Текст книги "В когтях германских шпионов"

Автор книги: Николай Брешко-Брешковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Не успели они отъехать и двухсот шагов от магистрата, как навстречу вынесся другой автомобиль. И два кронпринца с изумлением встретились глазами.

– Ходу, Павел Николаевич, ходу!.. – крикнул Василий по-русски.

Герасимов с места развил бешенную скорость. А вслед – тревожные гудки. Неминуема была погоня. И действительно, едва беглецы очутились за городом, уже мчались за ними два автомобиля, и передний – с настоящим кронпринцем и его адъютантами…

38. Два детектива

Перед «Полонией», как и перед «Бристолем», было открытое кафе, выходившее прямо на панель. И сидя за столиком под парусиновым навесом, можно было наблюдать уличную жизнь.

Вовка и Мирэ, спустившись вниз, сели в кафе "Полонии" так, чтобы главный вход в гостиницу был под неусыпным обстрелом их взглядов. Начался военный совет – как быть и что предпринять?

– Я того мнения, – сказал Вовка, – необходимо вывести на свежую воду местную дирекцию. Помните в "Семирамисе"? И пусть она укажет, дирекция, нам эти верхние, подозрительные, по вашему мнению, комнаты, и мы их обревизуем.

– И ничего не выйдет, уверяю вас… То есть обревизовать, как вы говорите, пожалуй, удастся. В особенности, если вы предъявите вашу бумагу… Но этот каторжник или его сообщники, заблаговременно предупрежденные, успеют улетучиться… Нет, Владимир Никитич! В таких делах нужна осторожность, во-первых, осторожность, во-вторых, и осторожность, в-третьих.

– Вы правы… Иначе легче погубить дело. Но вы уверены, что графиня там, именно там? Вот вопрос, который меня гложет…

– Уверен ли я? Почти! Процентов этак на семьдесят пять уверен! Потому что вряд ли успели они куда-нибудь ее сплавить. Вдохновенные трюки с чемоданами потому и вдохновенные, что удаются раз с одним и тем же человеком! И, наконец, если б графиня там не была, эта грязная скотина с плоской рожей и с видом убийцы, мясника или палача не встретила бы нас так "дружелюбно". От подобного дружелюбия никому не поздоровится…

У столика вырос благообразный, лощеный кельнер. Надо было что-нибудь заказать. Сообщники потребовали "белого кофе" с густыми взбитыми сливками. Обыкновенно это называлось "кофе по-венски". Но теперь, по случаю войны с Австрией, поляки окрестили такой кофе просто "белым".

– Совсем Запад! – умилялся Мирэ. – Уличная жизнь, движение, элегантная толпа. Нет, я с удовольствием живу здесь, в Варшаве, и мне кажется, что я где-нибудь… Однако я ловлю себя на лирическом отступлении. Побольше дела и поменьше лирики! Необходимо выработать план спасения графини. Я предлагаю следующее: только ради бога, тише… Кругом, наверное, имеются в достаточном количестве немецкие шпионы, – сам себя предупреждал Борис Сергеевич. – Я уже заметил одну тупую, белобрысую морду. Уставилась на меня, как баран на новые ворота… Ну, вот к делу. Вы остаетесь здесь и не выпускаете из своего поля зрения входящих и выходящих… Меня главным образом интересует тот мясник в кепке. А я тем временем слетаю в здание ратуши к редактору местного официоза Федору Федоровичу Перемыки-ну. Симпатичнейший человек и товарищ, с татарским лицом и бородой Черномора. Из его бороды можно смело выкроить шесть таких, как ваша, но не в бороде в данном случае сила, а в его знакомствах и связях. Как редактор официоза, он является в то же время довольно видным чиновником Министерства внутренних дел, и… Но не будем тратить слов зря. Ждите меня, или вернее нас, потому что я склонен возвратиться не в единственном числе. Это весьма желательно, и в этом залог успеха, если вообще Провидению угодно ниспослать нам успех…

Мирэ сел в извозчичью пролетку и уехал.

