Текст книги "Ангел и фляга (СИ)"

Автор книги: Николай Никифоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

К тому же, я начал делать странные и неприятные для себя вещи. Стала странно себя вести и Алиса, и с одной стороны, её можно было понять, но с какой-то другой, надо сказать, вполне человеческой точки зрения, её понять возможным не представлялось.

К тому, что у меня и Алисы постепенно стало всё рушиться, всё-таки приложил руку и я – как всегда это бывает, совершенно того не желая. Первый гвоздь в этот гроб я вогнал, когда зашла речь о том, каким образом мы будем жить вместе, в Москве. При условии, что отдельной квартиры у меня не было, а скромный лейтенантский паёк в те славные времена позволял разве что не помереть с голоду. О такой роскоши, как съём отдельной комнаты, а уж тем более – квартиры, располагая только своими ресурсами, речи быть не могло. Нужно было что-то срочно придумать. Жить порознь, в разных городах, видя друг друга в лучшем случае раз в месяц – тяжёло. Конечно, были чудеса вроде электронной почты, мобильного телефона и междугородней связи. Но настоящего, живого общения это не заменяло.

В то время решений было всего два: жить у меня дома, или жить вместе у Севетры, до тех пор, пока я не найду вторую работу, пока не стану добывать денег столько, чтобы хватало на съём жилья и прочие радости жизни.

Вариант моего проживания у родителей с их точки зрения мог выглядеть так. Дано: сын, молодой, наивный, москаль, работает. Слагаемое: женщина, за тридцатник, возможно, с вывихом головного мозга, возможно, наркоманка. Вопрос на засыпку: что ей нужно на самом деле? В их понимании это могло выглядеть так: женщине нужен не дурачок, а его ресурсы. Угол, прописка и бабки.

Я предполагал, что отец и мать могут воспринять это именно так. Не помню, что я ответил на Алисин вопрос про наше светлое будущее. Я поделился своими соображениями. Всё-таки, справедливо говорилось когда-то в одной рекламе: иногда лучше жевать, чем говорить. Одно могу сказать точно – лучшего способа оскорбить человека не существовало. Несмотря на старания объяснить всё как можно мягче. Алису Исаеву можно понять – и в случае, будь она тем самым «нехорошим» человеком, и при «хорошем» раскладе дел.

В первом случае – это всегда неприятно, когда коварный замысел раскрывается. Во втором случае – всегда обидно, когда хорошего человека сразу начинают воспринимать как блядищу, что просто садится на шею и едет.

Величину и тяжесть моего сожаления невозможно ни измерить, ни взвесить. Я ругал себя самыми последними словами, мне хотелось отыскать машину времени, дабы на ней перенестись в ту минуту, когда моя рука набирала злополучную «эсэмэску» – и хорошенько по этой руке врезать. Но, к сожалению или счастью, машины времени под боком не оказалось, и первый гвоздь в гроб нашей любви был вбит по самую шляпку.

Вариант нашей жизни отдельно от родителей и Севетры предполагался только в том случае, если найдётся вторая работа. Без этого жизнь вдвоём с Алисой мне возможной не представлялась.

Да, банально, но жизненно и понятно: хрупкая и утлая лодочка романтики разбивается о рифы быта.

Надо сказать, я довольно точно предсказал реакцию родителей. Первый вопрос, который мне задали: «Сколько ей лет?» Второй вопрос: «Из какого она города?» Третий вопрос: «Чем она занимается?» И четвёртый: «Ей доводилось употреблять наркотики?» Я честно ответил на все. Тридцать два. Нижний Новгород. Превенция молодёжных суицидов. Да, доводилось.

Живи Алиса у меня дома, более чем уверен – дело закончилось бы непониманием, отчуждением и напряжением со всех сторон. В первую и последнюю очередь потому, что все люди, мной обозначенные как «условно-нормальные», избегают тяжёлых тем и шарахаются от шрамов на руках.

