
– Ну и циркачи! Просто молодцы – снять такую птицу!