Вовка, прихлебывая свой "белый кофе", не спускал глаз с больших стеклянных дверей отеля. Входили и выходили помещики, бежавшие из своих разорённых имений. И лица их, и весь вид хранили еще печать испуга. Попадались легко раненные офицеры в солдатских шинелях, кто с подвязанной рукой, кто с забинтованным глазом. Мелькали фигуры сестёр милосердия. Но все это было не то…

Наконец, минут через двадцать, вышел из дверей тот самый плосколицый, которого Мирэ назвал, "мясником". И его дешевый костюм, и несвежее цветное белье, и красные, неопрятные руки, все это вместе не говорило за постояльца дорогого отеля. Он весь был не ко двору здесь и вряд ли мог бы платить несколько рублей в сутки за номер.

Держался этот господин развязно. Толстые губы пытались даже насвистывать. Взглядом маленьких, заплывших глаз он окинул сидевших за столиками. И когда пришёл Вовкин черёд, Вовка углубился в рассматривание французского журнала с иллюстрациями.

Небрежной походкой, засунув руки в карманы панталон, немец – без сомнения немец – пересёк площадь по направлению к Венскому вокзалу.

А еще минут через десять подъехал к самому кафе извозчичий фаэтон, и Криволуцкий увидел Мирэ в обществе двух рослых и крепких молодых людей.

Борис Сергеевич перезнакомил вполголоса:

– Это пан Цибульский, а это пан Ольшевский. Милейший Федор Федорович дал нам в помощь этих двух обязательных молодых людей. И тот, и другой местные детективы, – шепотом пояснил Мирэ.

Детективы, улыбаясь, охотно выпили предложенный кофе. Криволуцкий, в свою очередь, поделился тем, что субъекта с внешностью мясника нет сейчас в гостинице. Он вышел.

– Это облегчает нашу задачу, – заметил Мирэ. – Дорогой мы с паном Ольшевским и паном Цибульским решили действовать напролом. Сию же минуту все четверо мы поднимемся все туда, где расположены эти загадочные комнаты без номеров. И внезапно осмотрим их. На самый худой конец, мы ничем не рискуем. У вас есть магический лист, выданный Арканцевым. Наши спутники – детективы. Что вы скажете, Владимир Никитич?

– Я могу только поблагодарить…

Лощеный кельнер получил следуемое, и все четверо с беззаботным видом фланёров замешались в толпу вестибюля. Минуя лифт, чтобы не привлечь излишнее внимание, Вовка, Мирэ и пан Цибульский с паном Ольшевским, медленно останавливаясь, разговаривая, подвигались вверх по ковровой лестнице. И так – один этаж за другим. И вот они уже на последней площадке. На последней перед тем, как очутиться в седьмом этаже, с низенькими дверями без нумерации.

Эта последняя площадка деревянная, с ведущей к ней деревянной же лесенкой, – пуста и никем не охраняема.

Оба детектива двинулись в первой паре. За ними – Вовка и Борис Сергеевич. Деревянная лестница скрипела под ногами. Заскрипела площадка. На этот шум раскрылась одна из дверей, и вышла пожилая особа в костюме сиделки с неприятным злым лицом. Выпирали вперёд зубы, крупные, желтые, как у грызуна. Смелым наскоком она думала замаскировать охватившую ее тревогу.

– Это есть безобразие! Я буду жаловаться на директор отель. Здесь больной, и вы делает такой тапаж! Уходите! Здесь никому не живот. Больной спит. Ви не даёт ему покой!..

И брызгая слюною сквозь желтые зубы, "сиделка" загородила своей особою дверь. Мирэ пошёл прямо на нее, на эту женщину неопределённого возраста.

– Именем закона!

– Я вам покажет сакон!.. Я вам покажет такой сакон, что вы сядет на тюрьма! – грозила она сухим, узловатым, коричневым пальцем у самого носа Бориса Сергеевича.

Он спокойно обернулся к детективам.

– Панове, уберите, пожалуйста, эту ведьму!..

Панове, схватив "сиделку", оттащили ее от двери. Она плевалась, пробуя кусаться, но дюжие руки панов Цибульского и Ольшевского держали ее, как в тисках.

Мирэ и Вовка прошли в дверь. В первой комнате, невзрачной и крохотной, – пусто. Но из неё вела дверь в следующую, без окон, темную, вроде чуланчика. Оттуда послышался какой-то вздох, и в полумраке приподнялась чья-то фигура… У постели ночной столик с ложкой, градусником и микстурами.