Реакцию Алисы тоже можно было предсказать – я прекрасно понимаю обиду человека, которого начинают голословно обвинять в чём-то, ни разу его не увидев, не поговорив, не поняв. Но то, что стало твориться дальше, могло оправдываться только моим терпением – и ничем, кроме него. И если раньше нечто, казавшееся мелочью, так или иначе, проскальзывало на форуме или письмах – в марте, апреле и мае две тысячи четвёртого года выступило так сильно, будто на белоснежную простыню плеснули тушью. Её настоящее отношение ко мне начинало проявляться огромными, омерзительно чёрными кляксами, и каждая клякса добавляла в мой белый свет столько чёрного, что я с трудом понимал, каким образом вообще живу. Выходило примерно так: в сети Алиса, разговаривая с людьми, стремилась к взаимопониманию, терпимости, бережному отношению к людям, которым в данный момент плохо. Людям очень далёким, и возможно, к которым она никогда и не приблизится – в реальной жизни. Общаясь с ней, глядя на то, как она это делает, глядя на то, как одиноким, замкнутым людям становится чуточку теплее, я понимал, что учусь чему-то.

Но вот он я – случайным образом оказавшийся рядом, и вроде бы, уже не самый далёкий человек на свете. Вот они – проблемы, и их нужно решать вместе. Вот она – тяжесть, какие-то периодические падения, уходы в депрессию, меланхолию, местами даже отчаяние. Вот он – измученный неподъемными до поры, до времени задачами мозг, натянутые, как струны, нервы. Вот она – душа, что мечется в вечном поиске между тьмой и светом, открытая всем ветрам, доверчивая, сама идущая в руки.

И вот она, реальность.

Тяжёлый, унизительный разговор с родителями остался за спиной. Я затеял его восьмого марта. До сих пор это тяжёлым камнем висит на моей совести, как и многое другое.

Миновав череду омерзительных скандалов, я собрал все необходимые вещи, и с тяжёлым сердцем рванул к Севетре – вписываться «до тех пор, пока».

О чём-то говорил с таксистом, пока тот гнал оранжевую «Волгу» из одного конца города в другой – просто так, лишь бы не молчать. Глядя на дорогу, думал: «Неужели это и есть тот самый путь в самостоятельную жизнь и счастье? И если так, то почему не выходят из головы встревоженные лица отца, матери, сестры? И правильно ли это: строить своё счастье на несчастье родных и близких?»

Я постепенно приходил к выводу, что происходит что-то неправильное, возможно, я чего-то не понимаю. Возможно, что в действительности Алисе не нужно строить со мной семью, став моей женой и матерью наших детей – там, в будущем, далёком и светлом?

Когда любишь, повторюсь, многого не то чтобы не замечаешь – не хочешь замечать.

Когда перед глазами висит пелена, пусть даже розового цвета, это всегда чревато наступанием на грабли. Поскольку на грабли наступать мне, откровенно говоря, не хотелось, я рассудил так: нужно каким-то образом проверить, любит она меня в действительности, или не любит.

Мысль была довольно простой: я рассказываю этой женщине всё, что было, ничего не утаивая. Рассказываю от начала и до конца, параллельно описывая, как это тяжело для меня прошло. Если у человека будет сочувствие и понимание, если человек будет вместе со мной искать решение задачи – без вариантов раздела имущества моей семьи – стало быть, у Алисы Исаевой всё со мной серьёзно. На неё можно будет положиться.

Если же нет … честное слово, я надеялся, что будет «да», и не знал, что делать в случае, если выйдет так, что «нет».

– 2 -

***

Что такое – жить у другого человека, при условии, что вы не платите ему за квартиру? Даже если вы ему приятны, даже если ему с вами не скучно? Могу сказать без колебаний: в лучшем случае, это не очень удобно для совести. При условии, что она есть, конечно. Не то чтобы чувствуешь себя нахлебником, или альфонсом. Нет. Просто – понимаешь, что должен что-то за это платить. А нету, нечем и неизвестно когда будет. Возникает чувство стеснения, когда сам себе представляешься гостем, что засиделся у доброго друга допоздна, а тот слишком вежлив для того, чтобы прямо попросить тебя свалить куда-нибудь в другое место.

Вдобавок, к этому примешивалось ощущение иного свойства. Дело в том, что в момент, когда я собрался с силами и переехал к Севетре домой, у неё уже «вписывался» Витька по кличке Cave Eagle. Они жили вместе почти как муж и жена. Я своим приездом, может быть, ничем не мешал паре – уходил на работу рано утром, приходил поздно вечером. Но Пещерному Орлу, по всем признакам, было не слишком приятно видеть мою рожу, а мне, положа руку на сердце – его. И с каждым днём усиливалось ощущение противостояния, напряжения. Во всяком случае, у меня. Так, например, мне было не очень приятно, когда Кейв просил меня убрать мою бритву из ванной комнаты.

Объяснялось это довольно бредово, но логично: раз он её мужчина, стало быть, в ванной место есть только для его вещей, а «чужим» там не место. Аналогия с животным миром получилась полная: собаки и кошки, выходя на прогулку, метят территорию. В данном случае бритва Кейва и была такой меткой.

Частенько я заставал Виктора в странном виде: без штанов, но в свитере, и самое удивительное, что человек не одевался, а продолжал преспокойно расхаживать по дому. Возможно, он думал, что его свитер достаточно длинный для того, чтоб не бросалась в глаза его голая задница и часть пениса. А может быть, наоборот – этот устрашающий вид должен был вызвать у меня сильнейшее желание собрать манатки и валить туда, откуда приехал. В реальности, я едва сдерживался, чтобы не двинуть Кейвушку чем-нибудь куда-нибудь.

Я чувствовал, что Кейв видит во мне соперника, человека, который мог банально претендовать на его избранницу – чувствовал его неприязнь, опасения и нежелание видеть меня больше чем раз в месяц.

Казалось бы, мелочи. Но ведь хорошо известно, что одна из самых мучительных пыток в древности была пытка водой, равномерно капающей на голову. Сама по себе вода не так уж и страшна. Но если она монотонно, через равные промежутки времени капает на темечко, допустим, в течение суток, от этого можно сойти с ума. Тем более, когда голова довольно горячая, нервы напряжены, и их ничто не расслабляет.

Я думал, что иду вперёд, напролом, что ещё совсем немного – и стена, отделяющая меня от заветной мечты, рухнет. На самом деле, я всего лишь героически топтался на месте.

Каждый день, прожитый «на Крыльях» у Севетры, начинался с подъёма в пять часов утра. В это время я, как правило, проверял электронную почту на предмет новых предложений от работодателей. Бегло, в течение получаса, просматривал письма, и если нужно – отвечал на них.

Иногда приходили весточки от Алисы. Были письма всё тех же суицидентов. Чаще всего те и другие не содержали в себе ничего хорошего – только боль, ругань, жалобы и бесконечные претензии: к богу, к миру, к отдельным, незнакомым мне людям. К факту своего рождения.

Десять, максимум, двадцать минут уходило на завтрак, слегка приправленный ощущением, что я ем чужой хлеб. Час или полтора проходили в дороге на солнечную Петровку, в тот самый дом номер тридцать восемь. Утром в метро и автобусах царила давка. Ощущение, будто я – семечка в этом странном подсолнухе жизни, не покидало меня. Я удивлялся, как выдерживал толпу в течение двадцати четырёх лет и почти ни разу не задумался над тем, как же это неудобно и глупо – толкаться, пробивая дорогу в массе вечно плывущих куда-то тел.