– Графиня! – вырвалось у Бориса Сергеевича. Он первым вошёл в полутемный чуланчик.

Да, это была она…

Вовка сжимал её руки.

– Бога ради, что с вами? Как вы сюда попали?..

Она отвечала с трудом – такой слабостью охвачена была вся.

– Меня заманили… Пенебельский… его имя… Он здесь ни при чём… Под видом, что тебе… вам угрожает опасность… И вот Флуг, эта страшная женщина и один его сообщник… И они угрозами, обещая меня убить, заставляют, чтобы я глотала какое-то лекарство. Оно уносит мои силы. Я так ослабела… едва могу шевельнуться. Какое счастье, что вы нашли меня! Сегодня вечером они хотели увезти меня в какую-то немецкую колонию, как больную…

Потрясенная неожиданным появлением Вовки, графиня расплакалась. Бедная, в несколько часов она успела так похудеть…

А в соседней комнате, куда втолкнули ведьму, она продолжала бесноваться, кусаясь, царапаясь. Тогда пан Цибульский, вынув из кармана связку тонкой и крепкой бечёвки, с помощью пана Ольшевского привязал ведьму к стулу. А чтоб она не кричала на весь отель, ей заткнули рот валявшейся на полу грязной салфеткой.

Мирэ покинул чуланчик, с любопытством разглядывая подпрыгивавшую вместе со стулом ведьму. А Вовка в это время помогал Ирме одеться. Еще немного – и она на свободе.

В это время послышался скрип лестницы, и в первою комнату вошёл плосколицый, в кепке. Увидев связанную ведьму, чужих людей, он понял всё… И с опущенной головою, как бык, бросился на пана Ольшевского, который стоял к нему ближе. Но дюжий детектив сам бывал в разных переделках. Его опасная профессия научила не только не теряться, а наоборот, самому идти навстречу всяким неожиданностям. Плосколицый хотел с размаху ударить его головой в левую сторону груди, где у пана Цибульского, как и у всех смертных, находилось сердце. Но в самый последний момент, пан Цибульский нанёс противнику два молниеносных удара: хватил снизу коленом в лицо, а сверху кулаком по темени. Бандит упал, окровавленный, и оба детектива бросились вязать его. Он вместе с кровью выплёвывал бешеную немецкую брань и отчаянно пробовал отбиваться. Детективы не остались в долгу, избив его до потери сознания. И когда он, скрученный бечёвкою, лежал в бессильной ярости, биясь головой об пол, один детектив, поправляя сбившийся галстук, молвил, спокойно другому:

– Ну, пан Ольшевский, роль наша кончена! Мы сдадим это швабское быдло наружной полиции…

Вовка и Мирэ увезли графиню в автомобиле на Госпитальную, в пансионат.

Ведьму, вместе с её сообщником, доставили в канцелярию обер-полицмейстера. На допросе от них нельзя было ничего толком выпытать. О Флуге понятия не имеют, в глаза его не видели, и даже не знают об его существовании. Что касается графини Чечени, ее доставил им какой-то неизвестный господин, прося оказать ей медицинскую помощь, как больной, страдающей тихим помешательством.

Вот и все. Больше нельзя было ничего добиться…

39. Поединок

С первых же минут преследования выяснилось качество громадной аспидно-серой, подгоночного типа машины кронпринца. Настоящего кронпринца, бросившегося в погоню за своим двойником.

Расстояние уменьшалось. И могло бы уменьшиться еще больше и далее совсем исчезнуть, если бы князь Василий не отстреливался. Этим он держал преследователей на известной дистанции. Кронпринц со своей маленькой свитой в долгу не оставался, и то и дело вспыхивали огоньки револьверов. Преимущество же Василия заключалось в том, что к его услугам были два германских кавалерийских карабина, заботливо положенных в машину чьей-то внимательной рукою перед отправкой в опасную экспедицию.