Рабочий день начинался в девять. Обычно у меня в запасе был час, чтобы «закинуть» своё резюме в сеть. В своём поиске дополнительной работы я дошёл до того, что находил в сети сайты различных интернет-кафе, и всевозможных «контор». Я полагал, что там могли требоваться уж если не системные администраторы, то хотя бы эникейщики. Или, в самом крайнем случае, ночные сторожа или охранники. Я находил адреса электронной почты местных системных администраторов, директоров, бухгалтеров, писал короткие послания, в которых заявлял, что мне позарез нужна работа, и цитировал своё резюме.

По просьбе Алисы Исаевой, я завёл себе ЖЖ – с одной стороны, это было неплохое местечко для выброса мыслей, а с другой, как выяснилось позже – замечательное средство контроля. Разумеется, «выброс мыслей» оставался за мной, а «средство контроля» – за Алисой. Там также были места, в которых разрешалось оставлять сообщения о поиске работы. И именно там я узнал истинное отношение разных людей к такому явлению, как милиция. Вариантов ответа на моё резюме было всего два: либо надо мной откровенно издевались, либо просили «пробить» кого-нибудь по одной из многочисленных баз ГУВД города Москвы. Не бесплатно. Не скажу, что было очень приятно чувствовать негатив, вероятно, направленный в сторону каких-то конкретных милиционеров, на себе. В школе, на уроках истории, нам рассказывали, что во времена династии Романовых в русской армии была такая форма наказания: провинившегося солдата прогоняли сквозь строй, где каждый был обязан ударить его палкой. Уткнувшись в квадратный ящик монитора, я шёл сквозь похожий строй. Помню, когда впервые «закинул» объявление о поиске дополнительного заработка, через несколько минут непрерывного чтения ответов у меня стало нервно подрагивать правое веко, а руки тряслись, словно у запойного пьяницы или немощного старика. Пытаясь вступать с кем-то в спор, пытаясь убедить кого-то, что я ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не стану нарушать закон и режим секретности, даже ради очень больших денег, я добивался только того, что меня поднимали на смех и ещё больше «топили». Поняв, что ничего хорошего из такого общения не выйдет, осознав, что обычные и, казалось бы, мило строчащие дневнички люди так презирают милицию, я бросил это дело и переключился на обычные сайты для поиска работы.

На удивление, предложения всплывали, хоть я честно предупреждал, что работаю в ГУВД. Единственная сложность заключалась в том, что люди предлагали мне полную занятость, в то время как искалась именно подработка. И частые телефонные звонки переставали меня обнадёживать. Я даже выдумал такую штуку, как Любимый Вопрос Номер Один: «Вы ищете человека на полную или частичную занятость?» Ответ почти всегда был один: «Фуллтайм». Однажды я рассердился, и в праведном гневе, чуть ли не матом, обругал девушку из очередного кадрового агентства: «Вы что, читать не умеете? Вы вообще – видели моё резюме, или как?!» И всегда, почти всегда выходило это «или как». В иных случаях выходило – «хорошо, мы вам перезвоним», что равносильно фразе «гуляй, Вася, жуй опилки». Лишь однажды мне попался человек, который читал моё объявление внимательно, но, к моему большому сожалению, дополнительный заработок не предложивший. Человек активно пытался перетянуть меня к себе в контору. Я вежливо отказался, мотивируя это тем, что мне в мои двадцать четыре года совсем не хотелось попадать в армию, или числиться в розыске, как активному уклонисту.

Со мной прощались, мне обещали «подумать», «перезвонить», предложить мою кандидатуру ещё кому-то. Но дело не двигалось с мёртвой точки день, два, три, неделю.

В этот бурный поток задач и проблем вливался другой: моя настоящая работа. Её, как всегда, хватало. А меня, в силу природного разгильдяйства и неумения вести несколько дел одновременно, не хватало почти ни на что. Получался замкнутый круг – целый день проходил в бегах по кабинетам, а как только выпадала свободная минута – она также проходила в бегах, но другого свойства.

Плюс – письма от суицидентов.

Плюс – письма и MS-сообщения от Алисы.

Плюс – постоянные звонки от перепуганных родителей.

Плюс – вполне справедливые замечания на работе.

Плюс – понимание того, что я надолго забросил писанину, в то время как душа и разум требовали новой пищи, новой точки выхода.

Возвращался я поздно вечером. Иногда Севетра приходила раньше. Чаще она приходила очень поздно. Иногда я заставал дома Кейва – без трусов и в свитере, мягко и ненавязчиво намекавшего на то, что мне здесь не место, да и вообще – не пора ли мне домой?

В то время, когда в квартире не было никого, я доставал несколько снимков, подаренных Алисой, и перебирал их. Любуясь этой женщиной, нашёптывал её имя, обращаясь неизвестно к кому с просьбой послать мне удачу в моём начинании. И счастья всем тем, кому сейчас тяжело. Иногда дни получались неудачными настолько, что по щекам катились слёзы, и било сознание того, что у меня, чёрт возьми, ПОКА НИ ЧЕРТА НЕ ПОЛУЧАЕТСЯ. Било наотмашь, беспощадно, жестоко.

Засыпая, я сжимал в руке маленького керамического ангела, что подарила мне Алиса в день нашей первой встречи в её городе. Если не спалось, я выходил на балкон, откуда открывался вид на многоэтажный дом, в котором горели огни чужих квартир, и задумчиво курил, глядя в эти окна. Я думал о том, что, возможно, Алисе сейчас очень плохо, и что, наверное, она по-прежнему думает о смерти – не как о явлении. Может быть, как о чём-то персональном, вроде прыжка с высотки. Как о самом коротком пути к решению всех проблем на свете – и внешних, и внутренних.

На сон грядущий, если были силы, я просматривал почту, старался отвечать на электронные письма. Но моя компьютерная мышка, казалось, весила килограмм пять, а изображения на мониторе жгли глаза. Проваливаясь в сон, я просил непонятно кого: сил, шанса, просто возможности заработать на маленькое семейное счастье. Хотя бы ночным сторожем где-нибудь на отшибе. Хотя бы простым эникейщиком …

Непонятно кто не слышал меня. Если он вообще – был.

И выходило так, что, просыпаясь с утра, каждый день, я получал как минимум три напоминания. О том, что работа не найдена, и план строительства светлого будущего с Алисой Исаевой пока не выполняется, о том, что я катаюсь на чужой шее и о том, что кому-то в это утро очень хочется себя убить. А я ни черта не могу сделать, потому что от пяток до макушки загружен своими проблемами. Порцию негатива я получал по дороге на работу – по какому-то странному стечению обстоятельств, я стал обращать внимание на давку в транспорте. Возможно, это была «первая ласточка», предвещавшая глубокий депрессняк. Безуспешные поиски работы там, куда лейтенанту милиции лучше не соваться. Казалось бы, чего проще – молчать в тряпочку – и нет проблем, ты не лейтенант, не «оборотень в погонах», а вполне себе обычный соискатель. Но стесняться своей работы, боясь плохого отношения ко мне от других людей из-за «корочки» – разве это не унижение? Мне не хотелось притворяться кем-то другим, я говорил правду – и получал за это по шее, как самый главный козёл отпущения. Плюс – неоправданные надежды после разговоров с людьми, не умеющими читать. Плюс – загрузка на работе, разговоры с разными людьми, плюс проблемы в моей собственной семье. Маме, папе и сестре приходилось несладко из-за того, что я натворил, они постоянно звали меня обратно.

Возможно, многим людям, испытавшим серьёзные трудности в жизни, всё это покажется смехотворным, незначительным. В конце-то концов, есть люди, которым некуда идти. Есть смертельно больные, военнопленные, заключённые, инвалиды, калеки.