Револьвер против карабина – шансы во всех отношениях неравные. Вот почему хоть адъютанты кронпринца и осыпали русских выстрелами, пули их где-то совсем далеко пропадали. Василий же успел подстрелить одного офицера, и это, видимо, охлаждающим образом повлияло, устрашив погоню и умерив её хищнический пыл. Зачем рисковать, подвергая священную особу кронпринца всяким случайностям?..

Будь иная дорога, автомобиль, который шёл сзади кронпринцевой машины, мог бы опередить ее, чтоб собственной грудью встретить пули русского офицера в германском плаще и в каске. Но в том-то и беда, что дорога шла узкая, – двум крестьянским подводам не разминуться, не говоря уже о внушительных двенадцатиместных автомобилях. И объехать было мудрено, так как вдоль всего пути непрерывно тянулись глубокие канавы.

Могли бы помочь преследователям разве только еще дозоры и патрули, встречавшиеся по дороге. Но, во-первых, извольте остановить бешено мчавшийся автомобиль… Самого монументального всадника сметёт и отбросит, как игрушку. Да и кому охота рисковать? Во-вторых же, все встречные немцы были полны самого ошеломляющего недоумения. Извольте в самом деле разобраться! Перестрелка между автомобилями. И в том, и в другом – свои же германские офицеры.

Сам премудрый Соломон беспомощно опустил бы руки перед разрешением такой головоломной задачи. Тем более, приходилось решать задачу мгновенно. Одно искрометное мелькание – и всё три машины уже, чёрт знает где, несутся в густых облаках пыли…

Кронпринц с адъютантами своими уповал на чудо. Ему казалось, что дерзкий двойник встретит на своём бегу целую баррикаду из брёвен или даже деревьев. И тогда уже нет никакого спасения. Но откуда же взяться баррикаде, если штабу корпуса, кругом растерявшемуся, не явилась самая простая мысль дать знать по телефону на передовые позиции, чтобы там задержали, какой угодно ценою, переодетого русского офицера? Правда, крайние линии германского расположения не пересекали дорогу, но все же она была в немецких руках, и можно было выслать кавалерийский разъезд с каким-нибудь заградительным материалом. Или за отсутствием его можно было просто перекопать дорогу. Но ничего этого не было сделано, и автомобиль, миновав последние германские линии, покрывал уже нейтральную зону. Преследователи, боясь увлечься и уже, в свою очередь, из охотников превратиться в дичь, отстали.

Опасность миновала. Василий бросил на дно машины оба карабина с до обжога раскаленными стволами. Сгоряча, в пылу перестрелки, он и не заметил, сколько выпустил патронов. И лишь теперь увидел, куда более дюжины разбросанных там и сям медных обойм.

Герасимов повернул к нему свое вспотевшее, улыбающееся лицо.

– Ну что, князь?

– Да что, жарко было, одно скажу! Знаете, я, как мальчишка, молился Богу, чтобы ухлопать кронпринца. Ведь был момент, когда расстояние между нами было шагов сто двадцать и я успел его разглядеть. И даже лучше, чем когда мы съехались лицом к лицу возле штаба. И было такое впечатление, словно я видел себя в зеркале. Жутко стало, до чего я похож на этого мерзавца! Но, смотрите, смотрите, аэроплан!.. И вдобавок, немецкий "таубэ"!..

Аэроплан летел на высоте приблизительно тысячи метров. Но не было в полете ни веры в себя, ни плавности. Видимо, там, наверху, не все обстояло благополучно. Замедленный ход. Какие-то дергающиеся зигзаги. Словно голубок – сверху он действительно казался крохотным голубком, – чуя свои последние минуты, чертил клювом по воздуху какие-то загадочные буквы, быть может, последнюю волю.

Реял след за аппаратом в виде густого, зловещего дыма. И все ниже и ниже скачками опускался "таубэ", точно прицеливаясь, куда б он мог спуститься на сжатом побуревшем поле.

Герасимов остановил машину и, сняв автомобильные очки, вооружился биноклем.

– Ого! Да голубок-то, видимо, пощипан! Оказывается, полёт над нашими позициями даром им не обошелся. Я думаю, что пуля продырявила бак. с бензином, и все вытекло. И вот у них нет пороху продолжать свой путь… Все спасение в планирующем спуске. Хотя это спасение весьма гадательное… Ведь мы же, князь, на что-нибудь да пригодимся с вами?