Но, как уже говорилось, у каждого человека есть свой болевой порог. Мой, видимо, оказался слишком маленьким, если я так тяжело воспринимал невзрачные тексты в квадратном окошке монитора. Но веки дёргались, руки тряслись, хотелось кушать, а купить еды было не на что – всё испарялось где-то на пути между Нижним Новгородом и Москвой, уходило на оплату мобильного телефона и глобальной сети. При всём при этом я старался, как мог, выделить хоть немного денег для семьи, в которой жил до того, как переехал «на Крылья». Для моей настоящей семьи.

В один прекрасный день мне повезло. Со мной связался человек из фирмы, оказывающей услуги по ремонту компьютеров и протяжке локальных сетей. Он предложил мне реальный заработок – предположительно, в вечернее время. С успехом, свистом и воплями восторга я прошёл собеседование, вышел на тестовое задание и опять-таки, с успехом его выполнил. Как говорил тот работодатель, я был профессионалом, что для меня представлялось полной неожиданностью. Я не верил в своё счастье, это походило на глоток воздуха после продолжительного удушья.

По простоте своей, решил без лишних раздумий: надо рассказать обо всём Алисе, обрадовать её, сказать, что ещё немножко – и можно жить самостоятельно, вдвоём, что скоро можно будет собрать вещи и двинуть обратно в Москву. И лучше сделать это вживую, по телефону, а не по какой-то там электронной почте. Недолго думая, набрал нижегородский номер. Трубку сняла её мама, пояснив, что Алисы нет дома, но что я могу передать что-нибудь. Естественно, старина Боб выдал всё, что смог – работа найдена, можно сказать, что сейчас всё в порядке, что перспективы есть. Мама Алисы Исаевой выслушала меня очень спокойно, мне показалось, она обрадовалась моей находке.

Её мама вообще показалась мне на удивление крепким и сильным человеком, меня поразило её спокойствие. И даже когда несколькими неделями раньше я попросил у этой женщины рукИ дочери, глаза у мамы Алисы на лоб от удивления не полезли. Но … мне показалось странным, что человек может так спокойно реагировать на моё предложение. Как будто я сообщил ей прогноз погоды или курс валюты на текущий день.

Даже Кейв порадовался за меня. Хочется надеяться, конечно, что радость его была искренней. Будучи на седьмом небе от счастья, я уже видел, как нахожу уютную квартиру или комнату на окраине города. Как устраивается быт, налаживаются дела, начинается «взрослая» жизнь, где всё определяют двое: я и Алиса Исаева.

Сладко мечталось о том, какой же красивый и умный будет у нас ребёнок, как параллельно я пишу самый гениальный роман начала двадцать первого века, с лёгкостью преодолеваю конкурсы, загребая деньги лопатой, отмахиваясь от многочисленных фанатов и журналистов.

И там, в мечтах и стремлениях, всё было в порядке. Но в реальной жизни складывалось иначе – точнее, не складывалось совсем. Как говорят в этом случае люди бывалые, и в работе, и в личной жизни была сплошная «непруха». То первое тестовое задание, которое я с успехом выполнил, оказалось последним: работодателя, при всём его стремлении дать мне работу, не устраивал мой временной график. Что неудивительно, ведь «рабочая скотинка» нужна людям днём, а не поздно вечером или ночью.

Из-за провалов в поисках второй работы, общение, на первых порах обещавшее очень много хорошего, постепенно превращалось в бесконечное и бессмысленное выяснение отношений. Во время одного такого разбора полётов неожиданно открылось, что во время моего звонка в Нижний Алиса была дома, и всё прекрасно слышала. После этого мне снова стало невыносимо мерзко. Ничего хорошего, кроме недоверия, такое «открытие» не несло. Пришло понимание того, что если один раз человек выкинет такой фокус, стало быть, цирк подобного рода будет нормой. Я-то, по простоте душевной, полагал и до сих пор полагаю, что когда имеет место быть любовь, то отношения людей любящих должны строиться на доверии. Если его нет, то ни о какой любви, а уж тем более – об образовании семьи – не может быть и речи.

Пожалуй, это было первым, что заставило меня крепко подумать над тем, имеет ли мне смысл продолжать дальнейшее общение и работу над созданием такого светлого будущего.

Разумеется, ответ Алисы на моё письмо, в точности передающее диалог с родителями, также заставил меня очень крепко подумать. В ответе не было ни тени сочувствия.

По нему я понял, что ей попросту безразлично, что мне вообще довелось пережить, когда ТАК говорил с родными. Её интересовал только результат, а поскольку результата не было, меня раз от раза окатывали потоками ледяной воды. Оказывается, всё, что я ощутил после катастрофически крупной ссоры с ними, было просто лирикой, которая к делу не относилась. Ни больше, ни меньше.

Такого ответа я не ожидал, и по мере чтения Алисиного письма я чувствовал, как что-то медленно, но верно умирает во мне. Может быть, надежда на лучшее. Может быть, вера в эту женщину, так заботливо и ласково говорящей с незнакомыми людьми – и в то же время, персонально для меня нашедшую слова, от которых первые несколько секунд жить не хотелось вообще.

В этот же день я и задал себе вопрос: а оно вообще, в принципе, правда – или мной просто пользуются? И стал искать ответа на этот вопрос, вспоминая разные мелочи, в которых Алиса, так или иначе, проявлялась как «пользователь».

По отношению этой женщине моё «я» вдруг разделилось на две неравные по силе воздействия части. Первая и бОльшая часть беззаветно, преданно любила Алису Исаеву, верила ей: эту часть условно можно назвать «сердцем», «душой». Вторая часть, более прагматичная, чем первая, замечала некоторые особенности и мелочи в поведении Алисы, её можно назвать «разумом», «логикой». Оставаясь наедине с собой, «разум и логика» раскладывали, будто пасьянс, перед «сердцем и душой» эти мелочи, и задавали разные нехорошие вопросы.

Обычно «сердце и душа» не слушались «разума и логики». В отдельных случаях просто «просили выйти вон», хотя от случая к случаю становилось понятно: что-то совсем не так в королевстве датском. Это «что-то» сопровождалось ударами и сильной болью, после которых «душа и сердце» худо-бедно оправлялись и продолжали спокойно жить дальше, любить и прощать.

Но в тот день боль оказалась слишком сильна. И «бездумная часть меня» с ней не справилась.

***

Я всегда скептически относился к различным сектам и сектантам, считая тех, кто беспрекословно подчиняется торговцам верой, глупее себя. Обычно мишенями сект становятся «люди на грани», испытавшие сильное горе, готовые верить кому и во что угодно, лишь бы унять боль, не чувствовать себя одинокими, найти хоть какую-то опору в жизни. Условно, любая боль, в том числе и душевная – это брешь, дыра, через которую от человека уходят силы. Особенно актуально это для подростков, или, как вариант, людей, мировоззрение которых сложилось не полностью, когда у человека ещё остаётся ряд вопросов.

У большинства сект есть свои теории об устройстве бытия, о жизни и смерти, о происхождении мира, в котором живут. Большинство «рулевых» прекрасно видят эти бреши, любезно предоставляют различные «бальзамы для ран», а также ряд простых и понятных ответов на любые вопросы.

Но, как правило, лекарство для души лишь выглядит как лекарство – на самом деле это шланги с острыми иглами, которые надёжно и прочно засаживают в раны, откачивая из несчастного всё, что возможно. Временные и материальные блага, как правило. Сознание жертвы путём хитрых манипуляций обрабатывается таким образом, что та становится легко управляемой, готовой пойти на что угодно ради манипуляторов.

Оглядываясь назад, понимаю: думать, что ты умнее других – ошибка, которая может привести к самым плачевным последствиям. По состоянию психики, в две тысячи третьем году я был полностью готов к «загрузке», и обладал неким ресурсом, пригодным для использования.