– Я думаю, – ответил Василий, вкладывая обоймы в тот и другой карабины.

А "таубэ", дрогнув несколько раз и словно удержавшись на какой-то невидимой поверхности, камнем вдруг полетел вниз. Планирующий спуск удался. Аппарат сел на сжатом бугорчатом поле, в тысяче шагов от дороги. И видно было, как, слезая, закопошились две фигуры. Вот они уже на земле и стоят под прикрытием в нерешительности, не зная, кто сидит в автомобиле, свернувшем с дороги – свои или чужие? Друзья или недруги?..

Когда расстояние сократилось шагов до трехсот, Герасимов остановил машину, взял протянутый князем карабин и слез. Сошёл и Василий.

Потерпевшие аварию летчики, введенные в заблуждение каскою, сиявшей на осеннем солнце острым шишаком, в первую минуту уверены были, что имеют дело со своими.

Их было двое. Один повыше, одетый спортсменом, другой поменьше, весь в коже: кожаный шлем, кожаная куртка, кожаные штаны.

Этот кожаный человек крикнул по-немецки:

– Доставьте нас в штаб!.. Русские подстрелили нас!..

– Идите сюда с поднятыми руками и бросьте ваше оружие! – ответил Василий.

Летчики, смекнув что-то неладное, перекинулись между собою парою отрывистых фраз. Ответил высокий. И ответил по-русски:

– Ошибаетесь. Вы так дешево не получите нас!.. Руки наши не для того, чтоб их поднимать. А совсем для другого…

И в доказательство – высокий, согнувшись и юркнув под прикрытие аэроплана, выстрелил оттуда. Примеру его последовал и спутник в кожаном. Тоже спрятался и тоже выстрелил.

– Я им не завидую, – сказал Василий. – У нас целый бронированный форт, и мы его чудесно используем… Неправда ли, поручик?

И оба спрятались за автомобиль, и началась перестрелка. Пули врагов то и дело впивались в деревянные части машины, щелкались в металлическую облицовку.

Вооруженные револьверами противники стреляли метко. Едва кто-нибудь из русских высовывал голову из-под прикрытия, желая тщательней прицелиться, пули немцев проносились близко… Одна из них ударилась о шишак улана, и медное, полое внутри острие согнулось.

Взаимный обстрел продолжался минут двадцать и пока существенных результатов – никаких.

– Сдавайтесь, – предложил Герасимов.

В ответ – выстрелы.

Все это происходило в самом центре так называемого "мёртвого пространства", и ни те, ни другие не могли ждать ниоткуда помощи. Надо было надеяться лишь на самих себя. Победят те, у кого больший запас патронов и… нервов…

Но и в этой борьбе сказалось преимущество карабина. Герасимов лёг, утвердил свое оружие на спице колеса и замер в прицеле. И после коротко и сухо щёлкнувшего выстрела из неприятельского лагеря донесся крик ярости. Это кричал высокий. Его товарищ в кожаном костюме не мог кричать, убитый наповал. Двое против одного – это уже легче.

– Сдавайтесь!

Новый крик ярости, и пуля пробила верхнюю часть защитной шофёрской фуражки, неосторожно высунувшегося поручика.

Оба, Василий и Герасимов, замерли на миг, наблюдая, как распорядился высокий с трупом летчика. Он посадил его лицом к неприятелю, одним плечом прислонив к деревянным частям шасси, а из-за другого плеча отстреливался, маскируя таким образом свою особу. И хотя с трезвой немецкой точки зрения высокий решил защищаться трупом своего спутника, трупом, которому "теперь все равно", однако было что-то циничное и кощунственное в этом желании использовать еще не остывшее тело товарища.

Нервы князя Василия и Герасимова давно обтерпелись всячески средь ужасов этой войны. Однако поведение уцелевшего противника глубоко возмутило их.

– Нет, надо скорее покончить с этим мерзавцем!

Огонь сосредоточился на высоком. И оба с таким дружным единодушием разряжали свои карабины, что все время получалось впечатление непрерывных и стройных дуплетов. И видно было, как иногда откидывается взад и вперёд, мотая головою, посаженный труп человека в кожаном костюме.

– Никогда не испытывал такого омерзения! Волей-неволей приходится попадать в мертвеца, – негодовал Василий.

Он последовал примеру Герасимова, воспользовавшись спицею колеса, как станком. Долго целился, ловя момент, чтоб показался хоть "кусочек" длинного спортсмена. Вот он! Мелькнуло бледное лицо. Василий выстрелил. Ответа – нет. Длинный опрокинулся, и на него упал труп в кожаном. И молчание. Тишина полная, жуткая тишина…

– Кажется, готов! – молвил Василий.

– Да, кажется…

И оба двинулись к аэроплану, держа наготове карабины, опасаясь вероломства. Длинный мог прикинуться мёртвым, а стоит им подойти ближе…

Но опасения были напрасны. Длинный, раскинув руки, лежал, выпустив револьвер. А посредине бледного лба – небольшая круглая ранка, величиною в спелую вишню. Русские подошли вплотную. Длинный лежал, стиснув зубы. Он приоткрыл глаза, холодные, тусклые, подернутые пеленою смерти, как это бывает у недобитых птиц, приканчиваемых охотником. Веки сомкнулись, замерли, и сразу окаменело бритое лицо.

И минуту русские стояли в безмолвии с обнаженными головами. Первым очнулся Василий.

– Надо обыскать их. Пожалуй, с ними какие-нибудь интересные документы…

И опустившись на колени, он расстегнул куртку длинного. И застыли вдруг пальцы Василия, и сам он весь застыл.

– Голубчик, да вы знаете кто это?..

– Кто?

– Флуг! Знаменитый шпион Флуг!.. Я его встречал в Петрограде, в "Семирамис-отеле"… Я не сомневаюсь теперь, что найду на нём ценные документы…

40. Рассеялись призраки

Судьба поставила над мятежным существованием Флуга точку. Кровавую точку в виде спелой вишни. Интересный роман жизни Флуга оборвался вдруг, так внезапно и далеко не на последней странице. Почему знать, и даже наверное, – впереди было еще много глав, столь же увлекательных, сколь и преступных.

И теперь, когда Флуг лежал под осенними небесами той самой Польши, которую он исколесил вдоль и поперёк, теперь, лицом к лицу с вечной тайною смерти, до чего ненужным и лишним казалось все, на что с такой дьявольской выдержкой, с железной неутомимостью тратил свою энергию этот человек, по его собственному признанию вечно балансировавший между виселицей и скрытой властью великого инквизитора.

И вот маленький кусочек свинца, засевший в мозгу, испортил навсегда великолепный человеческий механизм. Смерть. Почетная смерть не на позорной виселице, а в открытом, честном бою, грудь с грудью. Правда, за многое Флуг достоин был пенькового ожерелья… За многое… Но трусом никогда не был. Защищался до последнего, отстаивая свою пёструю, темную жизнь искателя приключений и политического шпиона – и прощай перебрасывание с места на место, каюты пароходов, экспрессы, гостиницы, переодеванья, встречи с министрами, которым он из уст в уста передавал секретные приказы монархов… Ничего этого не было… Сгинуло…

И вот человек, сыгравший такую заметную роль во всех последних событиях, сообщивший в Вене о желании Берлина покончить с наследным австрийским эрцгерцогом, лежал теперь лицом вверх, на грязно-буром поле, в тени распростёртых над ним крыльев германского "голубя"!.. Эти крылья не могли его спасти…

Неприятно было Василию и Герасимову обыскивать трупы. Но волей-неволей пришлось это сделать, и, заглушая брезгливое чувство, первый занялся Флугом, второй – летчиком, в желтой кожаной куртке. Вернее, от куртки осталось одно воспоминание: и плечи, и грудь – это было одно сплошь решето. Решето почти без крови. Этот человеческий щит Флуга обстреливался, когда он уже был холодеющим трупом.

Результат обыска превзошёл все ожидания. С Флугом оказались не только ценные чертежи, бумаги и планы – это своим порядком, – но были еще подробнейшие списки всей шпионской организации края. Своеобразный путеводитель для наступающих немцев. Занимая город, местечко и даже село, они наперёд знали, кто их радушно встретит и снабдит необходимыми сведениями. Среди этих "единомышленников" и "доброжелателей" мелькали то и дело немецкие имена людей с видным общественным положением.