Провалы в работе, учёбе и личной жизни привели обычно жизнерадостного и деятельного человека в состояние тихого психа, которому боязно лишний раз высунуть нос на улицу. И естественно, как только возникла подходящая пища для размышлений, я жадно на неё набросился.

Все эти переговоры с Алисой на форуме были ничем иным, как способом побороть своё одиночество, а заодно – войти в близкие отношения с этой женщиной. Алиса Исаева, за свою многолетнюю практику общения с разными людьми, не могла этого не знать. Умение входить в доверительные отношения практически с любым человеком был тем товаром, который Алиса имела. За любой товар нужно платить.

Она попросту обрабатывала меня, и делала это мастерски. Я говорю о реальной жизни, хотя, беседы на форуме также сыграли немалую роль – как стало понятно много позже, переговоры были всего лишь благодатной почвой для того, чтобы я воспринимал Алису Исаеву «правильно». С одной стороны, я должен был видеть её как доброго, отзывчивого человека, бескорыстно занимавшегося психологической поддержкой «людей на грани» – и с другой, как бедную, потерянную по этой жизни женщину, которая нуждается в моей поддержке и помощи. Не словесной, разумеется. В день, когда стало очевидно, что с Канисом и Кэт случилась беда, как я уже говорил, Алиса Исаева и я, принявши внутрь внушительную порцию коньяка, легли в одну постель. Но именно в тот самый день та же Алиса точно таким же образом попыталась уложить в постель Кейва. Другое дело, что Виктору это совсем не понравилось, а мне пришлось по душе. Тогда это можно было расценить как вполне естественный порыв, если бы не Виктор и всё то, что последовало за этой ночью.

Сразу же после прибытия в свой город Алиса Исаева стала выяснять, чем же в действительности явилась для меня эта ночь, как я вообще её воспринимаю. Возможно, это было бы нормально, но тогда к чему этот хамский, деструктивный поток сообщений с мобильного телефона? Тем более, что человеку не пятнадцать, не двадцать лет, а как бы даже «за тридцатник»?

Мысли о женитьбе и создании семьи, скажем так, были не совсем моими. То есть, мне они, разумеется, пришлись по душе, но инициатором этой идеи была та же Алиса. И не просто инициатором – не постесняюсь об этом сказать – буквально после каждого полового акта женщина не давала мне расслабиться, и упорно, как дятел, пыталась внушить и, кстати, не без успеха внушала две мысли: мы должны пожениться, и мы должны жить – обязательно – отдельно от моих родителей. В принципе, в этих идеях не было ничего зазорного, но омерзительным показалось вот что.

Во-первых, эта «конструктивная идея» о размене квартиры. Надо сказать, что в то время моя семья принимала участие в одной судебной тяжбе, плюс – у матери было довольно неприятное заболевание. До такой степени, что ей было уже достаточно тяжело ходить, и требовались лекарства, а, следовательно, то, на что эти лекарства приобретать. Затевать размен квартиры, да ещё не в самое лёгкое время – безусловно, глупо. Точнее, не глупо даже, а просто по-мудацки эгоистично и жестоко.

Во-вторых, после того, как я подробно объяснил ей эту проблему, она пыталась поставить меня перед выбором: либо мои родители, либо она. Алису Исаеву не интересовало, что происходило в моей семье, какие трудности испытывали мои родные. Её интересовало только собственное благополучие. Причинив вред своим родным и близким, я не мог чувствовать себя хорошо. Размен квартиры, да просто мысль о том, что её нужно разменивать в такое нелёгкое для них время – вред. Если человек, по какой-либо причине решивший связать свою жизнь с моей, заботился только о себе, ничего хорошего из этой связи выйти не могло. Во всяком случае, для меня.

Пожалуй, это был тот самый «момент истины», когда «разум и логика» убедили вечно восторженных «душу и сердце» немного помолчать, и посмотреть на реальный расклад дел. Он состоял из нескольких, на первый взгляд, незначительных деталей.