И, не веря глазам, Василий давал читать убийственные списки своему "шофёру". И оба в жутком изумлении глядели друг на друга.

– Господи, что же это?.. После этого кому же верить?!.

Время уходило. Офицеры, довольные своей удачей, увлекшись находкою важных документов, не заметили, что уже близилось к вечеру. Уже отбрасываемая аэропланом тень заострилась и удлинилась. И хотя зона считается нейтральной, однако, в сущности, на войне, в конце концов, нет ничего "нейтрального". Какой-нибудь неприятельский разъезд и – весь успех насмарку…

Но что делать с аэропланом? Испортить его – для этого надо быть механиком. Решили его попросту сжечь. Трупы убитых отнесены были подальше и аккуратно положены рядом. При всём желании похоронить Флуга и летчика за отсутствием лопат офицеры не могли. Правда, есть романисты, у которых герои копают могилы саблями. Но выкопать саблей могилу возможно лишь на страницах романа…

Через несколько минут автомобиль уже мчался к русским позициям. Спутники оглядывались на гигантский факел охваченного пламенем "таубэ". Огонь и дым поднимались к небесам.

А вверху кружились две чёрные точки. Эти чёрные точки – два громадных, отъевшихся человечиной ворона, издалека почуявших новую добычу. Пламя не отпугивало их. Они успели привыкнуть к пожару и, покружившись, стали спускаться…

Седоусый генерал, с фигурою молодого корнета, обнял, сочно целуя, вернувшихся благополучно из львиной пасти Василия и Герасимова.

В самом деле, это не подвиг, а уже целый ряд сверхподвигов. Проникли в штаб неприятельского корпуса и, узнав его карты, смешали их. Преследуемые, ушли от погони, уничтожили вместе с аэропланом двух германских шпионов и привезли с собою документы исключительной важности.

По заслугам и награда! Имевший золотое оружие, Василий приехал на несколько дней в Варшаву для свидания с сестрою, уже с новеньким Георгием в петличке. Они съехались в один и тот же день с Марой, после того, как она была в плену Гумберга и ее освободил Каулуччи. Все эти передряги, все ужасы стоили княжне многих седин, засеребрившихся в её густых, темно-рыжих волосах. И главное, сама не заметила. Первая обратила внимание Сонечка:

– Что я вижу! Мара, ты поседела! Совершенно определенно поседела!.. Вот, вот, ещё… Конечно, можно выдернуть. Но только слишком много пришлось бы выдергивать. Необходимо анафемское терпение.

– Неужели я стала седая?

Взяв ручное зеркало, княжна посмотрелась.

– Да… Много седых волос… Но это не… портит?..

– Ничуть! – подхватила Сонечка. – Даже оригинально. Придаёт что-то, как бы это сказать, ну, трагическое, что ли… И ты еще больше будешь интриговать. И в тебя будут влюбляться… А все-таки досадно, Марочка, досадно…

– Ничуть. Я поразительно дешево и счастливо отделалась. Все это могло кончиться гораздо хуже, и, если бы не случай, мы не увиделись бы с тобою никогда.

– Вот страхи! – всплеснула руками Сонечка. – Я умерла бы на месте. Какое было с твоей стороны безумие – ехать!

– Это мы всегда говорим потом уже… Вначале же никогда не сознаём нашего "безумия". Вначале все так просто кажется…

– Во всяком случае, ты – героиня! О тебе говорят. Вокруг тебя ореол. Подумайте! В плену у "гусар смерти", потом ночью тебя сажают на лошадь, и все мчитесь, сломя голову, неизвестно куда…

– Положим, мы ехали рысью…

– Не все ли равно? – горячо возражала Сонечка. – Так, как я говорю, красивее. И так я буду рассказывать всем про тебя. Но каков Гумберг, а? Вот негодяй! А ведь пользовался вашим гостеприимством, обедал хлеб-соль ел. Во всяком случае, твое желание исполнилось… Ты видела маркиза. Жаль, что он вместе с тобою не мог сюда приехать.

– Не мог. Он будет через неделю…

Стук в дверь. Вошёл Василий в бурке и защитной, оливкового цвета рубашке с Георгиевским крестом.

– Вася!

– Мара!..

Брать и сестра крепко обнялись.

Нервы княжны, обостренные событиями последних дней, дали себя знать в этой встрече с братом. Она расплакалась, и слезы перешли в истерику.

Василий был героем дня. Вокруг него создалась цветистая легенда. Еще бы! Двойник германского кронпринца, проникший под его маскою в самое сердце неприятельского расположения, а потом собственноручно убивший страшного, сказочного Флуга, принёсшего столько зла. И где б ни появился Василий, в кафе, в ресторане, в Аллеях, или в Саксонском саду – экспансивные поляки устраивали ему овации, а дамы осыпали цветами…

Нужно ли говорить, что Василий в первый день приезда в Варшаву прямо из объятий сестры попал в переделку к Борису Сергеевичу Мирэ. Битый час расспрашивал Василия помощник редактора газеты "Четверть секунды" и послал в Петроград телеграмму в четыреста тридцать два слова. И пообещал не ограничиться этим.

– Телеграмма своим порядком. Но я еще напишу целый ряд фельетонов!^[15]

И написал.

Но прежде чем написать, Мирэ, забыв всякую осторожность, забыв, что графиня вся еще во власти своего заточения и не успела оправиться, ураганом влетел в её комнату, вспугнув и самую графиню и Вовку, читавшего ей вслух какою-то книгу. От неожиданности вздрогнули оба: и графиня, лежавшая на кушетке, прикрытая пледом, и Вовка, сидевший у её изголовья.

– Извиняюсь, тысячу раз извиняюсь! Но я не мог поступить иначе. Я должен был ворваться! Я принёс вам радостную весть, мои друзья. Вашего злейшего врага нет в живых больше! Нет. Он не существует больше!

– Не может быть! – не веря, в один голос воскликнули Ирма и Вовка.

– А я вам говорю – убит! Факт налицо! Неопровержимые доказательства!

Ирма так и затрепетала вся надеждой, и хлынул румянец к её бледным щекам…

– Да-да! – повторил Мирэ. – Доказательства неопровержимы! Вот как было дело: когда мы открыли местопребывание графини, Флуг, узнав об этом, скрылся. Он уехал под Варшаву, к одному богатому колонисту, разумеется, шпиону. И оттуда улетел на аэроплане к своим. Русские успели подбить аэроплан, и Флуг – хочешь не хочешь – должен был спланировать. Но к его несчастью, навстречу автомобиль с двумя русскими офицерами… Вот еще, вам доложу, история, пред которой бледнеет фантомасово переодевание Флуга!.. Но это – потом. В результате же известный всем князь Василий Солнцев-Насакин застрелил Флуга, в виде добычи взяв у него ошеломлявшие по своей сенсационности документы. Князь в лицо знал Флуга и не мог ошибиться. Теперь, надеюсь, все ваши сомнения разлетелись, как дым… Знаете, Владимир Никитич, да и вы, графиня, можете смело сказать: "ныне отпущаеши"…

Графиня, просветлевшая вся, с улыбкою протянула обе руки свои, бледная, тонкая похудевшая, Криволуцкому. И он пожал их с ободряющей ласкою.

Судьба одним властным движением забрала человека, висевшего над ними дамокловым мечом. Кончено, его нет больше! Нет страхов, нет вечных пугающих призраков. Флуга нет… Впереди новая жизнь – светлая, безоблачная, прекрасная…

41. Дома

И лето, и осень сменились суровой зимой. И то самое, громадное, как в студии живописца, окно в кабинете покойного старого князя, куда летом целыми потоками вливались яркие лучи солнца, теперь было густо, причудливо расписано морозом.

И жарко были натоплены печи в деревянном доме, а там, за окнами, неподвижно стыли, цепенея на холоде, запорошенные инеем деревья в снегу. И вели к ним глубокие, волной наметанные сугробы.

Стояла особенная зимняя тишина, когда не слышно стучащих по камням колёс и копыт. Совсем, как в деревенской усадьбе. Тишина и покой…